философы

Поделиться статьей в социальных сетях:

в избранное

Казимеж Твардовский

Ссылка на оригинал: Stanford Encyclopedia of Philosophy

Впервые опубликовано 06 июля 2010 года; содержательно переработано 17 мая 2016 года.

Казимеж Твардовский (1866–1938)  польский философ австрийского происхождения. Он был учеником Франца Брентано и основателем Львовско-Варшавской школы. Его главная работа «К учению о содержании и предмете представлений» (1894) установила необходимость различения содержания и предмета представления в рамках брентановской теории интенциональности психических актов. Это различие является психологистским, не-платонистским аналогом различия Фреге между смыслом и значением. После появления книги Твардовского другие ученики Брентано, в частности Эдмунд Гуссерль и Алексиус Майнонг, включили различие между содержанием и объектом в свои работы. Еще до Майнонга Твардовский заговорил о противоречивых объектах: он был первым философом, придерживающимся теории интенциональности, истины и предикации, в которой мышление и говорение о несуществующих объектах (в том числе и противоречивых) включает представление и именование несуществующих объектов. Как и Майнонг, Твардовский принадлежал к неидеалистической немецкоязычной философской традиции, начало которой положил Бернард Больцано и которая через Дж. Ф. Стаута повлияла на отказ Мура и Рассела от идеализма и их обращение к аналитической философии. После переезда в 1895 году во Львов Твардовский посвятил жизнь не публикации собственных идей, но созданию в Польше традиции научной, то есть строгой и точной философии, которая вдохновлялась бы взглядами Брентано. Как результат, опубликованная часть его наследия, написанного на польском и немецком языках, относительно невелика. Значительную часть его философского корпуса составляют неопубликованные рукописи, а также полные конспекты лекций. По мнению Романа Ингардена, оценку достижений Твардовского, а также его роли в истории следует считать неполной и условной до тех пор, пока она основана только на его опубликованных трудах (Ingarden 1948: 18). Важные проекты по изданию и распространению рукописного наследия Твардовского либо были недавно завершены, либо продолжаются в настоящее время в Австрии, Франции, Польше, Италии и Нидерландах [1].

Во времена Твардовского психология делилась примерно на два лагеря: «вундтовскую» экспериментальную психологию и «брентановскую» описательную (см. статьи Вундт и Брентано). Хотя в психологии Твардовский в основном придерживался взглядов Брентано, он также читал лекции на такие темы по экспериментальной психологии, как оптическая иллюзия; кроме того, он основал первую лабораторию эмпирической психологии в Польше. Он разрабатывал теорию познания, базирующуюся на суждениях, и считал анализ плодотворным методом философии. Несмотря на все это, широко распространено убеждение, что наиболее ощутимым успехом Твардовского остается его поистине выдающаяся работа в качестве просветителя и инициатора философских исследований в Польше. Действительно, Твардовский был талантливым учителем, и, как и Брентано, своим учением он оказал мощное влияние на поколение таких молодых польских философов, как Ян Лукасевич, Казимеж Айдукевич, Тадеуш Котарбиньский и Станислав Лесьневский (последний в свою очередь был учителем Альфреда Тарского). Это влияние касалось прежде всего вопросов метода: Твардовский делал упор на «малую философию», а именно — на детальный и систематический анализ конкретных проблем (в том числе проблем из истории философии), характеризующийся строгостью и ясностью, а не на поучение в виде целых философских систем и всеобъемлющих взглядов на мир.

Жизнь

Казимеж (или Казимир) Ежи Скшипна-Твардовский, рыцарь герба Огоньчик, родился в семье поляков 20 октября 1866 года в Вене, бывшей в ту пору столицей империи Габсбургов. С 1877 по 1885 год он посещал Терезианскую Академию (Theresianum), среднюю школу Венской буржуазной элиты. Как и для многих других старшеклассников того времени, его учебником философии была «Философская пропедевтика» (Philosophische Propedaeutik) за авторством Роберта Циммермана — «любимого ученика» (Herzensjunge) Больцано. Книга охватывала эмпирическую психологию, логику и введение в философию.

В 1885 году Твардовский поступил в Венский университет. Через год он стал учеником Франца Брентано, к которому испытывал «самые искренние благоговение и трепет» и которого помнил как «бескомпромиссного и неумолимого в своем стремлении к строгости формулировок, последовательности выражений и точности в разработке доказательств» (Twardowski 1926: 20). Помимо философии Твардовский также изучал историю, математику, физику и физиологию (вместе с Зигмундом Экснером, сыном Франца Экснера —корреспондентом Больцано по переписке; ibid., 21). Будучи студентом, Твардовский близко дружил с Алоисом Хёфлером, Кристианом фон Эренфельсом, Йозефом Клеменсом Крейбигом и Хансом Шмидкунцем. Последний инициировал регулярные встречи между младшими и старшими учениками Брентано и в 1888 году основал Венское философское общество. Твардовский защитил докторскую диссертацию «Идея и восприятие  эпистемологическое исследование Декарта» осенью 1891 года (опубликована в 1892 году). С тех пор как Брентано покинул свой пост в 1880 году, официальным научным руководителем Твардовского был Роберт Циммерман. В 1891–1892 годах Твардовский провел в качестве исследователя как в Лейпциге, где учился на курсах Вильгельма Вундта и Освальда Кюльпе, так и в Мюнхене, где посещал лекции Карла Штумпфа  другого ученика Брентано. Между 1892 и 1895 годами Твардовский зарабатывал на жизнь работой в страховой компании и написанием для немецкоязычных и польскоязычных газет статей о философии, литературе и музыке, трудясь над своей габилитационной диссертацией  «К учению о содержании и предмете представлений: Психологическое исследование» (1894) — и параллельно в должности приват-доцента преподавая в Венском университете, где он читал курсы по логике и о бессмертии души, а также ведя практикум по исследованию работы Дэвида Юма «Исследование о человеческом разумении».

В 1895 году 29-летний Твардовский был назначен экстраординарным профессором Львовского университета — одного из двух польскоязычных университетов империи.

Он реанимировал Львовский философский кружок и читал лекции для широкой публики. Он сосредоточился на преподавании общих «основных курсов» по логике, психологии, этике и истории философии (которые повторялись и обновлялись каждые четыре года) и уделял гораздо меньше внимания курсам специализированным. Кроме того, он открыл философский семинар и читальный зал, сделав доступной для студентов, с которыми он всегда поддерживал постоянный тесный контакт, свою частную библиотеку. У Твардовского было очень много учениц, среди них Изидора Домбская, Мария Лутман-Кокошинская и Северина Лущевская-Ромахнова — все они впоследствии заведовали философскими кафедрами. В какой-то момент Твардовскому удалось создать три концентрических круга философского влияния: философский кружок, открытый для всех университетских кафедр; Польское Философское Общество (1904), открытое для профессиональных философов; и журнал «Философское движение» (Ruch Filozoficzny), задуманный как орган пропаганды философии в широких кругах и потому открытый для всех (1911). В 1907 году Твардовский основал также лабораторию психологии. Как он сам пишет, он вел «самую агрессивную пропагандистскую кампанию от имени философии» (Twardowski 1926: 20). Кампания вскоре привела к тому, что число студентов достигло двух тысяч, и лекции Твардовского были перенесены в Большой концертный зал Львовского музыкального общества (в середине двадцатых годов он читал лекции в кинотеатре «Аполлон», в 7 утра летом и в 8 утра зимой, без академического 15-минутного ожидания, пока соберутся слушатели). Все это привело к созданию философского движения, которое вскоре стало известно как настоящая школа: сначала, до Первой мировой войны, она была известна как Львовская школа; затем, когда русскоязычный Варшавский университет снова стал польскоязычным, а студенты Твардовского начали получать должности и у них тоже появились свои студенты, она стала известна как Львовско-Варшавская школа. Название несколько неточное, ибо студенты Твардовского занимали философские кафедры во всех послевоенных польских университетах, а не только во Львове и Варшаве. Как уже неоднократно отмечалось, всех учеников Твардовского объединял не какой-то определенный набор взглядов, а довольно своеобразное отношение к философским проблемам, основанное на точности и ясности, которые сам Твардовский высоко ценил и которые его ученики переняли под влиянием общей концепции его методологии. По мнению Джордана, Твардовский побуждал своих учеников к кропотливому анализу тех конкретных проблем, решение которых было направлено скорее на прояснение, чем на окончательное разрешение, и во многом сводилось к проведению тонких понятийных и терминологических различий (Jordan 1963: 7f) [2].

Благодаря этому ученики Твардовского узнали то, что сам он когда-то узнал от Брентано, а именно

Твардовский был убежден, что тот философский образ мышления, который он отстаивал, а именно — точность в мысли и письме, а также строгость в аргументации, — является безусловно полезным для практической жизни. Именно с целью доказать это на личном примере он соглашался возглавлять различные комитеты (в частности, Университетские Лекционные Циклы, Общество женщин в высшем образовании, Общество учителей в высшем образовании, Федерацию кандидатов в учителя Австрийской средней школы), а также дважды быть деканом и трижды — ректором (хотя неоднократно отказывался быть министром образования). Вся эта деятельность забирала у него много времени: по сути, его выбор быть прежде всего педагогом и организатором оставлял ему очень мало времени для академической работы. Кроме того, как сообщал сам Твардовский, он не очень интересовался публикацией своих идей. Таким образом, поскольку он предъявлял высокие требования к ясности и логической убедительности любой философской работы, он публиковал свои работы только тогда, когда этого требовали внешние обстоятельства (Twardowski 1926: 30). Как следствие, в свои львовские годы Твардовский публиковался мало. Официально он ушел в отставку в 1930 году.

Твардовский умер 11 февраля 1938 года.

О жизни и образовании Твардовского в венский период до 1895 года (а также о ранней деятельности Твардовского во Львове и Венский «военный период» 1914-1915 годах) см. Brożek 2012. О наследии Твардовского и его достижениях как педагога и организатора во Львове, см. Czeżowski 1948, Ingarden 1948, Ajdukiewicz 1959, Kotarbiński 1959 (на польском языке: выдержки на английском языке можно найти в Brożek 2014), Dąmbska 1978, Woleński 1989, 1997 и 1998. Особенно в контексте психологии см. Rzepa and Stachowski 1993.

Венский период: 1891–1895

Основной публикацией Твардовского в Венский период является, наряду с его докторской диссертацией «Идея и восприятие» (1891), его габилитационная работа «К учению о содержании и предмете представлений: Психологическое исследование» (1894) — наиболее влиятельная работа Твардовского. По словам Дж. Н. Финдли, «Содержание и предмет» — «бесспорно, один из самых интересных трактатов во всем поле современной философии; он ясен, точен и удивительно богат идеями» (Findlay 1963: 8).

2.1 О содержании и предмете представлений (1894): контекст, влияние и исторический бэкграунд

В «Содержании и предмете» Твардовский разделяет с Брентано ряд фундаментальных тезисов. Пять из них особенно для нас здесь значимы. Согласно первому и наиболее важному тезису, существенной характеристикой ментальных явлений и тем, что отличает их от физических явлений, является интенциональность. Мы можем резюмировать это следующим образом:

Тезис Брентано:

Психические явления, также называемые ментальными или психическими актами, делятся на три сепарированных класса (второй тезис): представления (Vorstellungen), суждения, а также — феномены любви и ненависти. В психическом акте представления предмет явлен (представлен); в суждении ¾ о нем судят; в любви и ненависти ¾ он любим или ненавидим [3]. Далее (третий тезис), психические явления — либо представления, либо основаны на представлениях. Нам нужно представить предмет, чтобы судить о нем или оценить его (хотя нет нужды в том, чтобы судить или оценивать объект, который мы могли бы просто представить). Важно, однако (четвертый тезис), что суждение — это не комбинация представлений, а своеобразный психический акт, который принимает или отвергает предмет, данный в представлении как его основе (см. статью «Теория суждений Брентано»). В соответствии с этой идеей, все суждения (пятый тезис) могут быть точно выражены в экзистенциальной форме «А есть» (позитивное суждение) или «А не есть» (негативное суждение). (Иначе: «А существует» или «А не существует».) В обоих случаях суждение имеет так называемый «имманентный» предмет, данный в представлении, которым является просто А.

Как понятие предмета, «имманентного» психическому акту в частности, так и термин «предмет» в целом в диссертации Брентано имеют неоднозначный характер. Являются ли предметы психических актов полностью внутренними для нас или нет? Правильно судить о том, что эфира не существует, в терминологии Брентано означает отвергать эфир, данный сознанию в представлении. Но если эфир — это предмет, имманентный мне, полностью находящийся в моем сознании, что же тогда означает, что я его отвергаю? Какая-то психическая сущность внутри моего сознания, которую я отвергаю? Но как это может быть возможно? В этом случае у меня наверняка есть что-то в голове, и это что-то — существует. Поэтому не может быть верным то, что я отвергаю его: ведь если это — эфир, который я отвергаю, суждение о том, что эфира не существует, не может быть истинным. Эфир должен быть веществом, заполняющим физическое пространство, вне моего сознания: вот что я отвергаю. Но если это то, что я отвергаю, кажется, там должно быть еще что-то, чтобы я мог утверждать, что его нет. Это очень озадачивает. Именно из-за трудностей такого рода с 1889 года брентановская теория суждений подвергалась постоянным нападкам со стороны таких философов, как Зигварт и Виндельбанд. В этом споре Брентано выступил в свою защиту так же, как и его ученики — Марти и Хиллебранд. Именно в этих обстоятельствах Твардовским была задумана тема его габилитационной диссертации. Твардовский видел, что такие понятия, как «предмет представления» и «имманентный предмет», неоднозначны, поскольку в работах Брентано объект представления отождествлялся с содержанием представления (Twardowski 1926: 10).

Различение между содержанием и предметом представления во времена Твардовского не было чем-то новым. В 1837 году оно выступило в качестве краеугольного элемента системы Больцано. Позднее — присутствовало в работах авторов, вдохновленных идеями Больцано (Zimmermann 1853, Kerry 1885–1891; о Циммермане см. Winter 1975, Morscher 1997, Raspa 1999). Оно также упоминается в работах авторов, вдохновленных идеями Брентано (Höfler and Meinong 1890, Hillebrand 1891, Marty 1884–1895: статья 5, 1894). Тем не менее это различение ни в коем случае не было общеизвестным. В частности, до Твардовского ни один последователь Бретано не придерживался различения между содержанием и предметом таким образом, чтобы оно обеспечивало основу для решения проблем теории Брентано, и никто из последователей Брентано не посвятил этому вопросу ни одного глубокого исследования, хотя различия между теориями Больцано и Брентано таковы, что использование различия в рамках системы Брентано поднимает отнюдь не тривиальные философские проблемы. Основное различие касается роли содержания представления и его онтологического статуса, поскольку для последователя Брентано содержание представления может быть только чем-то актуально существующим в его сознании. Таким образом, ни один последователь Брентано не осознавал в полной мере, какие последствия имело бы переосмысление больцановского различия в брентановском ключе. Выполнение этой задачи и, таким образом, помощь теории Брентано в ее наиболее насущных проблемах были новаторским вкладом Твардовского. Он черпал вдохновение из аргументов Больцано в пользу различения содержания и предмета, но переосмыслил их в брентановском аппарате, чтобы поддержать выводы, которые были новыми для последователей Брентано и противоположны выводам Больцано. Один из таких выводов (и главное следствие теории интенциональности Твардовского) состоит в том, что не существует беспредметных представлений, представлений без предмета, — неважно, насколько странным и невероятным является этот предмет [4]. Даже представления противоречивых предметов имеют как содержание, так и предмет. Именно этот тезис и следствия, выведенные из него Твардовским, оказали большое влияние на развитие брентановских теорий интенциональности и открыли путь к онтологиям, столь же богатым, как у Алексиуса Майнонга. С другой стороны, такая позиция, наряду с отождествлением Твардовским смысла с психологическим содержанием, вызвала у Гуссерля критическую реакцию и послужила толчком к созданию им собственной теории интенциональности, идеи которой изложены в «Логических исследованиях» (1900–1901), где проводимое Твардовским различение между содержанием и предметом взято на вооружение (об этом см. Schuhmann 1993; о влиянии Твардовского и его «пусковом эффекте» в связи с Гуссерлем см. Cavallin 1990, особ. 28f). Идеи Твардовского имели влияние не только на континенте. Благодаря Дж. Ф. Стауту, опубликовавшему анонимный обзор «Содержания и предмета», они оказали влияние на переход Мура и Рассела от идеализма к аналитической философии (van der Schaar 1996).

«Представленное»

Основная цель работы «Содержание и предмет» состоит в том, чтобы заняться «разграничением представленного в том смысле, в каком оно обозначает содержание, от представленного в том смысле, в каком оно служит для обозначения предмета, короче говоря: содержания представления от предмета представления» (Твардовский 1996: 40 [Twardowski 1894: 4]). Его главный тезис состоит в том, что в каждом психическом акте необходимо различать содержание (Inhalt) и предмет (Gegenstand). Это различие позволяет Твардовскому прояснить, что

Тезис Твардовского:

В свою очередь, на основе различения между содержанием и предметом Твардовский способен прояснить брентановское понятие «объекта, имманентного (immanentes Objekt) в представлении», отождествляя его с понятием содержания, а также и брентановское понятие «объекта представления», отождествляя его с понятием предмета.

Различие между содержанием и предметом представления основывается на психологическом или эпистемическом различении, которое, грубо говоря, является психическим аналогом фрегевского различения смысла и значения. Используя терминологию Циммермана, Твардовский говорит, что предмет представления — это то, что представлено в представлении, а содержание — это то, посредством чего представлен предмет. Серьезный аргумент Твардовского в пользу такого различения (который, кстати, усиливает аналогию с различением Фреге) состоит в том, что мы можем представить один и тот же предмет двумя различными способами, имея два представления об одном и том же предмете, но с различным содержанием. Твардовский называет такие представления взаимозаменяемыми (Wechselvorstellungen). Представление о римском Ювавуме (Juvavum) и представление о месте рождения Моцарта имеют один и тот же предмет — Зальцбург. Однако их содержание различается.

Акт — это просто «направленность» стрелы. Взаимозаменяемые представления подобны двум стрелкам, указывающим на один и тот же предмет.

Твардовский рассуждает о различии между актом, содержанием и предметом следующим образом. Акт представления — это психическое событие, которое происходит в нашем сознании в определенное время. Содержание находится буквально в сознании и существует так долго, как существует психический акт. Предмет, напротив, независим от психического акта (1894, 1, 4; § 7, 36; рус. пер. 1996, § § 1–4, 7), и, вообще говоря, не находится в сознании, хотя в некоторых особых случаях предметом представления может быть и мысленный предмет. Таким особым случаем является тот, в котором содержание какого-либо представления выполняет роль предмета другого представления. Подобные случаи не редкость, поскольку всякий раз, когда мы обсуждаем содержание представления, описывая его характеристики и отношение к другим вещам, мы это представление представляем. А для того, чтобы такое стало возможным, содержание должно играть роль предмета в представлении (представлениях), которые мы имеем (то, что мы назвали бы представлениями второго порядка). Если снова использовать метафору со стрелкой, то представления второго порядка подобны стрелке, направленной на другую стрелку.

То, как Твардовский соотносит сознание и язык, делает различие между содержанием и предметом довольно легким для понимания. Имена являются лингвистическим аналогом представлений. Под «именами» Твардовский подразумевает категорематические термины традиционной логики («Барак Обама», «президент Соединенных Штатов», «черный», «человек», «он»). У имени три функции: во-первых, имя дает знать, что в сознании человека, использующего имя, совершается акт представления; во-вторых, имя что-то означает; в-третьих, оно называет предмет. Твардовский принимает смысл имени за содержание представления, которое, как известно благодаря имени, находится в говорящем (§ 3), то есть Твардовский принимает смысл как нечто психическое и индивидуальное. Это справедливо, mutatis mutandis, и для суждений. Таким образом, в «Содержании и предмете» семантическая сфера зависит от психической. Это обстоятельство характеризует позицию Твардовского как психологистскую (см. статью «Психологизм»: PA3). И хотя его позиция относительно смысла претерпела изменения, Твардовский никогда не придерживался платонистской концепции смысла, как это было с Больцано или Фреге.

Если все это интуитивно понятно, то почему предмет и содержание представления сливаются? Твардовский утверждает, что причина, по которой содержание и предмет часто отождествляются, проистекает, среди прочего, из лингвистической двусмысленности: и про содержание, и про предмет говорят, что они «представлены» в представлении (§ 4). Твардовский предлагает проанализировать двусмысленность термина «быть представленным», обращаясь к лингвистическому различию между модифицирующими и атрибутивными (или определяющими) прилагательными, и иллюстрирует его аналогией между актом представления предмета и актом написания пейзажа. Когда художник пишет пейзаж, он также пишет и картину: таким образом, мы можем сказать, что картина и пейзаж написаны одновременно. Однако в этой ситуации выражение «написанный пейзаж» может иметь два совершенно разных значения. В первом значении термина «написанный» написанный пейзаж — это собственно пейзаж; во втором значении «написанный» написанный пейзаж — это не сам пейзаж, но картина (как в «Вероломстве образов» Магритта (1928–1929): мы смотрим на нарисованную трубку, а не на трубку). В первом случае «написанный» употребляется в атрибутивном смысле (пейзаж — это часть природы, которая случайно написана художником на картине); во втором случае «написанный» употребляется в модифицирующем смысле (том, в котором, глядя на картину в музее, кто-то может сказать: «Это пейзаж!»). Написанный пейзаж в модифицирующем смысле — это картина и, следовательно, тождественен картине, которая, в свою очередь, написана в атрибутивном смысле. Аналогично можно сказать, что в акте представления предмет, как и написанный пейзаж, «представлен» в двух смыслах. Предмет, представленный в модифицирующем смысле, тождественен содержанию, представленному в атрибутивном смысле: он зависит от акта представления, и это то, что мы подразумеваем под «предметом, имманентным акту»; предмет же, представленный в атрибутивном смысле, есть объект представления, — то, что оказывается представленным в представлении, и то, что не зависит от самого акта представления.

Несуществующие предметы

Согласно брентановской концепции суждения, когда мы выносим суждение, объект дается нам в акте представления. Учитывая этот факт, анализ Твардовским «представленного» в терминах модифицирующих и атрибутивных прилагательных имеет решающее значение для понимания того, о чем именно «судит суждение» [5]. Ведь не только в представлениях мы можем различать акт, содержание и предмет, но и в суждениях. Когда мы выносим суждение, мы либо принимаем, либо отвергаем предмет через содержание. Все суждения имеют форму, которая может быть лингвистически выражена как «Предмет А существует» или «Предмет А не существует». Предмет суждения (А) — это то, о чем судится в суждении. Этот объект является предметом представления на основании суждения, он не является содержанием представления; это предмет, представленный в атрибутивном смысле, а не в модифицирующем. Содержание суждения — это существование или несуществование представленного предмета. Сначала может показаться странным, когда Твардовский говорит, что содержание суждения — это (не)существование предмета, но Твардовский имеет в виду нечто вроде следующего: мы выносим суждение о предмете А, что он существует (или что он не существует). Анализ Твардовского проясняет, что происходит, когда в брентановской теории суждения мы выносим суждение, что эфира не существует. Судить о том, что эфира не существует, — значит отвергать наличие физической, наполняющей пространство субстанции вне моего сознания. Предмет этого суждения не является психическим. Тем не менее это не означает, что внутри моего сознания ничего нет: есть психическое содержание, посредством которого эфир представляется и оценивается как несуществующий. Однако само это содержание, присутствующее во мне, существует; не существует только сам эфир.

Для того чтобы теория суждения, подобная описанной выше, работала, предмет, о котором мы выносим суждение, должен быть тем самым предметом, который мы представляем. Поэтому тезис Твардовского следует понимать в том сильном смысле, что не существует представлений, не имеющих предмета: если бы у представления не было предмета, у нас не было бы объекта, о котором можно было бы судить как о существующем или несуществующем. Именно по этой причине главная часть «Содержания и предмета» посвящена защите этого тезиса и демонстрации того, что, несмотря на кажущуюся очевидность обратного, каждое представление имеет предмет (§ 5).

Не существует представлений без предмета: существуют представления, предмет которых не существует. Твардовский приводит ряд аргументов в пользу своей позиции. Из всех этих аргументов ключевым является тот, который основан на трех функциях имен в языке.

На основе этих рассуждений и лингвистического анализа того, как «ничто» функционирует в языке, Твардовский отвергает утверждение Больцано о том, что «ничто» является беспредметным представлением, показывая, напротив, что «ничто» является синкатегорематическим выражением (как «и», «или» и «то»), а не категорематическим. Если выражение не является категорематическим, оно не является именем; но если выражение не является именем, у него не должно быть трех функций. Каждому имени соответствует представление, и наоборот. Если выражение не является именем, то ему не соответствует представление. Если нет представления, соответствующего «ничто», поскольку «ничто» не является именем, то и вопрос о его предмете не возникает. Считается, что этот аргумент предвосхищает 37-летний анализ Карнапом хайдеггеровского «Ничто ничтожит» (Воленьский 2004 [Woleński 1998: 11]). Это сравнение, однако, не должно заставлять нас думать, будто Твардовский разделял отношение Карнапа к метафизике (см. раздел 2.4 ниже).

Другой аргумент, приводимый Твардовским в пользу тезиса о том, что у каждого представления есть предмет, основан на различении онтологического статуса акта, содержания и предмета представления. Акт и содержание существуют всегда; и, в сущности, они всегда существуют вместе, образуя в сознании целое, единую психическую реальность, хотя существование содержания находится в зависимости от существования акта [6]. Предмет может существовать, а может и не существовать. Предположим, у вас есть следующие представления: представление Барака Обамы, представление такого возможного объекта, как эфир, и представление невозможного объекта, такого как додекаэдр с тринадцатью сторонами или представление круглого квадрата. Предметы этих представлений (а именно — Барак Обама, эфир и круглый квадрат) сильно различаются, но все они остаются предметами. Барак Обама — существующий предмет; эфир и додекаэдр с тринадцатью сторонами — несуществующие. Когда мы представляем предмет, такой как додекаэдр с тринадцатью сторонами или круглый квадрат, предмет, который мы при этом называем, отличается от содержания, поскольку содержание существует, а сам предмет — нет. Именно предмет, а не содержание отвергается в отрицательном экзистенциальном суждении «Круглого квадрата не существует», ведь именно предмет не существует, содержание же «существует в подлинном смысле этого слова» (§ 5, 24; рус. 61).

Третий аргумент основывается на различении между представленным и существующим (§ 5, 24; рус. 61). Те, кто утверждают, что существуют беспредметные представления, говорит Твардовский, путают «быть представимым» и «быть существующим». Чтобы подкрепить свою точку зрения, Твардовский предлагает несколько наблюдений, где среди прочих называет одно, покоящееся на утверждении, что именно предмет, а не содержание, является носителем противоречивых свойств. Это утверждение будет описано позже Майнонгом и Малли как принцип независимости Бытия (существования) от Так-Бытия (наличествующих свойств). Когда мы представляем предмет, который не существует в силу своей противоречивости, то есть является невозможным, нам нет нужды тут же замечать, что этот предмет обладает противоречивыми характеристиками: возможно, мы обнаружим это в процессе дальнейшего рассуждения. Теперь допустим, что принимаются только представления с возможными предметами. Тогда, продолжает рассуждать Твардовский, у представления о чем-то противоречивом предмет будет до тех пор, пока мы не заметим противоречия: как только мы обнаружим противоречие, представление останется без предмета. Что же тогда является носителем этих противоречивых качеств? Поскольку содержание не может выступить носителем противоречивых качеств, значит, их несет сам предмет. Но тогда этот предмет и должен быть тем, что представлено [7].

Все вышеприведенные аргументы в конечном счете основываются на идее о том, что каждое имя выполняет три функции. Это предположение, в свою очередь, также можно рассматривать как основанное на еще более фундаментальной идее, а именно на том, что взятый в целом «предмет» равен «способности взять на себя роль предмета в представлении», таким образом, предмет — это все, что может быть представлено, и все, что может быть поименовано (§ 3, 12, рус. 47; § 5, 23, рус. 60; § 7, 37, рус. 72). Однако утверждение, что предмет — это все, что может быть поименовано, и что имя всегда выполняет функцию именования, — это две стороны одной медали, также как и утверждение, что предмет — это все, что может быть представлено в представлении, и утверждение, что у представления всегда есть предмет. Этот набор коррелирующих между собой допущений является ядром теории. Только когда данное ядро будет принято, другие утверждения, выдвинутые Твардовским (а именно: (1) что «быть представленным» не то же самое, что «существовать», и (2) что предметы могут обладать свойствами, даже если сами они не существуют), станут убедительными и согласованными элементами обоснованной теории интенциональности. Можно, однако, заметить, что это теория, которой не избежать круга в аргументации, ведь теория приемлема только для тех, кто уже убежден в том, что нет пустых имен, а также в том, что все категорематические термины, включая «круглый квадрат», «эфир», «Пегас» и т.п. обладают не только функцией иметь значение, но и функцией именовать что-либо.

Как известно, именно на такую версию теории Майнонга, будет нацелено жало критики в работе «Об обозначении» Рассела (Russell 1905).

Мереология: части содержания и части предмета

Метафизика значимо присутствует в «Содержании и предмете», и особенно важны мереологические соображения, выдвинутые Твардовским. Согласно Ингардену, в «Содержании и предмете» предложена «первая последовательно построенная теория предметов, выявляющая ясное теоретическое единство со времен схоластики и „онтологии“ Христиана Вольфа» (Ingarden 1948: 258). Нельзя безоговорочно согласиться с Ингарденом, разглядевшим лейбницианскую метафизику в мереологии Брентано и в «Атаназии» Больцано (1827), затерявшуюся в двух тысячах страниц «Учения о науке». Тем не менее, если сравнить влияние «Содержания и предмета» с влиянием метафизики Больцано или Брентано, ситуации окажутся различными. «Содержание и предмет» были фундаментальным вкладом в возрождение аристотелианской метафизики — метафизики в смысле общей теории объектов, — которая привела как к теории объектов Майнонга, так и к формальной онтологии части и целого в третьем логическом исследовании Гуссерля. Позже история продолжится мереологией Лесьневского и онтологией Ингардена. Наследие «Содержания и предмета» включает в себя также и тот факт, что ученики Твардовского соотносились с метафизикой, которая сильно отличалась от подхода, характерного, например, для Венского кружка (см. Łukasiewicz 1936). В Польше метафизику не отвергали как нонсенс, но, напротив, видели в ней респектабельную область исследования, которая должна быть изучена с использованием строгих методов, вплоть до аксиоматических (см. Smith 1988: 315–316; о Твардовском и метафизике см. Kleszcz 2016).

Материальные части предмета — это не только части предмета, но и все, что можно назвать его составной частью: например, ряд 1, 3, 5 состоит из трех чисел (а именно 1, 3 и 5). К материальным частям предмета относятся также его качества (Beschaffenheiten), такие как протяженность, вес, цвет и т.п. (Twardowski 1894, § 9, 58; рус. 89). Формальными частями предмета являются отношения (Beziehungen), возникающие между предметом и его материальными частями (первичные формальные части), а также отношения, возникающие между самими материальными частями (вторичные формальные части) (1894, § 9, 48, рус. 88 и далее; § 10, 51, рус. 90 и далее).

В соответствии с традицией Твардовский называет материей предмета сумму его материальных частей, а формой предмета — сумму его формальных частей. Особым видом первичных формальных частей являются свойства или отношения свойств (Eigenschaften): это отношения между предметом в целом и одной из его материальных частей, состоящие в том, что целое обладает искомой частью (1894, § 10, 56, рус. 91). Поскольку Твардовский признает, что между частями предмета существуют отношения, в которых этот предмет находится, его мереология, строго говоря, является безатомной: в ней нет простых элементов (1894, § 12, 74, рус. 108). Тем не менее мы сможем говорить об атомах, если ограничимся только материальными частями (например, в случае числа один мы можем сказать, что это простой предмет, только если мы рассмотрим (собственные) материальные части, которые он имеет, а именно — ноль).

Различение содержания и предмета позволяет Твардовскому четко отличать концептуализации относительно частей предмета от концептуализаций относительно частей содержания (как частных случаев предметов). Это, в свою очередь, позволяет Твардовскому построить сложное рассуждение, которое, среди прочего, приводит его к четкому закреплению понятия характерного признака (Merkmal, nota) предмета. Твардовский называет элементами части содержания представления; части предмета представления он называет характерными признаками (§ 8, 46–47, рус. 85–86); характерные признаки предмета представлены через элементы содержания. Содержание представления — это совокупность представлений характерных признаков предмета представления. Понятие характерного признака является относительным, поскольку только те части предмета, которые оказываются реально представленными в содержании представления в чьем-либо сознании, описываются в качестве его характеристик.

Согласно Твардовскому, невозможно представить все части предмета в представлении. Учитывая, что число частей предмета необозримо и что мы можем представить только конечное количество характеристик, число элементов содержания, следовательно, меньше, чем число частей предмета (§ 12, 78–79, рус. 122; этим пунктом Твардовский снова обязан Больцано (Wissenschaftslehre, § 64). Отсюда следует, что никакое адекватное представление какого-либо предмета невозможно (§ 13, 83; рус. 124).

Как и Брентано, Твардовский, опираясь на понятие зависимости и отделимости [8], различает в отношении материальных частей метафизическую, физическую и логическую части. Однако, в отличие от Брентано, Твардовский не интерпретирует понятие зависимости через существование соответствующих предметов. Его понятие зависимости также должно быть применимо к несуществующим предметам. Следовательно, Твардовский трактует понятие зависимости частей предмета в терминах модусов представимости частей предмета, то есть как существование частей содержания представления (которое всегда существует). Неотделимость части p1 от части p2 предмета П понимается не в том смысле, что p1 не может существовать без p2, но в том, что в содержании представления предмета П часть, представляющая p1, не может существовать без части, представляющей p2, то есть обе должны быть элементами содержания представления предмета П.

Две материальные части содержания представления А и В взаимно отделимы, если и только если А может быть представлено без представления В и наоборот. Взаимно отделяемые части — это физические части. Например, части содержания представления страниц и обложки книги взаимно отделимы.

Две материальные части содержания представления А и В односторонне отделимы, если и только если А может быть представлено без В, но не наоборот. Вот пример односторонней отделимости логических частей: мы можем иметь представление о цвете без представления красного, но не наоборот.

Две материальные части содержания представления А и В взаимно неотделимы (но при этом различимы), если они неотделимы ни взаимно, ни односторонне. Пример взаимной неотделимости метафизических частей: вы не можете представить отдельно бытие окрашенного, бытие протяженного, а также бытие как-то окрашенного протяженного, хотя эти части in abstracto различимы в предмете.

О мереологии Твардовского см. Cavallin 1990, Rosiak 1998 и Schaar 2015: 68 и далее.

Место «Содержания и предмета» в творчестве Твардовского

«Содержание и предмет» следует рассматривать как часть более широкой исследовательской цели, которую поставил перед собой Твардовский и которая включала разработку теории понятий и теории суждений.

В «Содержании и предмете» Твардовский дал последовательное изложение того, как суждения вида «Эфир не существует» работают на основе систематизации понятия «предмет представления». Однако для теории суждения в целом последствия такой систематизации вышли далеко за пределы суждений вида «Эфир не существует». Твардовский прекрасно осознавал эти последствия, хотя в «Содержании и предмете» теории суждения уделено не так много места. Письмо к Майнонгу свидетельствует о том, что Твардовский продолжал разработку теории суждения, начатую в «Содержании и предмете». Первый серьезный набросок этой теории можно найти в рукописях Твардовского «Логика 1894–1895» (Logik 1894/5) и «Логика 1895–1896» (Logika 1895/6) (Betti & van der Schaar 2004, Betti 2005).

В своей «Автобиографии» Твардовский также упоминает, что именно вопрос о природе понятий привел его к идее написать «Содержание и предмет». Этот вопрос возник как результат исследования Твардовским еще в докторской его диссертации особого понятия — декартовской концепции ясного и отчетливого восприятия. Поскольку понятия являются разновидностью представлений, Твардовский увидел, что вначале ему придется исследовать представления вообще и, таким образом, исключить неопределенности, которые несет в себе понятие «быть представленным» (Twardowski 1926, 10; рус. 24). Работу над вопросом о понятиях можно найти в рукописи «Логика 1894–1895» (Logik 1894/5), где понятия определяются как представления с четко определенным содержанием, а также в работах «Образы и понятия» (1898) и «О сущности понятий» (1924), где представления с четко определенным содержанием (то есть фиксированным определением) называются «логическими понятиями». Важную роль в теории понятий и определений Твардовского играет понятие представленного суждения, то есть суждения не действительно вынесенного, но лишь представленного (в модифицированном смысле). Исследование Твардовским (логического) понятия важно для понимания его отношения к объективности и единству значения, то есть его отношения к психологизму — с одной стороны, и роли теоретизации в «Содержании и предмете» двух понятий: объекта общего представления (которое исчезнет в «Логике 1894–1895») и объекта косвенных представлений — с другой.

Годы во Львове: 1895–1938

Среди вопросов, которые Твардовский только набросал или оставил открытыми в свой Венский период и исследованием которых занялся, наряду с теориями истины и знания (Theory of Knowledge, 1925; см. Schaar 2015: ch. 5.3), можно указать вопросы отношения между временем и истиной («О так называемых относительных истинах», 1900), а также между лингвистическим значением и содержанием ментальных актов («О действиях и результатах», 1912). Особенно важно упомянуть вопрос отношения между априорными (или дедуктивными) и апостериорными (или индуктивными) науками, с одной стороны, и понятием обоснования («Науки a priori и a posteriori», 1923), с другой, а также отношения между философией, психологией и физиологией («Психология vs. физиология и философия», 1897b). Следует также упомянуть труды Твардовского по вопросам философской методологии («О ясном и неясном философском стиле», 1919/20; «Символомания и прагматофобия», 1921). Он также оставил довольно значительный корпус работ по этике («Об этическом скептицизме», 1905–24).

Публикации Твардовского во время его жизни во Львове написаны на польском языке, но для тех работ, которые Твардовский считал важными академическими изданиями, у нас обычно есть и немецкая версия. Особенно важными и влиятельными среди них являются «О так называемых относительных истинах» (1900) и «О действиях и результатах» (1912).

«О так называемых относительных истинах» (1900)

«О так называемых относительных истинах» (далее: «Относительные истины») — труд, имеющий фундаментальное значение для развития идеи абсолютной истины в Польше. Считается, что его влияние достигло силы влияния работы Тарского об истине (Wolenski & Simons 1989). Этот труд, вне всякого сомнения, оказал влияние на дискуссию 1910–1913 годов о будущих случайных событиях, в которой участвовали Котарбиньский, Лесьневский и Лукасевич, и которая позже послужила метафизической основой для трехзначной логики Лукасевича. Позиция Твардовского примечательна и интересна тем, что представляет собой не-платонистскую теорию абсолютной истины, хотя трудно точно сказать, какое место эта теория занимает относительно номиналистического подхода Лесьневского или платонистического подхода Тарского (об этих названиях см. Simons 2003: sec. 2). Одной из причин, по которой Твардовскому было важно отстаивать антирелятивистское понятие истины, было то, что релятивизм ставит под угрозу возможность построения этики как науки, базирующейся на конкретных принципах (об этике Твардовского см. Paczkowska-Łagowska 1977). Этот аспект важен потому, что Твардовского обычно характеризуют не как создателя философских систем, но как защитника «малой философии». В каком-то смысле это верно, но не следует ошибочно полагать, будто в мысли Твардовского нет единства или что его произведения представляют собой отдельные небольшие случайные исследования без таких объединяющих их идей на заднем плане, которые направляют общее развитие рассуждений.

В «Относительных истинах» Твардовский высказывается против идей Брентано о связи времени и истины и, напротив, встает на сторону Больцано [9]. Под «истиной» Твардовский понимает истинное суждение, а под «абсолютной истиной» — суждение, истинное независимо от каких бы то ни было обстоятельств, времени или места.

Главная идея «Относительных истин» состоит в том, что всякая истина (ложь) абсолютна, то есть ни одно суждение не меняет своего истинностного значения в зависимости от обстоятельств, времени или места. И хотя трактовка Твардовского носит общий характер и не ограничивается отношением между истиной и временем, именно его идеи о последнем оказались особенно важны для последующих дискуссий. Мы можем охарактеризовать точку зрения Твардовского по этому вопросу следующим образом: суждение истинно от начала и до скончания времен, то есть:

Вневременная истина:

Цель Твардовского состоит в том, чтобы защитить свою идею от тех, кто полагает истину относительной и ссылается при этом на примеры эллиптических предложений (таких как «Не согласен»), предложений с индексикалами («Моего отца зовут Винсент»), общих предложений («Радиоактивность полезна для вас») и предложений об этических принципах («Дурно выступать против собственных убеждений»). Твардовский считает, что те, кто утверждает относительность истины на таких основаниях, ошибаются. Они путают суждения, которые являются подлинными носителями истины, с выражающими их (типами) предложений.

Поскольку человеческая речь имеет чисто практическую задачу, она может прекрасно служить своим коммуникативным целям и быть при этом, строго говоря, двусмысленной или эллиптической.

Главная мысль Твардовского состоит в том, что мы можем прояснить неясные предложения или интегрировать эллиптические таким образом, чтобы они стали подходящим средством выражения суждения, которое они, строго говоря, на самом деле выражают (Twardowski 1900, 156; рус. 159): мы можем сделать предложения вечными, как можно выразиться в наши посткуайновские времена. Как только мы покажем, что этернализация возможна, путаница, на которую опираются релятивисты, исчезнет. Например, если, находясь на Замковой горе во Львове, я утверждаю, что идет дождь,

Можно попытаться возразить, что истинная фраза «Здесь и сейчас идет дождь» относительна, ведь она может оказаться ложной: то есть быть истинной, когда произносится в Амстердаме, и ложной, когда произносится в Сухой долине Антарктиды. Твардовский замечает, что это впечатление опять-таки связано только с неоднозначностью указательных слов «здесь и сейчас» в предложении. Допустим, предложение

(i) Здесь и сейчас идет дождь,

произнесено во Львове 1 марта 1900 года по григорианскому календарю, в полдень по среднеевропейскому времени, на Замковой горе. Это предложение выражает то же самое суждение, что и

(i*) 1 марта 1900 года по григорианскому календарю, в полдень по среднеевропейскому времени, во Львове, на Замковой горе и в ее окрестностях идет дождь.

По мнению Твардовского, разница между этими двумя предложениями заключается только в их длине и практической применимости. Возьмем теперь предложение

(ii) Здесь и сейчас идет дождь,

произнесенное в Кракове 2 марта 1900 года по григорианскому календарю, в полдень по среднеевропейскому времени, на Замковой горе. Это предложение выражает то же самое суждение, что и

(ii*) 2 марта 1900 года по григорианскому календарю в полдень по центральноевропейскому времени в Кракове, на Замковой горе и в ее окрестностях идет дождь.

Дело не в том, что у нас в (i) и (ii) одно и то же суждение; у нас есть одно и то же предложение, которое выражает два разных суждения, (i*) и (ii*). Поэтому нельзя утверждать, что одно и то же суждение может превратиться из истинного в ложное.

Только предложения могут быть названы относительно истинными. Однако истинность предложения зависит от истинности суждения, выраженного этим предложением: обычно некоторое предложение может выражать различные суждения, некоторые из которых истинные, а другие — ложные, и, таким образом, оно является относительно истинным, поскольку выражает истинное суждение только при определенных условиях, то есть если мы рассматриваем его как выражение того суждения, которое является истинным. (1900, 169; рус. 183 [пер. изм.])

Важно, что Твардовский не утверждает, что суждения могут быть доинтегрированы или восполнены: суждения, которые мы формулируем в нашей голове и которые являются истинными или ложными, являются полными и целиком однозначными. Именно по этой причине Твардовский может считать, что процедура завершения предложений как выражения суждений может быть реализована.

Важно отметить, что, в отличие от Майнонга и Лукасевича, Твардовский в «Относительных истинах» не ставит под сомнение принцип противоречия или принцип исключенного третьего.

Идея Твардовского о том, что в постоянно меняющемся мире можно обладать абсолютной истиной, недавно была подхвачена Саймонсом (Simons 2003).

«О действиях и результатах» (1912)

Твардовский довольно долго считал, что логика зависит от психологии [10], и продолжал придерживаться психологистской идеи значения как психического содержания со времен «Содержания и предмета». В своей «Автобиографии» Твардовский говорит, что он изменил свое мнение в пользу антипсихологизма под воздействием «Логических исследований» Гуссерля (1900–1901) [11]. «О действиях и результатах» (1912) — первая опубликованная работа, в которой Твардовский отдает предпочтение «аристотелианскому» взгляду на идеальное значение, то есть на значение in specie, который он связывает со взглядами Гуссерля, изложенными в «Логических исследованиях».

Проводя демаркационную линию между логикой и психологией на основе различения действие/результат, которое положено в основу его теории значения, Твардовский пишет:

Теория значения зрелого Твардовского связана с проведением строгого различия между действиями и результатами этих действий (в то время как в «Относительных истинах» он говорит о суждениях как о действиях или результатах).

По своему философскому стилю этот анализ напоминает исследование «представленного» в «Содержании и предмете», хотя и является в то же время более объемлющим и может служить прекрасным образчиком применения того метода, который в наше время прочно ассоциируется с аналитической философией.

Отношение между действием и тем, что из него следует — его результатом — лингвистически проявляется в отношении между глаголом и соответствующим ему существительным как внутренним дополнением (1912, § 1, 10; § 8, 107; рус. 163):

Психофизический результат (например, речь) отличается от психического результата (например, суждения) тем, что он воспринимается чувствами. Он также отличается от физического результата (например, бег) тем, что в психофизическом действии, которое его производит (речь), участвует также психическое действие, которое имеет отношение к физическому действию и, следовательно, к его результату (§ 10). В некоторых случаях психофизический результат выражает результат психический: например, предложение — это психофизический результат, который выражает психический результат, а именно — суждение.

Твардовский указывает, что в значении существительного «суждение», как и некоторых других существительных («совет»), неочевидным образом смешиваются действие и его результат. Суждение в смысле действия (выносить суждение) есть суждение в психологическом смысле, в то время как суждение в смысле результата есть суждение в логическом смысле (§ 14) (третье значение «суждения» — это «диспозиция к совершению суждений», § 15).

Твардовский отмечает, что сам он употребляет термин «суждение» в смысле «суждения в логическом смысле», то есть как результат действия суждения, и уточняет, что под «результатом суждения» он понимает теперь то, что в «Содержании и предмете» называл содержанием суждения (§ 24, n. 37, 117; рус. 174, сноска 22). Точно так же, как это было и в «Суждении и предмете», суждение существует так долго, как долго кто-то выполняет соответствующее действие суждения; по этой причине оно называется непродолжительным результатом (§ 23, 116; рус. 173).

Продолжительные результаты длятся дольше, чем действие, которое их производит. Они производятся в результате преобразования или перестройки ранее существовавшего физического материала в процессе действия: следы на песке являются продолжительными результатами, возникающими в результате изменения конфигурации песчинок (материала) как результата действия ходьбы, приложенного к этому материалу (Твардовский указывает, что результат здесь — это не песчинки, расположенные каким-либо образом, но само их расположение, § 26). Если действия — это процессы, то непродолжительные результаты — это события, в то время как результаты продолжительных действий выступают как вещи (§ 27). Среди продолжительных результатов мы находим физические результаты (например, следы на песке) и психофизические результаты (например, рисунок). Психический результат (такой как суждение) никогда не бывает продолжительным (§ 30), но может иметь свое внешнее выражение в устойчивом психофизическом результате,  таком как записанное предложение.

Процесс увековечивания непродолжительных результатов (таких как суждения) в продолжительных результатах (таких как записанные предложения) является сложным (§ 37) и состоит из двух этапов.

На первом этапе произносится предложение, которое выражает суждение таким образом, что суждение является значением предложения, а предложение — знаком суждения. Процесс происходит следующим образом. Непродолжительный психический результат — суждение (вместе с действием суждения), которое не является воспринимаемым, — порождает, будучи его (частичной) причиной, непродолжительный психофизический результат — произносимое предложение, которое и воспринимается. В этом случае произнесенное предложение является выражением суждения (§ 30). Теперь, если произнесенное предложение само становится частичной причиной другого суждения, которое (могли бы мы сказать) является токеном того же типа первоначального суждения (частично вызывая действие суждения, которое производит это другое суждение в другом человеке или в том же самом человеке в другое время), тогда произнесенное предложение может также считаться знаком суждения, а суждение — значением (meaning) выражения (§ 32, § 34). Условие, только что упомянутое в антецеденте, является фундаментальным: без него предложение p вполне могло бы быть выражением суждения j (j было частичной причиной p), однако никакое значение не связано с p: ведь если p непостижимо, то есть, оно не является частичной причиной другого суждения j', значит ничто не может быть названо его значением (§ 31).

Второй шаг состоит в том, чтобы сохранить произнесенное предложение (непродолжительный психофизический результат) в продолжительном психофизическом продукте s — написанном предложении [12]. Когда суждение сохраняется таким образом, в своем знаке оно имеет существование, которое называется потенциальным. Так происходит потому, что знак может в любой момент стать причиной формирования тождественного или сходного суждения (1912, § 34), и тогда он будет способен служить (частичной) причиной суждения так долго, как длится он сам. Следовательно, «значение» также может принимать значение

Как только они сохраняются таким двухступенчатым способом, непродолжительные результаты принимают не только иллюзорную видимость продолжительных результатов, но также и результатов, которые каким-то образом независимы от действий, их производящих. Видимость независимости усиливается тем фактом, что мы действуем так, как если бы один и тот же результат суждения существовал у всех индивидов, хотя многие результаты суждений вызываются результатом записанного предложения. Все эти многочисленные суждения отличаются друг от друга, но постольку, поскольку мы рассматриваем суждение как значение предложения, которое является его знаком,

К этому отрывку Твардовский дает сноску, относящуюся к гуссерлевскому понятию идеального значения. Связь между гуссерлевским и твардовскианским понятиями значения, а также статус понятия уникального значения у Твардовского были и остаются предметом обсуждения (см. Paczkowska-Łagowska 1979, Buczyńska-Garewicz 1980, Placek 1996, Brandl 1998, Schaar 2015, 108). Эти вопросы в настоящий момент следует считать нерешенными.

Введение понятия уникального значения предложения приводит Твардовского к дальнейшему различению замещающих (artefacta) и незамещающих суждений. Замещающие суждения  это фиктивные, а не настоящие суждения. Фиктивные суждения  это фактически те суждения, которые в «Содержании и предмете» назывались представленными. Разница только в том, что в «Действиях и результатах» Твардовский эксплицитно применяет понятие замещающих суждений к логике: предложения, произносимые или написанные логиками во время работы, не являются предложениями, которые выражают или имеют в качестве значений суждения, которые действительно ими передаются, но — только представленные суждения, произведенные, таким образом, действиями представления, которые отличаются от действительных актов суждения. Такое случается, например тогда, когда логик строит правильный силлогизм, составленный из фактически ложных предложений, с целью привести пример формально верных умозаключений (§ 44, 130). В этом случае логик на самом деле не судит, что все треугольники квадратные, что все квадраты круглые и что все треугольники круглые, но просто представляет соответствующие суждения. Предложения «Все треугольники квадратные», «Все квадраты круглые» и «Все треугольники круглые» являются не реальными предложениями, но искусственными, поскольку «они выражают только представляемые суждения, а эти представляемые суждения лишь замещают совершенные, т.е. действительные суждения, точно так, как эти высказывания заменяют действительные высказывания, т.е. выражающие действительные суждения» (ibid.). Эти искусственные суждения являются предметом логики (этим пунктом Твардовский опять-таки обязан Больцано). Оперирование суррогатными предложениями типа «Все треугольники  квадратные» представляет собой «предельный случай независимости психических результатов от действий, единственно благодаря которым они и могут существовать по-настоящему» (§ 44, 131; рус. § 45, 190).

Там понятие результата Твардовского рассматривается как интересная альтернатива понятию пропозиции (как независимого от сознания и языка содержания утверждений, значения предложений, первичного носителя истины и объекта пропозициональных установок). См. Moltmann 2014.

Примечания автора к статье

1. Проект ELV-AKT, базирующийся в парижском Институте истории и философии науки и техники, представляет собой франко-польское сотрудничество, включающее, в частности, оцифровку, издание и перевод в XML/TEI рукописей как Твардовского, так и других философов его школы, которые будут размещены на сайте elv-akt.net. Оригинальные рукописи находятся в библиотеке Института философии и социологии Варшавского университета и в Польской академии наук (см. Likus 2000). Недавно отредактированные рукописи  это немецкие лекции Logik 1894/5 (пер. Арианны Бетти и Венанцио Распа, см. Twardowski 1894/5) и Die Unsterblichkeitsfrage (пер. Михала Сепиоло, см. Twardowski 1895). Первый сборник конспектов лекций Твардовского по логике, прочитанных во Львове и написанных на польском языке, содержится в Logik 1894/5. Существует неопубликованный черновик этих заметок, а также английское резюме Арианны Бетти (Twardowski 1895/6). См. библиографию основных работ ниже. Также см. operations на сайте ELV-AKT.

2. О методе как объединяющем факторе среди учеников Твардовского Домбская писала: «Философы львовской группы не были объединены никаким общим учением, единым мировоззрением. Не содержание философии, но скорее метод философствования и общий язык были факторами, которые составляли основу духовной общности этих людей. Вот почему школа могла выпускать спиритуалистов и материалистов, номиналистов и реалистов, логиков и психологов, натурфилософов и теоретиков искусства» (Dąmbska 1948: 17).

3. Несомненно, что Твардовский делит явления любви и ненависти на два класса: чувства и проявления воли, см. Twardowski 1897b: 69.

4. То, что позиция Твардовского оригинальна, видно из того факта, что в работе Хёфлера и Майнонга «Logik unter Mitwirkung» (Höfler and Meinong 1890) — тексте, который Твардовский цитирует как обеспечивающий различие между объектом и содержанием, — все еще допускаются безобъектные представления. В этом вопросе Брентано занимал позицию, сходную с позицией Хёфлера и Майнонга (см. Rollinger 2009), но поскольку эта позиция была известна только из неопубликованных лекций Брентано, кажется корректным предположить, что Твардовский рассматривал Хёфлера и Майнонга как доверенных лиц самого Брентано или по крайней мере ссылался на них как на последнее слово в брентановских исследованиях. Более подробно см. у Betti 2013.

5. Твардовский снова вернется к разнице между модифицирующими и атрибутивными прилагательными в докладе 1923 года, опубликованном несколько лет спустя (см. Twardowski 1927b). Систематический подход к развитию анализа Твардовского и историю концепции изменения терминов см. в Schaar 2015: ch. 2.4.

6. Это связано с тем, что в то время как акт (как ментальное событие) является реальным предметом (что в терминологии Брентано означает, что он может что-то вызвать или быть чем-то вызван каузально), содержание, напротив, является нереальным предметом  оно ничего не вызывает и ничем не вызвано. Дело не в том, что акт вызывает содержание: это акт, который может быть вызван каким-то другим событием в сознании.

7. Эта точка зрения направлена в том числе против позиции, которая рассматривает представления, предметы которых возможны (например, представление золотой горы), но не берет в расчет те, предметы которых невозможны (такие как круглый квадрат).

8. Формальные части в любом случае являются неотделимыми частями предмета представления: они ведь просто различимы в нем.

9. Хотя Твардовский и не упоминает здесь имя Больцано, мы помним, что носителями истины у Твардовского являются брентановские суждения, а не больцановские пропозиции сами по себе, так что влияние Больцано здесь очевидно: Твардовский даже использует некоторые примеры Больцано из «Учения о науке». Мысль о том, что предложение может выражать различные суждения, и идея того, что иногда мы просто не знаем, какое суждение выражается предложением, в том или ином виде также можно найти у Больцано.

10. «Ранний Твардовский признает психологизм в том смысле, что психология должна обеспечивать основные понятия философии, что метод внутреннего восприятия играет центральную роль и что вопрос о том, что означает понятие, не отделен четко от вопроса о происхождении самого понятия» (Schaar 2015: 23).

11. Это заявление привело к тому, что антипсихологический поворот Твардовского Ингарден датировал 1902 годом (Ingarden 1948). Однако есть свидетельства того, что обсуждение гуссерлевских «Пролегомен» в Польше где-то около 1904 года и — особенно — радикальная антипсихологистская позиция Лукасевича сыграли свою роль в изменении взглядов Твардовского. Поэтому более корректной датировкой является, пожалуй, 1908–1909 годы, когда в рукописи «Психология мышления» Твардовский прямо заявляет, что положение о зависимости логики от психологии несостоятельно.

12. Заметим, однако, что сохраняется, строго говоря, не само суждение, но высказанное предложение р.

Библиография

На русском языке

• Воленьский Я. Львовско-Варшавская философская школа / пер. с польск. В. Н. Поруса. М.: РОССПЭН, 2004.

• Исследования аналитического наследия Львовско-варшавской школы. Выпуск 1. СПб: Мiръ, 2006. [Работы Твардовского:]

o К вопросу о классификации психических явлений

o Образы и понятия (пп. 1–10)

o Фридрих Ницше

o Символомания и прагматофобия

• Львовско-Варшавская школа. Антология. М.: Голос, 2015. [Работы Твардовского:]

o Образы и понятия, с. 9–147.

o О так называемых относительных истинах, с. 148–184.

o К вопросу о классификации чувств, с. 185–187.

o Об идио- и аллогенетических теориях суждения, с.188–191.

o Историческое понятие философии, с. 192–194.

o О сущности понятий, с. 195–229.

o Из логики прилагательных, с. 230–233.

o Речь, произнесенная на торжестве двадцатипятилетия Польского Философского Общества во Львове 12 февраля 1929 г. (Фрагмент), с. 234–243.

• Твардовский К. Вступительная лекция во Львовском университете // Логос, 1999 №7 (17), С. 41–47.

• Твардовский К. Логико-философские и психологические исследования. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 1997, 252 с.:

o Автобиография, с. 10–37.

o К учению о содержании и предмете представлений, с. 38–159.

o О действиях и результатах. Несколько замечаний пограничных проблемах

психологии, грамматики логики, с. 160–192.

o Франц Брентано и история философии, с. 193–206.

• Твардовский К. О ясном и неясном философском стиле // Философия и логика Львовско-Варшавской школы / сост. В. А. Смирнов, В. Л. Васюков. М.: РОССПЭН, 1999.

• Твардовский К. Теория суждений // Логос, 1999 №7 (17), С. 50–66.

Первоисточники

(1892) Idee und Perception. Eine erkenntnis-theoretische Untersuchung aus Descartes, Wien: Hölder.

(1894) Zur Lehre vom Inhalt und Gegenstand der Vorstellungen—Eine psychologische Untersuchung , Wien: 1894 (anast. repr. Philosophia Verlag, München-Wien, 1982). Eng. transl. On the Content and Object of Presentations (R. Grossmann), The Hague: M. Nijhoff, 1977. French transl. Sur la théorie du contenu et de l'objet des représentations, dans E. Husserl et K. Twardowski, Sur les objets intentionnels, 1893–1901, trad., introduction et notes de J. English, Paris, Librairie Philosophique J. Vrin, 1993. Italian transl. Sulla dottrina del contenuto e dell'oggetto delle rappresentazioni: una ricerca psicologica, in Contenuto e oggetto, a cura di S. Besoli, Torino: Bollati Boringhieri, 1988.

(1894/5) Logik (Logic). Manuscript lecture notes, Winter Semester 1894/5, Vienna University, pp. 274. Twardowski Archives, Biblioteka IFiS PAN, Warsaw. Available online here and here (registration required). Critical edition by Arianna Betti and Venanzio Raspa as Logik - Wiener Logikkolleg 1894/5, Berlin: de Gruyter, 2016.

(1895) Die Unsterblichkeitsfrage (The Problem of Immortality). Manuscript lecture notes, Spring Semester 1894/5, Vienna University, pp. 227, available online (registration required). Now edited by Michał Sepioło as Die Unsterblichkeitsfrage, Wydawnictwo WFiS UW, Warszawa Twardowski Archives, Biblioteka IFiS PAN, Warsaw, 2009.

(1895/6) Logika (Logic). Manuscript lecture notes, Winter Semester 1895/6, Lvov University, pp. 244. Twardowski Archives, Biblioteka IFiS PAN, Warsaw. available online (registration required). Working Eng. Transl. (Arianna Betti) on the Polish Philosophy Page at http://www.fmag.unict.it/PolPhil/Tward/TwardLog.html

(1897a) “Psychologia wobec filozofii i fizjologii” (Psychology vs. Physiology and Philosophy), Przegląd Naukowy i Literacki 30, pp.17–41. Reprinted in (1927a), pp. 3–32 and (1965), pp. 92–113. Engl. transl. from Polish (Art Szylewicz) in: Twardowski (1999), pp. 41–64.

(1897b) Letter to Meinong (11.7.1897), in Kindinger, R. (ed.) Philosophenbriefe—Aus der wissenschaftlichen Korrespondenz von Alexius Meinong, Graz: Akademische Druck- u. Verlagsanstalt, 1965, p. 143–4.

(1898) Wyobrażenia i pojęcia (Images and Concepts). Lvov: Altenberg, 1898. Repr. in Twardowski (1965), pp. 114–197.

(1900) “O tak zwanych prawdach względnych” (On the So-Called Relative Truths). Księga Pamiątkowa Uniwersytetu lwowskiego ku uczczeniu pięćsetnej rocznicy fundacji Jagiellońskiej Uniwersytetu krakowskiego. Lwów, nakładem Senatu Akademickiego Uniwersytetu lwowskiego, 1900; repr. in Twardowski (1965), pp. 315–36; Modified German transl.“Über sogenannte relative Wahrheiten” (M. Wartenberg), Archiv für systematische Philosophie 8, 1902: 415–47; repr. in Pearce, D. and Woleński, J. (eds.), 1988, Logische rationalismus. Ausgewählte Schriften der Lemberg-Warschauer Schule, Frankfurt: Athenäum, pp. 38–58. Engl. transl. from Polish (Art Szylewicz) in (1999), pp.147–169.

(1903) “Über begriffliche Vorstellungen” (On Conceptual Presentations), (Vortrag gehalten am 18. November 1902 in der Philosophischen Gesellschaft an der Universität zu Wien). Wissenschaftliche Beilage zum 16. Jahresberichte der philosophischen Gesellschaft an der Universität zu Wien. Leipzig: Barth, pp. 1–28 (also as extract: Leipzig, 1903, pp. 28).

(1905-24) O sceptycyzmie etycznym (On ethical skepticism) 1905/06 to 1923/1924, several sets of manuscript lecture notes, Lvov University, Twardowski Archives, Biblioteka IFiS PAN, Warsaw. Available online here and here (registration required). Collated fragments published in a single edition by Izydora Dąmbska as “Wykłady z etyki. O sceptycyzmie etycznym”, Etyka 9 (1971), pp. 171–222. Eng. transl. (Alicja Chybińska) in (2014), pp. 237–286.

(1907/08) Psychologia myślenia (Psychology of Thinking). Manuscript lecture notes, Lvov University, pp. 31. Twardowski Archives, Biblioteka IFiS PAN, Warsaw. available online.

(1912) “O czynnościach i wytworach—Kilka uwag z pogranicza psychologii, gramatyki i logiki” in Księga Pamiątkowa ku uczczeniu 250-tej rocznicy założenia Uniwersytetu lwowskiego przez króla Jana Kazimierza. Tom II. Lwów, nakładem Uniwersytetu lwowskiego, 1912, S. 1–33 (also as extract, Krakow, 1911, p. 33.). Reprint in (1927a), pp. 96–128 and in (1965), pp. 217–240. German version: “Funktionen und Gebilde” (Johannes L. Brandl ed.), Conceptus XXIX (75), 1996, pp. 157–189. French version: “Fonctions et produits” (>1912), manuscript, Twardowski Archives, Biblioteka IFiS PAN, Warsaw. available online (registration required). Engl. transl. on the basis of German and Polish (Art Szylewicz) in (1999), pp. 103–132. Italian translation: “Funzioni e prodotti” (Enrica Natalini) Axiomathes 3, 1998: 325–359.

(1919/20) “O jasnym i niejasnym stylu filozoficznym” (On Clear and Unclear Philosophical Style), Ruch filozoficzny V: 25–7; reprinted in (1965), pp. 203–5. Engl. transl. (Art Szylewicz) in (1999), pp. 103–132.

(1921) “Symbolomania i pragmatophobia” (Symbolomania and pragmatophobia), Ruch filozoficzny VI: 1–10; reprinted in (1965), pp.394–406. Engl. transl. (Art Szylewicz) in (1999), pp. 257–259.

(1924) O istocie pojęć (On the Essence of Concepts), Lwów: Nakładem PTF, (Odczyty filozoficzne, II.), pp. VI+38. Eng. transl. (Art Szylewicz) in (1999), pp. 73–97

(1926) “Kazimierz Twardowski: Selbstdarstellung”. (1926). (Woleński, J. and Binder, T., eds.) Grazer Philosophische Studien 39, 1991: 1–24. Engl. transl. (Art Szylewicz) in (1999), pp. 17–31.

(1927a) Rozprawy i artykuły filozoficzne, Lwów: Książnica-Atlas, 1927.

(1927b) “Z logiki przymiotników” (On the Logic of Adjectives), Przegląd Filozoficzny XXX, pp. 292–294; repr. in (1965), pp. 373–375; Eng. transl. (Art Szylewicz) in (1999), pp. 141–143.

(1965) Wybrane pisma filozoficzne, Warszawa: PWN, 1965. It contains a precious extensive bibliography by Daniela Gromska, “Bibliografia prac Kazimierza Twardowskiego”, pp. XIII–XXXVI.

(1999) On Actions, Products and Other Topics in Philosophy (Johannes Brandl and Jan Wolenski, eds.), Amsterdam: Rodopi, 1999. It contains a selected bibliography.

(2014) On Prejudices, Judgments and Other Topics in Philosophy (Anna Brożek and Jacek J. Jadacki, eds.), Amsterdam/NY: Brill/Rodopi.

Вторичные источники, ссылки и работы для дальнейшего чтения

Монографии

• Schaar, M. van der, 2015, Kazimierz Twardowski: A Grammar for Philosophy, Leiden: Brill.

Другие работы

• Ajdukiewicz, K., 1959, “Pozanaukowa działalność Kazimierza Twardowskiego”, Ruch Filozoficzny, 19: 29–35.

• Betti, A., 2005, “Propositions et états de choses chez Twardowski”, Dialogue, 44: 469–492. [Post-print available online]

• –––, 2013, “We Owe It to Sigwart! A New Look at the Content/object Distinction in Early Phenomenological Theories of Judgment from Brentano to Twardowski” In M. Textor (ed.), 2013, Judgement and Truth in Early Analytic Philosophy and Phenomenology, Basingstoke: Palgrave Macmillan, pp. 74–96. [Preprint available online]

• –––, and van der Schaar, M., 2004, “The Road from Vienna to Lvov. Twardowski's Theory of Judgement between 1894 and 1897”, Grazer Philosophische Studien, 67: 1–20. [Post-print available online]

• Bolzano, B., 1837, Wissenschaftslehre. Versuch einer ausführlichen und grösstentheils neuen Darstellung der Logik mit steter Rücksicht auf deren bisherige Bearbeiter, 4 volumes, Sulzbach: J. E. v. Seidel [Available online: volume 1, volume 2, volume 3, volume 4]; 2nd improved edition: Leipzig: Felix Meiner, 1929, 1929, 1930, and 1931; reprints: Aalen: Scientia, 1970 and 1981; BGA I, 11–14; Eng. tr. of selected parts: Theory of Science, ed. by Rolf George, Oxford: Oxford University Press, and Berkeley-Los Angeles: University of California Press, 1972; and: Theory of Science, ed. by Jan Berg, Dordrecht: D. Reidel, 1973.

• Brandl, J., 1998, “Twardowski's distinction between actions and products”, in Kijania-Placek, K. and Woleński, J. (eds.), 1998, The Lvov-Warsaw School and Contemporary Philosophy, Dordrecht: Kluwer, pp. 23–34.

• Brożek, A., 2012, Kazimierz Twardowski: die Wiener Jahre, Berlin: Springer.

• Brożek, A., 2014, “The significance of Kazimierz Twardowski in philosophy and culture”, Pro-Fil 15.

• Buczyńska-Garewicz, H., 1980, “Twardowski's Idea of Act and Meaning”, Dialectic and Humanism, 3: 153–64.

• Cavallin, J., 1997, Content and Object—Husserl, Twardowski and Psychologism, Dordrecht: Kluwer.

• Czeżowski, T., 1948, “Kazimierz Twardowski as a teacher”, Studia Philosophica 1939–1946, vol. III, 1948, pp.11–17. Eng. transl. of “Kazimierz Twardowski jako nauczyciel” in Kazimierz Twardowski. Nauczyciel-Uczony-Obywatel (Kazimierz Twardowski. Teacher-Scholar-Citizen), Lvov: Nakładem Polskiego Towarzystwa Filozoficznego, pp. 7–12.

• Dąmbska, I., 1948, “Czterdzieści lat filozofii we Lwowie, 1898–1938” (Forty Years of Philosophy in Lvov, 1898–1938), Przegląd Filozoficzny 44: 14–25

• –––, 1978, “François Brentano et la pensée philosophique en Pologne: Casimir Twardowski et son école”, Grazer Philosophische Studien, 5: 117–29

• Findlay, John N., 1963, Meinong's Theory of Objects and Values, Oxford: Clarendon Press, 1963.

• Hillebrand, F., 1891, Die neuen Theorien der kategorischen Schlüsse, Wien: Hölder.

• Höfler, A. and Meinong, A., 1890, Philosophische Propädeutik—I Theil: Logik, Prag/Wien/Leipzig: Tempsky/Freytag. [Reprint available online]

• Ingarden, R., 1948, “The scientific activity of Kazimierz Twardowski”, Studia Philosophica 1939–1946 (III), 1948: 17–30. Eng. transl. of “Działalność naukowa Twardowskiego”, in Kazimierz Twardowski. Nauczyciel-Uczony-Obywatel (Kazimierz Twardowski. Teacher-Scholar-Citizen), Lvov: Nakładem Polskiego Towarzystwa Filozoficznego, pp. 13–30.

• Kerry, B., 1885–1891, “Über Anschauung und ihre psychische Verarbeitung”, Vierteljahrsschrift für wissenschaftliche Philosophie, IX, 1885: 433–493 (First Article); X, 1886: 419–467 (Second); XI, 1887: 53–116 (Third); 4, XI, 1887: 249–307 (Fourth); 5 XIII 1889: 1–124 (Fifth), pp. 392–419 (Sixth); XIV, 1890: 317–353 (Seventh); XV, 1891: 127–167 (Eighth).

• Kleszcz, R., 2016, “Kazimierz Twardowski on Metaphysics”, Anna Brożek, Alicja Chybińska, Jacek Jadacki, and Jan Woleński (eds.), Tradition of the Lvov-Warsaw School, Brill/Rodopi: Leiden, pp. 135-152.

• Kotarbiński, T., 1959, “Styl pracy Kazimierza Twardowskiego”, Ruch Filozoficzny, 19: 3–4.

• Łukasiewicz, J., 1936, “Logistics and Philosophy”, Przegląd Filozoficzny, 36: 113–131

• Likus, E., 2000, Spuścizna rękopiśmienna w zbiorach Biblioteki Instytutu Filozofii i Socjologii Polskiej Akademii Nauk, MA thesis, Warsaw University: Warsaw. The catalogue of Twardowski's papers is available online.

• Marty, A.,1884–1895, “Über subjectlose Sätze und das Verhältniß der Grammatik zu Logik und Psychologie” (Articles 1–7), Vierteljahrsschrift für wissenschaftliche Philosophie, 1, VIII,1884: 56–94; 2, VIII, 1884: 161–192; 3, VIII, 1884: 292–340; 4, XVIII, 1894: 320–356; 5, XVIII, 1894: 421–471; 6, XIX, 1895: 19–87; 7, XIX, 1895: 263–334.

• Moltmann, F., 2014, “Attitudinal Objects and the Distinction between Actions and Products”, Canadian Journal of Philosophy (Supplementary Volume on Propositions, edited by G. Rattan and D. Hunter), 43: 679–701.

• Morscher, E. 1997, “Robert Zimmermann—der Vermittler von Bolzanos Gedankengut? Zerstörung einer Legende”, in Ganthaler, H. and Neumaier, O. (eds.), Bolzano und die österreichische Geistesgeschichte, (Beiträge zur Bolzano-Forschung, 6), Sankt Augustin: Academia-Verlag, pp. 145–236.

• Paczkowska-Łagowska, E., 1977, “On Kazimierz Twardowski's Ethical Investigations”, Reports on Philosophy, 1: 11–21.

• –––, 1979, “Of a Theory of Objective Knowledge before Popper”, Reports on Philosophy, 3: 87–94.

• Placek, T., 1996, “Thought as a product of thinking”, Conceptus, 29 (75): 191–203

• Raspa, V., 1999, In-contraddizione—Il principio di contraddizione alle origini della nuova logica, Trieste: Parnaso.

• Rollinger, R. D., 2009, “Brentano's Psychology and Logic” The Baltic International Yearbook of Cognition, Logic and Communication, 4: 1–23. [Available online]

• Rosiak, M., 1998, “Twardowski and Husserl on wholes and parts” in Kijania-Placek, K. and Woleński, J. (eds.), 1998, The Lvov-Warsaw School and Contemporary Philosophy, Dordrecht: Kluwer, pp. 85–100.

• Rzepa, T. and Stachowski, R., 1993, “Roots of the methodology of Polish psychology”, in Coniglione, F., Poli, R. and Wolenski, J., Polish Scientific Philosophy: The Lvov-Warsaw School (Poznań Studies in the Philosophy of the Sciences and the Humanities 28), pp. 233–50.

• Schaar, M. van der, 1996, “From analytic psychology to analytic philosophy: The reception of Twardowski's ideas in Cambridge”, Axiomathes, 7 (3): 295–324. [Preprint available online]

• Schuhmann, K., 1993, “Husserl and Twardowski”, in Coniglione, F., Poli, R. and Wolenski, J., Polish Scientific Philosophy: The Lvov-Warsaw School (Poznań Studies in the Philosophy of the Sciences and the Humanities 28), pp. 41–58.

• Simons, P., 2003, “Absolute truth in a changing world”, in J. Hintikka, T. Czarnecki, K. Kijania-Placek, T. Placek, A. Rojszczak (eds.), In Search of the Polish Tradition—Essays in Honour of Jan Woleński on the Occasion of his 60th Birthday, Dordrecht: Kluwer, pp. 37–54.

• Smith, B., 1988, “Kasimir Twardowski: an essay on the borderlines of ontology, psychology and logic”, in Szaniawski, K., The Vienna Circle and the Lvov-Warsaw School, Dordrecht: Kluwer, pp. 313–373. Parts of this article are reprinted in Austrian Philosophy: The Legacy of Franz Brentano, Chicago/LaSalle: Open Court, 1994. [Preprint available from the author]

• Winter, E., 1975, Robert Zimmermanns Philosophische Propädeutik und die Vorlagen aus der Wissenschaftslehre Bernard Bolzanos—Eine Dokumentation zur Geschichte des Denkens und der Erziehung in der Donaumonarchie, Wien: Verlag der Österreichischen Akademie der Wissenschaften.

• Woleński, J., 1989, Logic and Philosophy in the Lvov-Warsaw School, Dordrecht: Kluwer.

• –––, 1990, “Łukasiewicz, Kotarbiński and Many-Valued Logics”, in id. Kotarbiński: Logic, Ontology and Semantics, Dordrecht: Kluwer.

• –––, 1997, “Lvov” in Poli, R., In Itinere—European cities and the birth of modern scientific philosophy, (Poznań Studies in the Philosophy of the Sciences and the Humanities 54), pp. 161–76.

• –––, 1998, “The Reception of the Lvov-Warsaw School” in Kijania-Placek, K. and Woleński, J. (eds.), The Lvov-Warsaw School and Contemporary Philosophy, Dordrecht: Kluwer, pp. 3–19.

• Woleński, J., & Simons, P., 1989, “De veritate: Austro-Polish Contributions to the Theory of Truth from Brentano to Tarski”, in Szaniawski, K. (ed.), The Vienna Circle and the Lvov-Warsaw School, Dordrecht: Kluwer, pp. 391–442.

• Zimmermann, R., 1853, Philosophische Propädeutik für Obergymnasien, Zweite Abteilung: Formale Logik, Wien: Braumüller. 2nd ed. Wien: Braumüller, 1860. [Reprint available online]. 3rd ed. Wien: Braumüller, 1867. [Reprint available online]