Либертарианство
Либертарианство — это семейство концепций в политической философии. Либертарианцы высоко ценят личную свободу и поэтому оправдывают сильные меры по защите личной свободы.
Хотя люди могут быть справедливо принуждены делать определенные вещи (в первую очередь, разумеется, воздерживаться от нарушения прав других), они не могут быть принуждены служить общему благу общества или даже своему собственному благу. Поэтому либертарианцы поддерживают неотчуждаемые права на личную свободу и частную собственность; защищают гражданские свободы, такие как равные права для гомосексуалистов; поддерживают декриминализацию наркотиков, открытые границы и выступают против большинства военных интервенций.
Либертарианские позиции наиболее противоречивы в сфере распределительной справедливости. В этом контексте либертарианцы, как правило, поддерживают тот или иной вариант свободной рыночной экономики — экономический порядок, основанный на частной собственности и добровольных рыночных отношениях между агентами.
То же самое относится и ко многим формам экономического регулирования, включая лицензионное законодательство. Либертарианцы утверждают, что подобно тому, как люди обладают неотчуждаемыми правами на индивидуальную свободу в своих личных и общественных делах, они имеют и неотчуждаемые права на свободу в своих экономических делах. Таким образом, права на свободу договора и обмена, свободу занятий и частную собственность воспринимаются крайне серьезно.
В этом отношении либертарианская теория тесно связана (а порою и практически неотличима от нее) с классической либеральной традицией, представленной Джоном Локком, Дэвидом Юмом, Адамом Смитом и Иммануилом Кантом. Она проводит четкое различие между публичной и частной сферами жизни; настаивает на статусе индивидов как морально свободных и равных, что, согласно ее интерпретации, подразумевает самопринадлежность в качестве строгого условия; и считает, что уважение этого статуса требует признания за людьми статуса носителей прав, в том числе статуса носителей права собственности.
Согласно широко распространенному мнению, либертарианство представляет собой «правую» теорию. Однако это заблуждение. Во-первых, в социальных (не экономических) вопросах либертарианство склоняется к «левым» взглядам. А во-вторых, помимо наиболее известной разновидности либертарианства (правое либертарианство), существует другая его разновидность, известная как «левое либертарианство». Оба течения имеют схожие взгляды на права человека, однако расходятся в отношении того, как много люди могут присвоить себе еще не имеющих владельца природных ресурсов (таких как земля, воздух, вода, полезные ископаемые и т. д.). Правое либертарианство утверждает, что такие ресурсы, как правило, могут быть присвоены, например, первым же человеком, который их обнаруживает, вкладывает в них свой труд или просто притязает на них без согласия других и практически ничего за них не платя. Левое либертарианство, напротив, считает, что неприсвоенные природные ресурсы принадлежат каждому так или иначе в равной степени. Оно может, например, потребовать от тех, кто претендует на право на природные ресурсы, заплатить другим за ценность этих прав. Это может послужить основой для своего рода эгалитарного перераспределения.
Самопринадлежность (Суверенитет личности)
Семейство взглядов, образующих либертарианство, включает в себя множество различных членов и разновидностей. Либертарианство, наиболее значимое с философской точки зрения, предлагает особую теорию морали.
Эта теория рассматривает выводы либертарианской политики как результат не только эмпирических истин или ограничений на осуществимость в реальном мире, но и как следствие единственно оправданных (и накладывающих ограничения) моральных принципов.
Некоторые либертарианцы такого типа считают свободу высшей ценностью. Например, они полагают, что каждый человек имеет право на максимально равную негативную свободу, которая понимается как отсутствие насильственного вмешательства со стороны других агентов (напр., Narveson 1988; Steiner 1994; Narveson & Sterba 2010). Иногда это называют «Спенсеровским либертарианством» (в честь Герберта Спенсера).
Однако большинство из них больше сосредоточено на идее самопринадлежности. Как всем известно, эта точка зрения приписывается Роберту Нозику (Cohen 1995; см. обсуждение ниже). С этой точки зрения,
Это включает в себя
(1) права контроля над использованием объекта: будь то право на свободу его использования, или право требования запрета на его использование другими;
(2) права на передачу этих прав другим лицам (посредством продажи, аренды, дарения или займа);
(3) невосприимчивость этих прав к их недобровольной утрате;
(4) права на компенсацию в случае, если кто-то воспользуется объектом без разрешения;
и (5) права на принуждение к соблюдению этих прав (например, права предварительного ограничения, если кто-то собирается нарушить эти права).
Идея самопринадлежности привлекательна по многим причинам. Мы признаем людей собственниками самих себя, когда понимаем, что есть действия, которые не могут быть совершены над человеком без его согласия, но могут быть совершены с его разрешения. Таким образом, мы признаем изнасилование неправильным действием, потому что это преступление состоит в использовании тела против воли человека, которому оно принадлежит, но не потому, что есть что-то изначально неправильное в самом половом акте. По аналогичным причинам мы считаем, что нападение является неправильным, но допускаем добровольные боксерские поединки. Существуют и другие теоретические причины, делающие самопринадлежность привлекательной. Этот принцип решительно подтверждает нравственную значимость и суверенитет личности и отвергает возможность рассматривать людей в качестве простых вещей, которые можно использовать и уступать друг другу.
Некоторые либертарианцы считают, что люди пользуются полной самопринадлежностью. Полная самопринадлежность — это просто логически наиболее сильный набор прав собственности на самого себя. В этой идее есть некоторая неопределенность (поскольку может существовать более одного сильного набора таких прав), но существует определенный базовый набор прав. Центральное место в этой идее полной самопринадлежности занимает самопринадлежность с полным контролем, то есть полное право контролировать использование своей личности. Нечто вроде контролирующей самопринадлежности, возможно, действительно необходимо для признания того факта, что есть некоторые действия (например, различные формы физического контакта), которые не могут быть совершены над человеком без его согласия, но которые могут быть совершены, если это согласие будет дано. Личности наносится ущерб, если она против своей воли и неспровоцированно подвергается убийству, увечью, порабощению или насильственной манипуляции. Иными словами, полная самопринадлежность дает защиту от действий, которые люди могли бы совершить над нами против нашей воли.
Очевидно, что полная самопринадлежность является той версией самопринадлежности в широком смысле, что дает наибольшее количество возможных преимуществ. И во многих смыслах это выглядит очень привлекательно. Полная самопринадлежность, например, обеспечивает прямую и четкую защиту прав женщин на свое тело, включая право прерывать нежелательную беременность. Она объясняет, почему неправильно жертвовать своими правами и свободами меньшинств (даже если это меньшинство состоит лишь из одного человека) ради защиты интересов большинства. Она выдвигает принципиальное возражение против очевидно нежелательных форм патернализма или правового морализма. И так далее.
В то же самое время, полная самопринадлежность вполне может вытеснить другие соображения морали, в том числе те, которые часто считают важными для справедливости. Рассмотрим идею, ставшую известной (или печально известной) благодаря Роберту Нозику (Nozick 1974), согласно которому люди имеют право не быть принужденными к оказанию помощи другим, за исключением тех случаев, когда это происходит по добровольному согласию или как следствие предшествующих правонарушений. Такая точка зрения исключает перераспределительное (ретрибутивное) налогообложение, нацеленное на сокращение материального неравенства или на повышение уровня жизни бедных слоев населения.
Позиция Нозика заключалась в том, что теории справедливости стоят перед выбором. Можно (а) уважать людей как первичных собственников своих жизней, труда и тел. Но в этом случае люди также должны быть свободны работать или не работать, как они захотят (до тех пор, пока они не нарушают права других). Это означает, что они могут работать на тех, на кого хотят, на тех условиях, которые они захотят, и сохранять при этом свою прибыль. Признание этого факта оставляет мало места для перераспределительного налогообложения. Или же можно (б) поддерживать определенные принудительные распределения. Но в этом случае теория должна согласиться на изъятие того, что люди, ничего не нарушая, производят своим собственным трудом, перенаправляя их работу на цели, которые они не выбирали свободно. Эта последняя возможность неприемлема для любого, кто поддерживает идею полной самопринадлежности. Как писал Нозик, это включает в себя притязание на своего рода контроль над жизнями других людей, который аналогичен притязанию на право собственности на них. И это недопустимо (Nozick 1974: 172).
Отчасти из-за того, что идея полной самопринадлежности явно приводит к таким выводам, она весьма противоречива. Также невозможно отрицать, что концепция полной самопринадлежности имеет контринтуитивные импликации. Еще одно, но связанное с этим, беспокойство вызывают не только обязанности по оказанию помощи, но и ситуации, в которых люди, находящиеся в крайней нужде, могут извлечь большую пользу из участия другого агента. Даже если человек не обязан помогать в таких случаях, могут ли другие использовать чью-то личность без ее согласия для оказания помощи тем, кто в ней нуждается? Если взять радикальный пример, то допустимо ли осторожно положить невинного агента на землю, чтобы спасти десять невинных жизней? Концепция полной самопринадлежности утверждает, что это недопустимо. Опять же, грубо говоря, идея состоит в том, что индивиды формально являются обособленными, и их личности не могут без их согласия быть использованы во благо других.
Ведь с этой точки зрения агенты имеют не только право контролировать использование своей личности, но и право передавать это право (например, путем продажи или дарения) другим лицам. Однако это вызывает споры среди либертарианцев, некоторые из которых отрицают, что такая передача возможна, потому что другие не могут контролировать чью-либо волю (Rothbard 1982; Barnett 1998: 78–82); потому что такая передача подрывает нашу автономию (Grunebaum 1987); либо же в силу религиозных причин (Локк 1988). Теоретики, которые поддерживают подобную возможность, обычно утверждают, что полная самопринадлежность — это учение о моральном праве контролировать допустимое использование (путем согласия или отказа), а не о психологической способности контролировать. Следовательно, также можно утверждать, что право на осуществление своей автономии имеет более фундаментальное значение, чем защита или поддержка этой автономии (см. напр. Vallentyne 1998; Steiner 1994).
Четвертое возражение, связанное с контринтуитивным характером полной самопринадлежности, указывает на ее ограничительные последствия. Полная самопринадлежность может объявлять несправедливыми действиями даже весьма незначительные нарушения личного пространства, например, когда крошечные частицы грязи попадают на не дававшего согласие человека. Запрещение всех действий, которые могут привести к таким незначительным нарушениям, накладывает неприемлемые ограничения на нашу свободу.
Как следствие, это возражение приходит к выводу, что теория самопринадлежности должна быть отвергнута (Railton 2003; Sobel 2012).
Это возражение, однако, имеет сомнительную силу, поскольку оно предполагает (еще более) неправдоподобную концепцию полной самопринадлежности, чем та, которую обосновывают ее защитники. Предположим, что мы понимаем моральные преимущества, которые дает нам самопринадлежность в двух аспектах: это защита от нежелательного использования наших тел и свобода пользования своими телами. Как показывает это возражение, невозможно одновременно максимизировать ценность обоих аспектов: наша защищенность ограничивает наши свободы, ограничивая возможности использования своего тела, и наоборот. Поскольку максимизация аспекта защиты необоснованно ограничивает аспект использования, правильной реакцией будет не отказ от самопринадлежности, а некоторое ослабление аспекта защиты, чтобы усилить аспект использования. Это позволило бы допустить незначительные нарушения ради самопринадлежности. Как говорит Эрик Мак (Mack 2015), хорошая теория самопринадлежности предлагает людям некоторое «свободное пространство» (elbow room) (Подробнее см. Brennan & Van der Vossen 2017).
Тем не менее многие либертарианцы действительно отвергают полную самопринадлежность. Можно ослабить принцип по любому из вышеперечисленных аспектов, чтобы избежать возражений, при этом в целом придерживаясь духа концепции самопринадлежности. Так, например, некоторые могли бы принять ограниченные недобровольные обязанности по оказанию помощи и согласиться с определенным сокращением в аспекте контроля самопринадлежности. Другие, как мы уже видели, отвергают идею о том, что «собственники себя» имеют право на передачу себя в (добровольное) рабство. Так или иначе, результатом будет не теория полной самопринадлежности, но нечто, что является только приближением к этой идее.
Однако и ослабленные концепции самопринадлежности вызывают серьезные вопросы. С одной стороны, если, как оказывается, самопринадлежность имеет множество аспектов, которые могут быть ослаблены в силу конкурирующих соображений, она в значительной мере теряет свою теоретическую привлекательность. В конце концов, часть этой привлекательности заключалась в относительной простоте самой идеи, которая, как казалось, делала ее хорошей отправной точкой для теории справедливости. Как только мы начинаем противопоставлять этой идее другие соображения, последние тем самым проникают в либертарианскую моральную систему. Это порождает сложные вопросы об их относительном весе, соответствующих правилах взаимных уступок, и так далее.
Более того, если возможны компромиссы между этими аспектами, то мы хотели бы знать, почему мы должны жертвовать одним в пользу другого. И для того, чтобы ответить на этот вопрос, нам, возможно, потребуется обратиться к каким-то другим, лежащим здесь в основании ценностям. Это ставит под угрозу статус самопринадлежности как основополагающего принципа в либертарианской теории. Ведь предполагается, что основополагающие принципы не основаны на лежащих в основании ценностях. Однако для многих либертарианцев это не слишком большая уступка. Если немногие одобряют полную самопринадлежность, то еще меньшее число людей считает ее основополагающим принципом.
Такой шаг позволил бы также избежать последнего возражения, на этот раз более теоретического по своей природе. Это возражение состоит в том, что при ближайшем рассмотрении идея самопринадлежности оказывается не такой простой и не такой ясной, как казалось в самом начале. Один из вариантов этого возражения указывает на неопределенность идеи владения. Позитивное право признает большое разнообразие форм собственности, включая те, которые относятся к совершенно иным видам прав, нежели те, которые отстаивает теоретик самопринадлежности. Возможно, что не существует однозначного общего понятия владения, к которому можно было бы апеллировать, защищая самопринадлежность. Напротив, требования владения могут быть выводом из запутанных моральных (или юридических) аргументов (Fried 2004, 2005). Однако если самопринадлежность понимается как в значительной мере аналогичная владению в целом, то это не вызывает никаких возражений. Вместо этого она свидетельствует о более плодотворном пути теоретизирования о наших правах на свою личность (Russell 2018).
Хотя обычно считается, что Нозик (1974) рассматривает полную самопринадлежность как предпосылку или основополагающий принцип (см. важную статью Cohen 1995), вполне возможно, что это неверно. Одна из очевидных проблем заключается в том, что Нозик лишь однажды обращается к идее самопринадлежности в «Анархии, государстве и утопии». И хотя этот отрывок часто цитируется и его аргументация используется, эта идея как таковая играет незначительную роль в книге. Во второй части книги «Анархия, государство и утопия» приводится большое количество аргументов против перераспределительных концепций справедливости, которые не ссылаются и не опираются на идею полной самопринадлежности.
Нозик также ссылается на идеи, которые противоречат тому прочтению, согласно которому он оказывается сторонником полной самопринадлежности как основополагающего принципа. Он утверждал, что самопринадлежность является выражением кантовского требования, чтобы мы относились к людям только как к целям самим по себе (что предполагает, что именно эта кантовская идея, а не самопринадлежность как таковая, является основополагающей). И он не намеревался исключать возможность того, что любая убедительная теория права должна допускать отмену этого требования для предотвращения «катастрофического морального беспредела» (Nozick 1974: 30). Таким образом, представляется, что самопринадлежность — это идея, к которой приходит Нозик, опираясь на силу всей совокупности аргументов, которые он сам приводит (Brennan & Van der Vossen 2017).
Тем не менее следует отметить, что не все либертарианцы согласны с тем, что идея полной самопринадлежности должна быть смягчена или рассматриваться как не-основополагающая. Некоторые из них остаются приверженны этой идее и предлагают свои ответы на все возражения, приведенные выше. Стоящие внимания ответы на упреки в неопределенности и связанные с ней теоретические возражения см. в Vallentyne, Steiner, & Otsuka 2005.
Другие подходы к либертарианству
Подобно тому, как Нозик, возможно, рассматривал либертарианство в качестве наилучшего способа выразить множество моральных принципов в области справедливости, так и многие другие либертарианцы принимают самые разные принципы за основу своих теорий. Эти авторы стремятся возвести людей в ранг правообладателей или суверенных личностей, с которыми мы должны обращаться, как с главными правообладателями своих жизней и тел. Но они также стремятся избежать некоторых сомнительных составляющих идеи самопринадлежности. Такого рода концепции не рассматривают самопринадлежность ни как необходимую сильнейшую максиму, ни как нечто самоочевидное и фундаментальное.
Таким образом, либертарианскую теорию можно защищать самыми разными способами. Это верно как для теорий, которые отводят главенствующую роль самопринадлежности, так и для теорий, которые этого не делают. В качестве примера первых можно привести Эрика Мака (Mack 2002, 2010), который рассматривает
По мнению Мака, защиты и свободы, предлагаемые этой идеей, оправдываются тем, что они предоставляют всем индивидам особое пространство, в котором те могут действовать в соответствии со своими собственными целями. Подобным образом Лорен Ломаски (Lomasky 1987) выводит права из схожего, хотя и несколько иного представления о людях как о существах, строящий и реализующих свои планы. Джон Томаси (Tomasi 2012) утверждает, что неотчуждаемые права на наши тела необходимы для достижения идеала демократической легитимности. По мнению Дэниела Рассела (Russell 2018), права самопринадлежности — это единственный способ, с помощью которого люди, живущие вместе, могут по-настоящему жить своей собственной жизнью.
Многие либертарианские теории привлекают идеи из области экономики. Влиятельная линия размышлений в этой традиции, тесно связанная с Ф.А. Хайеком и Людвигом фон Мизесом, утверждает, что либертарианские или классические либеральные политические выводы вытекают из человеческих эпистемических ограничений.
Любое общество, которое хочет отклониться от децентрализованного процесса принятия решений, представленного рыночным обменом, будет вынуждено собирать, обрабатывать и полностью осмыслять всю эту разрозненную и сложную информацию, объединять ее в некую функцию социального обеспечения и соответствующим образом распределять блага. Этот последний процесс находится просто-напросто за пределами наших возможностей. Таким образом, свободные общества предсказуемо превзойдут другие общества по наиболее значимым показателям (Hayek 1960, 1973; Von Mises 1949).
Другая разновидность этой теории следует за работами Адама Смита и утверждает, что либертарианские идеи присущи нашей обычной моральной психологии. Смит, как известно, считал справедливость однозначно негативной по своей природе: это то, чему мы удовлетворяем, просто воздерживаясь от воровства, принуждения и других нарушений либертарианских прав. Так, в «Теории нравственных чувств» Смит писал, что правила, которые «громче всего призывают к мести и наказанию, — это законы, охраняющие жизнь и личность нашего ближнего; следующие — те, которые охраняют его собственность и имущество; и в последнюю очередь следуют те, что охраняют то, что называется личными правами, или то, что ему причитается от обещаний других» (Смит 1997: 99 перевод изменен). Это единственные поступки, которые всецело осуждаются и требуют наказания (Там же: 93). Следование человеческим правилам такого рода желательно, поскольку оно способствует стабильности и эффективности общества (Там же: 103).
Ничто из этого не означает, что люди не обязаны помогать другим. Смит основывает свою позицию на глубоко общественном взгляде на моральную психологию. Так, доброжелательность наряду со справедливостью является одним из столпов общества. Однако мы не можем заставлять или ожидать от людей заботы о незнакомцах в той же мере, в какой они заботятся о самих себе. И попытка организовать общество в соответствии с этими принципами приведет к катастрофе. Смит крайне скептически относился к государственным чиновникам, писал о том, что они стремятся лишь к славе и власти, считают себя морально выше других и полностью готовы служить своим собственным интересам и интересам связанных с ними бизнесменов, но не общественному благу (Локк 1962).
Люди принимают свои собственные решения и реагируют на обстоятельства, тем самым препятствуя любым систематическим планам, которые правительство могло бы им предложить. Поэтому, как правило, гораздо перспективнее апеллировать к личным интересам людей через рыночный обмен, чем прибегать к государственному принуждению.
Поэтому крайне важно, чтобы государство оставалось беспристрастным и не принимало чью-либо сторону в общественной жизни или экономике. Как только правительства начинают действовать в интересах той или иной стороны, независимо от того, идет ли речь об определенных группах в обществе или о коммерческих интересах, такое участие считается принципиально запрещенным и, скорее всего, будет иметь отрицательные последствия, так как будет благоприятствовать тем, кто имеет хорошие политические связи или пользуется благосклонностью в этот момент. В таком случае, минимальное государство — это единственное государство, способное структурировать сложные и глубоко взаимозависимые общества на взаимовыгодных условиях.
Конечно, в нашем обзоре мы до сих пор упускали из виду многих других представителей либертарианской или классической либеральной традиции. Некоторые теоретики исходят из консеквенциалистских или телеологических принципов, которым, по их мнению, более остальных служит такой подход к государственной политике (Epstein 1995, 1998; Friedman 1962; Rasmussen & Den Uyl 2005; Shapiro 2007). Другие берут за точку отсчета концепцию Ролза, также утверждая, что дух теории справедливости Джона Ролза (особенно в том, что касается заботы о наименее обеспеченных) требует гораздо большего уважения к индивидуальной свободе, чем обычно думают (Tomasi 2012). В то же время другие считают, что классические либеральные требования вытекают из общественного разума или джастификационистского подхода (Gaus 2010, 2012).
Власть присвоения
Либертарианские и классические либеральные теории рассматривают распределительную справедливость во многом (а иногда исключительно) как историческую по своей природе. Вопрос о том, существует ли справедливость в мире, — это главным образом вопрос о том, справедливо ли обращались с людьми, прежде всего, соблюдались ли их права на свою личность и имущество. Даже если вопросы распределения могут быть актуальны для оценки уровня справедливости обществе (см. следующий раздел), либертарианцы обычно рассматривают законную собственность как что бы то ни было, приобретенное легитимным путем (т.е. при соблюдении прав). Вследствие этого они отвергают теории, которые интересуются только результатами или конечным распределением.
Наиболее распространенным способом справедливого приобретения является легитимная передача активов, ранее приобретенных справедливым способом . Вот почему либертарианцы обычно защищают непринудительные и честные рыночные отношения как справедливые. Конечно, не все способы легитимного приобретения могут зависеть от приобретенных ранее справедливых активов — должна быть и отправная точка, первоначальное приобретение. В теории «приобретения права собственности» Нозика распределительная справедливость состоит только из этих двух способов приобретения и принципа ректификации (исправления) за их нарушение.
В более широком смысле либертарианцы, как правило, признают, что индивиды могут совершать такие акты первоначального приобретения. Точнее, они признают, что отдельные лица могут приобретать бесхозные вещи в одностороннем порядке, не спрашивая согласия у других людей, какого-либо руководящего органа или кого-либо еще. Аргумент в пользу того, что для использования и присвоения внешнего мира не требуется разрешение других людей, довольно прямолинеен.
Наиболее известным объяснением того, как возможно первоначальное одностороннее приобретение, остается трудовая теория Локка. Согласно Локку, когда люди работают над ранее не принадлежащими никому объектами, при соблюдении определенных условий они превращают эти объекты в свою частную собственность. Сама сущность аргументации Локка, то есть связь между трудом и приобретением, а также сущность этих условий, широко оспариваются. Самое известное толкование также стремится обосновать собственность в (предшествующих ей) правах самопринадлежности.
Как выразился Локк (Локк 1988, глава V), поскольку трудовая деятельность смешивает труд, которым человек владеет, с чем-то, что ему не принадлежит, то ранее бесхозная вещь становится собственностью.
Этот аргумент порождает хорошо известные проблемы. Например, если труд — это деятельность, идея смешения его с объектом кажется в лучшем случае метафорой для чего-то другого. Но в таком случае аргумент неполон: нам по-прежнему необходимо знать, что в действительности обосновывает права собственности (Waldron 1988). И, что еще более важно, просто-напросто неверно утверждать, что смешение чего-то принадлежащего с чем-то не принадлежащим достаточно для присвоения. Как заметил Нозик, если я выливаю банку томатного сока, которым я владею, в никому не принадлежащий океан, я теряю свой томатный сок — но я не получаю океан (Nozick 1974: 174–5). Третий момент заключается в том, что если для предъявления претензий на объект действительно достаточно примешивания к нему труда, то почему это должно ограничиваться бесхозными благами? Что мешает нам сказать, что смешение моего труда с чем-то уже принадлежащим кому-то порождает притязание на совместное владение (Thomson 1990: 326–327)?
В свете этих и других возражений многие предлагали различные способы защиты частной собственности. Эти аргументы не зависят ни от принятия предшествующего тезиса о самопринадлежности, ни от сопутствующего тезиса о том, что права самопринадлежности могут быть расширены вовне посредством труда. Вместо этого данные аргументы указывают на моральное значение того, что люди могут рассчитывать на защиту внешних ресурсов независимо от того, понимается ли это в смысле поддержки политических и гражданских свобод (Gaus 2010), нашей способности преследовать свои цели или быть целеполагающими агентами (Lomasky 1987; Mack 2010), или способности быть авторами своей жизни (Tomasi 2012).
Одна влиятельная линия аргументации связывает оправдание собственности с материальным процветанием и благополучием, которые она приносит. Права частной собственности служат для того, чтобы разделить внешний мир на ряд отдельных, индивидуальных частей, каждая из которых контролируется исключительно своим конкретным владельцем.
Когда вещи остаются в открытом доступе для общего пользования, у всех нас есть стимул использовать столько, сколько мы можем, что приводит к общей тенденции использования, которая в конечном итоге истощает ресурс в ущерб каждому. Права на частную собственность не только позволяют избежать подобной «трагедии общих ресурсов», но и стимулирует людей сохранять свои части, повышать производительность труда и обмениваться тем, чем они владеют, с другими на взаимовыгодных условиях (Schmidtz 1994; Buchanan 1993).
Несмотря на отдельные утверждения (Freeman 2001), практически все либертарианцы, отвергающие самопринадлежность в качестве отправной точки, также признают, что права собственности нуждаются в уточнении, что они могут быть представлены в достаточно сильно отличающихся, но морально приемлемых формах, и могут быть аннулированы другими моральными положениями. Однако из таких взглядов также не следует вывод о принципиальной невозможности первоначального одностороннего присвоения.
Либертарианцы и их критики озабочены вопросом о первоначальном присвоении главным образом потому, что он обозначает собой главную линию раскола в политической философии. Историческая либертарианская концепция справедливости и сопутствующее ей настаивание на том, что правительства должны воздерживаться от проектов перераспределения, требует, чтобы права собственности не зависели от правительства, позитивного права или согласия других на их моральную обоснованность. Такая точка зрения жизнеспособна, только если возможно установить возможность одностороннего присвоения без принципиальной ссылки на существование государства или закона.
Левое и правое либертарианство
Либертарианцы являются приверженцами надежного гарантирования базовой свободы действий. Однако даже те точки зрения, что поддерживают самую сильную из возможных форм самопринадлежности, не гарантируют такой свободы. Ибо если весь остальной мир (природные ресурсы и артефакты) полностью принадлежит другим, то без их согласия нельзя ничего сделать — поскольку это будет связано с использованием их собственности. И поскольку человек вынужден использовать природные ресурсы (занимать место в пространстве, дышать воздухом и т.д.), свободные люди нуждаются в правах на использование частей внешнего мира.
Тогда возникает вопрос, какие ограничения (если таковые имеются) существуют в отношении владения и присвоения собственности. Либертарианские теории могут быть размещены в непрерывном спектре между правым либертарианством и левым либертарианством, в зависимости от позиции в отношении того, каким образом можно владеть природными ресурсами. Проще говоря, в зависимости от того, с какой силой она настаивает на ограничениях, направленных на сохранение какого-то равенства, либертарианская теория движется от «правого» к «левому».
Согласно этой точке зрения, не существует никаких ограничений, требующих минимальной компенсации, которые накладывались бы на использование или присвоение (Rothbard 1978, 1982; Narveson 1988, ch. 7, 1999; Feser 2005). Агенты могут присваивать, использовать или даже уничтожать любые природные ресурсы, какие захотят (до тех пор, пока они не нарушают чью-либо самопринадлежность), что означает, что природные ресурсы изначально неохраняемы. Однако это не самая популярная точка зрения, поскольку она просто игнорирует вышеизложенную проблему: имущественные отношения могут угрожать свободе людей и даже их самопринадлежности, независимо от их собственных волевых выборов или правонарушений.
По поводу того, как именно следует понимать эту оговорку, идет широкая дискуссия. Нозик трактует ее как требование, согласно которому ни одно лицо не должно пострадать в результате использования или присвоения природного ресурса по сравнению с тем, как если бы он не был использован или присвоен. Но эта интерпретация проблематична по меньшей мере по двум причинам. Во-первых, такое ограничение на реализацию естественного права людей на присвоение, обосновываемое всеобщим благополучием, кажется плохо мотивированным в рамках теории Нозика. Говоря в целом, реализация наших прав обычно не ограничивается требованием не-ухудшения. Во-вторых, оговорка Нозика уязвима по отношению к возражению (выдвинутому Коэном в Cohen 1995) о том, что пока владельцы собственности хотя бы незначительно компенсируют издержки не-собственникам по сравнению с исходным уровнем до присвоения (который, скорее всего, довольно низок), права не-собственников не будут нарушены. И это было бы верно даже в том случае, если бы владельцы извлекли почти все выгоды от сотрудничества для самих себя, и это-то представляется нечестным.
Эта точка зрения может вести к различным концепциям адекватности, таким как благополучие или способность быть самоуправляемым (как в концепции Симмонса, см.: Simmons 1992, 1993). А кто-то мог бы рассматривать эту оговорку как обеспечение способности реализовывать свои права на самопринадлежность (Mack 1995).
На другом конце спектра левые либертарианцы утверждают, что неправильно считать, будто те, кто первыми воспользовался природным ресурсом или заявил о притязаниях на него, имеют право на получение существенно больших благ по сравнению с другими. Природные ресурсы не были созданы никаким человеческим существом, и их ценность, с точки зрения левых либертарианцев, принадлежит всем нам так или иначе в равной степени. Таким образом, левые либертарианцы считают, что природные ресурсы изначально принадлежат каждому в равной степени, или что узаконенные владения со временем могут подвергаться некоторым ограничениям с целью сохранения равенства.
То, что мы можем назвать лево-либертарианской теорией равной доли, отстаиваемой, например, Генри Джорджем (George 1879) и Гилелем Штайнером (Steiner 1994), — интерпретирует оговорку Локка как требование, чтобы один человек оставил равноценную долю природных ресурсов для других.
Это ограничение применяется не только в момент присвоения (при том, что последующие владения совершенно не ограничены), но и должно соблюдаться с течением времени. Другие утверждают, что требование равенства также компенсирует недостатки в независящих от нас врожденных дарованиях (например, влияние генов или среды, в которой мы росли).
Тем не менее в качестве интерпретации требования Локка — чтобы собственники оставляли «столько же и такого же качества» — лево-либертарианские концепции звучат неправдоподобно. В своих рассуждениях о присвоении Локк упоминает идею о распределении долей лишь трижды (разделы 31, 37 и 46). Она всегда появляется в контексте (не вполне с ней связанного) запрета на допущение того, чтобы те или иные вещи не были испорчены. В этих и только этих случаях Локк рассматривает присвоение как изъятие того, что принадлежит другим. Его позиция здесь ясна: когда мы берем, но не используем вещи, мы не позволяем этим вещам быть взятыми и использованными другими — именно это, в первую очередь, и являлось целью разрешения одностороннего присвоения.
В связи с этим левые либертарианцы часто заявляют, что эгалитарная оговорка поддерживается людьми интуитивно. Когда множеству людей предоставляется ранее нераздельный ресурс, равное разделение является интуитивно справедливым подходом. Возражение, однако, состоит в том, что такие интуиции применимы только к обстоятельствам, которые игнорируют актуальные условия. Например, хотя Оцука (2018) прав, утверждая, что если два человека застряли вместе на острове, то равное деление является интуитивным решением, это может быть неверным, если один человек оказался там раньше, уже обработал, скажем, две трети острова, оставив более чем достаточно, чтобы второй человек мог самостоятельно существовать, сотрудничать по желанию, торговать и так далее. В этом случае опоздавший, настаивая на том, что он имеет право на половину острова, не только противоречит интуиции, но и, возможно, просто неправ. Интуиция равного разделения становится еще менее привлекательной, если представить себе более двух сторон, которые прибыли в разное время и которые способны к производству, торговле и сотрудничеству. Конечно же, верно и то, что такие опоздавшие будут иметь право на нечто вроде в равной степени хорошего старта в использовании мировых ресурсов. Однако гораздо менее понятно, к чему приведет такой же хороший старт.
Как бы то ни было, вне зависимости от того, какое толкование этой оговорки принимается,
В этой теории мало места для размышлений о том, что определенные распределения или материальные результаты являются морально значимыми как таковые. Для либертарианца такие проблемы, как материальное равенство, несовместимы с надлежащей заботой о равенстве людей (См., например, Schmidtz 2006.) Так, Нозик (Nozick 1974) в своей знаменитой статье «Как свобода ломает шаблоны» утверждает, что поскольку любая система собственности должна допускать подарки и другие добровольные передачи, а также поскольку это существенно нарушает любое распределение, то существует лишь очень ограниченное пространство для вопросов о распределительном равенстве. Поскольку отношение к людям как к нравственно равным означает уважение их как обладателей этих прав, и поскольку такие права будут осуществляться таким образом, чтобы не уравнивать материальные результаты, принудительное перераспределение считается несправедливым.
Ничто из сказанного не означает, что либертарианцев вообще не волнуют результаты. Джон Томази (Tomasi 2012: 127) утверждает, что многие либертарианцы и представители классического либерализма верят в своего рода принцип распределения, требующий, чтобы общества работали на благо наименее обеспеченных слоев населения.
и это играет важную роль в их обосновании. Поэтому либертарианцы имеют обыкновение говорить, что быть бедным в свободном обществе гораздо лучше, чем быть бедным где-либо еще, и что рынки в целом не работают в ущерб бедным, и так далее.
Анархизм и минимальное государство
Либертарианцы крайне скептически относятся к политической власти и государственной легитимности. Поскольку люди, попросту говоря, являются независимыми и равными существами, ни одно из которых естественным образом не подчинено другому,
Поэтому либертарианцы, как правило, нуждаются в чем-то вроде добровольного согласия или принятия для легитимации государственной власти.
К сожалению, все без исключения государства не в состоянии удовлетворить это требование для большинства своих подданных. Как следствие, они широко применяют силу морально недопустимыми способами. Государства нарушают права граждан, когда они наказывают или угрожают наказать того или иного человека за его действия, касающиеся только его самого (например, употребление наркотиков, отказ от приобретения медицинской страховки или вступление в половые отношения по обоюдному согласию в частном порядке). Государства нарушают права граждан, когда они принуждают или угрожают принудить отдельных лиц передать свое законное владение государству, чтобы выручить крупные компании, обеспечить пенсии, помочь нуждающимся или оплатить общественные блага, такие как парки или дороги. Государства нарушают права граждан, когда они насильственно препятствуют им, ничего не нарушающим, договариваться и связывать себя с другими, исповедовать свою религию, выбирать определенную профессию в силу своего этнического происхождения, гендера или сексуальной ориентации, и многое, многое другое.
Стандартное возражение здесь состоит в том, что, поскольку так много сфер современной жизни явно требует участия государства, позиция анархического либертарианства довольно проблематична. В ответ либертарианцы, как правило, утверждают, что многие последствия действий государств крайне негативны.
Кроме того, многие позитивные результаты деятельности государств также могут быть достигнуты с помощью добровольных механизмов. Либертарианцы, как правило, больше надеются на возможность анархического обеспечения порядка, общественных благ, а также благотворительности (См., например, Huemer 2012; Chartier 2012.).
Несмотря на то, что либертарианцы обычно весьма враждебно относятся к государственной власти, это не значит, что государство не допускается к осуществлению ряда минимальных действий. Последние, разумеется, включают в себя обеспечение соблюдения индивидуальных прав и свобод.
поскольку она допустима как по предварительному согласию людей, так и без него (если, конечно, эта деятельность не связана с нарушением самих этих прав).
Некоторые сторонники либертарианства, такие как Хайек (Hayek 1960), считают, что законно заставлять людей оплачивать их справедливую долю расходов на предоставление базовых полицейских услуг (т.е. защиту либертарианских прав и судебное преследование тех, кто их нарушает). Но трудно себе представить, как это может считаться законным в рамках либертарианской теории. Если человек добровольно не согласен делиться своим богатством на эти цели, то сам факт извлечения выгоды из предоставляемых услуг не порождает, с точки зрения либертарианства, принудительной обязанности по уплате своей справедливой доли.
Некоторые представители левого крыла одобряют дальнейшую «государство-подобную» деятельность, которую правые либертарианцы отвергают. Поскольку большинство левых либертарианцев считают, что люди обязаны платить другим за право пользоваться природными ресурсами, люди могут создавать организации, которые при определенных условиях могут заставить людей платить то, что они должны, за выгоду, которую приносит их право на природные ресурсы, а затем перечислять платежи лицам, которым они причитаются (после вычета платы за услугу, если человек на это согласен). Некоторые даже считают, что подобные организации могли бы предоставлять различные общественные блага, такие как базовые услуги полиции, национальная оборона, дороги, парки и т.д. В основе здесь лежит идея о том, что благодаря предоставлению таких общественных благ, ценность прав на природные ресурсы, на которые притязают отдельные лица, возрастет, и их предоставление будет, таким образом, самофинансироваться на основе, например, повышенной арендной платы на землю (Vallentyne 2007).
Один из популярных аргументов в пользу государственного авторитета гласит, что государства могут быть легитимными, если они являются демократическими. Либертарианцы, как правило, очень скептически относятся к этой точке зрения. Большое количество эмпирических данных показало, что избиратели, как правило, совершенно не информированы, невежественны и, разумеется, предвзяты в отношении политических вопросов. И демократическое обсуждение мало что делает, если вообще что-то делает, для улучшения этого положения. Более того, представляется разумным, чтобы люди оставались неосведомленными о политике. Учитывая, что каузальное влияние человека на качество принимаемых политических решений ничтожно мало, а получение информации требует больших затрат, времени и усилий, разумно, чтобы люди оставались в неведении. Поэтому большинство людей голосует так, что это в большей степени говорит об их идеологической принадлежности или добродетели, и в меньшей степени связано с существом вопроса (Caplan 2008; Somin 2016; Brennan 2016; Pincione & Tesón 2011).
Помимо невежества избирателей, многие либертарианцы опасаются более общей динамики государственной мощи. Теория общественного выбора указывает на то, что поскольку лучший способ понять поведение политических агентов — это следовать линиям грубой максимизации, нет достаточных оснований полагать, что государство в целом будет поступать в соответствии с общественным интересом (Tullock & Buchanan 1962). Так, многие меры государственной политики накладывают на население широко рассредоточенные издержки, чтобы предоставить концентрированные в отдельных точках выгоды немногочисленным и часто имеющим хорошие политические связи элитам. В качестве примеров можно привести масштабную помощь финансовым компаниям и сельскохозяйственные субсидии.
Библиография (на русском языке)
Каплан Б. (2012) Миф о рациональном избирателе: почему демократии выбирают плохую политику. М.: ИРИСЭН.
Локк Д. (1962) Исследование о природе и причинах богатства народов. М.: Издательство социально-экономической литературы.
Локк Д. (1988) Два трактата о правлении // Он же. Сочинения в 3 тт. Т.3. М.: «Мысль». С.135-405.
Локк Дж. (1988) Два трактата о правлении// Сочинения: В 3 т./Пер. с англ. и лат. Т. З/Ред. и сост., авт. примеч. А. Л. Субботин.М.: Мысль. Т. 3.
Нозик Р. (2008) Анархия, государство и утопия. М.: ИРИСЭН.
Ротбард М. (2009) К новой свободе. Либертарианский манифест. М.: Новое издательство.
Смит А. (1997) Теория нравственных чувств. М.: «Республика».
Смит А. (1997) Теория нравственных чувств. М.: Республика.
Смит А. (2015) Исследование о природе и причинах богатства народов. М.: Соцэкгиз.
Фридмен М. (2005) Капитализм и свобода. М.: Новое издательство.
Хайек Ф. (2006) Право, законодательство и свобода: современное понимание либеральных принципов справедливости и политики. М.: ИРИСЭН.
Библиография (на английском языке)
· Barnett, R., 1998, The Structure of Liberty: Justice and the Rule of Law, Oxford: Clarendon Press.
· –––, 2004, “The Moral Foundations of Modern Libertarianism,” in P. Berkowitz (ed.), Varieties of Conservatism in America, Stanford: Hoover Press, pp. 51–74.
· Brennan, J., 2012, Libertarianism: What Everyone Needs to Know, Oxford: Oxford University Press.
· –––, 2016, Against Democracy, Princeton, NJ: Princeton University Press.
· Brennan, J., & van der Vossen, B., 2017, “The Myths of the Self-Ownership Thesis,” in J. Brennan, B. Van der Vossen, and D. Schmidtz (eds.), Routledge Handbook of Libertarianism, New York: Routledge.
· Buchanan, J., 1993, Property as a Guarantor of Liberty, Northampton, MA: Edward Elgar.
· Caplan, B., 2008, The Myth of the Rational Voter: Why Democracies Choose Bad Policies, Princeton, NJ: Princeton University Press.
· Chartier, G., 2012, Anarchy and Legal Order: Law and Politics for a Stateless Society, Cambridge: Cambridge University Press.
· Cohen, G. A., 1995, Self-Ownership, Freedom, and Equality, Cambridge: Cambridge University Press.
· Epstein, R.A., 1995, Simple Rules for a Complex World, Cambridge: Harvard University Press.
· –––, 1998, Principles for a Free Society: Reconciling Individual Liberty with the Common Good, New York: Basic Books.
· Feser, E., 2005, “There Is No Such Thing As An Unjust Initial Acquisition,” Social Philosophy and Policy, 22: 56–80.
· Freeman, S., 2001, “Illiberal Libertarians: Why Libertarianism Is Not A Liberal View,” Philosophy & Public Affairs, 30: 105–151.
· Fried, B., 2004, “Left-Libertarianism: A Review Essay,” Philosophy and Public Affairs, 32: 66–92.
· Fried, B., 2005, “Left-Libertarianism, Once More: A Rejoinder to Vallentyne, Steiner, and Otsuka,” Philosophy and Public Affairs, 33: 216–222.
· Friedman, M., 1962. Capitalism and Freedom, Chicago: University of Chicago Press.
· Gaus, G., 2010, “Coercion, ownership, and the redistributive state: Justificatory Liberalism’s Classical Tilt,” Social Philosophy and Policy, 27(1): 233–275.
· –––, 2012, The Order of Public Reason: A Theory of Freedom and Morality in a Diverse and Bounded World, Cambridge: Cambridge University Press.
· Gaus, G. and Mack, E., 2004, “Libertarianism and Classical Liberalism,” in A Handbook of Political Theory, G. Gaus and C. Kukathus (eds.), London: Routledge, pp. 115–129.
· George, H., 1879, Progress and Poverty, 5th edition, New York, D. Appleton and Company, 1882; reprinted by Robert Schalkenbach Foundation, 1966.
· Grunebaum, J., 1987, Private Ownership, New York: Routledge & Kegan Paul.
· Hayek, F.A., 1960, The Constitution of Liberty, Chicago: University of Chicago Press.
· –––, 1973, Law, Legislation, and Liberty (Volume 1: Rules and Order), London: Routledge.
· Huemer, M., 2012, The Problem of Political Authority, New York: Palgrave MacMillan.
· Locke, J., 1690 [1988], Two Treatises of Government, P. Laslett (ed.), Cambridge: Cambridge University Press.
· Lomasky, L., 1987, Persons, Rights, and the Moral Community, New York: Oxford University Press.
· Mack, E., 1995, “The Self-Ownership Proviso: A New and Improved Lockean Proviso,” Social Philosophy and Policy, 12: 186–218.
· –––, 2002, “Self-Ownership, Marxism, and Egalitarianism: Part II. Challenges to the Self-Ownership Thesis,” Politics, Philosophy, and Economics, 1: 237–276.
· –––, 2010, “The Natural Right of Property,” Social Philosophy and Policy, 27: 53–78.
· –––, 2015. “Elbow room for rights,” Oxford Studies in Political Philosophy, 1(1): 194–221.
· Narveson, J., 1988, The Libertarian Idea, Philadelphia: Temple University Press.
· Narveson, J. and J. P. Sterba, 2010, Are Liberty and Equality Compatible?, New York: Cambridge University Press.
· Nozick, R., 1974, Anarchy, State, and Utopia, New York: Basic Books.
· Otsuka, M., 2003, Libertarianism without Inequality, Oxford: Clarendon Press.
· –––, 2018, “Appropriating Lockean Appropriation on Behalf of Equality”, in James Penner and Michael Otsuka (eds.), Property Theory: Legal and Political Perspectives, Cambridge: Cambridge University Press, pp. 121–37.
· Pincione, G., Tesón, F., 2011. Rational Choice and Democratic Deliberation: A Theory of Discourse Failure, Cambridge: Cambridge University Press.
· Railton, P. 2003, “Locke, Stock, and Peril: Natural Property Rights, Pollution, and Risk,” in P. Railton, Facts, Values, and Norms, Cambridge: Cambridge University Press, pp. 187–225.
· Rasmussen, D.B., & Den Uyl, D.J., 2005, Norms of Liberty: A Perfectionist Basis for Non-perfectionist Politics, University Park, PA: Penn State University Press.
· Rothbard, M., 1978, For a New Liberty, The Libertarian Manifesto, revised edition, New York: Libertarian Review Foundation.
· –––, 1982, The Ethics of Liberty, Atlantic Highlands: Humanities Press.
· Russell, D., 2018. “Self-Ownership as a Form of Ownership”, in D. Schmidtz and Carmen E. Pavel (eds.), The Oxford Handbook of Freedom, Oxford: Oxford University Press. pp. 21–39.
· Schmidtz, D., 1994, “The Institution of Property,” Social Philosophy and Policy, 11(2): 42–62.
· Schmidtz, D., 2006, The Elements of Justice, Cambridge: Cambridge University Press.
· Shapiro, D., 2007, Is the Welfare State Justified?, Cambridge: Cambridge University Press.
· Simmons, A.J., 1992, The Lockean Theory of Rights, Princeton: Princeton University Press.
· –––, 1993, On the Edge of Anarchy, Princeton: Princeton University Press.
· Smith, A., 1759 [1976], The Theory of Moral Sentiments, D.D. Raphael and A.L. Macfie (eds.), Indianapolis: Liberty Fund.
· –––, 1776 [1976], An Inquiry Into The Nature and Causes of The Wealth of Nations, D.D. Raphael and A.L. Macfie (eds.), Indianapolis: Liberty Fund.
· Sobel, D., 2012, “Backing Away from Libertarian Self-Ownership,” Ethics, 123: 32–60.
· Somin, I., 2016, Democracy and Political Ignorance: Why Smaller Government is Smarter, 2nd edition, Stanford: Stanford University Press.
· Steiner, H., 1994, An Essay on Rights, Cambridge, MA: Blackwell Publishers.
· Thomson, J., 1990, The Realm of Rights, Cambridge, MA: Harvard University Press.
· Tomasi, T., 2012, Free Market Fairness, Princeton: Princeton University Press.
· Tullock, G., Buchanan, J., 1962, The Calculus of Consent: Logical Foundations of Constitutional Democracy, Ann Arbor: University of Michigan Press.
· Vallentyne, P., 1998, “Critical Notice of G.A. Cohen’s Self-Ownership, Freedom, and Equality,” Canadian Journal of Philosophy, 28: 609–626.
· –––, 2007, “Libertarianism and the State,” Social Philosophy and Policy, 24: 187–205.
· Vallentyne, P., Steiner, H., Otsuka, M., 2005, “Why Left-Libertarianism Is Not Incoherent, Indeterminate, or Irrelevant: A reply to Fried”, Philosophy and Public Affairs, 33: 201–215.
· Van der Vossen, B., 2009, “What Counts As Original Appropriation?” Politics, Philosophy, & Economics, 8: 355–373.
· –––, 2015, “Imposing Duties and Original Appropriation”, Journal of Political Philosophy 23: 64–85.
· Von Mises, L., 1949, Human Action: A treatise on economics, New Haven: Yale University Press.
· Waldron, J., 1988, The Right to Private Property, Oxford: Clarendon Press.
· Wall, S., 2009. “Self-Ownership and Paternalism,” Journal of Political Philosophy, 17: 399–417.
· Wendt, F., 2017. “The Sufficiency Proviso,” in J. Brennan, B. Van der Vossen, and D. Schmidtz (eds.), The Routledge Handbook of Libertarianism, London: Routledge, pp. 169–183.
7677
