философы

Поделиться статьей в социальных сетях:

в избранное

Фридрих Хайек

Ссылка на оригинал: Stanford Encyclopedia of Philosophy

Впервые опубликовано в 15 Сентября 2012; содержательно переработано 14 Декабря 2016.

Фридрих Хайек родился в 1899 году в Вене, в семье, вовлеченной в академическую жизнь и научные исследования. В 1927-31 годах он работал статистиком, в 1929 стал читать лекции по экономике в Университете Вены, затем в 1931 году перебрался в Университет Лондона, в 1950 — в Университет Чикаго, в 1962 — в Университет Фрайбурга, и вышел на пенсию в 1967 году. Он продолжал писать до поздних 1980-ых и умер в 1992.

Хайек занимался философией науки, политической философией, проблемой свободы воли и эпистемологией. Но, несмотря на все это, он был скорее ежом, чем лисой.

Работа всей его жизни, за которую он получил Нобелевскую премию в 1974, освещала природу и значение спонтанного порядка. Это понятие кажется простым, но Хайек провел шесть десятков лет, совершенствуя ее, по-видимому, обнаружив, что его изначальная цель — изложить эту идею с максимально возможной ясностью — труднодостижима.

Данная статья фокусируется на этой непреходящей теме работ Хайека и на вопросе о том, почему исследователь, сделавший больше, чем кто-либо другой в двадцатом веке для понимания ценовых сигналов и появления спонтанных порядков, был также склонен утверждать, что социальная справедливость — это мираж?

Ценовые сигналы и спонтанные порядки

Порядок может не быть созданным

Более сотен миллионов лет назад в естественном мире появлялся порядок. Как? Задаваться этим вопросом — очень по-человечески. На ум приходят «аргументы от замысла», но, как и большинство философов, Хайек считал ошибочными аргументы, которые утверждают, что для объяснения возникновения порядка в природе необходимо постулировать создателя. (См. статью о телеологических аргументах в пользу существования Бога.) Хайек, однако, испытал разочарование, обнаружив такую же ошибку в аргументах, которые настаивают на необходимости постулировать создателя для объяснения появления порядка в обществе (Хайек 2018: 87).

Как никому не нужно было изобретать естественный отбор, так же никому не нужно были изобретать и процесс, посредством которого появляются естественные языки. Язык — это во многом «зависимый от пути» (path-dependent) процесс непрестанного взаимного приспособления. Язык эволюционирует спонтанно. Называть какой-либо язык оптимально эффективным не имеет смысла, а вот рассматривать языки как крайне утонченные и эффективные механизмы адаптации к эволюционирующим коммуникационным потребностям конкретной популяции — да (Hayek 1945: 528).

Не было бы преувеличением сказать, что социальная теория начинается с обнаружения того — и имеет объект только благодаря тому, —что существуют упорядоченные структуры, являющиеся продуктом действия многих людей, но не являющиеся результатом их замысла. В некоторых областях относительно этого положения имеется всеобщее согласие. Хотя было время, когда люди верили, что даже язык и мораль были изобретены неким гением из прошлого, сегодня все признают, что они суть результаты процесса эволюции, которые никто не предвидел и не планировал (Hayek 1973: 37).

Порядок может быть непредсказуемым

Естественный отбор основан на мутациях, которые делают его траекторию непредсказуемой вне зависимости от того, как хорошо мы понимаем принципы, на которых он основан.

Система может быть более или менее логичной. В ретроспективе кажется, что большинство вещей произошли не просто так. Однако, сколь логичной ни была бы система, ее логика не делает ее детерминированной. Мы можем делать предсказания в наиболее широком смысле, например, говоря, что при прочих равных увеличение денежной массы ведет к повышению цен, но нам не на что опереться для того, чтобы предсказывать детали. С технической точки зрения, система настолько хаотична, что даже нечто настолько простое, как биржевые цены следующей недели, будет всегда оставаться предметом догадок даже для экспертов. (См. статью о хаосе.)

Порядок может быть выражением децентрализованной информации

Согласно Хайеку, цены подобны языкам. Откуда мы знаем, чего нам будет стоить доставка нашего продукта тому, кто его больше всего хочет или больше всего нуждается в нем? Возможно, мы назначаем стартовую цену (bids). Когда мы (и наши конкуренты) предлагаем стартовую цену для x, у x появляется цена. Как и с языками, цены позволяют нам иметь взаимные ожидания. Свободные цены позволяет людям координироваться изощренными способами и учитывать друг друга при индивидуальном принятии решений о том, что производить или потреблять.

Обыденный, но занимательный факт состоит в том, что ценовые сигналы побуждают людей отвечать на информацию, которой они не обладают: такую, как изменение цены бурения или обнаружение дешевого заменителя, или то, что политические беспорядки осложнили добычу ключевого ресурса. Не догадываясь об этих переменных, покупатели, тем не менее, рационально отвечают на них, потому что знают ту единственную вещь, которую им нужно знать: а именно, цену (Hayek 1978a: 4).

Предположим, что где-то в мире появилась новая возможность использования некого сырья, скажем, олова, или что исчез один из источников предложения олова. Для наших целей безразлично — и это безразличие очень значимо, — ввиду какой из этих двух причин олово стало менее доступным. Все, что нужно знать тем, кто использует олово, — это то, что часть олова, которое они потребляют, теперь более выгодно используется где-то еще и, как следствие, они должны его экономить (Hayek 1945: 526).

Сообщества обычно представляют собой спонтанные порядки

Из торга возникает не только сделка, но и нечто большее — сообщество. Не было принятого центром решения о том, кто должен производить олово, и должен ли вообще кто-то его производить; не было принятого центром решения о том, кто именно должен потреблять олово и должен ли вообще кто-то его потреблять; а также решения о том, на что олово должно обмениваться. Просто некоторые люди угадали, что если они будут производить олово и поставлять его на рынок, то это окупиться в достаточной степени, чтобы предприятие себя оправдало. Когда некоторые из этих догадок оказываются верными и сделки совершаются, возникает рынок олова, который становится одним из факторов, стимулирующих людей вступать в партнерские отношения ради взаимовыгодных проектов.

Таким образом, ценовые сигналы экономят на информации. В ходе этого процесса они генерируют паттерны кооперации, включающие множества людей. Кооперация развивается между людьми, которые не обязательно должны говорит на одном языке, знать о существовании друг друга и осознавать свою взаимозависимость. Они лишь приблизительно знают о тысячах работах, которые должны быть выполнены для того, чтобы предоставить ресурсы, благодаря которым они получают продукт на продажу.

Прогресс

Технологический прогресс расширяет границы возможного. Для Хайека более всего важна свобода меньшинства делать что-то новое, а не свобода большинства делать что-то знакомое. Соответственно, свобода, которой пользуюсь я, — это зачастую не та свобода, которая больше всего влияет на мое будущее (Хайек 2018: 38). Вспомните, что первопроходцы спонсируют исследования, которые снижают издержки производства, спонсируя таким образом распространение товаров и услуг по падающим ценам, что в итоге приводит на рынок тех, кто идет за ними следом, таких как я. Я могу не торговать с первопроходцами, однако я все равно завишу от них, поскольку они помогают финансировать изобретения и переизобретения продуктов, чьи предельные издержки в итоге падают до той точки, на которой я могу их себе позволить.

Часто технологический прогресс состоит из инноваций, понижающих транзакционные издержки: пароход, железная дорога, воздушные путешествия, телеграф, телефон, интернет, приложения, благодаря которым становятся возможны такие сервисы, как Uber и AirBnB, а также инновационные организационные структуры и бизнес-модели, такие как контейнеровозы или Federal Express (который после десятилетней юридической битвы с профсоюзами сократил время — с дней до минут, — которое содержимое грузовика проведет в доках, прежде чем будет отправлено на корабль). Во многих случаях транзакционные издержки связаны с информационными издержками. С расширением границы знания, часть, доступная познанию индивида, неумолимо становится все меньшей частью целого. Цены становятся все более незаменимым «окном» в мир неявного знания.

Подводя итог, можно сказать, что технологические инновации оказывают на экономику шоковое воздействие. Когда-то прибыльные инвестиции становятся пережитками ушедших времен и подлежат ликвидации. Рабочих перестают нанимать до тех пор, пока они не найдут другой способ производить блага, необходимые сегодняшнему покупателю. Переходы суровы, просчеты многочисленны, но в итоге мы берем новую высоту, что становится возможно благодаря определенной инновации. Инновационные пути снижения транзакционных издержек распространяются в сообществе, а ошибки (включая когда-то полезные, но теперь устаревшие инновации) устраняются. Говоря точнее, ошибки устраняются, если те, кто принимают решения, оказываются инноваторами «в поле», которые учатся не терять собственные деньги на тех идеях, которые не приносят результата в данное время и в данном месте.

Хайек отрицает, что ресурсы когда-нибудь достигнут пиковой эффективности (Hayek 1945: 527). Пока люди таковы, каковы они есть, растраты будут вездесущи. Ошибки вездесущи. «Чудо» рынков в том, что люди совершают ошибки, учатся на ошибках и избегают их повторения. В противоположность этому, если решения принимают бюрократы в больших организациях, то они сосредоточены не на избегании ошибок, а на избегании бюджетных сокращений.

Заметьте: урезание бюджета происходит не столько из-за ошибки, сколько из-за того, что кто-то извлек из нее урок. Бюрократические структуры превращают информацию в угрозу, которую требуется устранить (Hayek 1944: 130).

Бюрократы расценивают ошибки не как события, на которых они должны учиться, а скорее как события, которые они должны скрыть. Совершенные ими ошибки — это ошибки, касающиеся чужих денег, так что бюрократы учатся с серьезным лицом отвечать на адресуемые им претензии, что их бюджет был недостаточно большим или что ситуация была бы хуже без принятых ими мер. [1]  

Они могут даже верить в то, что говорят, но они не обладают знанием и имеют все основания уклоняться от обучения.

Планирование менее эффективно

Если мы понимаем принципы, стоящие за логикой системы, мы можем предсказать, что популяция насекомых выработает сопротивляемость пестициду. Мы можем предсказать, что общество, объявляющее войну наркотикам, проиграет. Но за пределами вопроса о том, что мы можем предсказать, у Хайека есть более конкретная мишень: независимо от того, как много мы можем предсказать, существует жесткий лимит на то, что мы можем решить. [2] 

Никто не может решить, что люди не будут предсказуемым образом реагировать на неправильные стимулы, ненамеренно создаваемые центральным планом, ровно как никто не может решить, что насекомые не выработают сопротивляемость к инсектициду.

Этот тезис, как замечал Адам Смит, неочевиден. Существует класс технократов, которые не ценят сложность. По замечанию Смита, которое одобрительно цитирует Хайек: «человек системы» полагает, что различными частями общественного организма можно располагать так же свободно, как фигурами на шахматной доске. При этом он забывает, что ходы фигур на шахматной доске зависят единственно от руки, переставляющей их, между тем как в великом движении человеческого общества каждая отдельная часть целого двигается по свойственным ей законам, отличным от движения, сообщаемого ей законодателем. Если оба движения совпадают и принимают одинаковое направление, то и развитие всего общественного механизма идет легко, согласно и счастливо. Но если они противоречат друг другу, то развитие оказывается беспорядочным и гибельным и весь общественный механизм приходит вскоре в совершенное расстройство. (Смит 1997: 230)

У системы есть логика. Планировщики не могут изменить это логику. Их основное решение — работать с этой логикой или против нее (Смит считал это выбором между гармонией и нищетой). Смит утверждает, что планировщики, отвергающие экономическую логику, по сути решают жертвовать своими «пешками», чего бы никогда не сделал тот, кто по-настоящему желает блага другим.

Хайек, объясняя, что препятствует эффективному центральному планированию, утверждает не то, что информация рассеяна, а значит, ее сложно приобрести. Скорее, ее невозможно приобрести (Hayek 1973: 51). Когда цены с определенной периодичностью устанавливаются центральным планировщиком — а не одномоментно покупателями и производителями, которые являются первыми и обычно единственными людьми, которые добывают эту информацию своевременно и в надежной форме, — то информация, которую несут цены, неизбежно становится менее надежной и своевременной. Как замечает Хайек, 

«Если у нас есть вся релевантная (relevant) информация, если нам дана система предпочтений и если мы располагаем полным знанием об имеющихся средствах, то оставшаяся проблема носит чисто логический характер. Другими словами, ответ на вопрос о том, как лучше всего использовать имеющиеся средства, неявно содержится в наших допущениях. Условия, которым должно удовлетворять решение проблемы нахождения оптимума, были полностью разработаны и могут быть лучше всего представлены в математической форме: в самом сжатом выражении они состоят в том, что предельные нормы замещения между любыми двумя товарами или факторами должны быть одинаковыми при всех различных вариантах их употребления. Это, однако, никак не экономическая проблема, стоящая перед обществом. И система экономического расчёта, которую мы разработали для решения данной логической проблемы, хотя и является важным шагом к решению экономической проблемы общества, все же не дает пока на нее ответа. Причина этого в том, что «данные», от которых отправляется экономический расчет, никогда не бывают, с точки зрения всего общества, «даны» какому-то отдельному уму, способному произвести все нужные вычисления, и никогда не могут быть даны подобным образом.

(Хайек, Электронный источник).

Советские плановики центральных органов принимали решения, сверяясь с ценами на международных рынках, но представьте, что нигде не было бы информации о спросе и предложении. Представьте, что вы планировщик, но все, что вы знаете — это факт поступления запросов на проволоку и ювелирные изделия. Как вам решить, нужно ли приказать фабрикам делать проволоку из меди и платины или кузнецам делать ювелирные изделия из золота или серебра? Как вам решить, кому достанутся серебренные украшения, а кому золотые? Как вам решить, должны ли вообще кому-то достаться украшения или все металлы должны быть отправлены на производство проволоки?

Когда потребители не платят за то, что получают, то, спрос оказывается, по сути, бесконечен. Задачей центрального планировщика в итоге неизбежно становится сокращение затрат. Что хуже, планировщик, не могущий оценить издержки, имеет очень ограниченный набор оснований для принятия решения о том, что следует считать затратным. Если из данной тоны стали можно сделать одну машину или десять холодильников, то какой способ использования стали более экономичный? Как может планировщик решить, куда ему инвестировать — в развитие запасов воды или в ядерные реакторы?  Если все, что вам, как производителю, известно — это то, что люди просят бесконечно больше, чем то, что вы можете им дать, то в итоге вы будет пропускать все мимо ушей, выписывать свою квоту и не обращать внимание на то, удовлетворены ли предпочтения и нужды.

Представьте, что цены устанавливают планировщики. Хайек высказывает мысль, более свойственную неоклассическим экономистам: «Только цены, определенные на свободном рынке, приведут к уравниванию спроса и предложения» (Hayek 1960: 63)[1]. Ценовые ограничители — их нижние и верхние пороги — уменьшают способность покупателей и продавцов реагировать на сигналы, которые они посылали бы друг другу, если бы могли поднимать предложение или опускать цену.  Если цена не может подниматься, то покупатели не могут послать производителям сигнал о том, что предложение увеличилось и что производители бы продали больше, если бы увеличили предложение. А если производители не увеличивают предложение, то рост спроса приводит к нехватке, а не к экономическому росту [3] (Более подробно см. об этом в Zwolinski 2008.)

Центральный планировщик мог бы иметь самый мощный компьютер в мире, превосходящий все, что мог представить Хайек, когда опубликовал «Использование знания» в 1945. Однако ни один компьютер не смог бы решить проблему, которую пытался сформулировать Хайек. Она состоит не в недостатке вычислительной мощности, а скорее в нехватке самой информации. Это кажется достаточно ясным, но проблема более глубока.

Проблема не столько в недостатке доступа к информации, сколько в том, что информации не существует. Нет истины, доступной или недоступной, о том, какими должны быть цены, кроме истины о том, в какой степени цены отражают то, сколько потребители платят за данную услугу. Именно так цены служат сообществу (1944: 51-52).

К примеру, предположим, что производитель выяснил, как сделать «эпипен», способный спасти жизни потребителей, страдающих от риска смертельной аллергической реакции на укусы пчел. Предположим, что производитель может производить ограниченное количество эпипена, тратя чуть меньше ста долларов на штуку, а продает его за сто долларов. Производитель узнает, что покупатели тысячами стоят в очередях, желая купить препарат, и возникает группа спекулянтов, которые готовы стоять в очереди по неделе и которые скупают все лекарства за сто долларов, а потом продают за двести, триста, четыреста долларов. И спрос все еще высокий. Хайек бы предсказал, что если мы позволим ценовым сигналам творить чудеса, как они это умеют, то присоединятся другие производители и начнут производить лекарства по цене сто долларов за штуку. В итоге спрос будет удовлетворен, и спекулянты пропадут. Затем другие производители придумают новый процесс, снижающий себестоимость до девяноста долларов, затем до восьмидесяти, и цена упадет, так как конкуренция заставляет ценовые сигналы отслеживать снижающиеся издержки производства. Конечно, если мы зарегистрируем патент, введем лицензирование или каким-то другим путем ограничим вход конкурентов-производителей на рынок, то этого не произойдет. Таким же образом, если мы устанавливаем ценовой потолок в сто долларов, то потенциальные конкуренты не будут получать сигнал, разве что если спекулянты не пошлют его тем, кто готов производить для черного рынка. Или, если есть другая причина, почему увеличить предложение невозможно, цены могут подняться до предела, который готовы платить потребители. За исключением этого у королей, законодателей и других планировщиков есть много возможностей для вмешательства, но если они оставляют ценовые сигналы в покое, то последние работают определенным путем: спрос и предложение стремятся к равновесию и к установлению цены, близкой к стоимости продукции. Продукт, как привило, оказывается в руках потребителя в том случае, если желание потребителя заполучить продукт достаточно сильно, чтобы оплатить стоимость его производства.

Хайек считал, что компьютеры не могут решить эту проблему, а радикально рассредоточенное принятие решений между продавцами и покупателями — может (в той мере, в какой эта проблема решаема). Продавцы, которые просят слишком много, остаются без покупателей, они учатся быть более эффективными или уходят из бизнеса. [4] Покупатели, которые хотят х, но считают его чересчур дорогим, некоторое время ждут, пока цена упадет, иногда узнавая о себе что-то новое: что они скорее купят товар по текущей цене, чем не купят его вообще.

Обмен, бартер, сообщество, уважение

До тех пор, пока сообщество остается совместным проектом ради взаимной выгоды, обучение выживанию — не только физическому, но и в качестве полноправных членов сообщества — будет подразумевать обучение кооперации. Последнее включает в себя обучение тому, как быть торговым партнером. Другими словами, кооперация начинается с того, что у вас есть что-то, что вы можете предложить: способ улучшить положение людей.

У Смита, на которого много опирался Хайек, но также и у самого Хайека, ведущей мотивацией людей выступает не столько жадность или стремление к благополучию, сколько сама склонность к торговле (truck and barter). Равным образом, задача покупателей и продавцов состоит не в том, чтобы достичь цены, на которую может случайно наткнуться планировщик, но в том, чтобы просто достичь координации. Взаимно удовлетворительная координация, постоянное уравновешивание предложения и спроса, эволюционирующее в ответ на меняющиеся условия, — это само по себе достижение.

Таким образом, торгующиеся зарабатывают на жизнь, в то же время приобретая уважение. Успешные торговцы становятся уважаемыми и достойными уважения, потому что они пришли на рынок с видением того, как сделать жизнь людей лучше. В итоге они не только приобретают материальное богатство, но оправдание (Schmidtz 2016a).

Такая чувствительность — это хорошо, но центральное планировщики мало что могут сделать для ее поощрения. Центральные планировщики заменяют то, что могло бы быть сложной, децентрализованной сетью взаимной зависимости и взаимной ответственности, чем-то вроде общества спиц, приделанных в центре к распределителю, но в остальном болтающихся. Это не замена реальному сообществу.

Закон как экологическая ниша

В природе для того, чтобы биологическая адаптация со временем привела к появлению хорошо адаптированных популяций, та ниша, к которой популяция адаптируется, должна быть сравнительно стабильна. Цель правительства при верховенстве закона схожа — не победить, но предоставить стабильную экологическую нишу, которая позволяет настоящим игрокам развивать стратегии, позволяющие добиться успеха в этой нише. Сложная кристаллическая структура может сформироваться, только если в среду, в которой возникают кристаллы, не вмешиваются.

Вот одна из трактовок тезиса Хайека, выраженная в нескольких предложениях. Не все, что происходит в эволюционирующем сообществе, является предсказуемым или запланированным. Действия имеют более одного последствия и не сводятся к запланированным последствиям. Это в особенности верно, когда принимающих решения агентов больше, чем один. Никто не следует плану планировщика просто потому, что тот так задумал. «Пешки» приспосабливаются к плану таким образом, который лучше всего соответствует их собственным планам, и результат чересчур хаотичен, чтобы его можно было надежно предсказать. Далее, верховенство закона само является продуктом эволюционирующего принятия решений, так что и оно не принимает форму, задуманной законодателем. Ведет ли это к тавтологии, что любой порядок — это спонтанный порядок? Ответ: то, что любая социальная организация, даже диктатура, отчасти является продуктом процессов, которые до некой степени спонтанны, — это универсально истинное эмпирическое обобщение, а не тавтология.

Центральный план создается для того, чтобы реализовать некое конечное состояние. Его задача в том, чтобы приводить к конкретным результатам. Он стремится определить, какие роли будут играть люди, чего они достигнут на этих ролях и что они выиграют от этого. В том же, что мы называем спонтанным порядком, государство предоставляют стабильную и известную рамку правил (Hayek 1944: 113). Хотят этот идеал никогда не может быть полностью достигнут на практике, при верховенстве закона государство действует как арбитр, оно составляет «книгу правил» (Hayek 1960: 114) и, насколько это возможно, действует в соответствии с идеалом «пусть игроки играют».

Хорошо ли позволять игрокам играть? Хорошо ли это с необходимостью? Адам Смит мог ответить отрицательно, как и Хайек. Достойное похвалы верховенство закона способствует взаимовыгодной торговле, интернализируя экстерналии, минимизируя транзакционные издержки (особенно когда дело касается приобретения информации) и возможности приобретать блага других людей без их согласия (тем самым поощряя людей к тому, чтобы торговать на приемлемых, а значит, обычно выгодных условиях), и будучи крайне осторожным в отношении любых действий, выходящих за рамки этого.

У Хайека не было принципиальных возражений против государственного образования или минимальных элементов государства всеобщего благосостояния, но не потому, что эти институты необходимы. Хайек бы просто сказал, что они не обязательно регрессируют к центральному планированию, а значит, не обязательно противоречат свободному обществу. Например, выпуск ваучеров для субсидирования покупок эпипена может в какой-то степени деформировать рынки (оказывая инфляционное воздействие на цены на эти продукты), но не в той же степени, в которой это бы сделал контроль над ценами.

Справедливость как беспристрастность, политика как предпринимательство без ограничений

Хайек принадлежал к тому же типу консеквенционалистов, к которому принадлежал и Адам Смит. И все же хайековская апология экономической свободы, как и смитовская, намекает на контрактарианскую или деонтологическую (а в случае Смита — еще и связанную с этикой добродетели) чувствительность, которая рассматривает отдельность людей как нечто, фундаментальное для морали. Так, например, Хайек говорит, что «проверка правила на справедливость обычно (начиная с Канта) описывается как тест на универсализируемость» (Hayek 1969: 168). Как полагает Джон Грей, Хайек высоко ценил законы справедливости, считая их «незаменимым условием для реализации общего благосостояния», но в то же время он утверждал, что «беспристрастная забота об общем благосостоянии сама является одним из требований универсализируемости» (Gray 1984: 65).

Первичная роль закона и (когда это необходимо) законодательства заключается в том, чтобы сократить возможность обогащения за чужой счет. [6]  В той мере, в которой верховенство закона может экстернализировать издержки и таким образом подталкивать инновации в сторону взаимной выгоды, а не паразитизма, эволюционирующий порядок будет порядком растущего процветания.

Напротив, в порядке, организованным согласно плану, даже проницательные и сознательные решения людей системы наносят определенный вред. А именно, становясь микро-менеджерами, эти люди системы сами превращаются скорее в игроков, чем арбитров. Если бюрократ вступает в игру, отвечая на эфемерные централизовано организованные события, то даже если он будет играть настолько умно, насколько он на это способен, в результате рассеянное и неявное знание обычных продавцов и покупателей все равно будет оставаться в стороне. Люди, которые могли бы создавать рабочие места, оказываются просто зрителями, страдающими от неуверенности и ожидающими, каков будет план. Пока они не знают плана, они не могут знать или даже догадываться о чем-то столь простом, как, например, ответ на вопрос, является ли штат их компаний чересчур маленьким или чересчур большим.

Государство предоставляет рамку для взаимодействия. В идеале, как было замечено, государство действует только внутри стабильной и известной рамки правил (Hayek 1944: 113). Это идеал хорошего государства Хайека. Реалистичен ли он? Можно ли хоть от какого-нибудь государства ожидать, что оно будет действовать как беспристрастный арбитр? Хайек рассматривал верховенство закона как экзогенную экологическую нишу рынка и считал, что для того, чтобы спонтанный порядок был чем-то хорошим, эта ниша должна быть правильно сконструирована. Однако, похоже, что по ряду следующих причин Хайек стал сомневаться в том, может ли существовать правильно сконструированное верховенство закона. Законотворчество движимо процессами более-менее неотличимыми от рыночных процессов, не считая того, что выгода законодателей от принятия законов концентрирована, тогда как издержки широко распределены, а значит, плохо понимаются даже после принятия закона.[7] 

Это не только моральная угроза, но и информационная проблема. Законопроект в целом не возникает благодаря чьему-то намерению. Более того, у законопроекта нет общей цели, известной или нет, потому что до его принятия никто не читает больше нескольких его страниц, включая сотни законодателей, каждый из которых добавил несколько страниц к сноскам в качестве условия своей поддержки проекта.

Общее право (common law) — это, напротив, комплекс практик и традиций, который иногда должен дополняться законодательствам. Однако важно, что общее право, за счет того, что оно — в качестве способа решения споров — проходит проверку временем, нельзя рассматривать как просто предрассудок или суеверие. Напротив, общее право будет иметь решающее преимущество перед законодательством, поскольку последнее основано на непроверенных идеях о том, как отвечать на регулярные кризисы, и будет принято при отсутствии знания о широких и долговременных последствиях.

Хайек против справедливости

Для Хайека гораздо большее значение имеет то, что закон выступает в качестве координационной рамки, чем то, каковы «точки» этой координации (Hayek 1960: 118). Он понимает, что многие точки координации имеют последствия для распределения, что заставляет его сожалеть о нашей склонности оценивать распределения по степени их справедливости. (Однако Хайек делает уступку — по крайней мере на уровне принципов, — признавая легитимность минимального дохода или некой сети социальной поддержки. См. сочувственный, но в то же время критический аргумент Теббла (Tebble 2015) о том, что эта уступка является «фатальной амбивалентностью» Хайека. В действительности, утверждает Теббл, хайековское отрицание социальной справедливости не оставляет места для такой уступки.)

Хайек утверждает, что «одним из [его] главных занятий в последние 10 лет» была попытка примириться (coming to terms) с идеей о том, что социальная справедливость является миражом (Hayek 1978b: 57) [8]. Под социальной справедливостью Хайек имеет в виду распределительную справедливость и, говоря более конкретно, то, что Нозик называл принципами распределительной справедливости, основанными на конечном результате, которые рассматривают справедливость скорее как свойство результатов, чем процедур.

Почему понятая таким образом справедливость — это мираж? Хайек утверждает, что «распределительная справедливость не может существовать там, где нет того, кто распределяет» (Hayek 1978b: 58 или 1976: 68-69). Говоря его словами, «соображения справедливости не предоставляют обоснования для «корректировки» результатов рынка» (1969: 175). В той мере, в которой трейдеры совершают парето-доминирующие ходы, нет больше ничего, что можно или нужно было бы сказать посредством обоснования.

Почему надо сопротивляться применению понятий справедливости и несправедливости, когда нет того, кто распределяет? Хайека пугает здесь не идея того, что один человек может заслуживать больше, чем другой, но то, что «царь заслуг» может решить скорректировать рынки, не могущие дать людям того, что они заслуживают.

Когда никто не занят распределением, мы можем выказывать сожаление относительно результатов, но сами результаты не могут быть несправедливыми в том смысле, в котором несправедливым может быть намеренное создание такого результата. Результаты, которые были бы несправедливы, если бы их кто-то намеренно навязал (например, рождение с расщепленным нёбом), иногда просто имеют место. Как говорит Ролз: «Естественное распределение ни справедливо, ни несправедливо; не является несправедливым и то, что люди появляются на свет в некоем конкретном положении в обществе. Это просто естественные факты». Хайек бы согласился с этим.

Ролз, однако, сразу же добавляет: «Справедливым и несправедливым является то, что с этими фактами делают институты» (Ролз 2010: 99). Хайек счел бы это нелогичным. Если Ролз прав, полагая, что естественное распределение не является ни справедливым, ни несправедливым, то когда институты «делают что-то» с естественными фактами, они не исправляют несправедливости. Хайек бы никогда не стал отрицать, что расщепленное нёбо — это плохо, а его исправление — это хорошо, но настаивал бы на том, что исправление того, что не несправедливо, не может считаться исправлением несправедливости. Если мы чувствуем, что должны изобрести что-то, чтобы помочь детям с расщепленным нёбом, то это так потому, что иметь расщепленное нёбо — это плохо, а не несправедливо. Когда мы кому-то помогаем, мы не исправляет тем самым неправильное распределение расщепленных нёб. Мы просто исправляем расщепленные нёба (Schmidtz 2006: 219). Проблема, на которую мы реагируем, не имеет ничего общего с завистью, неравенством, правами или честными долями. Позиция, которую мы занимаем, направлена не против несправедливости, а против страдания (Hayek 1976: 87).

Если это так, то это проливает свет на то, почему в действительности Хайека не может заботить лишь то, что на рынке, где нет распределения, не может быть несправедливости. К примеру, предположим, что я случайно уничтожил вашу машину. Никто не распределял повреждения. Ситуация ни справедлива, ни несправедлива. Однако если бы Ролз сказал, что наши реакции на ущерб могут быть справедливы или несправедливы, Хайеку бы пришлось согласиться. Почему-то ситуация отличается, когда ущерб наносится подотчетным агентом.

Похоже, что Хайека беспокоит то, что наше чувство справедливости может осложнить нашу совместную жизнь и совместный прогресс. Для Хайека, если люди не могут утверждать, что стартовая точка несправедлива, то то, что мы делаем, должно быть обосновано в качестве улучшения, а не в качестве исправления. Если нет несправедливости, нуждающейся в исправления, то улучшение, к которому мы должны стремиться, — это парето-улучшение или по крайней мере улучшение, осуществляемое с помощью взаимно приемлемых средств. Напротив, если (вопреки Ролзу) естественное распределение было бы несправедливо, то это бы открыло пространство для всех тех игр с нулевой и отрицательной суммой, которые люди часто считают допустимым навязывать другим, прикрываясь честностью. Право совершать такие операции с деньгами других людей становится крайне прибыльным политическим футболом: предпринимательские таланты общества переманиваются в политику, где предприниматели вместо того, чтобы создавать новый социальный капитал, тратят время на изобретение новых хитрых способов этот капитал поделить. (Ролз мог бы заметить, что тот факт, что деньги находится в распоряжении других людей, не означает того, что они справедливо им принадлежат, но Хайек занят здесь социальной наукой. Он бы не стал отрицать тот простой факт, что люди часто могут относиться к чужой собственности как к политическому футболу, а иногда даже изобретают теории, согласно которым у них есть на это право. Хайек говорит об эмпирических издержках, которые результатом того, что чужая собственность (possessions) рассматривается в качестве политического футбола, а не теоретической возможности.)

Эффективная система дорожных правил просто позволяет нам координировать набор взаимных ожиданий, которые кажутся нам полезными для того, чтобы не оказываться друг у друга на пути, пока мы следуем индивидуально выбранному направлению. Система дорожных правил не выбирает для нас направления. Не требует она и обосновывать его для других. Более того, дорожные правила в основном полезны тогда, когда людям не надо обосновывать свои действия. Если бы мы руководствовались принципами справедливости, основанными на конечном результате (Нозик 2008), то нам бы приходилось обосновывать каждое движение, влияющее на то, как распределяются блага в изменяющемся конечном состоянии, то есть нам понадобилось бы обосновывать каждую задуманную нами сделку, что сковывало бы нас, не позволяя изобретать новые способы приносить пользую окружающим нас людям.

Возможно, Хайек реагирует здесь чересчур резко, но это (как я убежден) объясняет его кажущееся догматичным пренебрежение принципами справедливости, основанными на конечном результате. По причинам, схожими с теми, которыми руководствуется Нозик, Хайек находит такие принципы чересчур затратными и несовместимыми с автономными агентами, ведущими собственные дела в свободном обществе. В самом деле, эти принципы не позволяют судить о том, что можно считать «собственными делами». В этом отношении, стараясь выделить когерентную зону индивидуальной автономии, Хайек, как он часто парагматически утверждал, является либералом, а не консерватором.

Вложения, результат и их значение для экономии

Заслуги, как их понимает Хайек, связаны с характером действия, в противоположность с природой достижения (Хайек 2018: 126). Другими словами, для Хайека притязания на заслуги связаны с тем, что агент вкладывает в прогресс, а не с результатом. По мнению Хайека, это не ведет ни к чему хорошему. Для него, в свободном обществе нас награждают за результат, а не за вложения (Там же: 129).

Хайек говорит важную вещь. Его основная проблема — это «мираж», каковым является представление о том, что справедливость требует награждать людей скорее за вложения, чем за результаты. Однако, если то, что награждаться должны только вложения, — это мираж, то равным образом миражом является также и представление, что справедливость касается только вложений. Конечно, если мы предоставим покупателей самим себе, то они будут награждать результат, чего и хочет Хайек. Схожим образом поведение людей, предоставленных самих себе, не будет нечувствительно к заслугам. Присущая рыночным вознаграждениям тенденция соответствовать заслугам будет всего лишь тенденция, но меритократия как всего лишь тенденция — это не то же самое, что меритократия как мираж. Ключевой элемент успеха системы, способствующей процветанию, будет состоять в следующем: награждая выдающиеся результаты, она награждает трудную работу, смелость, расторопность и усердие, на которых основано преуспевание. Разумеется, она будет награждать и удачу, но, как правило, не просто ее случайные прихоти. [9] 

Хайек говорит так, будто заслуги касаются исключительно затраченных усилий, а не выдающихся результатов, однако это не значит, что в действительности оно так и есть, и у нас нет оснований полагать, что это так (Schmidtz 2008: 34).

Хайек говорит, что мы хотим экономить на заслугах (Hayek 1960: 96). Если бы заслуги были связаны исключительно с вложениями, то Хайек был бы прав. Но даже если бы он был прав, непонятно, почему Хайек считает, что это имеет значение. Представьте, что мы экономим на золоте. Почему? Ответ: потому что золото ценно. По сути, сказать, что мы экономим на тяжелой работе — это просто другой способ сказать, что тяжелая работа важна. Это не доказывает, что тяжелая работа — это мираж. Это не доказывает, что, полагая, что у нас есть основания награждать тяжелую работу, увенчавшуюся выдающимся результатом, мы тем самым находимся в плену миража.

В общем, сторонник теории заслуг может согласиться с Хайеком в том, что награды должны соответствовать реальным действиям, а не внутренним заслугам. Покупатели могут оценить достоинства вашего продукта без того, чтобы знать, повезло ли вам.

В такой системе результаты будут иметь тенденцию становиться все более совершенными. Продукты будут иметь тенденцию работать. Люди будут процветать и вдобавок стремиться к тому, чтобы заслуживать награды.

Право распределять

Как было замечено, хайековская критика социальной справедливости главным образом является критикой планируемого центром распределения, опирающегося на заслуги. Он считает, что «царь заслуг» был бы недопустим. Однако наиболее кошмарный аспект такого взгляда касается идеи центрально планирования и не касается идеи заслуг. Любой, кто рассматривает заслуги серьезно, согласится с Хайеком относительно необходимости децентрализации оценки. Если Хайек прав в том, что в хорошем обществе нет места для царя заслуг, то, вопреки ему, следствие этого состоит не в том, что заслуги не важны, а как раз в том, что они важны (Hayek 1976: 64).

Равным образом кажется, что Хайек считает очевидным, как и многие его философские оппоненты, что в основанной на заслугах системе, если ты можешь доказать, что заслуживаешь G, это позволяет царям заслуг отобрать его. Или, если я не могу доказать, что человек, которому я хочу отдать G, заслуживает его, то это позволяет царю заслуг не дать мне этого сделать. Как бы то ни было, важный тезис состоит в том, что перед тем, как мы дойдем до вопроса о том, даю ли я G тому, кто его больше всего заслуживает, есть вопрос о том, является ли G моим, чтобы его отдавать. Представьте, что меня превосходно обслужили в ресторане, и я считаю, что официант заслуживает 20 долларов. Я не могу забрать их у клиента за соседним столиком, просто объяснив, что мой официант заслужил двадцать долларов. Когда двадцать долларов мои, я могу задаться вопросом о том, кто их заслужил. Но мое право забрать 20 долларов у другого клиента не связано с вопросом о том, что сделал официант, чтобы заслужить G, но с вопросом о том, что я сделал, чтобы получить право на такое действие. Это тезис имеет первостепенное значение не потому, что он опровергает Хайека, но потому, что обнажает истинную природу волнующего его вопроса. Хайека волнует не мираж того, что заслуги важны, но мираж того, что наличие права (entitlement) не важно. [10]

Честные практики

Отметим сходство между точкой зрения Хайека и точкой зрения Ролза, изложенной им в «Двух концепциях правил» (1955). И Хайек, и Ролз понимают, что значит, что у практики есть полезность. Используя пример Ролза: практика бейсбола определяется скорее процедурными правилами, чем основанными на конечном результате принципами распределительной справедливости. Чтобы иметь хоть какую-нибудь практику, нужно (как сказал бы Хайек) быть догматичным в отношении того, сколько ударов наносит отбивающий.

Представьте, что концепция игры была изменена таким образом, что работа арбитра теперь состоит в том, чтобы обеспечить победу хороших парней. Чем бы обернулось это для игроков? Что стало бы с их стремлениями? В результате изменения игра перестала бы быть бейсболом. Если мы получаем игру, в которой арбитр следит за тем, чтобы предпочтительная сторона победила, то игроки будут сидеть на скамейках в надежде снискать расположение. Идея Хайека (и идея Ролза, которую он отстаивал на том этапе своего творческого пути) состоит в том, что подлинная честность не касается вопроса о том, равным ли образом распределены призы. [11] 

Не касается она также и стремления сделать так, чтобы на результаты не влияли неуместные с точки зрения морали произвольные факторы, вроде того, насколько хорошо игроки играли или насколько усердно работали, чтобы развить свой талант. Настоящая честность состоит в том, чтобы быть беспристрастными, «беспартийными» — как говорится, «давать игрокам играть».

Для Хайека, одна из главных проблем такой справедливости, которая обеспечивает победу хороших парней, состоит в том, что она превращает базовую структуру общества в политический футбол, из-за чего упускаются выгоды от торговли. И вновь для Хайека настоящая справедливость, равно как и экономическая координация, приводящая к улучшения по Парето, заключается в том, чтобы давать игрокам  играть [12] (См. также Gaus 2016.) 

Справедливая цена

Сможем ли мы получить выгоды, зависит только от того, торгуем ли мы, а не от того, чем мы торгуем по конкретной цене. Таким образом, мы не хотим сосредотачиваться на цене, когда богатство народов никак с ней не связано, но полностью связано с выгодами от торговли.

Более того, по наблюдению Хайека, одержимость справедливой ценой делает торговлю менее вероятной, из-за чего обычно расточается часть излишка, возникающего благодаря сотрудничеству.

Из-за этого цены приобретают видимость моральность значимости, каковая для Хайека является миражом. [13] О мясниках и булочниках Адама Смита Хайек говорит:

«Именно потому, что они интересовались лишь тем, кто предложит лучшую цену за их продукцию, они вступали в отношения с совершенно не знакомыми им людьми, чье качество жизни они за счет этого увеличили гораздо больше, чем если бы это были их соседи…» (Hayek 1978b: 60).

Хайековский отказ от социальной справедливости как от «миража» — это необоснованно тенденциозный способ выразить его реальные взгляды. Однако мотив этого отказа понятен. Этим мотивом был страх перед тем, что «царь справедливости» получит право вмешиваться в экономику ради гарантии честной цены, подрывая таким спонтанную торговлю в свободном обществе (которое производит богатство) в рамках верховенства права. Перефразируя высказывание Майкла Мунгера (Munger 2013), то, что у нас более всего напоминает всеведущего социального планировщика — это силы спроса и предложения, но силы эти говорят с людьми посредством цен. Когда государство объявляет преступлением взимание платы за то, что может «переварить» рынок, то единственный голос, который может дать надежный и своевременный совет, остается немым.

К примеру,

«Если во время отключения электричества возникает дефицит холодильных агентов, а те, кто устанавливают цены, могут взымать плату за лед в размерах, которые выдержит рынок, те, кому действительно нужен лед, будут опережать («outbid» также — назначать более высокую цену. — Примеч. ред.) тех, кому лед нужен лишь для того, чтобы охлаждать теплое пиво. Это хорошо. Покупатели, которым нужен лед для того, чтобы охлаждать инсулин или детское питание, поднимут цену на такой уровень, который гарантирует для них предложение, выводя из игры любителей пива. Как следствие, двухдолларовый лед для охлаждения пива пропадает с рынка, тогда как предложение жизнеспасительного двенадцатидолларового льда остается адекватным. Напротив, если имеется юридическое постановление, запрещающее поднимать цену на лед выше двух долларов, то случаются две вещи, а не одна. Во-первых, как и в стандартной неоклассической модели, предложение льда падает, потому что поставщики не поставляют столько же льда по более низкой цене. Во-вторых, есть трагическое последствие распределения, часто не замечаемое стандартным анализом. А именно, если цена ограничена двумя долларами, то покупатели, которым лед нужен только для того, чтобы охлаждать пиво, все еще присутствуют на рынке. Любители пива потребят определенную часть ограниченного товара, которая при плавающих ценах была бы зарезервирована для тех, кому он нужна больше. Когда мы смотрим на треугольник чистых издержек в стандартной модели равновесия, мы пропускаем второй эффект (Schmidtz 2016b представляет также и графический анализ).

Стандартная неоклассическая модель предполагает, что контроль цен исключает тех, кто готов покупать по наименьшей цене. Однако легко воспроизводимые результаты эксперимента по проведению аукциона в студенческой аудитории свидетельствуют, что эмпирические последствия трагедии контроля цен существеннее, чем предсказывает неоклассическая теория. Как сказал бы Хайек, разница связана со знанием, которое воплощают цены. Из-за ограничивая роста цен двумя долларами растущие цены не смогут сигнализировать покупателям, готовым покупать за дешево, что новые, особые условия дали им особые основания для уступки тем, кто готов платить много. Интуитивно мы поддерживаем контроль цен на основаниях социальной справедливости, будто бы позволить потребителям инсулина перебить цену, предлагаемую любителями пива, было бы нечестно в отношении первых. Канонический довод в пользу контроля цен применяется тогда, когда экономика находится в осадном положении, а предложение фиксировано (или неэластично). Этот самый сильный довод ведет к дистрибутивной проблеме. Абстрактно мы считаем, что равный доступ, позволяющий любителями пива иметь равную долю льда, неким образом честен. Эта видимость честности — мираж.

На самом деле Хайек поддерживает нормы чистой процедурной справедливости и согласился бы с тем, что такая вещь, как честность, в конце концов существует. Он бы сказал, что истинная честность состоит в том, чтобы позволить игрокам играть на более-менее ровном поле, но настаивал бы, что гарантия того, что каждый получают свою долю, не имеет к этому отношения. Хайек полагал, что в свободном обществе люди оценивается исходя из того, насколько хороши их действия, а не того, насколько сильно они стараются — на основании того, что они производят, а не на основании их намерений.

Примечания

1. Как знал Хайек, проблема принципал-агент может влиять и влияет как на частные, так и на государственные бюрократии. В каждой из них агенты ставят на кон деньги других людей и хотят, чтобы им предоставили финансовую помощь, когда ставки не окупаются. Теоретический и практический вопрос состоит в том, можно ли сказать, что совет директоров частной компании находится в лучшей позиции, чем налогоплательщики, чтобы сдерживать и ограничивать ущерб, наносимый своенравными агентами.

2. Хотя «спонтанный порядок и организация всегда будут сосуществовать, их все равно нельзя смешивать как душе угодно» (Hayek 1973, 48).

3. Если продукт легко доступен на официальном рынке, то причина этого должна быть в том, что центральный планировщик поставил на него слишком высокую цену. Единственное исключение возникает тогда, когда планировщики настолько нечеловечески хорошо информированы, что устанавливают цену ровно там, где ее установил бы рынок, если бы в него не вмешивались планировщики. Более вероятный исход: официальная цена слишком высока, и потребители перестают платить. Тогда производители поднимают тревогу: никому не нужен их продукт! Центральные планировщики отвечают тем, что поддерживают цены, самостоятельно скупая ненужный продукт, а потом сбывая его по субсидированным ценам тем гражданам, которые не хотят покупать его по официальной цене. Но граждане все равно платят официальную цену — в форме налогов, которые лежат в основе ценовой поддержки. Их ситуация, как потребителей, стала хуже. Как налогоплательщики, они стали беднее (Hayek 1945: 527).

4. Хотя, насколько мне известно, Хайек никогда не делает на этом акцент, создается ощущение, что он рассматривал это обучение не только как экономическое, но и как моральное образование. Я благодарю рецензента за эту мысль.

5. О критерии Парето см. статью «Философия экономики» Дэна Хаусмана или статью «Теория игр и этика» Бруно Вербика и Криса Морриса.

6. Здесь рецензент спрашивает, предполагает ли Хайек, что смысл закона состоит в том, чтобы защищать права собственности, понятые как существующие до введения законодательства. Я не уверен. Насколько мне известно, Хайек не высказывает этого тезиса. Против того, что Хайек делал какие-либо допущения о естественных правах, говорит тот факт, что его враждебность к перераспределению направлена конкретно против скрытого перераспределения посредством контроля над ценами.

7. Таким образом, Хайек скорее всего бы соглашался с анализом Джеймса Бьюкенена и Гордона Таллока и, возможно, находился под его влиянием. Политический порядок не может развиваться внутри правильной экологической ниши, потому что политическое предпринимательство в большой степени посвящено манипуляциям с формированием самой ниши. Адаптация к нише политического предпринимательства состоит в том, чтобы стать лучшим хищником в игре, где хищники задают правила. Конечно, политики учатся кооперации, но в основном с такими же хищниками. В политическом порядке все больше преобладает корпоратизм (известный также под более оскорбительным термином «кумовской капитализм»), в котором политически привилегированные СЕО приобретают власть регулировать действия конкурентов, что является разрушительным видом предпринимательства. Имплицитная теория публичного выбора Хайека артикулируется в Boettke 1995.

8. Это направлено против политической философии не в той мере, в которой может показаться (Shearmur 1996: 138).

9. Хайек просто признает, что мало что может сказать сторонникам «эгалитарного конечного состояния», кроме того, что им нужно сделать выбор между равенством конечного состояния, с одной стороны, и свободой и процветанием, с другой.

10. Предположим, Бетти сидит в ресторане в стране, в которой, как она понимает, официанты работают за чаевые, и получает отличное обслуживание. В этом случае Бетти обязана оставить чаевые, потому что официант сделал то, что нужно, чтобы их заслужить. Мы говорим о деньгах, на которые у Бетти есть несомненное право, но даже при этом она должна отдать их заслужившему это официанту. Однако эта истина о том, что Бетти должна делать, не дает некому «царю заслуг» право перераспределять [деньги] от Бетти к официанту. Долг Бетти отдать деньги, на которые у нее есть право, заслужившему их официанту, — это адресованный ей призыв (her call), и [ответ на него] находится в ее юрисдикции. Она должна сделать это, но это должна сделать именно она, потому что именно ее признания заслуживает официант. Даже в этом случае принципы реализуются не через попрание прав Бетти, а через наделение ее неидеальным долгом.

11. Теббл замечает, что выбор между рыночным порядком и центральным планированием — это выбор не между неравенством и равенством, а выбор между двумя типами неравенства (Tebble 2015). Разница в том, что при центральном планировании «неравенство будет определяться не через взаимодействие личных навыков в безличном процессе, а через непререкаемое решением властей» (Хайек 2006, 251).

12. Хайек никогда не отвергал налоги сами по себе, но, насколько мне известно, некая общая обеспокоенность у него была. В любом неоклассическом анализе налоги будут в некоторой степени бременем для экономики. Однако наибольшее опасение Хайека состоит в том, что ситуация, в которой налог — это политический футбол, нестабильный результат постоянной борьбы, является еще более худшей. Она побуждает инвестировать драгоценные ресурсы в непрестанную борьбу с нулевой суммой, призванную сдвинуть ставку в одну сторону или другую (борьбу тем более яростную, если разные ставки применяются к разным классам доходов). Она сокращает возможность работодателей предпринимать разумные решения о найме. Неуверенность ведет к недоинвестированию: как следствие, низины бизнес циклов не выровняются кейнсианской тонкой настройкой, а будут еще глубже и продолжительнее, чем при верховенстве права.

13. Конечно, есть и альтернативная экономическая модель. В марксистской модели существует единый монопсонист, покупатель рабочей силы, который, если рабочие не организовываются, устанавливая равные переговорные позиции, диктует ее цену и понижает заработные платы до уровня прожиточного минимума.

Библиография

Первоисточники: работы Хайека

• 2005, Дорога к рабству, М.: Библиотека фонда Либеральная миссия

• 2018, Конституция свободы, М.: Новое издательство

• 2006, Право, законодательство и свобода, М.: ИРИСЭН

• 1945, “The Use of Knowledge in Society,” American Economic Review, 35: 519–30.

• 1948, Individualism and Economic Order, Chicago: University of Chicago Press.

• 1958, “Freedom, Reason, and Tradition,” Ethics, 68: 229–45.

• 1969, Studies in Philosophy, Politics, and Economics, London: Routledge.

• 1973/76/79, Law, Legislation, and Liberty, in 3 volumes, Chicago: University of Chicago Pres).

• 1978a, “Coping with Ignorance,” Imprimis, 7: 1–6.

• 1978b, New Studies in Philosophy, Politics, Economics, and the History of Ideas, London: Routledge.

• 1988, The Fatal Conceit: The Errors of Socialism, W. W. Bartley III (ed.), Volume 1 of The Collected Works of F. A. Hayek, Chicago: University of Chicago Press.

Вторичная литература

В качестве общего источника и в дополнение к нижеперечисленному см. Review of Austrian Economics.

• Нозик Р., 2008, Анархия, государство и утопия, М.: ИРИСЭН

• Ролз Д., 2010, Теория справедливости, М.: Издательство ЛКИ

• Смит А., 1997, Теория нравственных чувств, М.: Издательство «Республика»

• Boettke, Peter J., 1995. “Hayek’s Road to Serfdom Revisited: Government Failure in the Argument Against Socialism,” Eastern Economic Journal, 21: 7–26.

• Buchanan, James M., and Gordon Tullock, 1962. A Calculus of Consent, Ann Arbor: University of Michigan Press.

• Burczak, Theodore, 2009. Socialism After Hayek, Ann Arbor: University of Michigan Press.

• Caldwell, Bruce J., 2004. Hayek’s Challenge: An Intellectual Biography of F.A. Hayek, University of Chicago Press.

• Critical Review, 1997. Special Issue on F. A. Hayek, 11: 1.

• Feinberg, Joel, 1970. Doing & Deserving, Princeton: Princeton University Press.

• Feser, Edward (ed.), 2006. The Cambridge Companion to Hayek, Cambridge: Cambridge University Press.

• Gaus, Gerald, 2007. “Social Complexity and Evolved Moral Principles,” in Liberalism, Conservatism, and Hayek’s Idea of Spontaneous Order, Peter McNamara (ed.), London: Palgrave Macmillan, 149–76.

• Gaus, Gerald, 2016. The Tyranny of the Ideal: Justice In a Diverse Society, Princeton: Princeton University Press.

• Gray, John, 1984. Hayek on Liberty, Oxford: Basil Blackwell.

• Hoy, Calvin, 1984. A Philosophy of Individual Freedom, Westport: Greenwood.

• Machlup, Fritz (ed.), 1976. Essays on Hayek, Hillsdale: Hillsdale College Press.

• Munger, Michael, 2013. “They Clapped: Can Price-Gouging Laws Prohibit Scarcity?” See below, under "Other Internet Resources"

• Nozick, Robert, 1974. Anarchy, State, and Utopia, New York: Belknap.

• Pennington, Mark, 2011. Robust Political Economy, Northampton, MA: Edward Elgar.

• Rawls, John, 1955. “Two Concepts of Rules,” The Philosophical Review, 64: 3–32.

• Schmidtz, David, 2006. Elements of Justice, Cambridge: Cambridge University Press.

• –––, 2008. Person, Polis, Planet, New York: Oxford University Press.

• –––, 2016a. “Adam Smith’s Theory of Freedom,” in Adam Smith: A Princeton Guide, Ryan Hanley (ed.), Princeton: Princeton University Press.

• –––, 2016b. “Are Price Controls Fair?” Supreme Court Economic Review, 23: 221–33.

• Shearmur, Jeremy, 1996. Hayek and After: Hayekian Liberalism as a Research Programme, London: Routledge.

• Tebble, Adam, 2015. Epistemic Liberalism: a Defense, London: Routledge

• Zwolinski, Matt, 2008. “The Ethics of Price-Gouging,” Business Ethics Quarterly, 18: 347–78.

Другие интернет-ресурсы

Мюнгер, Майкл, 2013, «Они аплодировали: Могут ли ограничивающие цены законы запретить дефицит?», статья в Библиотеке экономики и свободы  

Зволински, Мэтт, 2008, Либертарианство, статья в Интернет энциклопедии философии