Натурфилософия в эпоху Возрождения
Впервые опубликовано 14 апреля 2015 года; содержательно переработано 8 апреля 2019 года.
В академической традиции считается, что натурфилософия — как область знания, отличная от метафизики и математики, — охватывает целый ряд предметов, которые Аристотель относил к физическим наукам. Она определяется как наука о сущих (или единицах сущего), постоянно претерпевающих изменения и не зависящих от человека. Необъятное поле ее исследований освещалось в трактатах Аристотеля «О небе», «О возникновении и уничтожении», «Физика», «Метеорология», «История животных», «О частях животных», «О возникновении животных» и «О душе» (мы не станем здесь обсуждать, однако, рецепцию данных трактатов в Ренессансе); в так называемой parva naturalia (в корпусе прочих аристотелевских сочинений о природе, менее значительных); в некоторых apocrypha (напр., Problemata). Все перечисленные труды изучали в университетах на протяжении Средневековья и Возрождения. В тот период, хоть в физике и продолжала главенствовать парадигма Аристотеля, многочисленные альтернативные подходы в конце концов сумели расширить и обогатить область исследования. К концу XVI столетия натурфилософия перестала отождествляться сугубо с системой Аристотеля или стандартным curriculum университетского образования. В то же время развитие новых контекстов и методов исследования не могло разом устранить все предшествующее, так что в период религиозных и политических переворотов это смешение внесло свой несомненный вклад в рождение науки Нового времени.
Натурфилософия в эпоху Возрождения: определение
Дать простое определение такому феномену, как натуральная философия эпохи Возрождения, — задача не из легких. Ведь мы рискуем впасть в чрезмерное упрощение, сводя ее к ее отношениям со средневековой наукой либо принимая некую телеологическую перспективу, в которой наука Ренессанса окажется вдруг предвестницей научной революции XVII века. Таким образом, в исследовании этой темы сложились две тенденции.
Впрочем, благодаря недавним исследованиям удалось выявить некоторые отличительные свойства естествознания в эпоху Возрождения, позволяющие не сводить его ни к средневековому, ни к нововременному дискурсу. Натуральная философия Средневековья прежде всего основывалась на corpus aristotelicum и практиковалась в университетах. Впрочем, отсюда еще не следует, что данный подход был исключительно статическим и регрессивным; напротив, в средневековой Европе мыслители наподобие Жана Буридана, Биаджо Пелакани и Николая Орема направили аристотелевскую физику и механику в новое русло. Тем не менее особенность средневековых университетов состояла в том, что преподавание находилось под жестким контролем, так что и метафизика, и теология оказывали немалое влияние на философию природы, ограничивая возможные направления для всякого научного теоретизирования. Парадоксальным образом возвращение другой философской школы — платонизма, ее конкурента — в конце концов позволило привнести в аристотелевскую традицию чуть больше свободы. Хотя философия Платона никогда окончательно не исчезала на всем протяжении эпохи Средневековья, консолидирование школ неоплатонизма в XV веке в конце концов привело к четкому разделению двух интеллектуальных традиций, которые восходили соответственно к двум величайшим умам античного мира.
Переоткрытие античного противостояния Ликея и Академии вылилось в ослабление существовавших долгое время связей между аристотелианством и схоластикой, тем самым освободив место для развития философии, не скованной метафизическими ограничениями. Одновременно с этим как платонизм, так и другие школы античной философии (стоицизм, скептицизм и эпикурейство) способствовали развитию иных способов рассуждения о мире природы, в том числе в методологическим плане. Применение этих идей к разным областям исследования обусловило отличительные черты естественнонаучного мышления эпохи Ренессанса, которое продолжает вести диалог с аристотелевской наукой. Последняя представляла, таким образом, своего рода движущую силу, подталкивающую развитие естествознания Ренессанса, не только благодаря множественности подходов и внутренних споров, но также и потому, что играла роль полемической мишени для тех, кто кидался с нападками на традиционную парадигму университетского образования. Наконец, прочие факторы неспекулятивного характера также оставили свой отпечаток на натурфилософии: всевозможные нововведения в области техники, такие как печатный стан, микроскоп; географические открытия, а также развитие, происходившее в стенах самих университетов; одним из итогов развития стало возникновение ботанических садов.
Натурфилософия и университетское образование
Университеты и «учебники»
Корпус текстов на тему естествознания охватывает широкий спектр предметов, о которых Аристотель рассуждает в ряде отдельных текстов. Так, в «Физике» были представлены рассуждения очень общего характера (для некоторых авторов XV–XVI веков она оказалась метафизичней «Метафизики», тем более что во многом пересекается с ней), а в других трактатах по отдельности рассматриваются прочие разделы натуральной философии.
Неоднократно предпринимались попытки пересмотреть корпус текстов, составляющих основу изучения натуральной философии в университетах; в этом контексте редким исключением стал Пьер де ла Раме (1515–1572), настаивавший на важности «Физики» в изучении отдельных дисциплин. «Физика» наряду с «О небе», «Метеорологией», «О возникновении и уничтожение» служила первоисточником в изучении натурфилософии в традиционном университетском образовании на факультете искусств (в частности Италии), принятым многими преподавателями естествознания, которые, как правило, получали довольно высокое жалование. Во второй половине XVI века стали появляться отдельные кафедры — ботаники, математики и даже химии (в Мантуе и Германии). Изучение аристотелевских текстов традиционно опиралось на комментарии Аверроэса (что предполагало внутреннее деление текстов на разделы).
На рубеже XV–XVI вв. возникает интерес к другим, более ранним комментаторам Аристотеля, среди который наибольшее влияние приобрели Александр Афродисийский и Симпликий: первый — благодаря своему радикальному мортализму, второй — благодаря приверженности к неоплатонизму и «миротворческим» настроениям. Это переоткрытие античных комментаторов сопровождалось возрастающим интересом к древнегреческим текстам, к которым все больше стали обращаться в рамках университетского образования, хотя основную часть программы по-прежнему составляли средневековые латинские трактаты. Наряду с античными комментариями стали появляться и новые: практически все наиболее видные преподаватели университетов писали свои комментарии к натурфилософским текстам Аристотеля, в особенности эта практика была распространена в XVI–XVII столетиях. Как правило, эти комментарии сопровождали тексты в сообразии радению, принятому Аверроэсом, впрочем, иногда они группировались в так называемые quaestiones.
Кроме того, благодаря изобретению печатного станка, внушительный массив схоластических текстов стал значительно доступнее: некоторые из представляли собой краткое введение для студентов младших курсов, другие составляли так называемые compendia, третьи являлись переизложением некоторых античных и средневековых авторов (такие как труды Жака Лефевра д’Этапля (1455–1536), впервые изданные только в 1492 году), некоторые писались в виде диалогов (тот же д’Этапль написал наиболееэ из них примечательные). Прочие тексты, как правило, входившие в программы, представляли собой сокращенные версии трактатов, сведенные к так называемым conclusiones, наподобие известного текста французского профессора богословия Фомы Брико (ум. 1519).
Также существовало множество различных учебных пособий, закрепленных за тем или иным каноническим институтом; эти тексты могли быть посвящены толкованию аристотелевских трактатов сообразно их порядку в corpus Aristotelicum, либо они были посвящены отдельным предметам, начала, причины, виды движений, бесконечность, место, пустота и время. В знаменитом тексте Commentarii Conimbricenses, который с 1594 года входит в стандартную программу образования иезуитов, содержится обзор проблем естествознания, исполненный в виде комментариев к корпусу Аристотеля. Так, после второй половины XVI столетия активно распространяются переводы натурфилософских работ Аристотеля на национальные языки, среди них можно отметить переводы Антонио Бручоли (1498–1566), переизложение Алессандро Пикколомини (1508–1579), комментарии Жана де Шампаньяка (fl. 1595) и Сципиона Дюплекса (1569–1661), а также комментарии Чезаре Кривеллати (1553–1640), которые предназначались специально для студентов университетов.
Альянсы и соперники
Натуральная философия пересекалась со множеством других дисциплин. Уже Аристотель подчеркивал тесную связь между естествознанием и медициной (см. начало трактата «О чувственном восприятии», 436а19–436b2). В университетах медицина зачастую соперничала с натурфилософией: философия была обязательным предметом для студентов, желающих изучать медицину в итальянских университетах, и многие видные натурфилософы эпохи Возрождения также были врачами: Алессандро Акиллини (1463–1512) и Симоне Порцио (1496–1554). С другой стороны, многие практикующие врачи помимо основной деятельности занимались написанием трактатов по натурфилософии (Даниэль Фурлан, ум. 1600).
Это изречение указывает на двоякую границу между этими двумя дисциплинами: с одной стороны, в ней отражена существовавшая в то время потребность в том, чтобы выйти за пределы философского теоретизирования и приблизиться к осязаемой практике медицины. С другой стороны, речь о том, что натурфилософия должна быть обязательной дисциплиной для студентов, изучающих медицину.
С этой точки зрения, изучение натурфилософии могло быть подготовительным этапом на пути к более полному и предметному медицинскому знанию, или же, напротив, медицина была одним из разделов натурфилософии. Некоторые мыслители, такие как Якопо Забарелла (1533–1589) предпочитали разделять медицину и натурфилософию, поскольку как предмет, так и метод двух дисциплин различались.
В контекст противостояния вписывался спор о том, кого же следует принимать к качестве главного авторитета в медицине, Аристотеля или Галена, разгоревшийся в эпоху Возрождения. Медики относились к Аристотелю как очень важному авторитету, отдавая дань уважению его философской системе, однако наблюдения об устройстве и функционировании человеческого тела, представленные в работах Галена, были куда более точными. Тем не менее, так как многие расхождения между Аристотелем и Галеном (в частности, касательно локализации функций мозга) упирались лишь в спекуляции, некоторые врачи во избежание конфликта пытались согласовать идеи Аристотеля и Галена.
Астрология — еще одна дисциплина, которая зачастую сопоставлялась с натурфилософией. Член ордена иезуитов Бенито Перейра (1536–1610) утверждал, что натурфилософия должна быть обособлена от астрологии, поскольку, помимо прочих соображений, исследует вещи a priori, а последняя — a posteriori. Кроме того, по мнению иезуита, натурфилософия неспособна начертить границы своей области исследования — что также было допустимо для некоторых других дисциплин, таких как логика и метафизика.
Университетское изучение «Физики» традиционно начиналось с лекций, посвященных проблемам этики. Такая установка исходит из предисловия Аверроэса к тексту «Филики», в котором говорится о моральном совершенстве мужа, посвятившего себя теоретическим поискам. Связь между этикой и натурфилософией также проявляется в контексте рассуждений о таких предметах, как бессмертие души или человеческая воля, и, таким образом, обсуждение этических проблем могло занимать значительную часть как в reportationes лекций, так и в комментариях.
Изменение университетской системы: академии, филология и ботанические сады
Помимо школ и университетов существовали и другие учреждения, в которых изучалась натурфилософия, в частности, — в академиях и ученых сообществах. Даже в таких литературно-философских объединениях, как Accademia Fiorentina (1541), находившейся под патронажем великого герцога Козимо Медичи и его преемников, могли затрагиваться научные проблемы (алхимические поиски, вопрос о случайном возникновении и т.п.), зачастую такие обсуждения возникали в контексте комментариев к произведениям Данте и Петрарки.
С другой стороны, члены Accademia dei Lincei, основанной в 1603 году, ограничивали свой интерес исключительно научными проблемами: их нисколько не волновали вопросы, не относившиеся к естествознанию или математике, они также избегали всякого вмешательства в политические дебри, и в этом плане они вполне отвечали предписаниям своего статуса. Accademia dei Lincei, как и Accademia del Cimento (1657) после нее, была основана представителями знати, под покровительством которых она продолжала свою деятельность. Тем не менее этим обществам так и не удалось достичь такого устойчивого положения, каковым пользовались Лондонское королевское общество (1661) или Парижская академия наук (1666), финансовую поддержку которых обеспечивало государство (в частности, средства для финансирования Académie Royale выделялись из государственной казны). Оба эти института, возникшие в позднем Ренессансе, сформировались из более неформальных ассоциаций; они активно поощряли сотрудничество между входившими в них учеными, а также открытый и публичный обмен идеями, что резко отличало их от таких объединений, как Lincei, в которых были распространены различного рода тайные практики.
Тем не менее, обделяя финансовой поддежской научные академии, князья и герцоги эпохи Возрождения зачастую проявляли неподдельный интерес к научным работам и исследованиям, в особенности тем, которые были посвящены предметам, полезным в военном деле (таким как труды Ванноккио Бирингуччо и Георгия Агриколы об обработке металла или баллистические исследования Никколо Тарталья в середине XVI века), или книжицам, прилагавшимся к parva naturalia, которые изначально представляли собой некий вид интеллектуального развлечения и зачастую включали в себя описание так называемых miranda naturae или астрологические прогнозы. Случаи природных катаклизмов (наиболее крупным таким событием стало землетрясение в Поццуоли в 1537 году) послужили поводом для публикации ряда небольших текстов, предлагавших различные объяснение стихийных бедствий: либо это природный феномен, либо — знамение, подчиняющееся воздействию небесных тел; подобные книжицы пользовались особым спросом среди влиятельных и знатных людей, желающих заручиться знаниями о значении природных явлений и их возможных последствиях. Некоторые из королевских особ эпохи Возрождения проявляли интерес к алхимии и подобным ей дисциплинам, поддерживая научные исследования или лично прикладывая руку к изучению мира природы. Такие дисциплины, как зоология, развитие которых зависело от сбора материала, данных, рисунков, в особенности нуждались в финансовой поддержке богатых и знатных покровителей.
С 1540-х гг. в Европе стали распространяться работы по ботанике и зоологии, а также каталоги, которые, хотя и составлялись преподавателями университетов, часто адресовались влиятельным в политике фигурам, располагавшим средствами для привлечения художников и других специалистов, требующихся для создания этих дорогостоящих томов. Рисунки служили не просто украшением — на них основывалась точная классификация растений и животных. Это стремление к точности, мотивировавшее создание жанра иллюстраций научных текстов, также вдохновило к изданию переводов классических научных текстов, влияние которых существенно возросло благодаря технике книгопечатания.
Между 1495-м и 1498-м гг. венецианский книгопечатник Альд Мануций издал «Греческого Аристотеля». В издании принимали участие гуманисты и медики Никколо Леоничено и Фома Линакре, работавшие под руководством еще одного известного врача — Франческо Кавалли.
Таким образом, в это издание, которое внесло в аристотелевский текст значительные правки, основанные на ранее предложенных замечаниях Теодора Газы к Historia Animalium, вошли в первую очередь естественнонаучные труды Аристотеля, в стороне остались такие работы, как «Риторика» и «Поэтика». И тем не менее научной работой, снискавшей наиболее пристальное внимание среди филологов, стала «Естественная ситория» Плиния Старшего. На рубеже XV–XVI вв. работы Плиния Старшего исправляли известные филологи: Эрмолао Барбаро, Анжело Полициано и Никколо Леончено. Труды также неоднократно переводились на национальные языки, при этом каждый последующий перевод представлял еще более изощренную версию, чем предыдущие. Как исправления, так и переводы были направлены на то, чтобы сделать эти тексты более доступными для понимания, ведь к ним часто обращались доктора и аптекари. Та же история случилась с Materia medica авторства Диоскорида — текстом, который, в отличие от «Естественной истории» Плиния Старшего, представлявшей собой энциклопедическое произведение, предназначался непосредственно для практикующих врачей. Эту работу неоднократно редактировали и переводили профессиональные медики и натурфилософы. Впрочем, во многих дискуссиях, посвященных вопросам ботаники, часто ссылались на таких авторов, как Виргилий, Гораций и Овидий; а филологический анализ библейского текста мог служить авторитетным источником для натурфилософов.
Основание ботанических садов в Пизе, Падуе и Флоренции (1544–1545), а затем и в Болонье, Лейдене, Оксфорде, Монпелье, а также в некоторых городах Германии, свидетельствует в пользу того, что важность эмпирического знания стали признавать даже в университетах, несмотря на тот факт, что вплоть до конца XVI века профессора на кафедре ботаники — в частности, на кафедре ботаники Пизанского университета, где преподавал Андреа Чезальпино (1519–1603) — удостаивались значительно более скромного жалования, нежели их коллеги, чья область исследования — мадицина и натурфилософия — носила более «спекуллятивный» характер. Ранее упоминавшиеся каталоги животных и растений, в частности каталоги, опубликованные Пьером Белоном (1517–1564), Гийомом Ронделе (1507–1566) и Улиссом Альдрованди (1522–1605), таким образом, ссылались как на древние авторитеты, так и на эмпирические наблюдения.
Неслучайно в такой малоизведанной области, как минералогия, наиболее существенный вклад вносили те, кто скромно называл себя «людьми без образования» (те, кто не писал на латыни) — люди наподобие Леонардо да Винчи (1452–1519) и художника-керамиста Бернара Палисси (1510–1589), который одним из первых озвучил предположение, что окаменелости образуются в результате длительных органических процессов.
Развитию такого эмпирического подхода также способствовали географические открытия. На новых континентах были обнаружены растения и животные, прежде не известные и ранее не описанные никем из древних авторитетных авторов — ни Аристотелем, ни Плинием. Новые знания, полученные благодаря путешественникам и экспедиторам, сыграли роль в развенчании ряда ошибочных представлений Аристотеля, в частности его утверждения о незаселенности тропического пояса (Метеорология, 362b, 6–9). Обсуждая во время лекций этот фрагмент, Пьетро Помпанацци (1462–1525) — крупнейший знаток аристотелевского учения — открыто насмехался над Философом, подкрепляя свою позицию непосредственными наблюдениями, почерпнутыми его современником, знаменитым мореплавателем Антонио Пигафеттой.
Такой переход от метода исследования природы, основанного исключительно на изучении ограниченного списка текстов авторитетных фигур, к новому подходу, апеллирующему к расширенному списку энциклопедических изданий, а также — что весьма немаловажно — к непосредственным наблюдениям, достигает своего наиболее полного выражения во времена Галилео Галилея.
Впрочем, смещение было ощутимо уже в работах Лоренцо Валла (ок. 1406–1457), который критиковал некоторые абсурдные постулаты Аристотеля, ссылаясь на здравый смысл, а также в сочинениях Леонардо, опиравшегося на плодотворное взаимодействие науки и практической деятельности. Когда Томмазо Кампанелла (1568–1639) заявляет, будто бы из строения муравья или травинки он узнает больше, чем из всех книг, он всего-навсего излагает, придав ей поэтичности, широко принимаемую методологическую установку.
Положения Аристотеля, Платона и не только
Основные положения аристотелевской натурфилософии составляли учение о форме и материи, учение о четырех видах причин, противопоставление подлунного и надлунного миров, а также тезис о конечности космоса. На протяжении Ренессанса перечисленные элементы отстаивались и пересматривались последователями Аристотеля, но также становились мишенью для нападок прочих авторов, которые стремились низвергнуть традиционные философские учения. Хотя мыслители новой эпохи могли опираться на новые свидетельства, методы и наблюдения, с тем чтобы заново определить природу вселенной, в иных случаях попытки опровергнуть учение Аристотеля, утвердив взамен него новую парадигму, в основном опирались на умозрительные аргументы.
Начала и материя
Начала
Согласно Аристотелю, подлунному миру свойственна изменчивость, тогда как надлунный мир, напротив, пребывает абсолютно неизменным. Материя, форма и лишенность составляли фундаментальные начала аристотелевской физики, и подлунный мир представлял место, где возможно возникновение и уничтожение сообразно этим началам. Отдельные мыслители предлагали альтернативны аристотелевскому учению о началах, а также — его гилеморфизму. Одну из попыток такого рода предпринял Бернардино Телезио (1509–1588), ярый противник аристотелизма, который отстаивал ряд принципов, предложенных его предшественниками, Джироламо Кардано (1501–1576) и Джироламо Фракасторо (ок. 1476–1553). Как утверждал Телезио, эти принципы основывались прежде всего на эмпирических наблюдениях, нежели на произвольных умозрительных построениях. Такими альтернативными принципами стали идея пассивной материи и активной силы, которая могла принимать две формы — тепло и холод. Природный мир возникает благодаря взаимодействию, вернее, благодаря борьбе между этими противоположными силами. Коль скоро всякое существо в природе зависит от взаимодействия тепла и холода, существу должно быть известно о том, что ему необходимо для выживания.
Идею подобной взаимосвязи чувства (sensus) и самосохранения также отстаивал Кампанелла, подчеркивавший ее важность в контексте естественной магии. Антиаристотелевская полемика Телезио и его призыв к тому, чтобы ограничить притязания естествознания миром природных явлений, были встречены с симпатией и воодушевлением даже теми, кто видел противоречия в его теории. Франческо Патрици (1529–1597), критик Аристотеля, исходящий из платонизма (Nova de Universis Philosophia, 1591), уличает несправедливость утверждения Телезио, что его теория опирается лишь только на чувственные свидетельства, исключая роль разума: Патрици показывает, что в действительности Телезио прибегает к ряду метафизических доводов, хотя и заявляет при этом, что отказывается от них. В свою очередь, Патрици полагал, что натуральная философия нуждается в метафизических инструментах, необходимых для того, чтобы, если угодно, залатать прорехи. Аналогичную критику, направленную против чрезмерного засилия метафизических аргументов, выдвигал Фрэнсис Бэкон (1561–1626), стремясь опровергнуть Телезио и продвигая метод экспериментального эмпиризма, в рамках которого единственным достоверным источником могут служить сугубо свидетельства чувственного восприятия.
Природа материи
Большинство комментаторов Аристотеля полагали, что материя представляет собой prope nihil, чистую потенцию, тогда как другие считали, что материи все же свойственна некая степень реальности и актуальности. Дополнительную сложность в дискуссии относительно природы материи внесли некоторые допущения, принимаемые другими философскими традициями, в первую очередь платонизмом. Как пишет Марсилио Фичино (1433–1499) в «Платоновской теологии», первичная материя существует независимо от формы. Следовательно, продолжает Фичино, в точности следуя логике платоновского диалога «Тимей», материя познаваема для нашего разума, хоть и в меньшей степени. Джордано Бруно (1548–1600) представил позицию, еще более радикальным образом отклонившуюся от традиционных представлений о пассивном характере материи.
Представления о материи Бруно также послужили основой для его космологических воззрений (см. ниже), в частности для его идеи бесконечной вселенной. Несколько лет спустя Томмазо Кампанелла вновь обратится к более традиционной точке зрения. В «О чувстве, заключенном в вещах, и о магии» (1620) он проводит аналогию между материей и телом, выступая против аристотелевского определения, в котором материя отождествляется с prope nihil; тем не менее Кампанелла настаивает на пассивном характере материи, ведь материя воспринимает форму, придаваемую ей внешним действием, а не производит ее сама.
С этой проблемой непосредственно связано учение Аристотеля о первичной материи, из которого выводятся проблематичные следствия: поскольку материя вечна, мир также должен существовать вечно, а следовательно, христианское учение о сотворении мира оказывается неприемлемым. В Средние века представители схоластической философии долго пытались разрешить эту проблему, и с наступлением Ренессанса наиболее интересные наработки в этом контексте вдохновлялись противостоянием аристотелизма и платонизма.
В «Тимее» Платон весьма недвусмысленно говорит о боге-творце (или демиурге), что послужило стимулом для некоторых авторов принять его идеи в качестве новой философской основы для христианского учения. Так, Виссарион Никейский (1400–1472) полагал, что, по Платону, материя вечна, но он четко разделял материю и Творца, вечность которого некоторым образом отлична от вечности материи. Как и Виссарион Никейский, Марсилио Фичино ясно подчеркивает тварный характер первичной материи, и отсюда должно бы следовать, что она не поддается возникновению или уничтожению. Последователи Аристотеля, однако, не всегда опасались говорить о вечности первичной материи: наиболее показательным примером тому служит Франческо Вимеркато (1512–1569), который пишет об этом в посмертно опубликованном De rerum principiis.
Этот спор продолжается вплоть до начала XVI в., когда Чезаре Кривеллати (1617) сочиняет диалог между Платоном и Аристотелем, где учитель упрекает своего неверного последователя за распространение столь нечестивой доктрины. С другой стороны, можно вспомнить и других авторов, которые, напротив, стремились примирить Платона и Аристотеля в этом деликатном вопросе. Хорошим примером служит текст De naturae philosophia seu de Platonis et Aristotelis consensione (1554), принадлежащий перу Себастьяна Фокса Марсилло (1526–1560). Испанский философ сравнивает идеи, развиваемые в «Тимее» и в аристотелевской «Физике», подчеркивая односторонность и ограниченность этих идей в сравнении с совершенством христианского учения.
Другие мыслители демонстрировали прагматический подход к первичной материи. Алхимики, к числу которых относился доктор Парацельс, уроженец нынешней Швейцарии, всё пытались отыскать начало, к которому восходила бы всякая субстанция. Несмотря на открытую критику традиционного университетского образования, Парацельс отнюдь не отказывался от многих канонических представлений. В частности, он отталкивался от идеи четырех стихий (воздух, огонь, вода и земля), но помимо этого продвигал идею новой триады, куда входила сера, ртуть и соль. Но даже эта идея не была столь уж «иконоборческой», как могло бы показаться, ведь она отчасти основана на асристотелевском учении о происхождении металлов, изложенном в трактате «Метеорология» (341b, 6ff). И все же, подчеркивая значимость процесса соединения и разъединения субстанций, Парацельс вносит очень существенный вклад в переход от алхимии к более близкому современности научному подходу к изучению материи. Предмет химии постепенно переопределяется: если ранее это была наука о телах, подверженных движению, теперь, все больше отделяясь от физики, она позиционирует себя как науку, которая изучает процессы соединения и разъединения тел.
Неистовый критик теории начал, предложенной Парацельсом, Ян Баптиста ван Гельмонт (1559–1644) развивал корпускулярное учение о материи — нечто вроде разновидности атомистической теории. Атомизм в эпоху Возрождения, как правило, связан с неоплатоническим понятием semina, а также с эпикурейской философией. Большинство сторонников атомизмы были мыслители, придерживающиеся радикальных антиаристотелевских настроений — к таковым относился небезызвестный Джордано Бруно. И хотя верно, что Аристотель критиковал атомизм и отрицал существование пустоты, тем не менее его учение, как ни странно, повзоляло выстроить перипатетическую версию атомизма.
Некоторые средневековые философы допускали существование minima naturalia — некой границы, за пределами которой форма не может сохраниться. Основной задачей учения minima было разрешение проблемы, сформулированной в трактате «О возникновении и уничтожении» (327а, 30–328b, 24), а именно проблемы философского обоснования так называемого смешения — промежуточного состояния между возникновением и уничтожением. В эпоху Возрождения учение о minima naturalia получило развитие благодаря таким авторам, как Агостино Нифо (ок. 1469–1539) и Джулио Чезаре делла Скала (1484–1558).
Делла Скала приписывал этим minima некую связность, тем самым придавая им статус реальных физических компонентов, не поддающихся дальнейшему делению. Кроме того, он отрицал традиционный атомизм, поскольку в нем не утверждалась идея непрерывного расположения корпускул, составляющих тело.
В частности, Зеннерт не мог отказаться от аристотелевского понятия формы, и, напротив, стремился примирить аристотелевскую теорию с атомизмом. Даже в работе известного поборника корпускулярной теории Себастьана Бассона, дальновидно озаглавленной Philosophia Naturalis adversus Aristotelem (1621), автор отрицает существование пустоты и механистическое описание физического мира.
И лишь Галилео Галилей предпринял решительный шаг в сторону от квалитативного определения аристотелевского понятия материи, отстаивая механистическую версию атомизма, для которой атомы безразмерны. Несмотря на попытки Пьера Гассенди (1592–1655) примирить атомизм и христианское учение, поборники традиции протестовали против атомистической теории, в том числе по причине вытекавших из нее следствий — как далекоидущих (телеологическое видение мира), так и более локальных (проблема пресуществления). В связи с этим даже Рене Декарт подвергался нападкам.
Споры вокруг существования пустоты продолжал оживленно идти напротяжении XVI в. во многом благодаря экспериментальным трудам Валериано Магни (1586–1647), Отто фон Герике (1602–1686) и Роберту Бойлю (1627–1691), который критиковал традиционные представления так называемых пленистов.
Старые и новые космологии
Существовавшее в перипатетической философии строгое деление мира на две различные области — одна из которых пребывает неизменной и состоит из кристаллических сфер, разделяющих сферу неподвижных звезд и лунную сферу, а другая подвержена изменчивости — также было связано с аристотелевским понятием подлунного мира, образованным из четырех стихий: огня, воздуха, воды и земли. Каждая стихия отличается определенными качествами, и каждой из них соответствует поределенный тип так называемого «естественного движения». Предметы, состоящие из легких элементов, огня и воздуха, всегда стремятся вверх, тогда как естественным движением для тяжелых тел, стостящих из воды и земли, является прямолинейное движение, направленное вниз.
Всякая стихия стремится достичь своего естественного места, если только некая внешняя сила не заставляет ее совершать движение, противоположное ее природе (такое движение можно наблюдать при подбрасывании камня в воздухе). И том, и в другом случае аристотелевская теория рассматривает движение как некое общее свойство для всех природных объектов, зависящее от стихий, входящих в состав этих объектов. С другой стороны, небесные тела, будучи совершенными и состоящими из одного элемента — эфира, не подвержены изменению; они неизменно описывают круговое движение вкруг неподвижного центра мира, который совпадает с центром Земли. Очень важным дополнением к теории естественных мест было представление о конечности мира, поскольку оно подразумевало существование единого центра мира, тогда как совершенно ясно, что в модели бесконечной вселенной центр должен отсуствовать.
Продержавшейся не одно столетие приблизительно с XVI века этой парадигме довелось стать предметом критики — как в спекулятивной, так и в эмпирической перспективе. Наблюдение так зываемых stellae novae, а также комет скомпрометировало идею кристаллических сфер, подстрекая к сомнениям относительно учения о неизменности небесных тел и их движений. Согласно традиционной аристотелевской теории, кометы представляли собой оптические явления, возникающие в атмосфере подунного мира. Впрочем, великий астроном Иоганн Региомонтан (1436–1476), рассчитав в 1472-м расстояние до кометы исходя из угла параллакса, не стал оспаривать эту модель космоса, однако примерно сотню лет спустя иезуит Кристофер Клавиус (1538–1612), наблюдавший сверхновую в 1572-м, и Тихо Браге (1546–1601), который следил за кометой в 1577-м, доказали, что внезапно вспыхивающая на небе яркая звезда и комета должны располагаться по ту сторону лунной сферы, из чего должно следовать, что учение о небесных сферах ошибочно. Это обстоятельство ставило под сомнение и всю модель движения небесных тел, так как отбрасывало идею их неизменности.
Подобное усиление роли математики, вероятно, стало наиболее значимым вкладом платонизма в развитие натурфилософии и астрономии в частности в эпоху Возрождения. Впрочем, верно и то, что философы-неоплатоники выдвигали различные альтернативы перипатетической теории небесных движений. Так, Марсилио Фичино заявлял о том, что небо состоит из некого spiritus, и отказывался от разделения мира на отдельные сферы. Тем не менее именно тот факт, что эти философы настаивали на важности геометрических и математических расчетов, открыл путь к квантитативному, то есть чисто количественному взгляду на мир, который постепенно сменил квалитативную парадигму, связанную с аристотелевской традицией.
Решение Николая Коперника (1473–1543) выдвинуть гелиоцентрическую модель мира, в которой Земля перемещается из центра вселенной и устанавливается отношение между расстояниями различных планет от их орбит до солнца и амплитудой этих орбит, было основано на математическом рассуждении, а также на выявлении недостатков аристотеле-птолемеевой модели в этом отношении.
Иоганн Кеплер (1571–1630) отстаивал коперниканскую модель, прибегая к геометрическим аргументам, приведенным в платоновском диалоге «Тимей»; он также развивал и другие теории (в частности идею эллиптической формы планетных орбит), опираясь на представление о геометрическом устройстве, которое он приписывал миру. Пусть некоторые особенности его метода, в частности применяемый им regressus, заимствованы у Аристотеля, Галилео Галилея (1564–1642) зачастую называют платоником — и не в последнюю очередь благодаря тому обстоятельству, что платонизм применяет математический подход. Галилей отрицал теорию стихий, развиваемую в аристотелевской модели мира, а также теорию естественных движений, предлагая в качестве альтернативы корпускулярное определение материи, качества которой, а также свойственные ей движения можно описать математически.
Кроме того, из-за изобретения телескопа Галилей провел множество наблюдений, по итогам которых обнаружил ряд несовершенств, присущих небесным телам. Галилей и коперниканская теория встретили неодобрение не только со стороны церкви, но и со стороны университетов: профессора не желали отказываться от главного столпа университетского образования. С другой стороны, Тихо Браге, который стремился примирить традиционную аристотеле-птолемееву космологию, снискал поддержку даже у некоторых ученых-иезуитов.
Последователи Аристотеля были убеждены в том, что мир должен быть конечен, ведь невозможно, чтобы бесконечное тело пребывало в действии, так что Коперник и его последователи также предполагали, что мир конечен. С другой стороны, известны теологические аргументы против конечности мира.
Так, Николай Кузанский (1401–1564) связывал божественную бесконечность с бесконечностью мира, а Палиндженио Стеллато (он же Пьер-Aджело Манцолли, 1500/3–1543) в книге Zodiacus Vitae, желая прославить имя Господа, компилирует идеи, принадлежащие различным ученым традициям (напр., он говорит о небесных сферах Аристотеля или эйдосах Платона), изображая картину мира, возникшего из бесконечного света. Франсиско Суарес (1548–1617), совмещая космологические идеи перипатетиков с теологическим учением (прежде всего с идеей вездесущности Бога, малосовместимой с представлением о конечности мира), также отстаивал идею бесконечного пространства, хотя речь и могла идти лишь о воображаемой бесконечности. Чуть позднее идею бесконечности мира будут развивать ученые иезуиты Коимбрского университета, которые составили Коимбрский курс из комментариев к разным трудам Аристотеля в качестве своеобразного учебного пособия для студентов.
Джордано Бруно также отталкивался от теологических представлений об отношении между Творцом и его Творением, стремясь обосновать идею бесконечности мира. Позиция Бруно была диаметрально противоположна космологии Аристотеля: он «разбивает» небесные сферы, устраняет иерархию между различными частями мира, избавляется от идеи центра космоса, тем самым отвергая и представление о естественных движениях.
Бруно развивает свою теорию бесконечности, опираясь не только на метафизические аргументы, но также и на радикальную критику аристотелевского определения пространства, которое он понимал как непрерывное количество. Идеи Бруно встретили немало возражений со стороны ученых по всей Европе. Так, Кеплер неоднократно высказывал свою критику в адрес Бруно.
И тем не менее Кеплер был согласен с мыслью Бруно о множественности миров — эта идея вызвала ряд теологических дискуссий, связанных с мотивом спасения в рамках христианства. Будучи противником идеи бесконечности мира, он предложил решение проблемы, заявив, что обитатели других миров вовсе не люди, а потому они не нуждаются в божественном спасении.
Чудеса, магия и физиогномия
Такие средневековые авторы, как Пьетро д’Абано, Николай Орем и Жан Буридан, говорили, что всякое явление, в особенности то, что принято считать чудесным или сверхъестественным, можно объяснить в согласии с законами природы, если такое явление предстает как результат, итог действия неких скрытых причин или скрытых качеств. Ряд мыслителей эпохи Ренессанса также принимали эту точку зрения, и к их числу относится Пьетро Помпонацци. В работе De incantationibus Помпонацци пишет, что людям свойственно усматривать чудеса там, где они не могут определить причины явления, как если бы в ход событий вмешивались потусторонние силы.
Тем не менее, хотя Помпонацци заверяет нас, что все его тезисы основаны на аристотелевском учении — secundum Aristotelem — на деле он опирается на гораздо более обширный список источников, куда также входят тексты Марсилио Фичино. Развивая свои идеи, Помпанацци подступает к весьма деликатным вопросам, связанным с христианским вероучением. Чудеса христианского писания можно истолковать в контексте своего рода философии истории, основанной на гороскопе религий: когда зарождается новая религия, под влиянием звезд происходят всякие чудеса, а когда религия переживает закат, чудеса исчезают, поскольку ослабевает влияние звезд.
Эта парадигма предполагала существование строгого порядка в мире, в котором практически не оставалось места для свободной воли.
В тексте De fato Помпонацци доводит учение до логического завершения. De fato развивает идеи, близкие стоицизму, тогда как в действительно в этом тексте представлен детерминизм, укорененный в аристотелевском учении о четырех причинах. Другие последователи Аристотеля, которые стремились обойти детерминизм, как правило, опирались на умеренную позицию Александра Афродисийского, которого Помпонацци критикует в первой части трактата.
Он приходит к заключениям, извлекая их из различных источников, в то время как другие авторы (Герард Букольдианский, Симон Порцио, Лодовико Боккадиферро) в поисках объяснения чудесных событий (будь то природных катаклизмов, напр., или рождения монструозных созданий наподобие описанных в книге Улисса Альдрованди, 1522–1605) предпочли опереться вроде на Аристотеля, который говорил, что подобные явления представляют собой отклонение от естественного хода вещей, или на Фортунио Личети (1577–1657), который толковал рождение монстров как «изощренные эксперименты» природы.
В частности, тогда, когда этот подход опирался на экспериментальные или эмпирические наблюдения. Поиск оккультных причин явленией, который зачастую был связан с магическими представлениями и практиками, также стимулировал возникновение новых эмпирических и экспериментальных подходов.
К числу авторов, выдвигавших естественное толкование редких явлений, отвергая при этом аристотелевскую парадигму, обращаясь к непосредственному опыту, относился Джомбаттиста делла Порта (1535–1615), автор трактата Magiae naturalis sive de miraculis reru naturalium. Делла Порта, рассматривая оптические и магнетические явления, развивал идею существования симпатии и антипатии между вещами, обусловленной влиянием небесных сил.
Точно так же в знаменитой работе De magnetae известного противника Аристотеля Уильяма Гилберта (1544–1603) мы находим применение экспериментального метода (заточенное под доказательство вращения Земли, а также тезиса, в соответствии с которым Земля — это гигантский магнит) в сочетании с верой в существование душ, «принадлежащих» Земле. Оккультные (или скрытые) свойства вещей также исследовали ученые, которых сначала критиковали, и они специализировались в других областях, напр., в медицине. Жан Фернель (1497–1558) и Джироламо Фракасторо утверждали, что оккультными свойствами объясняются заболевания и инфекции.
Познание тайн природы на деле играло центральную роль в магии, которая находилась в весьма двусмысленных отношениях с философией. Ведь если натурфилософу хотелось описать и постичь законы природы, то человек, практикующий магию, желал изучить природу и ее скрытые свойства для того, чтобы господствовать над ними. Неоплатоническая идея соответствия макрокосма (вселенной) и микрокосма (человека) предполагала, что магические практики способны наделить человека властью над реальностью, которая описывалась через трансцендентальные и виталистические средства. Книга природы «волшебников» вовсе не та же самая, что у последователей Аристотеля или у Галилея, однако она была исписана знаками и аллюзиями. Магические учения были широко распространены на протяжении Средних веков, и благодаря переоткрытию Corpus Hermeticus в XV в. знания существенно обогатились.
Corpus представлял собой собрание разнородных текстов, в которых речь шла как о практической магии, так и о тайном учении, приписываемом Гермесу Трисмегисту, древнему мудрецу родом из Египта, который якобы жил во времена Моисея и к которому восходит вся традиция тайного знания (Sapientia perennis). Предположительная древность текстов казалась самым веским доводом в пользу авторитетности и достоверности, и такие мыслители, как Марсилио Фичино в его трактате De vita, а вслед за ним и Корнелий Агриппа (1486–1535) в тексте De occulta philosophia, сформулировали доктрины с опорой на Corpus Hermeticum. Фичино и Агриппа призывали своих читателей вырезать себе талисманы и образки, носить одежду определенных цветов, а также определенные травы, связанные с влиянием планет, с тем чтобы обращать в своих интересах соединение целого, в живом существе коего человек сразу и часть, и господин. Магические трактаты содержали в себе и указания с рецептами, и эмпирические описания; даже сам Фрэнсис Бэкон в своей работе De augmentis Scientiarum описывал магию как некое практическое знание о скрытых формах и гармонии вещей, раскрывающее чудесные творения природы.
Трактат De physiognomia humana (1586) Джамбаттиста делла Порта по большей части — компиляция предшествующих авторов, освещавших этические проблемы, также был дополнен иллюстрациями; вплоть до Лафатера эта книга была хрестоматийным изложением физиогномики. К предметной области также применялся герметический подход, пример чему мы находим в трудах Роберта Фладда (1574–1637).
Натуральная философия и религия
Многие натурфилософские концепции шли вразрез с религиозными учениями, и существовало несколько возможных решений затруднения. Так, ряд авторов указывал на радикальное различие веры и философии, ссылаясь в основном на учение Аверроэса о «двойной истине». В частности, мы наблюдаем подобные идеи у Пьетро Помпонацци. Другие, такие как Виссарион и Симоне Порцио, — выросли на совершенно иной интеллектуальной почве.
Они переходили в наступление, отрицая всякую связь между философией и верой, отводя последней весьма скромную роль (даже пускай Виссарион, как и Марсилио Фичино, указывал на то, что платонизм и христианство более чем совместимы). Были и другие авторы, у которых вызывало описание чересчур близкое сходство философии природы Платона и христианского взгляда на естествознание, посему они отдавали предпочтение парадигме Аристотеля (напр., Педро да Фонсека, 1528–1599).
С другой стороны, ряд мыслителей пытался достичь благонадежного перемирия философии и веры, особенно активно такие попытки предпринимались в периоды обострения конфликтов между различными конфессиями и религиозных войн, последовавших за Реформацией.
Это было наиболее типично для протестантских стран, где даже к концу XVI века проблема двойной истины оставалась предметом ожесточенных споров. Ученые-протестанты открыто выражать свою неприязнь к Аристотелю, философу, которому они вменяли в вину возведение схоластической башни католической теологии. В Виттенбергском университете даже реализовался план по чтению произведений Плиния Старшего вместо Аристотеля. Но план не прижился. Из-за хаотичного строения «Естественная история» никак не могла стать достойной заменой энциклопедических текстов Аристотеля в системе образования. Филиппу Меланхтону (1497–1560) удалось несколько ослабить распрю религии и естествознания, упирая на тот факт, что природа есть творение божье и все заключенное в ней следует считать ниспосланным провидением. Некоторые философы, к коим относился Ян Амос Коменский (1592–1670), поддерживали этот альянс между философией природы и религией, ратуя за некую новую философскую систему, которая бы основывалась на библейском учении. Впрочем, эта позиция, скорее, была направлена на критику когорты натурфилософов, нежели на разработку альтернативной системы. С другой стороны, в дискуссиях как протестанских ученых, так и католических, фигуры наподобие Георга Иоахима фон Ретика (1514–1574) и Галилео Галилея, решительно отказывались признавать какую бы то ни было научную значимость библейских текстов. Схоластические ученые, к числу которых принадлежал Джон Кейс (род. между 1539 и 1546 — ум. 1600), искренне убежденные в том, что аристотелевское учение не противоречит христианским догмам, таким как творение и провидение, с особым усердием искали способы объединить теологию и философию природы.
Следует отметить, что эти проблемы отнюдь не исчерпывались контекстами христианских ученых кругов — они также составляли предмет ряда аналогичных размышлений в иудейской традиции. Иудейские мыслители часто характеризовали естествознание как такую систему гипотез, которая могла ухватить лишь поверхностную, видимую сторону вещей. Для них эта область знания представляла собой низшую ступень, подчиненную абсолютной истине, данной в Торе. Подобную позицию отстаивали такие авторы, как Иуда Лёв бен Бецалель (Махараль ми-Праг, 1520–1609), который решительно разделял природный мир и учение, изложенное в Торе.
В частности, он утверждал, что, хотя мы способны постичь и объяснить естественный порядок физического мира, высказываться в таком ключе для отношения Бога и его творения было бы неверно. Эта позиция, по-видимому, была обусловлена тем, что иудеи чувствовали себя исключенными из тех институтов, где практиковалась и преподавалась натурфилософия. Важным исключением в этом контексте была Италия, где персонажи вроде Элиа дель Медиго (ок. 1458–1493) имели возможность пробиться из-за бытовавшего в итальянских университетах разделения между богословием и естествознанием. Тем не менее все эти иудейские авторы — и те, кто наслаждался итальянским «свободомыслием», и те, кто отстаивал главенство учения Торы, — опирались на Аристотеля как на главный авторитет в натурфилософских исканиях. Многие философы, такие как Йозеф бен Шем Тов (ок. 1400 — ок. 1480) и Абраам Фриссоль (1451 — ок. 1525), неоднократно предпринимали попытки вписать Стагирита в иудейскую философскую традицию. Лишь очень малое число иудейских авторов, среди которых можно назвать Моше Иссерлеса (1520–1572), полагали, будто бы натурфилософия может служить полезным инструментом для прославления величия Господа.
Библиография
● Йейтс, Ф., Джордано Бруно и герметическая традиция, Москва: НЛО, 2000.
● Кассирер, Э., Индивид и космос в философии Возрождения, Санкт-Петербург: Центр гуманитарных инициатив, 2013.
● Койре, А., От замкнутого мира к бесконечной вселенной, Москва: Логос, 2001.
● Azzolini, M., 2013, The Duke and the Stars, Cambridge, MA: Harvard University Press.
● Baldini, U., 1992, “Legem impone subactis”, Studi su Filosofia e Scienza dei Gesuiti in Italia. 1540–1632, Roma: Bulzoni.
● Berns, A. D., 2014, the Bible and Natural Philosophy in Renaissance Italy. Jewish and Christian Physicians in Search of Truth, Cambridge: Cambridge University Press.
● Bianchi, L., 2003, Studi sull’aristotelismo del Rinascimento, Padova: Il Poligrafo.
● Blair, A., 1992, “Humanist Methods in Natural Philosophy: The Commonplace Book”, Journal of the History of Ideas, 53: 541–551.
● –––, 1997, The Theater of Nature: Jean Bodin and Renaissance Science, Princeton: Princeton University Press.
● –––, 2000, “Mosaic Physics and the Search for a Pious Natural Philosophy in the Late Renaissance”, Isis, 91: 32–58.
● Blum, R., 2010, Philosophers of the Renaissance, Washington: Catholic University of America Press.
● Chartier, R. and P. Corsi, 1996, Sciences et langues en Europe, Paris: EHESS.
● Ciliberto, M., 1990, Giordano Bruno, Bari: Laterza.
● Clericuzio, A., 2005, La macchina del mondo: teorie e pratiche scientifiche dal Rinascimento a Newton, Roma: Carocci.
● Cochrane, E., 1976, “Science and Humanism in the Italian Renaissance”, The American Historical Review, 81: 1039–1057.
● Copenhaver, B., 1992, “Did Science Have a Renaissance?”, Isis, 83: 387–407.
● Copenhaver, B. and C.B. Schmitt, 1992, A History of Western Philosophy, III: Renaissance Philosophy, Oxford: Oxford University Press.
● Cunningham, A., 1988, “Getting the Game Right: Some Plain Words on the Identity and Invention of Science”, Studies in History and Philosophy of Science, 19: 365–389.
● Deitz, L., 1997, “Falsissima est ergo haec de triplici substantia Aristotelis doctrina: A 16th-Century Critic of Aristotle: Francesco Patrizi da Cherso on Privation, Form, and Matter”, Early Science and Medicine, 2: 226–250.
● Del Prete, A., 1998, Universo infinito e pluralità dei mondi, Napoli: Città del Sole.
● Del Soldato, E., 2010, Simone Porzio. Un aristotelico tra natura e grazia, Roma: Edizioni di Storia e Letteratura.
● –––, 2020, Early Modern Aristotle. On the Making and Unmaking of Authority, Philadelphia: University of Pennsylvania Press.
● Di Liscia, D.A., E. Kessler, and C. Methuen (eds.), 1997, Method and Order in Renaissance Philosophy of Nature: The Aristotle Commentary Tradition, Aldershot: Ashgate.
● Duhem, P., 1913–59, Le système du monde, histoire des doctrines cosmologiques de Platon à Copernic, 10 volumes, Paris: Hermann.
● Efron, N., 2006, Judaism & Science: An Historical Survey, New York: Greenwood Academic Press.
● Ernst, G., 2002, Tommaso Campanella, Bari: Laterza.
● Feingold, M. (ed.), 2003, Jesuit Science and the Republic of Letters, Boston: MIT Press.
● Findlen, P., 1994, Possessing Nature: Museums, Collecting and Scientific Culture in Early Modern Italy, Berkeley and Los Angeles: University of California Press.
● Freedman, J.S., 1999, Philosophy and the Arts in Central Europe, 1500–1700: Teaching and Texts at Schools and Universities, Aldershot: Variorum.
● Garber, D., 1988, “Descartes, the Aristotelians, and the Revolution that Did Not Happen in 1637”, Monist, 71: 471–486.
● Garin, E., 1976, Rinascite e Rivoluzioni, Bari: Laterza.
● Gatti, H., 2002, Giordano Bruno and Renaissance Science, Cornell: Cornell University Press.
● Gaukroger S., 2006, The Emergence of a Scientific Culture. Science and the Shaping of Modernity, 1210–1685, Oxford: Oxford University Press.
● Gilbert, N., 1967, “Renaissance Aristotelianism and its Fate: Some Observations and Problems”, in Naturalism and Historical Understanding, J.P. Anton (ed.), New York: State University of New York Press, pp. 42–52.
● Grafton, A. and N.G. Siraisi (eds.), 2000, Natural Particulars. Nature and the Disciplines in Renaissance Europe, Boston: MIT Press.
● Grant, E., 1987, “Ways to Interpret the Terms ‘Aristotelian’ and ‘Aristotelianism’ in Medieval and Renaissance Natural Philosophy”, History of Science, 25: 335–58.
● –––, 2010, The Nature of Natural Philosophy in the Late Middle Ages, Washington: Catholic University of America Press.
● Grendler, P.F., 2001, The Universities of the Italian Renaissance, Baltimore: Johns Hopkins University Press.
● Hankins, J., 2000, “Galileo, Ficino and Renaissance Platonism”, in Humanism and Early Modern Philosophy, J. Kraye and M.W.F. Stone (eds.), London: Routledge, pp. 209–237.
● ––– (ed.), 2007, The Cambridge Companion to Renaissance Philosophy, Cambridge: Cambridge University Press.
● Harrison, P., 1998, The Bible, Protestantism and the Rise of Natural Science, Cambridge: Cambridge University Press.
● Hellyer, M., 2005, Catholic Physics: Jesuit Natural Philosophy in Early Modern Germany, Notre Dame: University of Notre Dame Press.
● Hirai, H., 2005, Le concept de semence dans les théories de la matière à la Renaissance: de Marsile Ficin à Pierre Gassendi, Turnhout: Brepols.
● Kessler, E., 2001, “Metaphysics or Empirical Science? The Two Faces of Aristotelian Natural Philosophy in the Sixteenth Century”, in Renaissance Readings of Corpus Aristotelicum, Proceedings of the Conference Held in Copenhagen 23–25 April 1998, M. Pade (ed.), Copenhagen: Museum Tusculanum Press, pp. 79–101.
● Kusukawa, S., 1995, The Transformation of Natural Philosophy: The Case of Philip Melanchthon (Ideas in Context), Cambridge: Cambridge University Press.
● –––, 2012, Picturing the Book of Nature: Image, Text and Argument in Sixteenth-Century Human Anatomy and Medical Botany, Chicago: University of Chicago Press.
● Kraye, J., W.F. Ryan, and C.B. Schmitt (eds.), 1986, Pseudo-Aristotle in the Middle Ages: The Theology and other Texts, London: The Warburg Institute.
● Kristeller, P.O., 1943, The Philosophy of Marsilio Ficino, New York: Columbia University Press.
● Joy, L.S., 1992, “Epicureanism in Renaissance Moral and Natural Philosophy”, Journal of the History of Ideas, 53: 573–583.
● Leijenhorst, C., C. Lüthy, and J.M.M.H. Thijssen (eds.), 2002, The Dynamics of Aristotelian Natural Philosophy from Antiquity to the Seventeenth Century, Leiden: Brill.
● Lines, D.A., 2008, “Teaching Physics in Louvain and Bologna: Frans Titelmans and Ulisse Aldrovandi”, in Scholarly Knowledge: Textbooks in Early Modern Europe, E. Campi, S. de Angelis, A.-S. Goeing, and A. T. Grafton (eds.), Geneva: Libraire Droz, pp. 183–203.
● Lohr, C., 1988, Latin Aristotle Commentaries II. Renaissance Authors 1501–1600, Florence: Leo S. Olschki.
● Lüthy, C., J.E. Murdoch, and W.R. Newman (eds.), 2001, Late Medieval and Early Modern Corpuscular Matter Theories, Leiden: Brill.
● Mahoney, E.P., 2000, Two Aristotelians of the Italian Renaissance: Nicoletto Vernia and Agostino Nifo, Aldershot: Ashgate.
● Maier, A., 1982, On the Threshold of Exact Science: Selected Writings of Anneliese Maier on Late Medieval Natural Philosophy, S.D. Sargent (ed. and trans.), Philadelphia: University of Pennsylvania Press.
● Martin, C., 2011, Renaissance Meteorology: Pomponazzi to Descartes, Baltimore: Johns Hopkins University Press.
● Menn, S., 1997, “The Intellectual Setting”, in D. Garber and M. Ayers (eds.), The Cambridge History of Seventeenth-Century Philosophy, Cambridge: Cambridge University Press, pp. 33–86.
● Methuen, C., 1997, “‘This comet or new star’: Theology and the Interpretation of the Nova of 1572”, Perspectives on Science, 5: 499–515.
● Minio Paluello, L., 1972, Attività filosofico-editoriale aristotelica dell’umanesimo, in Opuscula. The Latin Aristotle, Amsterdam: Hakkert: pp. 483–500.
● Monfasani, J., 2006, “Aristotle as Scribe of Nature: the Title-Page of MS Vat. Lat. 2094”, Journal of Warburg and Courtauld Institute, 69: 193–205.
● Mulsow, M., 2002, “‘Nuove terre’ e ‘nuovi cieli’: la filosofia della natura”, in Le filosofie del Rinascimento, C. Vasoli (ed.), Milano: Bruno Mondadori: pp. 416–433.
● Nauert, C., 1979, “Humanists, Scientists, and Pliny: Changing Approaches to a Classical Author”, The American Historical Review, 84: 72–85.
● Nauta, L., 2006, In Defense of Common Sense: Lorenzo Valla’s Humanist Critique of Scholastic Philosophy, Cambridge: Harvard University Press.
● Newman, W. R., and L. Principe, 1998, “Alchemy vs. Chemistry: the Etymological Origins of a Historiographic Mistake”, Early Science and Medicine, 3: 32–65.
● Newman, W. R., 2006, Atoms and Alchemy, Chicago: University of Chicago Press.
● Nardi B., 1958, Studi sull’aristotelismo padovano dal secolo XIV al XVI, Firenze: Sansoni.
● Nouhuys, T.V., 1998, The Age of Two-Faced Janus: The Comets of 1577 and 1618 and the Decline of the Aristotelian World View in the Netherlands, Leiden: Brill.
● Ogilvie, B.W., 2006, The Science of Describing:Natural History in Renaissance Europe, Chicago: Chicago University Press.
● Park, K. and L. Daston (eds.), 2006, The Cambridge History of Science: Early Modern Science, Cambridge: Cambridge University Press.
● Perfetti, S., 2000, Aristotle’s Zoology and Its Renaissance Commentators, Leuven: Leuven University Press.
● Popkin, R., 1979, The History of Scepticism from Erasmus to Spinoza, Berkeley: University of California Press.
● Porter, M., 2005, Windows of the Soul. The Art of Physiognomy in European Culture (1470–1780), Oxford: Oxford University Press.
● Principe, L. M., 2013, The Secrets of Alchemy, Chicago: University of Chicago Press.
● Reif, P., 1969, “The Textbook Tradition in Natural Philosophy 1600–1650”, Journal of the History of Ideas, 30: 17–32.
● Rice, E. F., Jr., 1970, “Humanist Aristotelianism in France: Jacques Lefèvre d’Etaples and his Circle”, in Humanism in France at the End of the Middle Ages and in Early Renaissance, A.H.T. Levi (ed.), Manchester: Manchester University Press: pp. 132–149.
● Rossi, P., 1997, La nascita della scienza moderna in Europa, Bari: Laterza.
● Ruderman, D., 1995, Jewish Thought and Scientific Discovery in Early Modern Europe, New Haven: Yale University Press.
● Ryan, W.F. and C.B. Schmitt (eds.), 1982, Pseudo-Aristotle: The Secret of Secrets: Sources and Influences, London: The Warburg Institute.
● Schmitt, C. B., 1981, Studies in Renaissance Philosophy and Science, London: Variorum Reprints.
● –––, 1983, Aristotle and the Renaissance, Cambridge: Harvard University Press .
● –––, 1984, The Aristotelian Tradition and Renaissance Universities, London: Variorum Reprints.
● –––, 1985, “Aristotle among the Physicians”, in The Medical Renaissance of the Sixteenth Century, A. Wear, R.K. French, and I.M. Lonie (eds.), Cambridge: Cambridge University Press: pp. 1–15.
● Schmitt, C.B. and Q. Skinner (eds.), 1988, The Cambridge History of Renaissance Philosophy, Cambridge: Cambridge University Press.
● Shapin, S., 1989, “The Invisible Technician”, American Scientist, 77(6): 554–563.
● Siraisi, N.G., 2001, Medicine and the Italian Universities: 1250–1600, Leiden: Brill.
● Steel, C.G., G. Guldentops, and P. Beullens (eds.), 1999, Aristotle’s Animals in the Middle Ages and Renaissance, Leuven: Leuven University Press.
● Stillman, D., 1999, Essays on Galileo and the History and Philosophy of Science, Toronto: University of Toronto Press.
● Swerdlow, N., 1993, “Science and Humanism in the Renaissance: Regiomontanus’s Oration on the Dignity and Utility of the Mathematical Sciences”, in World Changes. Thomas Kuhn and the Nature of Science, P. Horwich (ed.), Boston: MIT Press: pp. 131–168.
● Thorndike L., 1964, A History of Magic and Experimental Science, 8 vols., New York-London.
● Trinkaus, C., 1993, “Lorenzo Valla’s Anti-Aristotelian Natural Philosophy”, I Tatti Studies, 5: 279–325.
● Vanhaelen, M., 2016, “What is the best Method to Study Philosophy? Sebastiano Erizzo and the Revival of Plato in Sixteenth Century Venice”, Italian Studies, 71: 311–334.
14426
.jpg)
.jpg)
