философы

Поделиться статьей в социальных сетях:

в избранное

Иеремия Бентам

Ссылка на оригинал: Stanford Encyclopedia of Philosophy

Впервые опубликовано 17 марта 2015 г.; содержательно переработано 1 февраля 2017 г.

Юрист и политический реформатор Иеремия Бентам — философ, имя которого очень тесно связано с эпохой становления современной утилитаристской традиции. Предшествующие моралисты сформулировали некоторые из центральных идей и характерную терминологию утилитаризма. Среди них — Джон Гей, Фрэнсис Хатчесон, Дэвид Юм, Клод Адриан Гельвеций и Чезаре Беккариа. Однако, именно Бентам придал этой теории ее отчетливо секулярную и систематическую форму и превратил ее в критический инструмент философии морали и права, а также политического и социального совершенствования. В 1776 г., в работе «Фрагмент о правлении» (A Fragment on Government) он впервые заявил о себе в качестве сторонника идеи полезности как основного принципа действия и законодательства. Во «Введении в принципы нравственности и законодательства» (напечатано в 1780 г., издано в 1789 г.), предварительном наброске к развитию теории уголовного права, он подробно изложил основные элементы классической теории утилитаризма. Уголовный кодекс должен был стать первым в собрании кодексов, которые составили бы утилитаристский панномион (pannomion) — полный корпус законов, основанных на принципе полезности, развитие которого потребовало от Бентама приняться за труд, длившийся всю его жизнь, и подразумевало под собой разработку гражданского, процессуального и конституционного права. В промежутках между работой над подразделами этого огромного законодательного устройства побочным продуктом деятельности Бентама становились сочинения по этике, онтологии, логике, политической экономии, о судебной администрации, законах о бедных, реформе тюрем, международном праве, образовании, религиозных верованиях и институтах, теории демократии, правительстве и управлении. Бентам внес большой вклад во все эти области знаний, а его идеи все еще значимы для дискуссий об утилитаризме, особенно в его моральных, правовых, экономических и политических формах. На этом строится репутация Бентама как одного из величайших мыслителей в современной философии.

Жизнь и сочинения

Иеремия (Jeremy) Бентам родился 15 февраля 1748 г. и умер 6 июня 1832 г. в Лондоне. Он был старшим сыном адвоката Иеремии (Jeremiah) Бентама (1712–1792 гг.) и его первой жены, Алисии Уайтхорн (ум. в 1759 г.); его братом был Сэмюэль Бентам (1757–1813 гг.) — кораблестроитель и дипломат. Возникший впоследствии интерес Бентама к образовательной реформе был вызван его несчастливым опытом обучения в Вестминстерской школе (1755–1760 гг.) и Куинз-колледже Оксфордского университета (бакалавр в 1763 г., магистр в 1766 г.). Он описывал Вестминстер как «жалкое место для муштры» (1838–43 гг., X: 30), а три года, проведенные в Куинз-колледже, куда он поступил в возрасте 12 лет, были не более воодушевляющими. Колледжи Оксбриджа казались ему рассадником привилегий, предрассудков и безделья, а его оксфордские переживания оставили в нем глубокое чувство недоверия ко всяческим клятвам и вызвали общую неприязнь к англиканскому истеблишменту (2011: 35-40). В начале 1770-х гг. он сделал краткий набросок к критической работе «Признание догматов веры» (Subscriptions [to articles of faith]) (UC v: 1-32; xcvi: 263-341) и вернулся к той же теме в своем полемическом трактате «Не клясться вовсе» (Swear Not at All, 1817).

После Оксфорда Бентам посещал Суд королевской скамьи в Вестминстерском холле в качестве своей подготовки к юридической карьере. Там он присутствовал при рассмотрении дел, которые слушались в суде под председательством лорда Мэнсфилда, включая судопроизводство против радикального журналиста и политика Джона Уилкса. Он ненадолго вернулся в Оксфорд в 1763–1764 гг., чтобы прослушать знаменитый курс лекций Уильяма Блэкстона, первого Винерианского профессора английского права, который был опубликован в четырех томах под названием «Комментарии к законам Англии» (Commentaries on the Laws of England, 1765–1769 гг.). Бентам не был впечатлен лекциями и нашел в рассуждениях Блэкстона о естественном праве явные заблуждения. В последующие годы Бентам критически рассмотрел и другие аспекты блэкстоновской теории, особенно его защиту английского «смешанного и сбалансированного» правления и общего права. В дальнейшем Блэкстон ассоциировался у Бентама со школой правовых и политических апологетик, чьим девизом могло бы быть «все-так-как-и-должно-быть» (every-thing-as-it-should-be).

Бентама приняли в корпорацию барристеров в 1769 г., но его адвокатская карьера длилась очень недолго. В тот год он открыл для себя принцип полезности и ряд близких к нему идей в сочинениях Юма, Гельвеция, Беккарии и предпочел посвятить свою карьеру аналитической юриспруденции, реформе права и работе во имя социального и политического усовершенствования. Будучи незнаком с хатчесоновской версией утилитаристской формулы, высказанной в работе «Исследование о происхождении наших идей красоты и добродетели» (An Inquiry into the Original of our Ideas of Beauty and Virtue, 1729), Бентам, запутавшись в воспоминаниях, время от времени утверждал, что открыл этот принцип в работе Пристли «Эссе о первоначальных принципах правления» (Essay on the First Principles of Government, 1768). Однако, более правдоподобны его же утверждения о том, что принцип полезности был впервые обнаружен им в труде Беккарии «О преступлениях и наказаниях» (Dei Delitti e delle Pene, 1764), в котором итальянский реформатор права провозгласил, что единственным пригодным критерием оценки достоинств того или иного закона является la messima felicità divisa nel maggior numero — наибольше счастье для наибольшего числа людей. Читая юмовский «Трактат о человеческой природе» (1739–1740), в котором провозглашалось, что все социальные исследования должны основываться на «экспериментальном методе рассуждения», Бентам обнаружил, что добродетель тождественна полезности, почувствовав при этом, «что с моих глаз спала пелена» (1977, 440n). Позаимствовав терминологию полезности у Юма, Бентам обратился затем к сочинению «Об уме» (De l’esprit, 1758). В нем Гельвеций обрисовал потенциал понятия полезности к тому, чтобы быть ориентиром для человеческого действия, осуществляя связь «между идеей, привязанной к слову… “счастье”… и идеями, привязанными к словам “удовольствие” и “страдание». Это означало, как говорил Бентам в «Статье об утилитаризме» (1829), что «сегодня мы наблюдаем изобилие идей, связанных со словами “полезность” и “принцип полезности”», из которых «берет начало применение принципа полезности на практике» (1983a: 290).

Сочинения Бентама ставят определенные трудности перед историком идей: даты публикации его трудов и даты их написания разделяют в некоторых случаях многие года. Значительное число работ было опубликовано посмертно, а некоторые все еще не появлялись в солидных изданиях. Многие сочинения были подготовлены, опубликованы или переведены другими людьми по оригинальным рукописям при минимальном авторском внимании.

Бентам начал карьеру теоретика права в 1779 г. с анонимно опубликованного текста «Фрагмент о правлении». Эта небольшая книга была ответвлением более масштабного критического разбора Блэкстона, впервые опубликованного лишь в XX в., и известного сегодня под названием «Комментарий к комментариям» (A Comment on the Commentaries). Во «Фрагменте» Бентам сформулировал «фундаментальную аксиому», гласящую, что «что мерой добра и зла является наибольшее счастье для наибольшего числа людей» и что «обязательство служить общему счастью первостепенно и охватывает все остальные обязательства» (1977, 393: 440n). Во «Введении в основания нравственности и законодательства» (ВОНЗ), своей крупной работе раннего периода, он описывал полезность как «то свойство предмета, по которому он имеет стремление приносить благодеяние, выгоду, удовольствие, добро или счастье» (в моральном словаре Бентама все эти термины соразмерны), а принцип полезности как «тот принцип, который одобряет или не одобряет какое бы то ни было действие, смотря по тому, имеет ли оно (как нам кажется) стремление увеличить или уменьшить счастье той стороны, об интересе которой идет дело» (1998: 10). В последующие десятилетия Бентам предложит толкования базовых постулатов, аргументы в поддержку своей позиции и дальнейшие уточнения, но именно введение в действие принципа полезности поглотило большую часть его сил и времени на протяжении его долгой и очень продуктивной профессиональной деятельности.

В 1781 г. Бентам, восхищенный тем, что изобрел новую терминологию, описывающую философские понятия, придумал слово «утилитарист», записывая сновидение, которое он видел в то время, когда гостил в усадьбе своего патрона Уильяма Петти, второго графа Шелберна (1737–1805), политика из партии вигов. В сновидении ему грезилось, что он — «основатель секты: человек, обладающий, разумеется, большой святостью и важностью. Эта секта называлась сектой утилитаристов» (текст сновидения см. в Crimmins 1990: 314). Именно через Шелберна он познакомился с женевским изгнанником Этьеном Дюмоном (1759–1829), которому предстояло сыграть важнейшую роль том, что имя и философия Бентама стали известны в континентальной Европе и в других странах. Он опубликовал несколько переводов работ Бентама и отредактировал его ранние сочинения (1829–1830; см. Blamires 2008). Наиболее значимым из переводов были три тома «Трактатов о гражданском и уголовном законодательстве» (Traités de législation civil et pénale, 1802), собранные из ранних рукописных набросков, частей ВОНЗ и других работ. Первые два тома о гражданском и уголовном праве были позже заново переведены на английский американским утилитаристом Ричардом Хилдретом и опубликованы в виде текста под названием «Теория законодательства» (The Theory of Legislation, 1840), остававшимся в центре утилитаристских исследований в англоязычном мире вплоть до середины XX в.

В 1786–1787 гг. Бентам посетил Россию, где его брат Сэмюэль находился на жалованье у князя Потемкина, фаворита императрицы Екатерины II. Там он написал «Защиту ростовщичества» (A Defence of Usury, 1787), где отверг защиту законодательного ограничения процентных ставок, высказанную Адамом Смитом, внеся тем самым свой первый вклад в экономическую проблематику. Бентам утверждал, что позиция Смита несовместима с его общей защитой свободной торговли, что она ведет к ограничению экономического роста и национального процветания, сдерживая рост инвестиций и инноваций. Эта книга впоследствии удостоилась высокой оценки Дж. С. Милля, который считал ее «лучшей из ныне существующих сочинений по данной теме» (1963–91, II: 923). Наиболее широкую аудиторию эта книга получила в Америке, где она неоднократно переиздавалась и часто цитировалась в ходе дебатов по поводу законов о ростовщичестве. Также, в России Бентам подхватил и развил идею Сэмюэля о «паноптиконе», которую затем всесторонне изложил в работе «Паноптикон или инспекционное учреждение» (Panopticon; Or, The Inspection House, 1791). Паноптикон — это здание круглой формы, предназначенное для любых ведомственных учреждений, над «узниками» которых требуется постоянный надзор — таких как больницы, школы, работные дома и богадельни. Однако паноптикон стал наиболее известен как тюрьма для «перемалывания жуликов в честных людей, а лентяев — в прилежных тружеников» (1838–43, IV: 342). Придя в ужас от неэффективности и бесчеловечности условий британской пенитенциарной системы, Бентам разработал идею тюрьмы-паноптикона, которая предназначалась для ее замены. В паноптиконе осужденные преступники подчинялись бы дисциплинарному режиму, в основании которого лежит максима «чем строже за нами наблюдают, тем лучше мы себя ведем» (2001: 277).

После своего возвращения из России Бентам по призыву Шелберна решил обратиться к внешней политике и международному праву. Более того, сам термин «международный» был введен Бентамом. Он набросал короткие статьи по нескольким темам, позднее опубликованные под общим названием «Принципы международного права» (Principles of International Law). Эта работа включала в себя «План вечного мира», что было тогда в философской моде, и единственное в своем роде предложение установления международного арбитражного суда (1838–43, II: 535-71). Сочувствуя в это время как России, так и Франции, в 1789 г. он подверг критике враждебную позицию премьер-министра Уильяма Питта по отношению к этим странам в серии писем в газете «Паблик адвертайзер» под литературным псевдонимом «Анти-Макиавелли» (1838–43, X: 201-211).

Политические волнения во Франции предоставили Бентаму возможность реализовать ряд своих идей на практике, а также контекст, в котором он впервые развил утилитаристскую логику демократии, основанную на определении интересов правителя и управляемых. Тем не менее, он не дошел до публичной поддержки парламентской реформы в Британии и на этом этапе своей жизни был очень далек от того республиканизма, которого стал придерживаться позднее (Dinwiddy 1975; Crimmins 1994; Schofield 2006). При содействии Дюмона в 1788 г. Бентам начал высылать графу де Мирабо памфлеты со своими предложениями. В 1790 г. он написал «Набросок нового плана организации судебных учреждений во Франции» (Draught of a New Plan for the Organisation of a Judicial Establishment in France), который вместе с дюмоновским переводом некоторых глав из «Паноптикона» и отрывков из «Эссе о политической тактике» (An Essay on Political Tactics), где речь шла об организации законодательного процесса, был также представлен перед французским Национальным собранием. Кровавый произвол Террора укрепил Бентама в критическом отношении к абстрактной и уклончивой природе естественных и неотчуждаемых прав, которые он отвергнул, знаменательно окрестив «чепухой на ходулях» (2002: 330). Такой эпитет впервые пришел ему в голову, когда он слушал блэкстоновские лекции и делал наброски для статьи, посвященной работе Джона Линда «Ответ на Декларацию [Независимости] Американского конгресса» (An Answer to the Declaration [of Independence] of the American Congress, 1776). Тем не менее, попытки Бентама содействовать реформе во Франции снискали признание, и в сентябре 1792 г. его удостоили почетного гражданства Франции.

Когда между Англией и революционной Францией разгорелась война, участие в реформаторской деятельности на родине стало для Бентама весьма опасным из-за мер безопасности, введенных Питтом, но причиной его осторожности была также и необходимость добиться поддержки в официальных кругах для реализации проекта пенитенциарного паноптикона (Semple 1993: 187-90). Закон о пенитенциарных учреждениях от 1794 г. запустил процесс строительства новой лондонской тюрьмы, и план Бентама изначально получил поддержку администрации Питта. На протяжении многих лет он вкладывал в этот проект значительные суммы из собственных средств и публиковал дополнительные материалы, сравнивающие достоинства паноптикона с недостатками системы, предполагающей перевозку заключенных в пенитенциарные колонии (1838–43, IV: 173-284). Однако, в 1802 г. он смирился с поражением, и в 1812 г. правительство официально закрыло весь неуспешный проект, выплатив Бентаму 23 тысячи фунтов стерлингов в качестве компенсации.

За прошедшие годы Бентам обратил внимание на реформу закона о бедных, реформу полиции, экономические и финансовые вопросы, судебное администрирование и правила юридического доказательства — последнее стало плодом его критики архаизмов и путаницы общего права и произвольности прецендетного права (Postema 1989).

Причиной, послужившей написанию эссе о реформе закона о бедных 1796–1798 гг. (2001, 2010a), частично стало повышение цен на продукты питания и возникшие в связи с этим споры об отношении к беднякам. В эссе содержался план системы «работных домов», который должен был быть реализован акционерным обществом (под названием Национальная Благотворительная Компания) и предполагавший предоставление нуждающимся жилья, работы, социальных услуг для работающих или временно неработающих бедняков, инвалидов или больных (Bahmueller 1981). Сочинения Бентама по политической экономии включают «Руководство по политической экономии» (A Manual of Political Economy, 1790–1795), «Протест против закона о налогах» (A Protest Against Law Taxes, 1795), «Спрос без тягот или налогообложение выморочного имущества» (Supply without Burthen; or Escheat Vice Taxation, 1795), «Оборотная рента» (Circulating Annuities, 1799–1800), «Бумажное зло» (Paper Mischief, 1800–1801), «Настоящая тревога» (The True Alarm, 1801), «Институт политической экономии» (Institute of Political Economy, 1800–1804) и «Защита максимума» (Defence of a Maximum, 1801). Немногие из этих работ увидели свет при жизни Бентама, а некоторые стали известны лишь в середине XX в. (Stark 1952––54), что объясняет относительное пренебрежение, оказанное этим сочинениям, в сравнении с тем вниманием, которого были удостоены другие работы по политической экономии этого периода. В настоящее время выходят новые издания (2016a), которые обеспечат нас исчерпывающим материалом для переоценки вклада Бентама в данную область. В особенности оригинальные и инновационные решения практических финансовых и денежных трудностей содержатся в сочинениях по монетарным вопросам. Хотя многие из экономических стратегий, рекомендованных и защищаемых в этих сочинениях, — за примечательным исключением предписаний, которые содержатся в «Защите максимума» — проистекают из бентамовского прочтения Адама Смита, они, равно как и его мыли по поводу реформы закона о бедных (Quinn 2008), также явно основаны на идее «второстепенных целей» (subordinate ends), содержащейся в его теории гражданского права (Kelly 1989).

Поразмышляв несколько лет о реформе судебной администрации, Бентам принялся за эту тему в работе «Шотландская реформа» (Scotch Reform, 1808), тогда как объемные рукописи этого периода о судебном доказательстве были позже изданы и опубликованы Дж. С. Миллем под заглавием «Обоснование судебного доказательства» (Rationale of Judicial Evidence, 1827). В последнем сочинении Бентам изложил практические рекомендации касательно форм доказательств и их допустимости, отдавая предпочтение «естественным» процедурам перед «техническими», полагая, что они наиболее пригодны для выявления истины в суде и позволяют избавить систему от сутяжничества, издержек и промедлений, в которых он винил личную заинтересованность адвокатов в поддержании ситуации, приводящей к как можно более высоким судебным издержкам. В открытых для общественности судах судьи должны были бы руководствоваться основными принципами, которые бы позволили получить наиболее полное и точное свидетельское показание (Twining 1985: 42, 70; Schofield 2006: 119-131; Resnick 2011). Судебное решение в реформированных судах, по Бентаму, потребовало бы строгого применения утилитаристского законодательства. Основное соображение было в том, что судья должен подчиняться законодателю, но мочь (если наделен таким правом) приостанавливать исполнение закона там, где этого требует принцип полезности, ожидая окончательного решения законодательного органа (Dinwiddy 1989a).

Несмотря на наличие широких и разнообразных интересов, предательство правительством проекта паноптикона еще многие годы вызывало гнев Бентама, порождая в нем глубокий скептицизм относительно мотивов тех, кто обладает властью и влиянием. Высказывалось предположение, что помимо аристократов-землевладельцев, стремившихся предотвратить возведение паноптикона в окрестностях их лондонских имений, сам король, разгневанный «анти-макиавеллианскими» письмами Бентама и обеспокоенный слухами о его якобинстве, мог напрямую вмешаться, чтобы воспрепятствовать проекту (1838–43, XI: 96-105). По мысли Бентама, подобные действия были отражением «низменных интересов», типично противостоящих выгодным реформистским проектам. Это понимание привлекло Бентама к открытому участию в парламентской реформе. Следующим толчком для этого предприятия стало его знакомство в конце 1808 г. с Джеймсом Миллем, который долгие годы после этого был его философским и политическим aide-de-camp (адъютантом).

Вдохновленный Миллем, Бентам вернулся к своим ранним рукописям, посвященным политической реформе. Он усовершенствовал и значительно расширил свою критику, включив в сферу рассмотрения формы «влияния», имевшие место в британских политических учреждениях. Черновики, составленные им в 1809–1810 гг., представляют нам основные принципы его первого публичного высказывания в поддержку представительной демократии –– «Плана парламентской реформы, составленного в форме катехизиса с обоснованиями каждой статьи» (Plan of Parliamentary Reform in the Form of a Catechism with Reasons for Each Article, 1817). Схема Бентама была основана на подсчете интересов, нацеленном на ограничение низменных интересов тех, кто находится у власти и способствование интересам тех, кто ее лишен, и подразумевала всеcторонний комплекс реформ. Они включали в себя: устранение королевского патроната, существенное расширение избирательного права, ежегодные выборы путем тайного голосования, выборы интеллектуально квалифицированных и независимых членов парламента с системой штрафов, обеспечивающих их регулярное присутствие, а также точную и регулярную публикацию парламентских дебатов. Без этих реформ, полагал Бентам, Британия рискует навлечь на себя революцию. С этого момента он стал широко известен как главный философский голос политического радикализма.

Среди других политических сочинений этого периода: «Защита экономии против достопочтенного Эдмунда Берка» (Defence of Economy against the Right Honourable Edmund Burke) и «Защита экономии против достопочтенного Джорджа Роуза» (Economy against the Right Honourable George Rose), написанные в 1810 г., но не публиковавшиеся до 1817 г. (1993: 39-155). Эти эссе, критиковавшие бездумные траты и коррупцию, царившие в правительстве, были позже переизданы вместе с другими, до этого неопубликованными эссе в книге «Улучшение чиновников, уменьшение издержек» (Official Aptitude Maximized, Expense Minimized, 1830), общая цель которых состояла в том, чтобы повысить компетенцию государственных служащих, снижая при этом правительственные траты. В 1824 г. вышла его «Книга заблуждений» (Book of Fallacies), где он использовал юмористически колкий стиль, чтобы разоблачить ошибочные суждения, которыми часто оправдывают поддержку низменных интересов и отклонение реформ (2015).

Позиция Бентама в отношении женского избирательного права была в то время сложной (Boralevi 1984, Ch. 2): он возражал против исключения женщин из процесса голосования, за которое ратовал Джеймс Милль в эссе 1820 г. «О правлении» (On Government, UC xxxiv: 303). Это исключение Бентам давно осуждал как основанное лишь на предрассудках (2002: 247; 1838–43, III: 463). Тем не менее, публично он утверждал, что женщины должны быть исключены из процесса голосования до тех пор, пока не будет достигнуто всеобщее избирательное право для мужчин (1838–43, IX: 108).

С бентамовской критикой политического истеблишмента была тесно связана его основательная критика религиозных институтов, практик и верований, изложенная в работах «Церковь Англии и анализ ее катехизиса» (Church–of–Englandism and its Catechism Examined, 1818), «Анализ влияний естественной религии на временное счастье человечества» (An Analysis of the Influence of Natural Religion on the Temporal Happiness of Mankind, 1822) и «Не Павел, но Иисус» (Not Paul, but Jesus, 1823). В этих работах Бентам с показательным скептицизмом высказал свои мысли о логике, языке и онтологии, относящиеся к тому же периоду (1838–1843, VIII: 193-338; Crimmins 1990). Приблизительно в то же время он также обстоятельно писал об этике в своей «Деонтологии» (Deontology), посмертно опубликованной в двух томах в 1834 г. Образование было еще одной темой, привлекавшей внимание Бентама. В работе «Церковь Англии» он весьма критично отзывался об образовании, которое давалось в школах, принадлежащим Национальному обществу содействия образования для бедных на принципах государственной церкви (National Society for Promoting the Education of the Poor in the Principles of the Established Church). Когда Милль, Фрэнсис Плэйс и другие стали участвовать в проекте по созданию неконфессиональной школы в Лондоне, Бентам занялся идеей составления ее учебного плана, отдавая преимущество науке и профессиональным предметам перед классическими языками. Первая часть плана появилась в 1816 г. в «Хрестоматии» (Chrestomathia — «способствующая полезному обучению»), а вторая часть — в 1817 г. (Itzkin 1978). Хотя Хрестоматическая школа так никогда и не была построена, в 1826 г. те же самые реформаторы при поддержке некоторого числа евангелистов и нонконформистов составили ядро группы, целью которой было основание Университетского колледжа Лондона, первого английского светского университета. Важное дополнение к бентамовской теории образования содержится в большом приложении к «Хрестоматии», посвященном логике и классификации, позже переведенном, отредактированном и изданном его племянником Джорджем Бентамом под названием «Эссе о номенклатуре и классификации главных ответвлений искусств и наук» (Essai sur la nomenclature et la classification des principles branches d’art-et-science, 1823).

В последние годы жизни Бентам переосмыслял различные аспекты утилитаристской философии и пытался определить свое место в утилитаристской традиции в тексте «Статья об утилитаризме» (Article on Utilitarianism). Однако, чаще всего его мысли были сосредоточены на конституционных вопросах, включая административные структуры и формальные и неформальные установления, необходимые для жизнеспособности представительной демократии. Говоря вкратце, на способах и средствах ограничения и контроля политической власти или, как Бентам называл это, «средствах защита от дурного правления». В работе «Предложение о кодификации… адресованное всем нациям, придерживающимся либерализма» (Codification Proposal, Addressed … to all Nations Professing Liberal Opinions, 1822) Бентам хотел заявить о себе политикам и государственным деятелям по всему миру как о кодификаторе законов. Сделать это он хотел, во-первых, устанавливая утилитаристские принципы всеисчерпывающего свода законов, и, во-вторых, показывая свою пригодность к кодификации (1998: 241-384; см. также Lieberman 2011). В 1814–1822 гг. отзывы на его сочинения приходили отовсюду. Они приходили в форме выдержек из речей, запросов информации, писем поддержки. Ему писали Фрэнсис Бердетт и Генри Брум из Англии, правительственные министры и представители Кортесов Испании и Португалии, итальянские и французские либералы, губернаторы и другие представители «англо-американских штатов», русский император Александр I и влиятельный польский государственный деятель князь Чарторыйский. В последующие годы Бентам сочинял черновой вариант элементов «Конституционного кодекса», только три тома которого были опубликованы при его жизни. В этих сочинениях он безоговорочно присягает на верность республиканскому делу, но показывает и точное понимание растущей значимости административных функций современного государства (Rosenblum 1978; Hume 1981; Rosen 1983).

В преклонном возрасте Бентам любил изображать себя «отшельником Площади королевы» (место, где был расположен его дом в Лондоне), но он был кем угодно, только не отшельником. В декабре 1823 г. он выделил средства для начала издания «Вестминстер ревью», газеты, посвященной радикальным взглядам. Он также брал на себя ключевую роль в движении за законодательную и политическую реформу, поддерживал регулярные связи с другими реформаторами схожих взглядов, издателями, интеллектуалами на родине и заграницей, и был окружен учениками, работавшими в качестве секретарей, соавторов, и ассистентов издателя. Оба Милля, Плэйс, Джордж Грот, Ричард Смит, Перегрин Бингман, Томас Саутвуд Смит, Эдвин Чадвик и Джон Бауринг — все они работали вместе с Бентамом. Вместе с другими сторонниками реформ, вроде Томаса Перронета Томпсона, Чарльза Буллера, Джона Робака и Джозефа Юма, они стали известны как «философские радикалы» (название, придуманное Дж.С. Миллем), хотя в действительности эта группа была куда менее сплоченной, нежели иногда полагают (Thomas 1979). Бентам оказывал сильное влияние на ирландского социалиста и утилитариста Уильяма Томпсона и некоторое время поддерживал тесные связи с ирландским «Освободителем» Даниэлем О’Коннеллом, которого он пытался связать с радикальной фракцией в парламенте (Crimmins 2011a, Гл. 7). Бердетт и Брум также были его дорогими знакомыми, хотя это не помешало Бентаму высказать скептицизм по поводу приверженности первого радикальной реформе или раскритиковать предложения последнего о реформировании Канцлерского суда в работе «Разоблачение Лорда Брума» (Lord Brougham Displayed, 1832).

Бентам никогда не был женат и умер в окружении друзей накануне подписания акта об Избирательной реформе. Убежденный в том, что даже мертвые должны служить утилитарной цели, в качестве своей последней воли он распорядился о публичном вскрытии своего тела c целью довести до всеобщего сведения пользу пожертвования тел для медицинских исследований (Richardson 1986). Врач и реформатор санитарии Томас Саутвуд Смит (1832) произнес панегирик над анатомированными останками Бентама. Готовясь к этому завершающему акту, в неопубликованном памфлете, написанным за год до своей смерти, «Авто-икона или дальнейшее использование мертвых живыми» (Auto-Icon; or Farther Uses of the Dead to the Living, напечатано в 1842 г., но не опубликовано), Бентам предложил выставлять автоиконы тел и голов как средства для публичного наставления. Он требовал, чтобы его собственная мумифицированная голова и скелет, одетые в его обычные одежды, были выставлены на всеобщее обозрение — их и сейчас можно увидеть в Университетском колледже Лондона. Идеи Бентама об «авто-иконе» (надо сказать, эксцентричные и несколько комичные) можно также воспринимать как попытку найти светскую замену ритуалов и практик общепринятой религии.

Философские основания

В качестве предварительного наброска к анализу существующих законодательных систем и конструированию утилитаристского панномиона в 1776 г. Бентам начал составлять «Подготовительные принципы» (они касались нормативной юриспруденции, того, каким должен быть закон). В этой более чем шестисотстраничной рукописи, опубликованной сейчас в подобающей форме в собрании сочинений (2016b), он предложил множество рассуждений об определениях, различений, аксиом и афоризмов, предназначенных служить инструментами для разоблачения «фикций» английского закона и законодательной практики. Фикций, которые, как он обнаружил, некритически воспроизводятся в «Комментариях» Блэкстона. В этих и других ранних сочинениях мы видим, что Бентам стремится повторить в области морали великие достижения физической науки. Поступая таким образом, он сознательно объединяется с наиболее прогрессивными элементами Просвещения и раскрывает то, какие интеллектуальные течения сформировали его мысль –– прежде всего Бэкон, Локк, Юм и французские просветители.

Находясь под влиянием эмпиризма Бэкона и Локка, Бентам считал, что все знание происходит из ощущений: интеллекту не с чем было бы работать без материала, который доставляют чувства. Во второй половине XVII в. Королевское научное общество сделало упор на роли эксперимента и общей эмпирической эпистемологии в развитии естественных наук. Впечатленный прогрессом, проделанным в этой области знаний, Бентам перенес в науку о морали базовый принцип, гласящий, что люди могут знать (в научном или достаточно определенном смысле этого слова) лишь то, что можно наблюдать и верифицировать. Он утверждал, что наука о праве должна быть построена на том же непоколебимом основании чувств и опыта, что и медицина, провозглашая при этом «тем, чем для врача является природное тело, для законодателя является тело политическое: законодательство — это искусство медицины, осуществленное с размахом» (UC xxxii: 168).

Это было ядром «экспериментального метода» для Бентама. Такой подход подразумевал для него материалистическую онтологию и репрезентативную теорией значения. Он отрицал все формы философского идеализма и настаивал, что вся материя в принципе может быть количественно выражена в математических терминах, и это распространяется также на страдания и удовольствия, которые мы испытываем, то есть на те конечные феномены, к которым может быть сведена и посредством которых может быть истолкована вся человеческая деятельность (и такие социальные понятия, как права, обязанности и долг).

В бентамовской теории языка общим понятиям не соответствует никакая реальность: слова, идеи и пропозиции должны представлять или описывать «реальные сущности», которые могут быть либо «восприятиями», либо «субстанциями» (UC lxix: 62-63), или же они являются «фиктивными сущностями». Это различение Бентам позаимствовал у Д’Аламбера (1838–43, III: 286), но заставил его служить более радикальной онтологической цели. Он определял фиктивную сущность как «простое ничто», для которого «ни одна пропозиция, при помощи которой приписывается какое бы то ни было качество, сама по себе не может быть ни истинной, ни, следовательно, содержательной». Если и существует некая истина, связанная с фиктивной сущностью, то она «не может принадлежать ей в каком бы то ни было ином смысле, нежели как намеренный и предполагаемый эквивалент… некой пропозиции, предмет которой — некоторая реальная сущность» (1838–43, VIII: 246). Техника «парафраза» была главным инструментом, используемым Бентамом для демистификации фиктивных сущностей. Некоторые фиктивные сущности необходимы для общения между людьми, но их значение может быть установлено только через их связь с реальными сущностями (1977: 495n; 2010b: 287-288, 317-18). Если фиктивная сущность оказывается невосприимчивой к технике парафраза, то это означает, что она является лишенной смысла абстракцией, никак не связанной с наблюдаемой реальностью. Моральные термины, такие, например, как «права» или «обязанности» могут нечто означать только в связи с воспринимаемым определенными индивидами страданием или удовольствием. А вот положения теологии, не имеющие никакой связи с материальной реальностью, имеют дело не с фактами обыденного опыта, но с предполагаемой «реальностью», которая выходит за рамки физического мира. Так же как язык обыденных мнений не должен проникать в дискурс физической науки, так и не поддающиеся проверке положения теологии не должны проникать в моральную науку.

Во «Введении в основания нравственности и законодательства» (ВОНЗ) Бентам направил свой анализ против множества этических пропозиций, которые он стремился устранить как конкурентов принципу полезности, таких как «моральное чувство», «здравый смысл», «закон разума», «естественная справедливость» и «естественное право справедливости». Все они были отклонены Бентамом на том основании, что это попросту пустые фразы, которые не выражают ничего, кроме чувств того человека, который их защищает. Не представляя никакой верифицируемой реальности, эти пропозиции не могут считаться полезными. Более того, они непременно приносят вред, поскольку служат «предлогом и пищей для деспотизма — если не для реального, то для потенциального» (1970: 28n). В сравнении с ними «полезность» была принципом, укорененным в эмпирических и верифицируемых фактах чувственного опыта страдания и удовольствия.

Страдания и удовольствия

В начале ВОНЗ Бентам выступил с известным заявлением, которое подчеркивает центральное место страданий и удовольствий в утилитаристской теории:

«Природа поставила человечество под управление двух верховных властителей, страдания и удовольствия. Им одним предоставлено определять, что мы можем делать, и указывать, что мы должны делать. К их престолу привязаны, с одной стороны, образчик хорошего и дурного и, с другой, цель причин и действий. Они управляют нами во всем, что мы делаем: всякое усилие, которое мы можем сделать, чтобы отвергнуть это подданство, послужит только к тому, чтобы доказать и подтвердить его. На словах человек может претендовать на отрицание их могущества, но в действительности он всегда останется подчинен им. Принцип полезности признает это подчинение и берет его в основание той системы, цель которой возвести здание счастья руками разума и закона.»

В этом эпохальном отрывке выражены две формы гедонизма: (1) психологический гедонизм, который утверждает, что все мотивы наших действий основаны на предчувствии страдания или желании удовольствия; и (2) этический гедонизм, который утверждает, что удовольствие — это единственное благо, и действия могут быть правильными лишь в той мере, в какой они ведут к получению удовольствия или избежанию страдания. Как объясняет далее Бентам, удовольствие, «оставляя в стороне свободу от страданий», есть «единственное благо», а страдание же «без исключения — единственное зло» (1998: 126-127). Как таковые, страдание и удовольствие –– это конечные причины действия индивида, действующие причины и средства достижения индивидуального счастья.

Эти наблюдения, по мнению Бентама, не ограничены человечеством — предложенный уголовный кодекс должен был включать в себя раздел о жестокости в отношении животных. Как он объяснял, «вопрос не в том, могут ли они рассуждать или могут ли они говорить, но в том, могут ли они страдать» (1998: 372) — это утверждение лежит в истоках утилитаристских аргументов за этичное отношение к животным (см.: Singer 1975).

Коль скоро счастье каждого человека представляет собой совокупный баланс удовольствий и страданий, то «счастье отдельных лиц, из которых составляется общество, т. е. их удовольствия и их безопасность, есть цель и единственная цель, которую должен иметь в виду законодатель» (1998: 35). Но как законодатель может влиять на действия индивидов и как он может добиться исполнения своих решений? Бентам выделял четыре «санкции» или источника страдания и удовольствия, о которых он мог узнать из эссе Гея «О фундаментальном принципе добродетели или морали» (Concerning the Fundamental Principle of Virtue or Morality, 1731): это физическая, политическая, нравственная и религиозная санкция. Эти санкции (позднее он добавит в список сочувствие) доступны моралисту и законодателю для руководства и определения морального поведения индивида. Они объясняют, каким образом эгоистичного по своей сущности индивида можно было бы мотивировать и, где это необходимо, направлять к совершению действий, которые способствуют наибольшему счастью и для него, и для других. Таким образом, перед утилитаристским законодателем лежит обязанность понимать «ценность» страданий и удовольствий, которые он должен использовать для достижения этой цели.

Хотя последствия действия зачастую зависят от мотивов, побудивших к действию (и частично от намерений агента и обстоятельств, в которых действие совершается), в теории Бентама полезность действия не зависит от его побудительных мотивов. В действительности, нет такой вещи, как хороший или плохой мотив. Полезность действия — хорошо оно или дурно — определяется исключительно его последствиями: принесенной выгодой и/или ценой, которую пришлось за него заплатить. Решая, стоит ли в том или ином случае действовать и какое именно действие следует совершить, человек должен подсчитывать (настолько тщательно, насколько это возможно) вероятные страдания и удовольствия, приносимые этим действием людям (включая его самого), на которых оно окажет влияние. Аналогичный расчет должен направлять законодателя при формулировании законов. Однако Бентам признавал, что человек обычно едва ли способен провести подсчет перед совершением каждого своего действия. Поэтому он указывал на заложенные в действии общие тенденции к увеличению счастья (предложенные предыдущим опытом) как на достаточный ориентир в большинстве ситуаций. С другой стороны, имплицитный консеквенционализм утилитаризма –– центральный пункт в бентамовской теории наказания, задача которой в том, чтобы убедиться, что наказание соответствует вреду, нанесенному преступлением, и является достаточным для того, чтобы предостеречь других от совершения того же преступления. Для этой цели он разработал правила, которым должен следовать законодатель при составлении уголовного кодекса, включая

элементы, задействованные при подсчете вызванного преступлениями вреда, и подходящие наказания.

3.1. Интересы

В концепции Гельвеция «интерес» находится в эпицентре науки о морали, но Бентам считал, что это понятие только тогда имеет значение, когда оно переопределено в терминах избежания страданий и получения удовольствий, как и другие фиктивные сущности в этике, такие как «желание» и «мотив» (1998; 1838–43, VIII: 290). В общем и целом, он следовал Адаму Смиту, полагая, что сам индивид будет лучшим судьей его или ее собственных интересов, но простота данного утверждения обманчива (см. Engelmann 2001).

Во-первых, размышления человека по поводу его интересов также включают в себя ожидания или ментальные проекции будущего, а не только актуально существующие материальные интересы. Это подразумевает, что индивид воображает себе то, что случится, если он будет действовать определенным образом. Конкретные ожидания, сопровождающие размышление над действием, равно как и личные склонности и предпочтения действующего, могут формировать мириады внешних соображений. Для Бентама наиболее важные элементы внешней среды, в которой человек воображает результаты своего действия, — это наказания и награды, установленные законом или проистекающие из других образовательных и моральных институциональных механизмов и практик, включая общественное мнение. В этом смысле, закон и другие задействованные силы можно использовать для конструирования интересов, предоставляя индивидам мотивы для полезной обществу деятельности. Именно индивид должен правильно понять, в чем состоит его интерес. Он должен вообразить предполагаемые результаты, которые определил законодатель. В результате материалистическое видение Бентамом страданий и удовольствий, как факторов, определяющих «интерес» индивида, заменяется интересами, состоящими из воображаемых (хотя и не вымышленных) опасений и ожиданий относительно будущего.

Во-вторых, Бентам признавал, что объяснение действия с точки зрения интереса потенциально ведет к логическому кругу. Если под действием в соответствии с интересом мы понимаем эгоистическое действие, тогда утверждение, что «агенты действуют согласно своим личным интересам», будет ложным. Если же имеется ввиду, что действуя, мы стремится реализовать наш интерес в широком смысле слова, то утверждение тавтологично (2010b: 93n). В этом отношении обоснованность «принципа предпочтения себя перед другими» — допущения о том, что личный интерес мотивирует все человеческие действия — оказывается под вопросом. Бентам признавал возможность альтруистических действий и, советуя программы достижения общественного блага, часто указывал на свою филантропию. Более того, в ВОНЗ он утверждал, что симпатия является «первобытным и постоянным источником» удовольствия и действия (1998: 71), и позже, в «Деонтологии», внес ее в свой список санкций в качестве источника боли и удовольствия (1983a: 84, 183, 201, 203-204). Однако, если не все действия мотивируются эгоизмом в узком или строгом смысле этого слова, то до какой степени можно считать принцип предпочтения себя перед другими надежным ориентиром для законодателя, конструирующего мотивы? Ответ Бентама, данный, вероятно, под влиянием юмовской точки зрения, состоит в том, что этот принцип представляет собой разумное обобщение. Хотя не верно, что каждый всегда действует согласно своим личным интересам, будет лучше, если законодатель будет создавать институции и законы, как если бы это в действительности было так. Действия, направляемые личным интересом, –– это норма, альтруизм — исключение. Как Бентам объясняет в работе «Конституционный кодекс» (Constitutional Code), даже если принцип предпочтения себя перед другими «соблюдается не более чем простым большинством из всего числа случаев, этого достаточно для любой практической цели в качестве основания всех политических установлений» (1838, IX: 6).

В-третьих, хотя индивиды в целом лучше всех способны судить о своих собственных интересах, они не всегда могут судить разумно. Это создает разрыв между их восприятием интересов и их «реальными» интересами. Коль скоро «общественные интересы» представляют собой не более, чем совокупность индивидуальных интересов (1998: 11), эффективный законодатель должен достаточно точно понимать интересы образующих общество индивидов. Понимать, что именно способно мотивировать их действовать желательным образом (особенно это касается уголовного законодательства). Но если люди неверно понимают свои интересы, тогда законодатель, конструируя подходящие мотивации, может быть введен в заблуждение. Очевидно, что знание, в котором нуждается законодатель (чтобы успешно конструировать соответствующие мотивы, направляющие действия индивидов) –– это знание относительно их кажущихся интересов, тогда как задача законодателя состоит в том, чтобы содействовать их «реальным» интересам, то есть тому, что бы они предпочли, если бы обладали полной рациональностью и информацией. Это означает, что определение ценности составляющих элементов интереса (страданий и удовольствий) — сложное дело для законодателя. Он должен вести точные наблюдения за тем, каким образом люди ведут себя, выводить мотивы, стоящие за их действиями, и уметь использовать это знание при установлении законодательных санкций. Однако, те же самые наблюдения за поведением человека могут вовсе не оказаться надежным показателем «реальных» интересов индивидов, которые должны определяться, исходя из иных оснований. Вот почему некоторые современные утилитаристы фокусируются на «предпочтениях», то есть на субъективно выражаемом мнении индивида о том что по его мнению будет ему приятным или болезненным (см. Bykvist 2013).

Бентам обращался к потенциальному разрыву между восприятием агентом его интересов и реальными интересами в своих работах о косвенном праве, которое он описывал как «тайный план связанных между собой долговременных действий, которые должны быть исполнены путем хитрости и petite guerre [малой войны]» (2010b: 233). Цель в том, чтобы сообщить индивидам, чего они не должны делать, но также снабдить их мотивами (ожидаемыми страданиями и удовольствиями), достаточными для того, чтобы направить их желания по пути, который бы наилучшим образом служил общему интересу. Кодексы поведения и другие «орудия нравственного обучения», такие как «истории, биографии, романы и драматические композиции» (UC lxxxvii: 18-19), могут быть использованы для того, чтобы отвлечь людей от наклонностей, наносящих ущерб им самим и другим, и научить их извлекать удовольствие из благожелательности. Таким способом правительство могло бы научить своих граждан делать более эффективный выбор или, по меньшей мере, направлять их по более подходящим путям для достижения их действительных интересов (1838–43, I: 161).

3.2. Felicific Calculus

Способ исчисления, который разработал Бентам — обычно известный как felicific calculus — описывает элементы или аспекты (пусть эти термины и не использовал сам Бентам) ценности страдания или удовольствия. Для индивида ценность страдания или удовольствия зависит от их «интенсивности», «продолжительности», «определенности или неопределенности» и их «близости или удаленности». Там, где стоит задача измерить ценность удовольствия или страдания с точки зрения присущей действию тенденции, необходимо учитывать два дополнительных обстоятельства: «плодовитость» или «вероятность того, что за ним [удовольствием или страданием] последуют ощущения того же рода», и «чистота» или «вероятность того, что за ним не последуют ощущения противоположного рода». Там, где людей, относительно которых рассматривается ценность удовольствия или страдания, несколько, при исчислении следует учитывать еще одно обстоятельство, а именно «распространенность» или число людей, которых страдание или удовольствие затрагивает (1998: 43-44).

Хотя Бентам считал, что в его предложениях нет ничего нового, кроме того, «что совершенно согласно с практикой человечества, где только есть у людей ясные понятия о своем интересе», часто говорилось, что применять исчисление счастья непрактично. Бентам признавал, что ни индивид, ни законодатель не могут строго следовать описанному им процессу. Скорее, он предлагал его в качестве модели идеального исчисления, «и насколько процесс, действительно выполняемый в этих случаях, будет приближаться к нему, настолько такой процесс приблизится к характеру точного процесса» (1998: 44).

Как хорошо известно, Дж. С. Милль, пусть и придерживаясь базовых положений бентамовского анализа мотивов, в своей работе «Утилитаризм» (1861) ввел концепцию «более высоких удовольствий», имея в виду интеллектуальные удовольствия, которые, как он полагал, по природе более желанны, нежели все прочие. Это вело к подрыву аспекта теории Бентама, связанного с агрегацией. Современные комментаторы, однако, сомневаются, действительно ли дистанция между Бентамом и Миллем так велика, как обычно полагали. Они утверждют, что «интенсивность» и «чистота» — качества страданий и удовольствий, которые в принципе все еще поддаются измерению, по крайней мере при сравнении альтернативных действий, принадлежащих одному и тому же разряду (Warke 2000; Rosen 2003, Ch. 10).

3.3. Закон убывающей предельной полезности

Бентам иногда предполагал, что страдания и удовольствия можно оценить по отношению к доходу или богатству, но осознавал ограниченность подобного подхода. Хотя мы могли бы не без оснований допустить, что из двух людей, обладающих неравными состояниями, более богатый будет счастливее, из этого не следует, что увеличение его богатства будет делать его счастливее в той же пропорции. Суть этого случая в том, что степень, в которой увеличивается счастье, не будет столь же велика, как степень, в которой увеличивается богатство — прибавление денег будет приносить все меньше счастья. Современным экономистам этот анализ знаком как закон «убывающей предельной полезности». Одно из практических последствий этого закона для такого утилитариста, как Бентам, состоит в том, что когда представляется выбор, увеличивать ли богатство богача или бедняка, больше счастья принесет выделение денег бедняку. Кроме того, этот анализ объясняет, почему деньги не могут быть прямым показателем полезности, ведь полезность, представленная определенной суммой денег, будет варьироваться в зависимости от относительного богатства того, кто ее получает. Более того, очевидно, что закон убывающей предельной полезности также характеризует дополнительный прирост удовольствия, которое человек может испытывать за пределами определенной точки — равные дозы удовольствия необязательно увеличивают запас счастья, если человек достиг точки насыщения.

Последующие изменения

4.1. Принцип предотвращения разочарования

Несчастье, вызванное потерей чего-то, имеет, по-мнению Бентама, большее влияние на человека, чем счастье от приобретения вещи (1838–43, I: 304-307). При прочих равных, влияние уменьшения полезности на человека, у которого украли некую сумму денег, будет больше, нежели влияние увеличения полезности на человека выигравшего ту же денежную сумму в лотерею. Конечно, если проигравший — состоятельный человек, а победитель — бедняк, этот принцип не работает. Но он будет работает при обычном положении вещей, и именно поэтому Бентам отдавал приоритет защите собственности законом и считал, что облегчение страданий требует более неотложного внимания, чем какие бы то ни было планы по увеличению богатства (1952–54, III: 324, 342). Это также является основанием того, что Бентам позже называл «принципом предотвращения разочарования» (1838–43, V: 416), который требует, чтобы обеспечение легитимных ожиданий имело приоритет перед другими целями, за исключением случаев, где общественный интерес очевидно оправдывает вмешательство правительства. Этот принцип оправдывает увеличение государственных средств за счет взимания налогов для жизненно важных целей, равно как и чрезвычайную конфискацию имущества во время войны или голода, как правило, с выплатой компенсации собственнику.

Для Бентама значение этого принципа как практического ориентира едва ли можно переоценить. Это, говорит он, — «одно всеисчерпывающее правило», на котором должны основываться все установления собственности (1983: 308). Тем самым, принцип оказывается «первым приложением или эманацией принципа наибольшего счастья», при помощи которого должны быть упорядочены все законодательные установления, касающиеся собственности «в наиболее широком смысле», то есть, «всех

всеобще желаемых объектов» (295-296; см. также 1838–43, III: 312).

4.2. Принцип наибольшего счастья

В идее приравнять принцип полезности к принципу «наибольшего счастья для наибольшего числа людей» Бентам обнаружил серьезный недостаток, способный ослабить всю его конструкцию. Он увидел, что такой принцип может оправдать чрезмерные жертвы со стороны меньшинства, каким бы способом это меньшинство ни было образовано, в интересах увеличения счастья большинства. Он считал этот вывод ложным, однако, требующим рассмотрения. «Если сообщество, о котором идет речь», — пишет он, — «поделить на две неравные части, назовем одну из них большинством, а другую — меньшинством, то в случае, если мы станем пренебрегать чувствами меньшинства, откажемся принимать в расчет какие бы то ни было иные чувства, кроме чувств большинства, то в результате совокупный показатель счастья сообщества будет ниже, а не выше». Чем меньше численное различие между меньшинством и большинством, тем более явным будет нехватка совокупного счастья (1983a: 309). Отсюда логические следует, что чем ближе мы приближаемся к счастью всех членов общества, тем совокупное счастье будем больше.

4.3. Всеобщий интерес

В список дополнительных улучшений своей формулировки принципа полезности, Бентам мог бы включить «всеобщий интерес», идею, которая впервые была сформулирована в «Плане парламентской реформы», где она фигурировала в качестве более конкретной формулировки принципа наибольшего счастья, направленной на «максимум… комфорта и безопасности» для всех (1838–43, III: 452). Всеобщий интерес связан с интересами, которые разделяют все — не всеобщее или неравное распределение счастья оправдано только тогда, когда у правительство нет возможности удовлетворить такие интересы (1983b: 136). Однако, число поистине всеобщих решений, принимаемых правительством, относительно невелико и может быть ограничено национальной обороной и обеспечением индивидуальных прав (т.е. безопасности). В остальном политика перераспределения неизменно влечет за собой неравные жертвы и выгоды. Это означает, что законодатель должен применять утилитаристское исчисление, в котором страдание испытываемое немногими, сведены до минимума, необходимого для выгоды большинства. Только на этом основании можно складывать удовольствия и вычитать страдания, чтобы дать обоснование наилучшей политики.

С этой концепцией всеобщего интереса связана приверженность эгалитаризму, который предполагает, что при введении определенного закона или политики должны учитываться интересы всех и каждого и учитываться равным образом (1840, I: 144). Эта приверженность не означает, что оптимальная полезность не является здесь целью — она просто подчеркивает, что оптимальная полезность будет более вероятно достигнута там, где есть приблизительное равенство при распределении основных предметов, обеспечивающих счастье (Postema 1998).

Этот аспект бентамовской теории зачастую игнорируется или отбрасывается как нерелевантный теми критиками, которые, начиная с Т.Х. Грина, утверждали, что исчисление общей полезности не способно учесть отдельность людей и, тем самым, подвергает их интересы постоянному риску (Ролз 1995: 34-38; Нозик 2008; см. также обсуждение: Ten 1987: 13-37; Rosen 2003, Chs. 12-13; Bykvist 2010, Ch. 5). Если наказав невиновного мы можем установить порядок в тех ситуациях, когда настоящего преступника поймать или приговорить не получается, тогда почему бы его действительно не наказать? Ведь раз общественную пользу в таком случае можно будет увеличить с помощью наказания невиновного свидетеля в той же степени, в какой и с помощью наказания настоящего, но не задержанного преступника, то, как кажется, утилитарист должен поддержать наказание свидетеля. Но такое решение не только интуитивно неправильно, но также и неверно, потому что существует реальная опасность того, что нарушение гарантий безопасности приведет к другим подобным нарушениям, а существенной причины их останавливать не будет. Бентам был весьма решителен на этот счет: «Если жертвовать судьбой индивида во имя благополучия судеб других, то было бы еще лучше пожертвовать вторым, третьим, сотней, тысячей...; каким бы ни было число тех, кем вы решите пожертвовать, у вас всегда найдется достаточно причин, чтобы увеличить их число. Одним словом, либо священен интерес каждого, либо — ничей» (1840, I: 144). Всем и каждому в сообществе должна быть гарантирована минимальная безопасность, и нарушения этого жизненно важного интереса — будь это нарушения со стороны правительства или со стороны индивидов — нельзя оправдать, поскольку они противоречат дистрибутивным элементам утилитаристской теории. Как минимум в этом смысле необходимо принимать в расчет счастье каждого человека.

Второстепенные цели, принципы и максимы

Начиная с раннего этапа построения утилитаристской теории, Бентам понимал, что достижение утилитаристских задач на практике требует перевода принципа полезности в элементы, поддающиеся реализации теми способами, какими философски абстрактный принцип сам по себе не может быть применен. Конкретные проявления счастья можно обнаружить, например, в личной безопасности, в уменьшении показателей преступности, улучшении здоровья и снижении смертности, расширении возможностей для получения образования, снижении заболеваемости, вызванного загрязнением сточных вод и т.д. Статическое измерение этих и других показателей дало бы твердое основание для анализа существующего законодательства и разработку новых законов, но жажда Бентама заполучить эту информацию всегда опережала доступные в наличии данные. Это, однако, не помешало ему разработать теоретический аппарат, позволяющий сформулировать такие законы.

Основывая систему законов на принципе полезности, Бентам на заре своей карьеры провозгласил: «Все, что я сделал — это основал систему законов на некоем наборе правил» (UC lxix: 38). Это было нечто большее, чем юмовское наблюдение о том, что полезность встроена в нормы обычного права, которые развивались с течением времени. Максимизация полезности требует, чтобы юрист посмотрел оценивающим взглядом на существующие практики для проверки их способности увеличить наибольшее счастье. Там, где юрист обнаруживает недостатки, должны быть разработаны новые правила и предписания, которые явно соответствуют принципу полезности. В руках Бентама эта идея приобрела форму множества второстепенных или вторичных целей, принципов и максим, предназначенных дать практическое направление принципу полезности в каждом аспекте закона. Принцип наибольшего счастья устанавливает первостепенную задачу и представляет собой необходимый стандарт, согласно которому следует оценивать существующие практики. Как таковой, он может быть задействован всякий раз, когда нужны новые руководящие принципы, когда есть конфликт второстепенных целей или существующие законы требуют внесения поправок, совершенствования или дальнейшей разработки. Однако, на практике именно вторичные элементы теории приводят к благоприятным результатам. Таким образом, они придают практическую конкретность философски абстрактной цели наибольшего счастья.

Гражданское право и политическая экономия

Второстепенными целями гражданского права являются (в порядке приоритета) безопасность, средства к существованию, изобилие и равенство. «Чем больше общество пользуется всеми этими предметами, — писал Бентам, — тем больше сумма общественного счастья, и в особенности того счастья, которое зависит от законов» (1840, I: 96). Там, где есть изобилие и где вмешательство закона осуществляется в согласии с «принципом предотвращения разочарования» — например, где государство получает права собственности на имущество, у которого нет легитимного наследника (122-123), или где налог на собственность может быть введен без материального ущерба для ожиданий человека — там некая степень уравнивания может быть достигнута путем перераспределения богатства (Kelly 1990: 191-197). Это полностью согласуется с точкой зрения, гласящей, что правильно понятый принцип полезности подразумевает презумпцию в пользу равного распределения, если нет убедительного эмпирического доказательства того, что такая политика не сможет служить цели полезности. Как писал Бентам в своей работе «Ведущие принципы конституционного кодекса» (Leading Principles of a Constitutional Code), «чем дальше от равенства отстоят доли… тем меньше сумма счастья, достигнутого суммой этих долей» (1838–43, II: 276).

Теория «убывающей предельной полезности» также поддерживает уравнительную политику, утверждая, что уменьшение состояния богатых вызывает меньше страданий, чем такое же уменьшение богатства бедных, тогда как прибавление богатства у бедных приносит большее счастье, чем такое же прибавление у богатых (1840, I: 103-109). В работе «Первые подготовительные принципы конституционного кодекса» (First Principles Preparatory to Constitutional Code) Бентам пошел еще дальше, утверждая, что наибольшее счастье людей «требует, чтобы внешние инструменты достижения счастья, какими бы они ни были, были поделены между всеми в пропорции, насколько близкой к равенству, насколько это сочетаемо с всеобщей безопасностью» (1989: 16; см. также 1840, I: 104). Однако, он отказывался поддержать идею о том, что политика по перераспределению богатства за счет безопасности будет выгодна для общественного процветания или благополучия индивидов. Предложения изменить перераспределение богатства в соответствии с законом убывающей предельной полезности должны, следовательно, проводиться в согласии с «принципом предотвращения разочарования».

С другой стороны, Бентам полагал, что система законов, основанная на принципе полезности, будет постепенно и «опосредованно» эволюционировать в сторону большего равенства в распределении благ, и в поддержку своей позиции указывал на свидетельства постфеодальной Европы. В долгосрочной перспективе ключ к достижению более равного распределения лежит в росте изобилия: «в стране, где процветает сельское хозяйство, мануфактуры и торговля, идет непрерывное движение в сторону равенства» (1840, I: 123). Оправдывая свой оптимизм Бентам сделал важную оговорку — правительство не должно препятствовать этой тенденции, разрешая монополии, заковывая в «кандалы» торговлю и промышленность или чиня препятствия на пути разделения имущества при наследовании.

Бентам полагал, что долг правительства — дать индивидам возможность преследовать свои интересы на свободном рынке, поскольку это доказанный лучший способ максимального увеличения общественного блага. Однако там, где политика laissez-faire не дает наилучшего результата, законодатель должен действовать другими прямыми и косвенными способами для его достижения. Вопрос, как объяснял Бентам в «Руководстве по политической экономии» (Manual of Political Economy), состоит в том, «чтобы знать, что должно и что не должно делать правительство. Именно с этой и только с этой точки зрения знание о том, что делается и происходит без вмешательства правительства может иметь какую-либо практическую пользу» (1952–54, I: 224). В работе «Институт политической экономии» (Institute of Political Economy) он утверждал, что прошлый опыт дает достаточно убедительных для нас доказательств того, что правительства не должны действовать в экономической сфере так часто, как они обычно это делают. Отсюда следует девиз «Будьте незаметны» и перечень действий, которые не стоят у правительства «в повестке дня». Там, где требуются отступления от этого общего правила — например, когда жизненно важные продукты питания становятся слишком дорогими для большинства — они входят для правительства «в повестку дня» (1952–54, III: 333; см. также 247-302). Но радикальные схемы перераспределения собственности исключены; аксиоматическое требование, гласящее, что к каждому следует относиться одинаково, что в расчет необходимо принимать счастье каждого человека, оправдывает политику уравнивания распределения благ только там, где это может быть достигнуто без обмана легитимных ожиданий.

Уголовное право и наказание

Гражданское и уголовное право в юридической теории Бентама неразрывно связаны друг с другом. В той мере, в какой экономическое богатство и национальное процветание являются главными целями гражданского права, они получают мощную поддержку от защиты индивидов, собственности и ожиданий, осуществляемую с помощью угрозы наказания (1838–43, III: 203). С этой целью утилитаристское уголовное право сформулировано с точки зрения его главной задачи — сдерживания, но также охватывает вторичные цели: ограничение прав, нравственное перевоспитание, возмещение ущерба (см.: Crimmins 2011b). На практике эффективность теории зависит от двух дополнительных особенностей: правонарушения должны классифицироваться исключительно на основании нанесенного ущерба и мера соотношения между преступлениями и наказаниями должна быть адекватной. Именно неспособность удовлетворить первому требованию стала причиной того, что Бентам (2014) отверг повсеместную криминализацию основанных на согласии сексуальных актов и разработал первую систематическую защиту сексуальной свободы на английском языке.

Устанавливая требуемые пропорции наказания, Бентам признавал, что он обременил законодателя чрезвычайно сложной задачей — исчислением верного количества и типа страдания, необходимых для достижения желаемых целей, в частности, сдерживания. Чтобы направить законодателя в установлении пропорциональных соотношений между наказаниями и преступлениями, Бентам предусмотрел тринадцать правил или «канонов»: например, что наказание должно перевешивать выгоду от преступления, бить скорее по крупным преступлениям, нежели по мелким, наказывать за каждую составляющую злодеяния и тому подобное (1998, Гл. XVII; см. также Bedau, 2004; Draper, 2009). Разграничение подобных руководящих принципов, призванных предотвратить «неумеренные» или чрезмерные наказания, свидетельствует о его попытке быть как можно более исчерпывающим и точным в обсуждении практических вопросов. Нигде это не проявляется столь очевидно, как в бентамовском анализе смертной казни.

Бентам впервые рассмотрел полезность смертной казни в 1770-х гг., когда обрисовал принципы уголовного права (1838–43, I: 441-450; см. также 1998, Гл. XV). Затем последовало неопубликованное эссе 1809 г., в котором он представил критику защиты Уильямом Пейли смертной казни и, в частности, дискреционных полномочий по помилованию (UC cvii: 193-277; Crimmins 1987) в «Принципах нравственной и политической философии» (Principles of Moral and Political Philosophy, 1785). Последующее короткое эссе «О смертной казни», опубликованное в 1830 г., повторяет многие аргументы первого эссе (1838–43, I: 525-532). Возможно, утилитаристский анализ Бентамом вопросов, поднимаемых смертной казнью в первом из этих эссе, до сих пор является наиболее тщательным исследованием этой проблемы (Bedau 1983). Если говорить кратко, это особое применение его утилитаристской теории наказаний. Анализ представлен как объективное, нейтральное упражнение, при помощи которого оцениваются плюсы и минусы смертной казни в случае убийства в сравнении с пожизненным заключением, предполагающим каторжные работы. В целом, Бентам полагал, что исчисление работает против смертной казни — основанием этому был принцип сдерживания, а также тот факт, что смертная казнь применяется неравномерно и в основном ложится на плечи бедных, и то, что эта форма наказания недопустима перед лицом судебной ошибки. Тем не менее, в то время он считал, что смертную казнь разумно сохранить в случае убийства с отягчающими обстоятельствами и в случае государственной измены, «где, пока преступник жив, имени его будет достаточно, чтобы привести в негодование всю нацию» (1998: 252). Однако, к 1809 г. он отбросил эти исключения и утверждал, что никакое преступление не оправдывает применения смертной казни (UC cvii: 201).

Паноптикон

Второстепенные цели также бросаются в глаза при проектировании и управлении тюрьмой-паноптиконом: безопасность и экономия — прежде всего, но они смягчены гуманностью и подотчетностью. Мишель Фуко, впечатленный динамикой круговой архитектуры паноптикона, которая позволяла надзирателю, скрытому от всякого взора в закрытой ставнями смотровой башне, днем и ночью наблюдать за деятельностью заключенных, считал, что «паноптизм» определил «новую физику власти», экспериментальную «лабораторию власти», в которой возможно изменять человеческое поведение. На его взгляд, паноптикон — эта «жестокая, остроумно устроенная клетка» — символ репрессивного, дисциплинарного общества, современного «общества слежки» (Фуко ). Этот взгляд на паноптикон открыл интересную дискуссию об агрессивных методах контроля и слежки в современных либеральных обществах (Brunon-Ernst 2012). Однако как критика бентамовских предложений, такой подход едва ли является справедливым в отношении тонкостей проекта, как это показал Семпл (Semple 1993).

Экономическая цель подразумевала, что паноптическая тюрьма должна быть частным, самообеспечивающимся предприятием, не требующим финансовой поддержки из казны. Безопасность подразумевала, что сообщество должно быть защищено от осужденных преступников, а суровость наказания должна служить целям сдерживания и перевоспитания. Но безопасность также подразумевала, что заключенный защищен от жестокого обращения, а гуманность, что заключенные лишены только свободы, но не здоровья или жизни. Заключенные должны содержаться в чистоте, а их труд должен быть производительным, прибыльным и включать в себя развитие навыков, которые могли бы оказаться полезными для них после освобождения. Для этих целей Бентам использовал несколько приемов, обеспечивающих прозрачность и подотчетность тюремного управления. Главный механизм, призванный привести интересы собственника/администратора тюрьмы в согласие с его обязанностью быть гуманным — это публичность, описываемая как «наиболее эффективное средство использования силы моральных мотивов, упрочивающее союз между его интересом и гуманистической стороной его обязанности; публичность выводит на свет и, таким образом, выставляет на порицание со стороны закона и общественного мнения… каждый случай нарушения» (1838–43, VIII: 380). К кажущейся «постоянной», но невидимой слежке надзирателя за заключенными, Бентам добавил наблюдение за самим надзирателем и его подчиненными со стороны общественности. Заинтересованным членам общества и членам парламента должен был гарантирован свободный доступ в тюрьму, что делало паноптикон подчиненным «великому открытому комитету мирового трибунала» (1838–43, IV: 46). Это был прототип для поздних бентамовских размышлений о преимуществах Трибунала Общественного Мнения в системе представительной демократии.

Администрирование, правление, конституционное право

Как и в случае с паноптиконом, экономичность, прозрачность и подотчетность обладали равной важностью для бентамовского инновационного подхода к администрированию, поскольку все они были механизмами, которые гарантировали максимальное увеличение «интеллектуальной», «моральной» и «деятельной» способности государственных служащих. От правительства утилитаризм требовал различных демократических процедур, функционирующих в качестве «защиты от дурного управления». Эти процедуры включают: «действительное» всеобщее избирательное право, ежегодное переизбрание членов парламента, тайное голосование и обеспечение прозрачности, гласности и свободной общественной дискуссии.

Многое из того, что Бентам рекомендовал в отношении административных и политических институтов, регулировалось принципом соединения интересов, введенного для гарантии того, чтобы интересы стоящих у власти согласовывались с общественным интересом. Эта идея очень важна для «Фрагмента о правлении» (A Fragment on Government), в котором Бентам утверждал, что эффективное правительство нельзя основать на абстрактных формулах, вроде «сбалансированных» институтов, оно требует «частых и легких изменений соотношения управляющих и управляемых, при помощи которых интересы одного класса более или менее неразличимо смешиваются с интересами другого» (1977: 485). В более поздних конституционных сочинениях, Бентам добавил еще множество административных механизмов для обеспечения пригодности, прозрачности и подотчетности — в первую очередь, Трибунал Общественного Мнения» или открытый для общественного мнения суд, основанный на свободе прессы, с помощью которой действия правительства могут быть тщательно рассмотрены общественностью (1983b: 36). И точно так же как паноптикон должен был контролироваться с помощью публикаций регулярных отчетов, так и отчеты о правительственной деятельности требовались для обеспечения демократического государства информацией и содействия подотчетности государственных служащих.

Когда Бентам обратился к конституционному праву в начале 1820-х гг., частично вдохновленный принятием конституций в некоторых частях южной Европы, он был убежден, что все государства, где уже существовали институты представительной демократии или где их можно было бы ввести, были плодородной почвой для утилитаристского панномиона. «От и до, всеисчерпывающий объект или цель этой конституции, — заявил Бентам в начале «Конституционного кодекса», — это наибольшее счастье для наибольшего числа людей; а именно, индивидов, из которых состоит политическое сообщество или государство, конституцией которых оно является» (1983b: 18). Административные, электоральные и законодательные детали этого проекта занимали большую часть последнего десятилетия его жизни. Ключевые идеи, относящиеся к данным вопросам, обсуждались на страницах различных работ помимо «Конституционного кодекса». Среди них: «Защита от дурного правления», «Первые принципы подготовки конституционного кодекса», «Улучшение чиновников, уменьшение издержек». Институциональное устройство и процедурные операции, разработанные в этих сочинениях поддерживались второстепенными принципами подотчетности, эффективности и экономичности. В сущности, эти принципы послужили основанием для «защиты от дурного правления», которое Бентам считал крайне важными для обеспечения того, что наибольшее счастье будет направляющей целью для правительства в республиканской представительной демократии.

9.1. Защита от дурного правления

Бентам считал, что те, кто обладает «действующей властью» в правительстве, администрации и судебной системе мотивированны, как и все остальные, личными интересами. Поэтому необходимо выработать механизмы, которые гарантируют, что только действуя в общественных интересах, они могли бы продвигать свои собственные. Так, например, в условиях представительной демократии можно было бы рассчитывать, что члены законодательной власти, как представители «учредительной власти» народа, будут способствовать наибольшему счастью и привлекать к ответственности других должностных лиц, поскольку избранные законодатели только служат воле своих избирателей и рискуют не переизбраться, если окажутся не способны выполнить свои обязанности (Schofield 1996: 226–228; см. также Lieberman 2008). Учитывая широкие полномочия в области общественного здравоохранения, образования, попечения о бедных и неимущих — гораздо более широкие, чем существовали у правительства в то время — которые Бентам предусматривал для тринадцати министерств реформированного правительства, требовались бы дополнительные гарантии. Совершенствуя и расширяя предложения, содержавшиеся в его «Плане парламентской реформы», Бентам указывал, что государственные должностные лица должны обладать необходимой «моральной пригодностью» (склонностью содействовать наибольшему счастью), «интеллектуальной пригодностью» (которая делится на научную пригодность или способность к знанию, и юридическую пригодность или способность к вынесению суждений), и «деятельной пригодностью» (добросовестное исполнение возложенных на них обязанностей) (1990: 272). Интеллектуальная и деятельная пригодность должны бы были проверяться, хотя эта проверка могла бы ни к чему не привести, если бы назначенный чиновник не обладал должной моральной пригодностью (1838–43, IX: 128). Другие механизмы, предназначенные для обеспечения, поощрения и проверки требуемых от чиновников способностей, включают: (1) точное определение обязанностей, закрепленных за каждой должностью, в отношении которых действия чиновников могут оцениваться либо вышестоящим должностным лицом, либо общественностью; (2) принцип субординации, согласно которому каждый чиновник находится в подчинении у другого, способного наложить на него наказание за неэффективность выполнения его задачи; (3) полная подверженность судебному преследованию за противоправные действия всех должностных лиц; (4) искоренение практики присуждения незаслуженных почетных званий сторонникам определенной политической силы и другим фаворитам; (5) полная публичность правительственных дел и устранение секретности; и (6) свобода прессы, слова и ассоциаций (см. Rosen 1983, Ch. 8).

9.2. Суверенитет

Демократические аспекты конституционного кодекса, по-видимому, идут вразрез с правовым позитивизмом, обычно ассоциируемым с бентамовским утилитаризмом, который предполагает теорию суверенитета, требующую, чтобы власть, как бы она не была сформирована, находилась в руках законодателя, и предусматривает, что все законы подлежат беспрекословному выполнению, а их функционирование зависит от принудительных санкций. Розен утверждал, что еще во «Фрагменте о правительстве» Бентам отверг идею Гоббса о суверенитете, основанном на простом сочетании приказа и подчинения, где суверенитет обязательно является единой, неделимой верховной властью, в пользу «понятий законодательного ограничения и разделения суверенной власти» (Rosen 1983: 41, 44).

Как правило, под термином «суверенитет» Бентам понимал власть издавать законы (правовой суверенитет), но он также использовал его применительно к полномочиям народа ограничивать или контролировать правительство и государственных чиновников (политический или народный суверенитет). В первом значении этого термина, кажется, заложена мысль о невозможности закона, который мог бы умышленно работать против воли законодателя. Все законы исходят из воли суверена и воля суверена «не может быть незаконной» (2010b: 38). Однако, Бентам также считал, что вся политическая власть, какую бы форму она не приняла, обязательно ограничена ее способностью принуждать людей к повиновению. Как он выразился во «Фрагменте о правительстве», «под сувереном я имею виду любого человека или собрание людей, воле которых все политическое сообщество (неважно, на каком основании), предположительно, должно быть склонно выказать повиновение» (1977: 18). И в сочинении «О границах уголовной ветви юриспруденции» (Of the Limits of the Penal Branch of Jurisprudence) он объяснял, что это предполагает наличие двух волеизъявлений, оба из которых — необходимые компоненты целостной теории суверенитета: с одной стороны, законы, принимаемые законодательным органом, и, с другой — желание народа подчиняться этим законодательным актам. В действительности, воля народа к неповиновению действует как постоянная конституционная сдержка власти суверена, и в этом смысле «подчинение и повиновение людей» действуют как «конституирующая причина» суверенитета (2010b: 150n). Законодательный орган может обладать высшей властью, но «как таковой никогда не может быть абсолютным и неограниченным» или «составлять всю власть правления» (113). В результате появляется «разделенное понятие» суверенитета, определяемое через динамическое взаимодействие между законодательным органом и народом, подверженное переменам и отражению этих перемен в отношении народа к закону — к тому, что допустимо, а что нет (см. Ben-Dor 2000, Ch. 2). Процесс общественного обсуждения и отчетности, который здесь требуется, значительно облегчается благодаря коммуникативным свободам — «свободе прессы» и «свободе общественных объединений» (1977, 485) — кристаллизованных в бентамовской концепции Трибунала Общественного Мнения» (ТОМ).

9.3. Трибунал Общественного Мнения (ТОМ)

Основываясь на своей ранней формулировке «девиза хорошего гражданина» — «подчиняйся своевременно, осуждай открыто» (1977: 399) — Бентам понимал Трибунал Общественного Мнения (ТОМ) как «мнимый трибунал» или суд общественного мнения, аргументации и дискуссии. «Умелые правители возглавляют его, — советовал Бентам, — благоразумные правители используют его или следуют ему; глупые правители пренебрегают им». ТОМ тщательно проверяет действия избранных представителей, государственных и судебных чиновников, предъявляет обвинения, когда они небрежно исполняют свои обязанности, надзирая за дурным правлением и накладывая наказания там, где они применимы. Наказания, как правило, принимают форму «моральных санкций» — широкого освещения постыдных и бесчестных деяний, разрушения репутации ответственного лица (1983b: 35-39; 1989: 283).

С этой точки зрения, ТОМ — это главная защита от дурного правления и злоупотребления властью (1989: 125). Действующий на постоянной основе, и следовательно, не сведенный (в отличие от, например, выборов) к ограниченной роли сдержки, ТОМ действовал бы как «единственная сила… при помощи которой… правительство, действующее низменным образом, может столкнуться с хоть какими-нибудь препятствиями на своем пути» (1990: 121).Распространение информации жизненно важно для ТОМа. Во-первых, требуется создание публичного архива действий правительства, где будут содержаться записи законов, политики, парламентских обсуждений и статистических данных, которые правительство для обеспечения прозрачности будет конституционно обязано предоставлять общественности на основании положения о свободе информации, содержащемся в конституционном кодексе. Во-вторых, ТОМ требует свободы прессы, гарантирующей ему широкую гласность и свободу критики, которой бы не препятствовала цензура или приказы о затыкании ртов. Здесь Бентам основывался на своем эссе «О свободе прессы и публичных дискуссий» (1821), указывая на опасности, исходящие законов, ограничивающих эти свободы. Свобода прессы — совершенно необходимое сдерживающее средство против правительственного произвола и, следовательно, «она необходима для поддержания благого правления» (1838–43, II: 277, 279). Публичность жизненно важна в этом процессе, ведь «чем большее число членов всего сообщества будет знать о случившемся акте угнетения, тем большим будет число тех, кто… не только откажется подчиняться, но и окажет сопротивление» (1990: 30).

Бентам не считал, что эффективность ТОМа как средства сдерживания дурного правления может быть подорвана секретными правительственными методами, чтобы ограничить поток информации, и ему не приходило в голову, что пресса, в которой доминируют взгляды одного класса, может подорвать достоверность информации, которую она распространяет. Он возложил свою веру на прозрачность и публичность (Postema 2014: 49). В идеале общественность будет должным образом информирована, а ТОМ образован из тех членов общества, которые будут и хорошо осведомлены, и обеспокоены стоящими перед ними вопросами. Суждения, которые выносит ТОМ, могут меняться по мере появления новых доказательств или новых аргументов, и он может быть раздроблен или объединен по своим взглядам пропорционально разнообразию мнений, выражаемых индивидами.

Влияние

До публикации в 1802 г. изданных Дюмонов «Трактатов о законодательстве» (Traités de legislation), сочинения Бентама имели очень ограниченное распространение. Три тысячи копий «Трактатов» были почти немедленно раскуплены (1838–43, I: 388), а император Александр I распорядился об их переводе на русский язык, за чем последовали переводы (или частичные переводы) на испанский, немецкий, польский, португальский и (по сообщениям) на венгерский. Продажи в Испании, Португалии и Латинской Америке были особенно впечатляющими (1838–43, XI: 33, 88; см.: Avila-Martel 1981; McKennon 1981; Luño 1981). В издании «Трактатов» 1820-го г. содержится список из девятнадцати книготорговцев из одинадцати европейских стран, у которых эту книгу можно было приобрести. Именно с этой трибуны Бентам мог отныне представлять себя в качестве потенциального кодификатора законов в странах ближних и дальних.

Идеи Бентама распространялись в Испании с 1810 г. через выходившую в Лондоне газету «Эль Эспаньол» (Dinwiddy 1984: 20), но особый интерес они завоевали в течение либерального трехлетия в 1820–1823 гг. В 1820 г. Торибио Нуньес опубликовал двухтомное, основанное на «Трактатах исследование по утилитаристской философии права» под названием «Дух Бентама или система социальных наук, разработанная Иеремией Бентамом» (Espiritu de Bentham ó sistéma de la ciencia social, ideado por Jeremías Bentham). Его собственные сочинения по моральной и политической философии также испытали большое влияние бентамовских идей. В 1821–1822 гг. Рамон де Салас сделал первый испанский перевод «Трактатов» в пяти томах, который удостоился едкой критики от Хозе Видаля (José Vidal), доминиканского теолога из университета Валенсии, который уличил это сочинение в подстрекательстве к революции (Orígen de los errores revolucionarios de Europe, y su remedio, 1827). Ранее, в 1793 г., Бентам советовал французскому Национальному Конвенту избавиться от колоний из-за их бесполезности (хотя текст «Освобождайте свои колонии!» (Emancipate Your Colonies!) был написан лишь в 1830 г.; Bentham 2002: 289-315). В 1820-х гг. он адресовал свои аргументы Испании в текстах «Избавьте себя от Ультрамарии» (Rid Yourselves of Ultramaria) и «Испанская эмансипация» (Emancipation Spanish: 1995: 3-276) — он был доволен, наблюдая, как его идеи завоевывают поддержку в бывших колониях в Латинской Америке.

Андрес Бельо пользовался переводом Саласа как базовым текстом для своих лекций по праву в колледже де Сантьяго в Чили, то же самое делал Педро Алькантара де Сомельера, профессор гражданского права в Университете Буэнос-Айреса. В 1825 г. Франсиско де Паула Сантандер, вице-президент Великой Колумбии, постановил, что данное сочинение является обязательным чтением для всех студентов-юристов на обширных территориях новой республики, но в 1828 г. ее президент Симон Боливар, легендарный «Освободитель», ранее принимавший принципы и цели бентамовской философии права, отступил перед клерикальным давлением и запретил это учение как вредное для религии, морали и социального порядка (1838–43, X: 552-54). Сантандер, более склонный к сопротивлению влиянию католической церкви, восстановил учение Бентама в университетских учебных программах, когда стал президентом заново образованного государства Колумбия в 1831 г.

Вслед за греческой революцией против Османского владычества, историк и исследователь права Анастасиос Полизоидес, в 1822 г. приложивший руку к плану новой конституции, перевел в 1824 г. отрывок о «публичности» из «Тактики законодательных собраний» Дюмона для газеты, выходившей в городе Месолонгион, выступая за прозрачность в законодательном производстве и в правительстве в более широком смысле. Годом позже он опубликовал на греческом языке изобилующее ссылками на Бентама сочинение «Общая теория административных систем и особенно парламентской системы, сопровождаемая коротким трактатом о мировых судьях и присяжных в Англии» (A General Theory of Administrative Systems and especially of the Parliamentary One, Accompanied by a Short Treatise on Justices of the Peace and Juries in England, 1825), содержащее защиту представительного правительства и пропагандирующее правовую систему, основанную на утилитаристских принципах (Peonidis 2009).

В США распространению утилитаризма первоначально препятствовало отсутствие английского перевода «Трактатов», но и здесь влияние Бентама вскоре стало ощущаться. Дэвид Хоффман первым ввел утилитаристские идеи в юридическое образование в Америке в университете Мэриленда в 1820-х гг. Джон Нил, изучавший право под руководством Хоффмана, говорил о нем как об одном из «наиболее восторженных поклонников» Бентама (Neal 1830: 300). В своем библиографическом «Курсе изучения права» (A Course of Legal Study, 1817) Хоффман рекомендовал студентам читать отрыки из дюмоновского издания «Теории наказаний и наград» (Théorie des peines et des récompenses, 2 vols., 1811), и именно он вдохновил Нила на перевод «Трактатов» на английский язык, задачу, за которую тот взялся во время тех 18 месяцев, что гостил у Бентама в Лондоне в 1825–1826 гг. В этом случае только вводные разделы «Трактатов» появились в «Принципах законодательства» (1830) Нила, которые впервые вышли в виде серии статей в журнале «Янки» (The Yankee) — журнале, который он издавал под заголовком «наибольшее счастье для наибольшего числа людей».

В итоге перевод на английский частей «Трактатов», посвященных гражданскому и уголовному праву, выполнил Ричард Смит, государственный налоговый инспектор и один из молодых лондонских учеников Бентама, для издания «Трудов Иеремии Бентама» (The Works of Jeremy Bentham) в 1838 г. (1838–43, I: 297-580). Пока Смит работал в Англии, историк и пропагандист отмены рабства Ричард Хилдрет, выдающийся американский ученик Бентама, был занят переводом того же самого текста по другую сторону Атлантики, убежденный, что утилитаристские идеи положительно отразятся на широком интересе к правовой реформе в США. Рецензии на хилдретовский перевод Бентама хвалили бентамовскую философия права, но при этом высказывались и возражения по поводу содержащихся в ней моральных допущений и неуважение к религии. Эту позицию часто принимали ранние критики — даже Хилдрет придерживался этого далеко не последовательного взгляда (1840, I: iii). В рецензиях особое внимание уделялось систематическому изложению теории гражданского права, которая также оказала влияние на преподавание права в недавно обретших независимость странах Южной Америки, где права собственности обрели особую важность после развала испанской и португальской империй.

Хилдрет, чья собственная «Теория нравов» (Theory of Morals, 1844) в значительной степени основывалась на «Трактатах», был прав, считая, что реформаторы права в США найдут поддержку в бентамовской критической юриспруденции. Томас Купер, покинувший Англию ради США в 1794 г. вместе с Джозефом Пристли, благодаря которому он стал утилитаристом, был убежденным бентамитом к 1820-м гг. и предполагаемым получателем сочинений Бентама, доверенных Джону Куинси Адамсу. Впоследствии Купер использовал утилитаристские принципы в своих сочинениях о праве и политической экономии, особенно в «Лекциях об элементах политической экономии» (Lectures on the Elements of Political Economy, 1826). Эдвард Ливингстон, известный автор законодательства Луизианы, вел переписку с Бентамом — последний послал ему нужные для исследования книги. Ливингстон признавал, что именно чтение «Трактатов» «укрепило меня в намерении заняться темой» уголовного права (1838–43, XI: 51). Работа Ливингстона «Система уголовного права» (System of Penal Law, 1833) в ее финальной, исчерпывающей и систематической версии удостоилась большой похвалы от множества континентальных юристов и стала центральным элементом кампании по кодификации права в США — кампании, которую Бентам и сам пытался начать несколькими годами ранее, отправляя копии «Документов, относящихся к кодификации и общественному наставлению» (Papers Relative to Codification and Public Instruction, 1817) ряду важных американских политиков. Вольнодумец Гилберт Вейл использовал свою позицию редактора радикального периодического издания «Даймонд» (The Diamond, 1840–42) — публиковавшегося, подобно «Янки» под заголовком «наибольшее счастье для наибольшего числа людей» — для распространения бентамовской критики причуд, крючкотворства и формализма права. Вдохновленный Бентамом, Вейл выступал за гуманное уголовное законодательство, в котором наказания были бы пропорциональны задаче сдерживания, и защищал идею государственного вмешательства в целях изменения социальных условий, способствующих совершению преступлений. Джон О’Салливан, идеалистичный издатель «Юнайтед стейт мэгэзин энд демократик ревью» (United States Magazine and Democratic Review), написал благожелательные рецензии на сочинения Бентама, Ливингстона и Хилдрета и вместе с ними защищал утилитаристскую законодательную реформу, в особенности идею отмены смертной казни.

Влияние Бентама на протяжении целого века сохранялось в Америке, где его «Трактаты» подготовили почву для восприятия других изданий и версий его сочинений, которые, в свою очередь, привели к благожелательной реакции в отношении более гибких форм утилитаристской морали и теории права, предложенных Джоном Остином, Дж. С. Миллем и Генри Сиджвиком. С другой стороны, политические рекомендации Бентама не оказали большого влияния в Соединенных Штатах, которые, в сравнении с аристократической Англией, уже были передовой демократией. Если утилитаристский «Конституционный кодекс» был направлен «для пользы всех наций и всех правительств, исповедующих либеральные взгляды», как провозглашалось на его титульном листе, то политические позиции, которые он отстаивал, были рекомендованы, в первую очередь, для принятия на родине Бентама.

Несмотря на все успехи Бентама за рубежом, в начале XIX в. он был мало известен в своей собственной стране. В апреле 1804 г. выпуск журнала «Эдинбург ревью» (Edinburgh Review) обозначил появление Бентама на британской сцене в содержательном критическом обзоре на дюмоновские «Трактаты», пусть его идеи и были привлекательны лишь для небольшой группы реформаторов права, решивших заняться устаревшими и печально известными суровыми наказаниями, предусмотренными английским уголовным законодательством. Однако, в годы, последовавшие за поражением Наполеона в 1815 г., когда призывы к правовым, социальным и политическим реформам стали обычным явлением, репутация Бентама в Великобритании изменилась: из эксцентричного и зачастую непонятого предсказателя, обитающего на периферии интеллектуального и политического мира, он превратился в почитаемого мудреца, находящегося в центре широкого реформистского движения. В течение следующего века его влияние все еще ощущалось, особенно в дискуссиях о моральной философии и философии права, экономической теории и практике.

Джон Остин познакомился с бентамовской утилитаристской философией права во время своего обучения в Кембридже. В 1821 г. он был нанят преподавателем римского права к Дж. С. Миллю и начал посещать собрания Утилитаристского общества, основанного последним в 1823 г. В 1826 г. был принят на кафедру юриспруденции в недавно основанном Университете Лондона, где первым в Англии ввел утилитаристские идеи в программу юридического образования. Опираясь на бентамовскую науку о законодательстве, Остин перенес ее передовые идеи в свою собственную юриспруденцию, особенно — бентамовское различение между законом как он есть и законом как он должен быть, идею, которая лежит в основе учения о правовом позитивизме (1977: 397). С посмертной публикацией «Лекций по юриспруденции или философия позитивного» права» (Lectures on Jurisprudence or The Philosophy of Positive Law, 1863) остиновской философии права суждено было оказать значительное влияние на английскую и американскую юриспруденцию — в последнем случае его осмысление природы суверенитета оказалось особенно влиятельным.

Наибольшую значимость представляет влияние Бентама на Джона Стюарта Милля. В своей «Автобиографии» (Autobiography, 1873) Милль рассказывает о первом знакомстве с идеями Бентама в «Трактатах»: «у меня появились убеждения, вера, учение, философия; религия в лучшем смысле, укоренение и распространение которой может стать главной внешней целью жизни» (1963–91, I: 67-68). На волне своей ранней приверженности утилитаризму Милль отредактировал пять томов бентамовских сочинений о доказательстве — «Обоснование юридического доказательства» (1838–43, VI: 189-585, VII: 1-644). Однако примерно в это же время, частично в ответ на критику Т.Б. Макалея, направленную в адрес сочинения его отца «О правлении», а частично в результате своих собственных размышлений над его интеллектуальным наследием, Милль создал переработанную версию утилитаристской теории. Плоды этого ревизионизма были впервые представлены публике в эссе «Бентам» (1838) и получили полное выражение в работе «Утилитаризм» (2013), где Милль ввел понятие более высоких удовольствий. Хотя, как и Бентам, он защищал представительную демократию, основанную на всеобщем избирательном праве, Милль также сделал несколько предложений, чтобы умерить потенциальные эксцессы неограниченных мажоритарных институтов. В других отношениях, включая его защиту индивидуальной свободы и индивидуальности вообще в работе «О свободе» (1859), утилитаризм Милля оставался в бентамовских рамках.

Влияние Бентама в значительной степени чувствовалось в области экономики, где felicific calculus заложил фундамент для развития политики, основанной на анализе затрат и выгод. Как мы видели, он разделял мнение Адама Смита о том, что путь к процветанию нации прокладывают индивиды, преследующие свои интересы согласно своему собственному выбору в рамках соответствующе ограниченного государственного вмешательства. Однако, он также разработал теорию убывающей предельной полезности, снабдив законодателя концептуальными инструментами, позволяющими ему решить проблему неравномерного распределения общественного счастья. Коллективистские выводы, которые Бентам сделал из этого принципа, были довольно скромны по своему масштабу, но последующие экономисты-реформаторы вроде У.С. Джевонса (1877), впечатленные идеей о том, что социальную полезность можно подсчитать на основании совокупности индивидуальных интересов, развили теорию в направлении современной экономики благосостояния. Ф.И. Эджуорт (F.Y. Edgeworth 1881) считал бентамовскую формулу «наибольшее счастье наибольшего числа людей» математическим абсурдом и переформулировал цель утилитаризма с точки зрения наибольшего совокупного счастья (или наибольшего среднего счастья для установленного числа людей). Фабианский социалист Сидней Уэбб также применял утилитаристские идеи для максимизации и лучшего распределения «совокупного счастья» — жена Уэбба Беатрис однажды отозвалась о Бентаме как об «интеллектуальном крестном отце» своего мужа (Mack 1955). Грэхам Уаллас, другой фабианец, был глубоко впечатлен бентамовскими правовыми, политическими и административными нововведениями и называл его «величайшим британским политическим изобретателем» (Wallas 1926).

По другую сторону мы находим либертарианца Герберта Спенсера, задействовавшего принцип полезности в книге «Человек против государства» (Man versus the State, 1884) и других сочинениях, чтобы гарантировать свободу индивида, защитить существующий социальный порядок и пресечь сползание в сторону социализма и «рабства». Джеймс Фицджеймс Стивен (James Fitzjames Stephen), Генри Сиджвик и Альберт Вэнн Дайси (A.V. Dicey) отстаивали различные версии утилитаристского индивидуализма, хотя Сиджвик время от времени давал голос «социалистическим» чувствам, разрабатывая свою интуитивную утилитаристскую теорию в работе «Методы этики» (The Methods of Ethics, 1874). Реформистски настроенные либералы, вроде Дж. А. Хобсона (J.A. Hobson) и Л. Т. Хобхауса (L.T. Hobhouse) считали себя «новыми» утилитаристами, находя в изменчивой природе утилитаризма обоснование отчетливо не-индивидуалистической политики. Так, Хобхаус в работе «Либерализм» (Liberalism, 1911) включил утилитаризм в новый либеральный дискурс, который, в сочетании с экономикой laissez-faire (и независимо от квази-бентамистского девиза Герберта Самюэля «наибольшая свобода для наибольшего числа людей»), также включал элементы социализма, социального дарвинизма и реформистского идеализма Т.Х. Грина.

Критики и комментаторы

Как только в начале XIX в. идеи Бентама начали укореняться, его критики не заставили себя ждать. В «Принципах политики, пригодных для всякой формы правления» (2000) французский аристократ Бенжамен Констан, восхищавшийся самобытностью Бентама и высоко ценивший его вклад в политическую экономию и уголовное законодательство, раскритиковал расплывчатость понятия полезности, которое, как он полагал, поддается множеству различных определений и чревато опасностями в качестве политического принципа. Уильям Хазлитт, который некоторое время был квартиросъемщиком Бентама, высмеивал его как почтенного анахорета, в тишине своей кельи сводящего закон к системе, а человеческий разум к машине, затворника, оторванного от жизни духа, воображения, страстей и чувств любви, создающего философию, что «не годится ни человеку, ни зверю» (1826: 184). Томас Карлейл резюмировал общее восприятие тупости «бентамовской полезности» как «свиной философии», не более, чем «добродетели по прибыли и убыткам» (1840: 65). Другие критики, такие как виги-реформаторы Джеймс Макинтош и Томас Б. Макалей, готовые последовать за инициативой Бентама в проведении законодательной реформы, также очень критически относились к низменному видению человеческой природы, на котором зиждилась его философия, и нападали на радикальные предложения политической реформы, исходившие из утилитаристского лагеря (Lively and Rees 1978). Англиканский богослов Джон Колс (John Colls), бывший некоторое время секретарем Бентама до того как принял сан, опубликовал резкое, разоблачительное и ставшее популярным среди его коллег-священнослужителей, сочинение «Утилитаризм без масок» (Utilitarianism Unmasked, 1844) о своем бывшем работодателе, описывая его как эгоистичного и нетерпимого ниспровергателя.

По мере того, как XIX в. подходил к концу, противники утилитаризма появились со всех сторон философского спектра. Маркс считал Бентама «архи-филистером», а утилитаризм — поверхностной и иллюзорной буржуазной идеологией (Капитал I, Гл. XXIV, разд. 5). Различные представители религии, включая тех, кто интересовался философией, вроде филолога-классика Дж.Б. Майора (J.B. Mayor), интуитивиста Уильяма Уэвелла (William Whewell), идеалистов, вроде Грина, Ф.Х. Брэдли (F.H. Bradley), Бернарда Бозанкета (Bernard Bosanquet) и Д.Г. Ритчи (D.G. Ritchie), объединились, чтобы атаковать его атомизм, грубый материализм, узко истолкованную теорию мотивации, отсутствие понимания духовного измерения человеческого существования. Исследователь права Генри Мэн (Henry Maine) мог восхищаться смелостью и амбициями бентамовской науки юриспруденции, но также порицал его неспособность оценить историческую и эволюционную природу закона. Кроме того, он возражал убежденности Бентама в то, что невежественные массы и вправду могут знать то, что отвечает их наилучшим интересам. Как мы видели, по другую сторону Атлантики бентамовская философия права получила некоторое распространение, но лежащие в ее основании моральные идеи встретили жесткое сопротивление, а его предполагаемый атеизм подлил масло в огонь возмущения, исходящего от разбушевавшихся евангелических критиков. С другой стороны были прагматисты, особенно Уильям Джеймс и Джон Дьюи, которые может и разделяли бентамовские онтологические сомнения по поводу фиктивных сущностей (Quinn 2012), и признавали критическую ценность принципа полезности для развития либерализма как философии действия (Dewey 1935:13-17), но отрицали утверждение о том, что вся мотивация может быть сведена к стремлению получить удовольствие и избежать страдания, которую они считали саморазрушительной приверженностью материалистическому индивидуализму (Dewey and Tufts 1908: 271-274). Как и Дж. С. Милль, прагматисты также отвергали идею того, что любая единичная форма summum bonum (высшего блага) может объяснить множество благ, которые ищут люди (James 1891: 186-200). С тех пор появилось множество критиков Бентама.

Появилось также и множество комментариев к бентамовской философии, начиная с ранних общих обзоров Лесли Стивена (Leslie Stephen 1900) и Эли Галеви (Elie Halévy 1901–4) и заканчивая более современными введениями в идеи Бентама (Harrison 1983; Dinwiddy 1989b; Crimmins 2004; Schofield 2009). Вышло в свет также и множество ревизионистских иcследований, посвященных отдельным аспектам бентамовской мысли. Помимо уже рассматривавшихся в этой статье тем и вопросов, Харт (1982) и Постема (1989) провели важные исследования бентамовской юриспруденции, тогда как среди тем, занимающих современных комментаторов, есть и его критические взгляды на расу и рабство (Jones 2005; Rosen 2005), колониализм и империю (Pitts 2005; Cain 2011), брак, развод, прелюбодеяние, уход из семьи, избиение жен (Sokol 2011) и сексуальную свободу (Dabhoiwala 2010: 168-74; Schofield 2014). Шофилд (2013) предлагает обзор некоторых новых направлений исследований мысли Бентама, включая посвященные искусству и литературе. Многие из этих комментариев были вдохновлены подобающим изданием томов «Собрания сочинений Иеремии Бентама» (The Collected Works of Jeremy Bentham), которые начали появляться в 1968 г., чтобы заменить плохо отредактированное и неполное издание Бауринга (1838–43). В рамках собрания сочинений продолжают открываться новые и более полные версии бентамовских сочинений и не издававшихся прежде материалов. К моменту написания этой статьи было издано 30 из 70 запланированных томов. С выходом новых томов будут появляться и новые темы для дискуссий и споров, доводя до блеска репутацию философа, чьи идеи сохраняют актуальность во многих областях знания для моралистов, психологов, экономистов, историков, философов политики и права.

Библиография

Бентам И. Введения в основания нравственности и законодательства. - М.: РОССПЭН, 1998.

Констан Б. Принципы политики, пригодные для всякого правления. // Классический французский либерализм. - М.: РОССПЭН, 2000.

Маркс, К. Капитал. Критика политической экономии. Т. 1 // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. т. 23. М.: Государственное из-во политической литературы, 1960.

Милль Дж. С. Утилитаризм / Пер. с англ, предисл. A.C. Земерова / - Ростов-на-Дону. Донской издательский дом. 2013

Фуко М. Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы - М.: Ад Маргинем Пресс, 2015.

Юм Д. Соч.: в 2-х т. / Под. общ. ред., со вступит. статьей и при. И.С. Нарского. - М.: «Мысль» (Философ. Наследие)

Первоисточники

Рукописи Бентама в Университетском Колледже Лондона (Обозначение: UC, следом номер тома и страницы)

1829–30, Œuvres de Jérémie Bentham, 3 vols., ed. E. Dumont, Bruzelles: Hauman.

1838–43, The Works of Jeremy Bentham, Published under the Superintendence of his Executor,

John Bowring, 11 vols., Edinburgh: William Tait.

1840, Theory of Legislation; by Jeremy Bentham. Translated from the French of Etienne

Dumont, by Richard Hildreth, 2 vols., rept. Bristol: Thoemmes Continuum, 2004.

1842, Auto-Icon; or Farther Uses of the Dead to the Living; included in James E. Crimmins,

ed., Jeremy Bentham’s Auto-Icon and Related Writings, Bristol: Thoemmes, 2002.

1952–54, Jeremy Bentham’s Economic Writings, 3 vols., ed. W. Stark, London: George Allen & Unwin.

1968–, The Collected Works of Jeremy Bentham, General Editors: J. H. Burns, J. R. Dinwiddy,

F. Rosen, T. P. Schofield, London: Athlone Press; Oxford: Clarendon Press, in progress:

1970, An Introduction to the Principles of Morals and Legislation, ed. J. H. Burns

and H. L. A. Hart.

1977, A Comment on the Commentaries and A Fragment on Government, ed. J.

H. Burns and H. L. A. Hart.

1983, Chrestomathia, ed. M. J. Smith and W. H. Burston.

1983a, Deontology together with A Table of the Springs of Action and the Article

on Utilitarianism, ed. A. Goldworth.

1983b, Constitutional Code, vol. 1, ed. F. Rosen and J. H. Burns.

1989, First Principles Preparatory to Constitutional Code, ed. T. P. Schofield.

1990, Securities Against Misrule and other Constitutional Writings for Tripoli

and Greece, ed. T. P. Schofield.

1993, Official Aptitude Maximized; Expense Minimized, ed. P. Schofield.

1995, Colonies, Commerce, and Constitutional Law: Rid Yourselves of

Ultramaria and other writings on Spain and Spanish America, ed. P. Schofield.

1998,“Legislator of the World”: Writings on Codification, Law, and Education,

ed. P. Scholfield and J. Harris.

1999, Political Tactics, ed. M. James, C. Blamires and C. Pease-Watkin.

2001, 2010a, Writings on the Poor Laws, ed. M. Quinn, 2 vols.

2002, Rights, Representation, and Reform: Nonsense upon Stilts and other Writings on the French Revolution, ed. P. Schofield, C. Pease-Watkin and C. Blamires.

2010b, Of the Limits of the Penal Branch of Jurisprudence, ed. P. Schofield.

2011, Church-of-Englandism and its Catechism Examined, ed. J. E. Crimmins

and C. Fuller.

2012, On the Liberty of the Press, and Public Discussion, and other Legal and

Political Writings for Spain and Portugal, ed. C. Pease-Watkin and P. Schofield..

2013, “Not Paul, But Jesus Part III. Doctrine”, Bentham Project.

2014, Of Sexual Irregularities, and other writings on Sexual Morality, ed. P.

Schofield, C. Pease-Watkin, and M. Quinn.

2015, The Book of Fallacies, ed. P. Schofield.

2016a, Writings on Political Economy, vol. 1, including Defence of Usury;

Manual of Political Economy; and Protest against Law Taxes, ed. M. Quinn.

2016b, Preparatory Principles, ed. D. G. Long and P. Schofield.

Другие первоисточники

Carlyle, T., 1840, On Heroes, Hero-Worship, and the Heroic in History, ed. M.K.

Goldberg, J.J. Brattin, and M. Engel, Berkeley, CA: University of California Press, 1993.

Edgeworth, F. Y., 1881, Mathematical Psychics: An Essay on the Application of Mathematics to

the Moral Sciences, London: C. Kegan Paul & Co.

Hazlitt, W., 1826, “The New School of Reform: A Dialogue between a Rationalist and a

Sentimentalist”, in The Complete Works of William Hazlitt, 21 vols., ed. P. P. Howe, London:

J.M. Dent and Sons, 1930–4, vol. 12, pp. 179–95.

Jevons, W. S., 1871, The Theory of Political Economy, London: Macmillan and Co.

Mill, J. S., 1963–91, Collected Works of John Stuart Mill, Gen. Ed. J. M. Robson, Toronto:

University of Toronto Press.

Neal, J., 1830, Principles of Legislation: From the Ms. of Jeremy Bentham; … By M.

Dumont …; With Notes and a Biographical Notice of Jeremy Bentham and of M. Dumont,

Boston, MA: Wells and Lilly.

Smith, T. S., 1832, Lecture Delivered over the Remains of Jeremy Bentham, Esq., in the Webb Street School of Anatomy & Medicine, on the 9 th June, 1832, London: Effingham Wilson.

Вторичные источники

Avila-Martel, A. de, 1981, “The Influence of Bentham on the Teaching of Penal Law in

Chile”, The Bentham Newsletter, 5: 22–8.

Bahmueller, C. F., 1981, The National Charity Company: Jeremy Bentham’s Silent Revolution,

Berkeley, CA: University of California Press.

Bedau, H. A., 1983, “Bentham’s Utilitarian Critique of the Death Penalty”, Journal of Criminal

Law and Criminology, 74 (3): 1033–65.

–––, 2004, “Bentham’s Theory of Punishment: Origin and Content”, Journal of Bentham

Studies, 7: n.p. [Available online].

Ben-Dor, O., 2000, Constitutional Limits and the Public Sphere, Oxford & Portland, OR: Hart Publishing.

Blamires, C., 2008, The French Revolution and the Creation of Benthamism, London: Palgrave.

Boralevi, L. C., 1984, Bentham and the Oppressed, Berlin: W. de Gruyter.

Brunon-Ernst, A., ed., 2012, Beyond Foucault: New Perspectives on Bentham’s Panopticon.Farnham: Ashgate.

Bykvist, K., 2010, Utilitarianism: A Guide for the Perplexed, London: Continuum.

–––, 2013, “Preferences (Preferentialism),” in J.E. Crimmins (ed.), Bloomsbury Encyclopedia of

Utilitarianism, London & New York: Bloomsbury; reprinted 2017, pp. 440–45.

Cain, P. J., 2011, “Bentham and the Development of the British Critique of

Colonialism”, Utilitas, 23 (1): 1–24.

Crimmins, J. E., 1987, “‘Strictures on Paley’s Net’: Capital Punishment and the Power to

Pardon”, The Bentham Newsletter, 11: 23–34.

–––, 1990, Secular Utilitarianism: Social science and the critique of religion in the thought of

Jeremy Bentham, Oxford: Clarendon.

–––, 1994, “Bentham’s Political Radicalism Reexamined”, Journal of the History of Ideas, 55

(2): 259–81.

–––, 2004, On Bentham, Belmont, CA: Wadsworth.

–––, 2011a, Utilitarian Philosophy and Politics: Bentham’s Later Years, London & New York:

Continuum.

–––, 2011b, “Principles of Utilitarian Penal Law in Beccaria, Bentham and Mill”, in P. K.

Koritansky, ed., The Philosophy of Punishment and the History of Political Thought, Columbia,

Missouri: The University of Missouri Press, pp. 136–71.

Dabhoiwala, F., 2010, “Lust and Liberty”, Past & Present, 207 (1): 89–179.

Dewey, J. and J. H. Tufts, 1908, Ethics, in John Dewey: The Middle Works, 1899–1924, vol. 5,

ed. Jo Ann Boydson, Carbondale and Edwardsville, IL: Southern Illinois University Press, 1978.

Dewey, J., 1935, Liberalism and Social Action, in John Dewey: The Later Works, 1925–1953,

vol. 11: 1935–1937, ed. Jo Ann Boydston, Carbondale and Edwardsville, IL: Southern Illinois

University Press, 1991.

Dinwiddy, J. R., 1975, “Bentham’s Transition to Political Radicalism, 1809–10”, Journal of the

History of Ideas, 36 (4): 683–700.

–––, 1984, “Bentham and the Early Nineteenth Century”, The Bentham Newsletter, 8: 15–33.

–––, 1989a, “Adjudication under Bentham’s Pannomion”, Utilitas, 1 (2): 283–9.

–––, 1989b, Bentham. Oxford: Oxford University Press.

Draper, T., 2002, “An Introduction to Jeremy Bentham’s Theory of Punishment”, Journal of

Bentham Studies, 5: n.p. [Available online]

Engelmann, S., 2001, “Imagining Interest,” Utilitas, 13 (3): 289–322

Foucault, M., 1985, Discipline and Punish: The Birth of the Prison, trans. A. Sheridan,

Harmondsworth: Penguin.

Halévy, E., 1901–4, The Growth of Philosophic Radicalism [La Formation du radicalisme

philosophique, new edn., trans. M. Morris, 1928; Clifton, NJ: Augustus M. Kelley 1972.

Harrison, R., 1983, Bentham, London: Routledge and Kegan Paul.

Hart, H. L. A., 1982, Essays on Bentham: Studies on Jurisprudence and Political Theory,

Oxford: Clarendon.

Hume, L. J., 1981, Bentham and Bureaucracy, Cambridge: Cambridge University Press.

Itzkin, E. S., 1978, “Bentham’s Chrestomathia: Utilitarian Legacy to English Education”, Journal of the History of Ideas, 39 (2): 303–16.

James, W., 1891, “The Moral Philosopher and the Moral Life”, in The Will to Believe and other

Essays in Popular Philosophy, New York: Dover Publications, 1956.

Jones, H. S., 2005, “The Early Utilitarians, Race, and Empire: The State of the Argument”, in B.

Schultz and G. Varouxakis, eds., Utilitarianism and Empire, Lanham, MD: Lexington Books,

pp. 179–88.

Kelly, P. J., 1989, “Utilitarianism and Distributive Justice: The Civil Law and the Foundations of

Bentham’s Economic Thought”, Utilitas, 1 (1): 62–81.

–––, 1990, Utilitarianism and Distributive Justice: Jeremy Bentham and the Civil Law, Oxford:

Clarendon.

Lieberman, D., 2008, “Bentham’s Democracy”, Oxford Journal of Legal Studies, 28 (3): 605–26.

–––, 2011, “Bentham on Codification”, in S. G. Engelmann, ed., Selected Writings: Jeremy

Bentham, New Haven, CT: Yale University Press, pp. 460–77.

Lively, J., and J. C. Rees, eds., 1978, Utilitarian Logic and Politics: James Mill’s “Essay on

Government”, Macaulay’s critique and the ensuing debate. Oxford: Clarendon Press.

Long, D. G., 1977, Bentham on Liberty: Jeremy Bentham’s Idea of Liberty in Relation to his

Utilitarianism, Toronto: University of Toronto Press.

Luño, A-E P., 1981, “Jeremy Bentham and Legal Education in the University of Salamanca

during the Nineteenth Century”, The Bentham Newsletter, 5: 44–54.

Mack, M. P., 1955, “The Fabians and Utilitarianism”, Journal of the History of Ideas, 16 (1):

76–88.

MacKennan, T. L., 1981, “Benthamism in Santander’s Colombia”, The Bentham Newsletter, 5:

29–43.

Peonidis, F., 2009, “Bentham and the Greek Revolution: New evidence”, Journal of Bentham

Studies, 11: n.p. [Available online]

Pitts, J., 2005, “Jeremy Bentham: Legislator to the World?” in B. Schultz and G. Varouxakis,

eds.,Utilitarianism and Empire, Lanham, MD: Lexington Books, pp. 57–92.

Postema, G. J., 1989, Bentham and the Common Law Tradition, Oxford: Clarendon.

–––, 1998, “Bentham’s Equality-Sensitive Utilitarianism”, Utilitas, 10 (2): 144–58.

–––, 2014, “The Soul of Justice: Bentham on Publicity, Law, and the Rule of Law”, in Z. Xiabo

and M. Quinn, eds., Bentham’s Theory of Law and Public Opinion, Cambridge: Cambridge

University Press, pp. 40–62.

Quinn, M., 2008, “A Failure to Reconcile the Irreconcilable? Security, Subsistence and Equality

in Bentham’s Writings on the Civil Code and on the Poor Laws”, History of Political Thought,

29 (2): 320–43.

–––, 2012, “Which comes first, Bentham’s chicken of utility, or his egg of truth?” Journal of

Bentham Studies, 14: online publication.

 Resnik, J., 2011, “Bring back Bentham: ‘open courts,’ ‘terror trials,’ and public sphere(s)”, Law,

Ethics, Human Rights, 5 (1): 1–69.

Richardson, R., 1986, “Bentham and Bodies for Dissection”, The Bentham Newsletter, 10:

22–33.

Rosen, F., 1983, Jeremy Bentham and Representative Democracy: A Study of “The

Constitutional Code”, Oxford: Clarendon Press.

 –––, 2003, Classical Utilitarianism from Hume to Mill, London & New York: Routledge.

–––, 2005, “Jeremy Bentham on Slavery and the Slave Trade”, in B. Schultz and G. Varouxakis,

eds., Utilitarianism and Empire, Lanham, MD: Lexington Books, pp. 31–56.

Rosenblum, N., 1978, Bentham’s Theory of the Modern State, Cambridge, MA: Harvard

University Press.

Schofield, P., 1996, “Bentham on the Identification of Interests”, Utilitas, 8 (2): 223–34.

 –––, 2006, Utility & Democracy: The Political Thought of Jeremy Bentham, Oxford: Oxford

University Press.

–––, 2009, Bentham: A Guide for the Perplexed, London: Continuum.

–––, 2013, “The Legal and Political Legacy of Jeremy Bentham”, Annual Review of Law and

Social Science, 9: 51–70.

–––, 2014, “Jeremy Bentham on Taste, Sex and Religion”, in Z. Xiabo and M. Quinn,

eds.,Bentham’s Theory of Law and Public Opinion, Cambridge: Cambridge University Press, pp.

90–118.

Semple, J., 1993, Bentham’s Prison: A Study of the Panopticon Penitentiary, Oxford: Clarendon

Press.

Sokol, M., 2011, Bentham on Sex and Marriage: Law and Utility in Historical Context. London: Continuum.

Stephen, L., 1902, The English Utilitarians, 3 vols., New York: G. P. Putnam’s Sons.

Ten, C. L., 1987, Crime, Guilt, and Punishment: A Philosophical Introduction, New York:

Oxford University Press.

Twining, W. L., 1985, Theories of Evidence: Bentham and Wigmore, London: Weidenfeld and

Nicolson.

Thomas, W., 1979, The Philosophic Radicals: Nine Studies in Theory and Practice, 1817–1841,

Oxford: Clarendon Press.

Wallas, G., 1926, “Bentham as Political Inventor”, Contemporary Review, 129: 308–19.

Warke, T., 2000, “Multi-Dimensional Utility and the Index Number Problem: Jeremy Bentham,

J. S. Mill, and Qualitative Hedonism”, Utilitas, 12 (2): 176–203.