философы

Поделиться статьей в социальных сетях:

в избранное

Фрэнсис Бэкон

Ссылка на оригинал: Stanford Encyclopedia of Philosophy

Впервые опубликовано 29 декабря 2003 года; содержательно переработано 7 декабря 2012 года.

Фрэнсис Бэкон (1561–1626) — один из ведущих представителей натурфилософии, внесших вклад в развитие научной методологии в период перехода от Возрождения к раннему Новому времени. Будучи юристом, членом Парламента и королевским адвокатом, Бэкон писал о законодательстве, государстве и религии, а также о современной политике; но в то же время в некоторых своих сочинениях рассуждал о концепциях возможного общества и размышлял об этических вопросах («Опыты», Essays) даже в трудах по натурфилософии («О достоинстве и приумножении наук», The Advancement of Learning, далее ДПН).

После обучения в Тринити Колледже, Кембридже и Грейс-Инн (Лондон) вместо того, чтобы пытаться получить должность в университете, Бэкон начал политическую карьеру. Хотя в период правления Королевы Елизаветы его попытки не увенчались успехом, во времена Якова I он дослужился до самого высокого государственного звания — Лорда-канцлера. Его международная слава и влияние особенно широко распространились в последние годы его жизни, когда ему удалось сконцентрировать энергию исключительно на философской работе, и еще больше — после его смерти, когда английские ученые из круга Бойля (Невидимый Колледж) позаимствовали его идею создания совместного исследовательского института и взялись за подготовку учреждения Королевского Общества.

По сей день Бэкон известен сочинениями по эмпирической натурфилософии (ДПН и «Новый Органон», Novum Organum, далее НО) и учением об идолах, которое он выдвинул в ранних трудах, а также идеей современного исследовательского института, которую он разрабатывал в «Новой Атлантиде» (Nova Atlantis, далее НА).

Библиография

Фрэнсис Бэкон родился 22 января 1561 года. Он был вторым ребенком сэра Николаса Бэкона (Лорда-хранителя печати) и его второй жены леди Анны Кук Бэкон, дочери сэра Энтони Кука, наставника Эдварда VI и одного из ведущих гуманистов своего времени. Леди Анна была очень образованной женщиной: она не только прекрасно владела греческим и латынью, но к тому же знала итальянский и французский. Вместе со старшим братом Энтони Фрэнсис вырос в среде, которую определяла политическая власть, гуманистическое знание и кальвинистское усердие. Его отец построил дом в Горхэмбери в 1560-х годах, где Бэкон учился в течение семи лет. Позже вместе с Энтони он отправился в Тринити Колледж Кембриджского университета, где подверг жесткой критике схоластические методы академического обучения. Его наставником был Джон Уитгифт, позднее ставший Архиепископом Кентерберийским. Уитгифт в целях образования давал читать братьям классические тексты Цицерона, Демосфена, Гермогена, Ливия, Саллюстия и Ксенофонта (Peltonen 2007). Бэкон начал свое обучение в Грейс-Инн (Лондон) в 1576 году; но с 1577 по 1578 год в его миссии в Париж его сопровождал Эмиас Паулет, английский посол. Согласно Пелтонен:

Во время своего пребывания во Франции, вероятно, осенью 1577 года, Бэкон однажды посетил Англию в должности дипломата, доставляя письма Уолсингему, Берли, Лестеру и самой Королеве. (Peltonen 2007)

Когда в 1579 году умер его отец, он вернулся в Англию. Маленькое наследство принесло Бэкону финансовые трудности и, пока его дядя по материнской линии, лорд Берли, не помог ему получить доходную должность государственного чиновника, после окончания обучения в Грейс-Инне он начал политическую карьеру в Палате общин. В 1581 году Бэкон вступил в Палату общин в качестве представителя Корнуолла и оставался членом Парламента до тридцати семи лет. Он был принят в адвокатуру в 1582 году и в 1587-м был избран на должность чтеца в Грейс-Инне. Его участие в «большой политике» началось в 1584 году, когда он написал первый политический меморандум, «Наставление королеве Елизавете» (Letter of Advice to Queen Elizabeth).

С самого начала своей взрослой жизни Бэкон стремился пересмотреть систему натурфилософии и — следуя примеру отца — одновременно пытался сохранить высокую политическую должность. Очень рано он попытался составить план новой системы наук, делая упор на эмпирических методах и стараясь обеспечить основания для прикладной науки (scientia operativa). Однако эта двойная задача оказалась слишком амбициозной, чтобы реализовать ее на практике. Идеи Бэкона относительно реформы наук не нашли большого сочувствия у королевы Елизаветы или лорда Берли. Поскольку он не ожидал многого на этом поприще, Бэкон смог стать успешным адвокатом и парламентарием. С 1584 по 1617 год (год, когда он был принят в Палату лордов) он был активным членом Палаты общин. Находясь под патронажем Уолсингема, Бэкон сыграл важную роль в расследовании дела английских католиков и выступал за решительные действия против королевы Шотландии Марии Стюарт.

Он работал во многих комитетах, включая тот, где в 1588 году он вел дела бунтарей; затем Бэкон состоял в комитете, занимающемся пересмотром английских законов. Он работал над политическими аспектами религиозных вопросов, особенно касающихся конфликта между Англиканской церковью и нонконформистами. В небольшом трактате 1591 года Бэкон попытался выработать срединный путь в религиозной политике; но годом позже ему было поручено написать текст против иезуита Роберта Парсона (Jardine and Stewart 1999: 125), выступавшего против суверенитета Англии.

Начиная с конца 1580-х годов патроном Бэкона выступал граф Эссекс. В течение этого периода Бэкон частично посвятил себя натурфилософии. Он отчетливо высказал свою позицию в знаменитом письме 1592 года своему дяде лорду Берли:

Я признаюсь, что имею столь же широкие созерцательные цели, сколь и умеренные гражданские: ибо я сделал предметом своих интересов все возможное знание. И если бы я смог очистить его от двух разновидностей разбоя, одна из которых — пустые споры, опровержения и многословия, а другая — слепые эксперименты, устные традиции и надувательство, столь много отнявшие у нас, то смею надеяться, я должен принести кропотливые наблюдения, обоснованные выводы и полезные изобретения и открытия; добиться для наук наилучшего состояния. Мое стремление, будь оно любопытством, пустой славой, природой или (если выразиться более благоприятно) филантропией, так закрепилось в моем уме, что я едва ли могу его вытеснить. И я отчетливо вижу, что такого рода положение позволяет всякому разумному лицу править не только своим умом, но и другими; вот что я нахожу чрезвычайно чарующим. (Bacon 1857–1874, VIII: 109)

В 1593 году Бэкон впал в немилость у королевы из-за отказа выполнить ее запрос относительно выделения для средств из Парламента. Хотя он не голосовал против выделения субсидий правительству, он настаивал, что они должны быть выплачены в течение шести лет, а не трех. Это привело к тому, что сэр Роберт Сесиль и сэр Уолтер Роли выступили против него в Парламенте. Патрон Бэкона, граф Эссекс, которому он также приходился близким политическим советником и известителем, не смог смягчить гнев королевы; но не все попытки Эссекса оставить Бэкона на высоком посту (генерального прокурора или генерального стряпчего) потерпели крах. Несмотря на это, королева ценила Бэкона как юриста. Он участвовал в процессе об измене Родериго Лопеса и позже — в деле против графа Эссекса.

В тексте, который был приурочен к Gesta Grayorum (традиционное рождественское празднество, проходящее в Грейс-Инне), Бэкон подчеркивал необходимость научного развития и прогресса. Поскольку ему не удалось сохранить положение в парламенте, он рассматривал возможность отойти от политики и посвятить себя натурфилософии. Не секрет, что Бэкон много занимался научными исследованиями и литературой в 1590-х годах. В данной связи следует упомянуть его письма с наставлениями графу Рутланду и графу Эссексу. Особую значимость имеют советы, данные им графу Эссексу, поскольку Бекон рекомендовал, чтобы тот вел себя в обществе осторожно и разумно, а также, кроме всего прочего, воздерживался от стремления занимать военные посты. На определенном этапе своей карьеры Бэкон участвовал в реформировании британского законодательства. В 1597 году была опубликована его первая книга, ранняя версия «Опытов», содержащая только десять частей (Klein 2004b). Его финансовое состояние было весьма ненадежно; но его план жениться на богатой вдове леди Хаттон провалился, поскольку ее руки добился сэр Эдвард Кок. В 1598 году Бэкон не смог продать свою должность секретаря в Звездной палате, так что из-за своих долгов он ненадолго был помещен в тюрьму. Эссексу не удалось решить ирландский вопрос, он возвратился в королевский двор и впал в немилость, как и предполагал Бэкон. Поэтому Бэкон утратил ценного патрона и представителя своих проектов. Он попытался примирить королеву и Эссекса; но, когда граф поднял восстание против короны в 1601 году, Бэкон уже ничего не мог сделать для него. Королева приказала Бэкону принять участие в судебном процессе об измене Эссекса. В 1601 году Бэкон заседал в последнем елизаветинском парламенте, сыграв в нем крайне активную роль. 

Бэкон очень надеялся на приход нового правителя и пытался наладить контакт с Яковом VI Шотландским, наследником Елизаветы. Во время правления Якова могущество Бэкона возросло. Он был посвящен в рыцари в 1603 году и годом позже создал научный совет. Он взялся за проект объединения Англии и Шотландии и работал над концепцией религиозной терпимости, поддерживая срединный курс в урегулировании конфликта католиков и нонконформистов. В 1606 году Бэкон женился на Элис Барнхем, младшей дочери богатого члена общинного совета Лондона. Годом позже он был назначен генеральным стряпчим. Он также занимался теорией государства и, следуя Макиавелли, развивал идею политически активного и вооруженного гражданского населения. 

В 1608 году Бэкон стал чиновником Звездной палаты; в это же время он предпринял попытку оценить сделанное им за время своей жизни, подсчитывая победы и поражения. Хотя он все еще не избавился он денежных проблем, его карьера с каждым шагом двигалась вверх. В период с 1603 по 1613 год Бэкон был занят не только английской политикой. Он заложил основы своей философии, работая над ранними трактатами, которые проложили путь к «Новому Органону» и «Великому восстановлению» (Instauratio Magna). В 1613 году он стал генеральным прокурором и начал продвижение к вершине своей карьеры: он стал членом Тайного совета Великобритании в 1616 году, а в следующем году был назначен Лордом-хранителем Большой печати. В 1618 году он был удостоен титула барона Веруламского. Однако в 1621 году, после того, как Бэкон стал виконтом Сент-Олбанским, Парламент обвинил его в коррупции. Он стал жертвой парламентской интриги, поскольку выступил против злоупотреблений монопольным положением, косвенно атакуя своего друга, герцога Бекингема, который был фаворитом короля. Чтобы защитить Бекингема, король пожертвовал Бэконом, чьи враги обвинили его в получении взяток на посту судьи. Бэкон не видел для себя иного выхода, кроме как объявить себя виновным. Его низвержение было устроено его противниками в Парламенте и судебной фракцией, для которых он стал козлом отпущения: тем самым они намеревались спасти герцога Бекингема не только от гнева общественности, но также от открытых атак (Mathews 1996). Бэкон утратил все свои должности и место в Парламенте, но сохранил за собой титулы и собственность. Бэкон полностью посвятил последние пять лет своей жизни — знаменитое пятилетие — занятиям философией. Он попытался продолжить свой большой проект, «Великое восстановление наук» (Instauratio Magna Scientiarum, далее ВВН); но эта задача была слишком большой для того, чтобы успеть завершить ее в оставшиеся ему годы. Хотя ему удалось закончить важные главы Instauratio, пословица, которую он часто цитировал в своих работах, оказалась верной для него самого: Vita brevis, ars longa [Жизнь коротка, наука обширна]. Он умер в апреле 1626 года от пневмонии после экспериментов со льдом.

Натурфилософия: борьба с традицией

Борьба Бэкона с интеллектуальной блокадой и догматическим сном его времени (равно как и более раннего) велась одновременно на многих фронтах. Уже очень рано он подверг критике не только Платона, Аристотеля и аристотеликов, но и таких гуманистов философов Возрождения, как Парацельс и Бернардино Телезио. 

Хотя Аристотель выдвинул особые аксиомы для каждой научной дисциплины, Бэкон тем не менее считал, что в работах греческого философа отсутствует главный принцип или общая теория науки, которые можно было бы применить ко всем ветвям естественной истории и философии (Klein 2003a). Для Бэкона аристотелевская космология, равно как и его теория науки, казалась устаревшей, а следовательно, таковыми ему казались идеи многих средневековых философов, следующих за Аристотелем. Он не отказался от Аристотеля полностью, но противостоял его гуманистическим интерпретациям с их упором на силлогизме и диалектике (scientia operativa против герменевтики текстов) и метафизическому прочтению естественной философии в пользу естественных форм (или эффектов природы как структурированных модусов действия, а не артефактов), стадии которых — в форме пирамиды знания — соответствуют самому порядку природы.

Если кто-либо из «нововременных» последователей Аристотеля и приближался к тем же идеям, что и Бэкон, то это были мыслители венецианской или падуанской ветви, которую представлял Джакомо Дзабарелла. С другой стороны, Бэкон критиковал Телезио, который — на его взгляд — только наполовину преодолел недостатки аристотелевской философии. Хотя мы можем встретиться с полемикой с Телезио в его неопубликованной работе среднего периода (De Principiis atque Originibus, secundum fabulas Cupidinis et Coelum, 1612; «О началах и истоках в соответствии с мифами о Купидоне и о небе», далее ОНИ), Бэкон вступил на путь борьбы с традицией еще в 1603 году. В труде Valerius Terminus (1603?) он уже отказался от смешения естественной философией с богословием; он сделал набросок своего метода и определил цель знания как «обнаружение всех процессов и возможностей процессов, от бессмертия (если бы оно было возможно) до самого малого механического движения» (Bacon III [1887]: 222). Он критиковал аристотелевское anticipatio naturae [предвосхищение природы], которое отдавало предпочтение исследованию причин, удовлетворяющих разум, вместо тех, что «направят его и приведут к новым экспериментам и открытиям» (Bacon III [1887]: 232).

Когда Бэкон предложил новую систематическую структуру дисциплин в «О достоинстве и приумножении наук» (1605), он продолжил борьбу с традицией, особенно с классической античной наукой, отрицая «книгу знания» гуманистов на том основании, что последние «гоняются за словами, а не самим предметом» (Bacon III [1887]: 283). Соответственно, он критиковал учебную программу Кембриджского университета за то, что в ней уделялось слишком много места диалектике и софистике, которые университет пытается вложить в «неопытные и неразвитые умы» (ДПН 152). Он переформулировал и функционально переделал аристотелевскую концепцию науки как знания необходимых причин. Он отказался от аристотелевской логики, опиравшейся на ложной метафизической теории, согласно которой опыт, приобретаемый нами посредством чувств, — вещи, как они являются нам, — автоматически предоставляет нашему разуму вещи такими, какие они есть. Одновременно с этим Аристотель отдает предпочтение общим и отвлеченным понятийным различиям, которые не соответствуют действительному бытию вещей. Однако Бэкон, выдвигая свою концепцию philosophia prima [первой философии], представляет ее в качестве метауровня для всех научных дисциплин.

С 1606 по 1612 год Бэкон по-прежнему занимался естественной философией под эгидой борьбы с традицией. Мы можем видеть это в неопубликованных трактатах Temporis partus masculus, 1603/1608 (Bacon III [1887]: 521–31), Cogitata et Visa, 1607 (Bacon III: 591–620), Redargutio Philosophiarum, 1608 (III: 557–85) и ОНИ. Бэкон заново открывает для себя философию досократиков, особенно атомистов, среди которых ведущей фигурой был Демокрит. Он отдает предпочтение демокритовской натурфилософии перед схоластической — и, следовательно, аристотелевской — философией, фокусирующейся на дедуктивной логике и вере в авторитет. По мнению Бэкона, подкрепленный традицией подход не снисходит до того, чтобы начать непосредственное изучение природы и затем уже подняться к эмпирическому и общему знанию. Его критика распространялась также на алхимию, магию и астрологию времен Возрождения (Temporis partus masculus), поскольку «методы» подобных «дисциплин» основаны на случайных интуициях и вовсе не располагают средствами для того, чтобы воспроизводить исследуемые ими действия природы. Его критика также касается современной технической литературы, поскольку ей недостает нового взгляда на природу и инновационной методологической программы. Бэкон берется за задачу, которую пытались разрешить античные философы, схоласты и современные ученые. Он критикует не только Платона, Аристотеля, Галена за их неудачи, но и Жана Фернеля, Парацельса и Телезио, при этом восхваляя греческих атомистов и Роджера Бэкона. 

В своих рукописях Бэкон уже упоминал учение об идолах в качестве необходимого условия установления scientia operative. В Cogitata et Visa он сравнивает дедуктивную логику, которой пользуются схоласты, с паутиной, выплетаемой из собственных внутренностей, тогда как пчела выступает у него образом scientia operativa. Как и пчела, эмпирик с помощью своего индуктивного метода собирает естественные предметы или продукты и затем перерабатывает их в знание для производства меда, полезного для здорового питания.

В своем следующем трактате, Redargutio Philosophiarum, Бэкон продолжает разрабатывать свой эмпиристский проект, обращаясь к учению о двойной истине, тогда как в ОНИ Бэкон отвергает алхимические теории, касающиеся преобразования субстанций, в пользу греческого атомизма. Но в том же самом тексте он тонко критикует своего современника Телезио за апологию неэкспериментального компромиссного эмпиризма. Хотя Телезио оказывается умеренным «нововременным» мыслителем, он все еще цепляется за аристотелевскую конструкцию, продолжая верить в quinta essentia [пятый элемент, эфир] и в учение о двух мирах, которое предполагает два различных естественных закона (один для подлунной сферы, другой — для надлунной).

Натурфилософия: теория идолов и система наук

Идолы

Учение Бэкона об идолах не только являет собой стадию в истории теорий заблуждения (Brandt 1979), но также служит важным теоретическим элементом в развитии эмпиризма Нового времени. Согласно Бэкону, человеческий разум не является чистой доской. Вместо идеальной плоскости для получения образов мира в целом он представляет собой неровное зеркало ввиду внутренне присущих ему искажений (ДПН 73–78). Бэкон не предлагает набросок базовых эпистемологических принципов, но подчеркивает, что образы в нашем разуме с самого начала не дают объективной картины истинных объектов. Следовательно, мы должны совершенствовать наш разум, то есть должны избавить его от идолов до того, как встанем на путь приобретения знаний.

Еще в Temporis partus masculus Бэкон предостерегает последователей эмпирического метода, утверждая, что им не следует браться за рассмотрение своего предмета во всей его сложности до того, как они очистят свой разум от идолов: 

Вы не сможете написать что-либо новое на восковых дощечках, пока не сотрете старые надписи. С разумом дело обстоит иначе; вы не сможете стереть старые надписи, покуда не нанесете новые. (Farrington 1964: 72)

В Redargutio Philosophiarum Бэкон размышляет над своим методом, но также критикует предрассудки и ошибочные мнения, особенно спекулятивную систему теологов, считая ее препятствием на пути научного прогресса (Farrington 1964: 107), а равно и любые авторитарные позиции относительно научных предметов.

Бэкон говорит об идолах во второй книге первого издания ДПН, где обсуждает интеллектуальные способности (изобретение, суждение, память, традиция). В отрывке о суждении он говорит о доказательствах, особенно индукции и изобретении. Когда Бэкон рассматривает аристотелевское понимание силлогизма, он рассуждает над отношениями между софистическими заблуждениями (Аристотель, «О софистических опровержениях», De Sophisticis Elenchis) и идолами (Bacon III [1887]: 392–396). В то время как индукция, изобретение и суждение предполагают «одно и то же действие разума», это неверно для доказательства, использующегося в силлогизме. Бэкон, таким образом, предпочитает собственную interpretatio naturae, отказываясь от софистических опровержений-elenches как способов софистического «жонглирования» в целях ввести других в redargutions (то есть «низкое и искаженное использование… отвлечений и противоречий»). Нет открытия без доказательства и доказательства без открытия. Но это неверно для силлогизма, где доказательство (силлогизм: суждение о следовании) и изобретение («средства» или среднего термина) различны. Осторожность, которой он придерживается в отношении двусмысленностей опровержений, также рекомендуется соблюдать и в отношении идолов: 

В человеческом разуме я нахожу более серьезный и глубокий вид ошибок, который до сей поры оставался незамеченным и неисследованным, то, о чем здесь хорошо бы было поразмыслить: сила их такова, что они затемняют разум и расставляют ему ловушки не в неких частных вопросах. Скорее, они обманывают разум как таковой, заражая и извращая его. Ведь человеческий ум слишком мало похож на гладкое, ровное, чистое зеркало, неискаженно воспринимающее и отражающее лучи, идущие от предметов; он скорее будет подобен какому-то колдовскому зеркалу, полному фантастических и обманчивых видений, если их вовремя не устранить. Для этой цели давайте же рассмотрим преследующие нас ложные видимости, присущие самой природе ума… (Bacon III [1887], 394–395)

Бэкон предлагает своему читателю ту же самую линию аргументации во втором издании ДПН (De Augmentis, 1623, кн. V, гл. 4; см. ДПН 73–78). Силлогистическое суждение предполагает — в соответствии с человеческим разумом — опосредующее доказательство, которое, в отличие от того, что содержится в индукции, не исходит из чувства в первичных объектах. Чтобы контролировать работу ума, силлогическое суждение отсылает к устойчивой системе ориентиров или принципу знания как основанию для «всех многообразных… споров и рассуждений» (ДПН 304). Сведение положений к принципам ведет к среднему термину. Бэкон говорит здесь о науке суждения, чтобы поместить идолы в систему. В этой науке он отличает «Аналитику» от установления ошибок (софистических силлогизмов). Аналитика имеет дело с «истинными формами выводов, вытекающих из доказательства» (ДПН 305), которые становятся ошибочными из-за отклонений и искажений. Полное учение об обнаружении ошибок, согласно Бэкону, содержит три раздела:

• 1. Опровержения софизмов

• 2. Опровержения толкований

• 3. Опровержения призраков, или идолов

Что касается (1), Бэкон хватил Аристотеля за его блестящее рассмотрение предмета, но также возвышенно говорит и о Платоне. Опровержения толкований (2) отсылают к «привходящим свойствам сущностей, или адъюнкциям», подобным аристотелевским категориям и доступным для физического и логического исследования. Когда он связывает установление ошибок интерпретации с неправильным использованием общих понятий, ведущим к софизмам, он акцентирует внимание на логической трактовке. В последнем разделе (3) Бэкон помещает своих идолов, говоря о ложных призраках как о

глубочайших заблуждениях человеческого ума. Они обманывают не в частных вопросах, как остальные заблуждения, затемняющие разум и расставляющие ему ловушки; их обман является результатом неправильного и искаженного предрасположения ума, которое заражает и извращает все восприятия интеллекта. (ДПН 322, пер. изм.)

Идолы — это произведения человеческого воображения (которые порождает неровное зеркало человеческого разума) и, таким образом, представляют собой не что иное, как «непроверенные обобщения» (Malherbe 1996, 80).

В своем предисловии к «Новому Органону» Бэкон обещает ввести новый метод, который возвратит наши чувства к их прежнему состоянию (НО 10), заново организует работу ума и откроет два истока и два разделения знания, состоящего из метода развития наук и их нового открытия. Это новое начало предполагает обнаружение естественных препятствий перед эффективным научным анализом, а именно умение смотреть сквозь идолы так, чтобы настроить функцию разума как субъекта приобретения знания (Brandt 1979: 19).

Согласно афоризму XXIII из первой книги, Бэкон различает идолы человеческого ума и идеи божественного разума: если первые он считает не более чем «пустыми мнениями», то последние выступают «истинными признаками и подлинными чертами созданий природы, каковыми они открываются» (НО 15).

Идолы рода

Идолы рода проистекают из ошибочных понятий, свойственных человеческой природе, поскольку устройство человеческого познания подобно неровному зеркалу, дающему искаженные отражения (вещей из внешнего мира).

Идолы пещеры

Идолы пещеры — это понятия или учения, которые дороги лелеющему их индивиду, не имеющему никаких доказательств их истинности. Эти идолы исходят из системы, в которую исходно включен каждый индивид: образования, традиции или случайного опыта.

Идолы площади

Идолы этого типа основаны на ложных понятиях, имеющих своим источником публичное человеческое общение. Они попадают в наш ум незаметно, через комбинацию слов и имен, и потому выходит, что не только разум руководит словами, но и слова воздействуют на наше познание.

Идолы театра

В соответствии с представлением о том, что мир — это своего рода сцена, идолы театра являются предрассудками, которые исходят из принятых нами или усвоенных через традицию философских учений. Эти учения напоминают театральные постановки в той мере, в какой они внушают нам выдуманные слова, никогда не проходившие проверку опытом или экспериментом. Идолы театра, таким образом, ведут свое происхождение от догматической философии или ложных законов доказательства.

В афоризме LXVIII первой книги НО Бэкон заканчивает свой обзор идолов замечанием о том, что нам следует отвергнуть и отбросить идолы и «что разум должен быть совершенно освобожден и очищен от них» (НО 34). Он рассматривает идолы вместе с проблемой информации, полученной с помощью чувств, которую следует проверять с помощью экспериментов (ВВН 75–76).

Система наук

В истории западной философии и науки Бэкон выделяет лишь три революции или периода познания: расцвет греческой философии, римский период и западноевропейскую философию его времени (НО 33 и далее). Этот скудный результат вдохновил его на создание новой системы наук. Тенденцию к реализации этого проекта можно увидеть уже в его ранних рукописях, но также — в его главной книге, «О достоинстве и приумножении наук» (ДПН). В данной работе Бэкон представляет систематическое исследование существующих сфер знания вместе с тщательными описаниями недостатков, которое приводит к новой классификации знания. В «О достоинстве и приумножении наук» (ДПН 103 и далее) первая философия наделяется новой функцией, необходимость которой он отмечал в афоризмах LXXIX–LXXX первой книги «Нового Органона» (НО 41–43). В обоих текстах данная функция приписывается натуральной философии, philosophia naturalis, выступающей основанием его концепции единства наук, а вместе с тем и материализма.

Бэкон делит естественную науку на физику и метафизику. Первая исследует изменяющиеся и особенные причины, вторая рассуждает над общими и постоянными, которые называются формами. Формы — нечто более общее по своему характеру, чем четыре аристотелевские причины, и именно поэтому бэконовское рассуждение о формах субстанций как о наиболее общих свойствах материи является последним шагом человеческого ума, исследующего природу. Метафизика здесь является чем-то отличным от первой философии. Последняя помечает то место в системе, где общие категории общей теории науки рассматриваются как (1) универсальные категории мышления, (2) имеющиеся во всех дисциплинах. Конечные причины отныне не вызывают доверия, поскольку приводят к многочисленным трудностям в науке и склоняют нас смешивать теологические и телеологические аспекты учения. На вершине бэконовской пирамиды знания располагаются законы природы (самые общие принципы). В основании пирамиды находятся наблюдения, далее идут инвариантные отношения и затем — более всеохватные корреляции, покуда пирамида не восходит к уровню форм. Процесс обобщения идет от естественной истории как физики к метафизике, где случайные корреляции и отношения элиминируются методом исключения. Следует особо подчеркнуть, что метафизика для Бэкона обладает особым значением. Это понятие (1) исключает бесконечность индивидуального опыта путем обобщения с телеологической направленностью и (2) настраивает наш ум на порождение новых возможностей действенного применения общих законов.

Теория материи и космология

Согласно Бэкону, человек мог бы объяснить все естественные процессы, если бы сумел полностью постигнуть скрытую структуру и тайную работу материи (Pérez-Ramos 1988, 101). Бэконовская концепция структур природы, функционирующих согласно собственному методу работы, сосредотачивается на вопросе о порождении естественного порядка через взаимодействие материи и движения. В ОНИ становится очевидно, что его концепция естественного закона зиждется на материалистической позиции. «Высший закон природы» —это virtus (материя-как-движение) или, согласно теории материи, способность; она есть не что иное, как

Точно так же в сочинении «О мудрости древних» (De Sapientia Veterum, далее МД) он приписывает этой силе

Достаточно будет сказать, что Бэкон, не отвергавший математических методов в науке, испытал влияние ранней математической версии химии, появившейся в XVI веке, так что термин «побуждение» (instinct) следует рассматривать как ключевое понятие его теории природы. Естественный философ, утверждает Бэкон, исследует стремление и склонность вещей, с помощью которых было порождено все это разнообразие эффектов и изменений, которые мы видим в творениях природы и искусства (Bacon III [1887], 17–22; V [1889], 422–426, 510ff: Descriptio Globi Intellectualis; ср. ДПН 213)

Активная или даже живая сила в материи составляет в теории Бэкона то, что он также называет Купидоном (ОНИ 304–306). Поскольку его теория материи нацелена на объяснение реальности, которая выступает субстратом явлений, он копает глубже, нежели представители механистической физики XVII века (Gaukroger 2001: 132–137). Бэконовские идеи о quid facti [фактической стороне дела] реальности предполагают различение

между пониманием того, как вещи сделаны, и того, из чего они состоят… и того, какая сила и каким именно образом свела их вместе, и как они изменяются. (Gaukroger 2001: 137)

Именно здесь становится очевидно, что Бэкон пытается развить объяснительную модель, где его теория материи и, следовательно, его атомизм вступает в связь с космологией, магией и алхимией.

Во втором издании ДПН Бэкон не только указывает на Пана и мифы о нем в целях иллюстрации вечного движения атомов в материи, но также возрождает идею магии в ее «высоком значении» как знания всеобщей гармонии природы… <…> Мы же понимаем магию как науку, направляющую познание скрытых форм на свершение удивительных дел, которая, как обычно говорят, «соединяя активное с пассивным», раскрывает великие тайны природы. (ДПН 233, пер. изм.)

Понятие формы у Бэкона стало возможным благодаря включению в его теорию материи, которая (идеально) редуцирует мир явлений до некоторых минимальных частей, допускающих манипуляции со стороны знающего и/или делающего. В отличие от Аристотеля, у Бэкона определение по типу знание-почему указывает на разработку действенного типа знания-как (Pérez-Ramos 1988: 119). В этом смысле схождение объема определения и причинности происходит в соответствии с «конструктивистской эпистемологией». Фундаментальное исследование Грэма Риса показало, что особая бэконовская космология испытала сильное влияние магии и полупарацельсовского учения. Для Бэкона основным учением является теория материи, а не классическая механика, как у Галилея. Следовательно, бэконовские очищенные и видоизмененные версии химии, алхимии и психологии остаются главными дисциплинами в его объяснении мира.

Согласно Рису, «Великое восстановление» содержит две ветви: (1) знаменитый научный метод Бэкона и (2) полупарацельсовскую систему мира как «широкую, всеохватную систему спекулятивной физики» (Rees 1986: 418). Для (2) Бэкон соединяет свою специфическую версию космической химии Парацельса с исламской небесной кинематикой (особенно в Alpetragius [al-Bitruji]; см. Zinner 1988: 71). Бэкон использует химическую мировую систему для того, чтобы обосновать объяснение небесного движения на фоне современных проблем астрономии (Rees 1975b: 161f.). Поэтому ВВН содержит две части, которые предполагают наличие двух способов объяснения, соответствующих каждой из них.

Спекулятивная космология Бэкона и его теория материи должны были стать пятой частью ВВН. Представленная теория в эклектичной манере задействует атомизм, критикует Аристотеля и Коперника, но также затрагивает Галилея, Парацельса, Уильяма Гильберта, Телезио и арабскую астрономию.

Бэкон определяет «магию» как прикладную науку, тогда как обычно под категорию «науки» он подводит чистую науку и технику. Он никогда не отождествляет ее с черной магией, поскольку она представляет собой «предельную легитимную власть над природой» (Rees 2000: 66). Тогда как магия в XVI и XVII веках была связана с ремеслами, бэконовская наука остается знанием форм, которое нацелено на их преобразование в операции. Однако знание в этом контексте больше не основывается исключительно на формальном доказательстве.

Бэконовская космологическая система — являющаяся результатом мысленных экспериментов и спекуляции, но не доказанная с помощью индуктивного метода — предполагает конечную вселенную, геоцентрический пленум, что означает, что Земля пассивна и состоит из осязаемой материи. Остальная вселенная состоит из активной или пневматической материи. Если внутренняя и осязаемая материя Земли покрыта корой, отделяющей ее от пневматических небес, зона между Землей и «серединной областью воздуха» позволяет пневматической и осязаемой материи смешиваться. Такое смешение является источником органических и неорганических феноменов. Бэкон говорит здесь о «закрепленном духе» (Rees 1986: 418–420), тогда как в других местах — о четырех видах свободных духов: воздухе и земном огне, который соответствует подлунной сфере; эфире и звездном огне, который соответствует небесной сфере. Эфир служит средой для движения планет вокруг центра — земли. Воздух и эфир, также как и водянистые невоспламеняющиеся тела, принадлежат, согласно Бэкону, первой группе субстанций — или четверице ртути.

Земной огонь выступает как слабая версия звездного огня: он соединяется с маслянистыми субстанциями и серой, которые Бэкон подводит под категорию четверицы серы. Эти четверицы содержат в себе антитетические качества: воздух и эфир против огня и звездного огня. Борьба между этими качествами определена дистанцией от Земли как абсолютного центра мировой системы. Воздух и эфир постепенно ослабевают по мере того, как набирают силу земной и небесный огонь. Теория четверицы в философии Бэкона выступает конструктивным элементом для его теории планетарного движения и общей теории физики. Эта теория отличается от всех других современных ему подходов, даже если Бэкон говорит, что «многочисленные теории неба… достаточно хорошо сходятся с явлениями, но расходятся между собой» (НО 67). Суточные движения мировой системы (девятой сферы) происходят благодаря симпатии; последняя движет небеса вокруг Земли в западном направлении. Звездный огонь обладает большой силой и, соответственно, звезды движутся быстро (звезды завершают свое вращение за 24 часа). Поскольку звездный огонь ослабевает, если горит ближе к Земле, нижние планеты движутся медленнее и менее ровно, чем верхние (так Бэкон, подобно аль-Битруджи, объясняет нерегулярности в движении планет, не прибегая к птолемеевской теории эпицикла). Он применяет свою теорию согласованного движения к физике вообще (напр., к ветру и приливам) и, таким образом, идет на конфликт с теорией Гильберта о межзвездном вакууме и с галилеевской теорией приливов (для Бэкона цикл приливов зависит от суточного движения небес, но для Галилея — от движения земли).

Глядя на теорию четверицы, мы видим, что в конечном счете Бэкон не был механицистом. Его теория материи претерпела значительные изменения, двигаясь в направлении «форм», которые сегодня выступают предметом изучения скорее биологии или наук о жизни, нежели физики. Бэкон проводит различие между одушевленной и неодушевленной материей. Первая, также называемая «тонкой материей» или «духом», больше напоминает лейбницевские монады, нежели механически определенные и материально (и пространственно) детерминированные атомы. Души рассматриваются как активные производители феноменов; они наделены «стремлением» и «восприятием» (Bacon I [1889], 320–21: Historia Vitae et Mortis; см. также V, 63: Sylva Sylvarum, Century IX: «Несомненно, что все эти тела, хотя они и лишены чувств, все же имеют восприятие: поскольку, когда одно тело соприкасается с другим, происходит нечто вроде выборов, в ходе которых принимается согласное и исключается или изгоняется неблагодарное»).

Эти души никогда не покоятся. В НО Бэкон отвергает «существование бесконечных и неизменяемых атомов и пустоты» (Kargon 1966: 47). Его новая концепция материи была, таким образом, «близка к концепции химиков» в духе его полупарацельсовской космологии (Rees 2000: 65–69). Осторожный натурфилософ пытается раскрыть секреты природы шаг за шагом; и поэтому он говорит о своем методе: «мы устанавливаем степени достоверности» (НО 7). Здесь Бэкон указывает на свою индуктивную процедуру и метод таблиц, который представляет собой сложный способ проведения индукции через исключение. Это необходимо, поскольку природа утаивает свои секреты. В афоризме XIX первой книги «Нового Органона» Бэкон пишет: 

Два пути существуют и могут существовать для отыскания и открытия истины. Один воспаряет от ощущений и частностей к наиболее общим аксиомам и, идя от этих оснований и их непоколебимой истинности, обсуждает и открывает средние аксиомы. Этим путем и пользуются ныне. Другой же путь выводит аксиомы из ощущений и частностей, поднимаясь непрерывно и постепенно, пока наконец не приходит к наиболее общим аксиомам. Это путь истинный, но не испытанный. (НО 15)

Эти законы природы, которое Бэкон намерен открыть с помощью своего нового метода, были выражены в «формах», в которых завершается «непрерывный подъем». Посредством этих форм натурфилософ постигает общие причины феноменов (Kargon 1966: 48). В своем стремлении больше узнать о действующих в природе законах Бэкон приходит к выводу, что атомистическая теория не может дать удовлетворительное объяснение «истинных частиц, как они открываются» (НО 90), поскольку положения о неизменности материи и существовании пустоты (два необходимых допущения, от которых отталкивается атомизм) он считал несостоятельными. Отбрасывая язык греческой физики, он приходит к языку современных химиков. Именно благодаря своей интуиции о необходимости «тонкого исследования», коль скоро наши чувства слишком грубы для постижения сложности и изящества природы, метод должен возместить несовершенства непосредственного познания. Лишь метод приводит к познанию природы: в центурии I.98 Sylva Sylvarum («Лес лесов») Бэкон открыто исследует вопрос об асимметричных отношениях нашего естественного инструмента (т.е. чувств) и сложности структур и процессов, действующих в природе.

Бэкон проводит различие между, с одной стороны, одушевленными и живыми духами, которые обладают непрерывностью и состоят из подобной огню субстанции, и, с другой стороны, безжизненными и неодушевленными духами, которые прерывисты и подобны воздуху: духи взаимодействуют с грубой материей посредством химических процессов (НО 159–160). Эти духи имеют два разных желания: самоумножение и притягивание подобных им духов. Согласно Каргону:

Поздняя теория материи Бэкона описывает взаимодействия грубых видимых частей материи и невидимых материальных духов, физически смешанных между собой. (Kargon 1966: 51)

Духи взаимодействуют с материей через смешивание, разжижение и другие немеханические химические процессы, так что научная парадигма Бэкона отличается от механистической теории материи Декарта, изложенной им в «Первоначалах философии» (Principia Philosophiae, 1644) и предполагающей наличие протяженной субстанции, движущейся в пространстве. Бэконовская теория материи, таким образом, тесно связана с его спекулятивной философией: 

Различие между осязаемой и пневматической материей держится на основании, на котором зиждется вся спекулятивная система. (Rees 1996: 125; Парацельс уже выдвинул тезис о том, что знание неотъемлемо присуще объекту: см. Shell 2004: 32)

Теория материи Бэкона в своей последней версии была более корпускулярной, чем атомизм (Clericuzio 2000: 78). Бэконовские частицы — это semina rerum [семена вещей]: они наделены силами, которые делают возможными разнообразные движения и все возможные формы. Эти духи имеют основополагающее значение для его теории материи. Будучи крохотными материальными субстанциями, составленными из частиц, которые, в свою очередь, состоят из огня и воздуха, они могут, как мы уже видели, быть как неодушевленными, так и одушевленными. Таким образом, Бэкон предлагает корпускулярную и химическую цепь бытия: 

Неодушевленные объекты → неодушевленные духи

Растения → неодушевленные + живые духи

Животные → живые духи

А потому неудивительно, что бэконовские духи неотделимы от его концепции психологии:

Живые духи управляют всеми вегетативными функциями растений и животных. Органы, ответственные за данные функции, пищеварение, усвоение и т.д., похоже, действуют через восприятие, простую реакцию на локальные стимулы, но эти реакции координируются витальным духом. Эти функции проистекают из воздушно-огненной природы духа. Дух обладает сухостью воздуха, чтобы получать впечатления, и силой огня, чтобы распространять свои действия. (Rees в OFB VI: 202–203)

В данном психологическом аспекте бэконовская натурфилософия испытала влияние его полупарацельсовской космологии (о Парацельсе см. Müller-Jahncke 1985: 67–88), которую Грэм Рис (Rees and Upton 1984: 20–21) реконструировал из сохранившихся частей «Великого восстановления». Бэконовскую теорию «четвериц» следует поэтому рассмотреть более подробно.

Бэконовская спекулятивная система — это гибрид, составленный из множества источников, принесших ему ряд плодотворных идей. Бэкон черпал свои идеи из атомизма, аристотелизма, арабской астрономии, коперниканской теории, открытий Галилея, работ Парацельса и Гильберта. В своей теории он сочетал астрономию, заимствующую идеи аль-Битруджи (см. Dijksterhuis 1956: 237–43; Rees and Upton 1984: 26; Gaukroger 2001: 172–5; о космологии аль-Битруджи см. Grant 1994: 533–66), и химию:

Он создал ее частично для того, чтобы приспособить кинематический каркас и объяснить в общих терминах нерегулярное движение планет как последовательность химических составляющих вселенной. (Rees 1975b: 94)

У Бэкона не было объяснений обратного движения планет, и он считал вселенную конечным и геоцентрическим пленумом, где Земля состоит из двух форм материи (осязаемой и пневматической). Земля имеет осязаемое нутро и находится в контакте с окружающей ее вселенной, но через промежуточную зону. Эта зона располагается между земной корой и исключительно пневматическими небесами. В данной зоне пневматическая материя смешивается с осязаемой материей, производя таким образом «закрепленные духи», которые следует отличать от «свободных духов», находящихся вне осязаемых тел. Четыре вида духов, перечисляемые Бэконом, имеют большое значение для «теории четверицы». 

– воздух                    – эфир

подлунный               небесный

– земной огонь       – звездный огонь

Планеты движутся в эфире (разреженный вид воздуха) вокруг Земли. Эфир принадлежит «четверице ртути»: он включает в себя водянистые тела и ртуть. Земной огонь — это ослабленная форма звездного огня. Он связан с маслянистыми субстанциями и серой, образуя «четверицу серы». Эти две четверицы противостоят друг другу: воздух/эфир против огня/звездного огня. Воздух и эфир теряют свою мощь, когда земной и звездный огни набирают силу — бэконовские сера и ртуть не являются принципами в смысле Парацельса, но лишь естественными субстанциями. Бэкон исключает парацельсовский принцип соли, и субстанция, которая встречается лишь в подлунном мире, по его мнению, состоит из естественной серы и ртути (Rees and Upton 1984: 25).

Бэкон использует свою теорию четверицы в космологии, которая сильно отличается от современных ему космологических систем (Rees 2000: 68):

суточное движение смещает небеса относительно земли на запад;

под действием мощного звездного огня (т.е. принципа небесного движения) движение ускоряется: звезды совершают оборот за 24 часа;

под действием более слабого звездного огня — ближе к Земле — планеты движутся медленнее и беспорядочнее.

Бэкон, пытавшийся положить начало единой физической науке, отвергает идею о том, что движения в подлунном и надлунном мире отличаются друг от друга (Bacon I [1889], 329). Он не верит ни в существование (кристаллических) сфер, ни в подобие микро- и макрокосма. Он не основывает свои теории на Писании и не уделяет никакого внимания каббалистической и герметической тенденциям (Rees 1975b: 90–91). Но он расширяет объяснительную силу четверицы до земных феноменов вроде ветра и приливов. 

Две системы Бэкона тесно связаны между собой:

Система 1: (две четверицы)

Объясняет и охватывает космологический аспект натурфилософии.

Система 2: (теория материи) 

Объясняет земную природу, то есть «имеет дело с множественными изменениями в животном, растительном и минеральном царствах пограничной зоны между звездными небесами и земным нутром» (Rees 1996: 130; мы позаимствовали таблицы из этой работы).

Система 2 зависит от системы 1, поскольку объяснения земных вещей подчиняются объяснениям космологического уровня. Таблица системы 2 раскрывает бэконовскую теорию материи. Его теория четверицы соответствует системе 1. Система 2 объясняется при помощи «посредников», которые сочетают качества предметов в одной четверице с их противоположностями в другой.

Бэконовская система построена ясным и симметричным образом: каждая четверица имеет четыре сегмента, вместе — восемь, и есть четыре типа посредников. Таким образом, система различает 12 сегментов. Он хочет объяснять все естественные феномены с помощью такого аппарата: 

Две четверицы

Теория материи

Существует два типа принципиальных посредников:

Бэконовская теория двойной четверицы с необходимостью применяется и к подлунному, и к надлунному миру. Хотя теория четверицы впервые была упомянута в Thema Coeli (1612; см. Bacon V [1889]: 547–59), он приводит ее краткое изложение в «Новом Органоне»:

Ибо неплохо замечено химиками в их триаде основных положений, что сера и ртуть как бы проходят через всеобщность вещей… <…> в этих двух вещах обнаруживается одно из наиболее общих согласий природы. Ибо с одной стороны, сходятся сера, масло и испарения жиров, пламя и, возможно, звездное тело, с другой стороны, — ртуть, вода и водяные пары, воздух и, быть может, чистый межзвездный эфир. И все же эти две четверицы, или два великих племени вещей (каждое в своем порядке), бесконечно различаются плотностью и разреженностью, хотя вполне сходятся в схематизме, как это обнаруживается во многих случаях. (НО 216–217; см. также V [1889], 205–6; таблицы двух четвериц и бэконовскую теорию материи см. в Rees 1996: 126, 137; Rees 2000: 68–69)

Бэкон рассматривал свое космологическое мировоззрение как систему предвосхищений, которую всегда можно было бы перепроверить в свете новых научных открытий, полученных с помощью индуктивного метода (Rees 1975b: 171). Эта система была в первую очередь качественной: она находилась вне пределов как математической астрономии, так и химии Парацельса. Таким образом, она указывает на то, что Бэкон в своей общей системе наук отдавал первенство физике, а не математике.

Две бэконовские четверицы и его теория материи обеспечивают спекулятивный каркас его философии, которая допускала последующее накопление знаний и их техническое применение. Его «Новую Атлантиду» можно понимать как текст, занимающий срединное положение между его теорией индукции и спекулятивной философией (Klein 2003c; Price 2002).

Важно держать в уме, что бэконовская спекулятивная система была для него способом разрешить ту дилемму, которая не позволила ему закончить «Великое восстановление». Его поворот к спекулятивной мысли можно понимать как интеллектуальное предвосхищение, расположившееся в промежуточной фазе истории науки, когда гигантское количество исследовательской работы все еще ждало своего часа, так что эмпирические теории не могли ни установиться, ни быть достаточным образом обоснованы. Спекуляция в смысле Бэкона в таком случае может быть понята как предварительное средство для объяснения тайн природы, использующееся до той поры, пока научное исследование не догонит наши спекуляции. Спекулятивная позиция для «человека науки» остается относительной и промежуточной процедурой.

Научный метод: проект «Великого восстановления»

«Великое восстановление наук», главный труд Бэкона, был опубликовал в 1620 году под заглавием Franciscus de Verulamio Summi Angliae Cancellaris Instauratio magna. Эта великая работа осталась незавершенной, поскольку Бэкон смог закончить лишь некоторые части запланированного очерка. Введением к этому тому служило Prooemium, где была проговорена общая цель, а далее следовало посвящение Королю (Якову I) и предисловие, где были кратко изложены все «направления, мотивы и значение работы всей его жизни» (Sessions 1996: 71). После этого Бэкон поместил план «Восстановления», прежде чем обратился к стратегии своей исследовательской программы, известной как «Новый Органон наук» (Novum Organum Scientiarum). Книга 1620 года составляла вторую часть части II «Восстановления», первая часть которой представлена вторым изданием ДПН и книгой I его первого издания. Когда Бэкон составлял Instauratio, он поделил ее на шесть частей, которые напоминали современному читателю о шести днях Творения. Такой же ход использовали и другие писатели, например, Гийом Дю Бартас (La Sepmaine, ou Création du Monde, 1579, англ. пер. Bartas His Devine Weekes & Workes, 1605) и Джованни Пико делла Мирандола (Heptaplus, 1489).

Бэкон рассматривал природу как лабиринт, чей механизм невозможно объяснить ссылкой на «совершенство ума» и «повторение случайных экспериментов»: 

Надо направить наши шаги путеводной нитью и по определенному правилу обезопасить всю дорогу, начиная уже от первых восприятий чувств. (ВВН 68)

Бэконовская роспись сочинения выглядит так (ВВН 72):

• 1. Разделение наук.

• 2. Новый Органон, или Указания для истолкования природы.

• 3. Явления мира, или Естественная и экспериментальная история для основания философии.

• 4. Лестница разума.

• 5. Предвестия, или Предварения второй философии.

• 6. Вторая философия, или Действенная наука.

Первая часть содержит общее описание наук, включая их деления, как они представлялись во времена Бэкона. Здесь он стремится установить отделить то, что было открыто и исследовано, от его противоположности — «того, что было пропущено, но должно было бы быть упомянуто» (ВВН 73, пер. изм.). Эта часть могла бы быть взята из «О достоинстве и приумножении наук» (1605) и из его переработанной и более объемной версии 1623 года (ДПН).

Во второй части, «Новом Органоне», Бэкон развивает новый метод научного исследования, снаряжая интеллект для преодоления античных наук и, таким образом, проводя кардинальный пересмотр методов познания; но он также предлагает новую эпистемологию и новую онтологию. Бэкон называет эту новое искусство Interpretatio Naturae, истолкованием природы, которое является логикой исследования, выходящей за пределы обычной логики, поскольку цель его науки — изобретение трех вещей: искусств (не аргументов), принципов (а не вещей, находящихся в согласии с принципами), а также обозначений и направлений работ (а не вероятных оснований). Цель Бэкона — на деле научиться управлять природой, а не обойти противника в споре. НО — лишь часть ВВН, которая почти была доведена до конца. 

Третья часть должна была содержать естественную и экспериментальную историю и рассказывать о явлениях вселенной. Согласно «О достоинстве и приумножении наук» (ДПН 156), естественная история подразделяется на повествовательную и индуктивную, последняя из которых должна «служить философии и давать материал для ее формирования». Эти функциональные истории поддерживают человеческую память и дают материал для исследования, или знание фактов природы, которое должно быть точным и надежным. Естественная история начинает с обзора тонкого устройства природы и подчеркивает ее структурную сложность, а не сложность философских систем, поскольку последние являются продуктом человеческого ума. Бэкон считает данную часть Instauratio основой для реконструкции наук, которая должна привести к физическому и математическому знанию. Природа в данном контексте изучается в экспериментальных условиях в рамках истории не только тел, но также добродетелей и изначальных страстей, характеризующих желания материи (Rees 1975a). Это знание Бэкон рассматривал как подготовку шестой части, Второй философии или Действенной науки, единственный пример которой он дает в «Истории ветров» (Historia Ventorum, 1622); но — следуя своему плану написать шесть прототипичных естественных историй — он также пишет «Историю жизни и смерти» (Historia vitae et mortis, 1623) и «Историю плотного и разреженного и о сжатии и расширении материи в пространстве» (Historia densi), которые сохранились в виде рукописей. Текст, который развивает идею третьей части, называется «Приготовление к естественной и экспериментальной истории» (Parasceve ad Historiam Naturalem et Experimentalem, ЕЭИ).

Четвертая часть, которую Бэкон назвал «Лестницей разума», или Scala Intellectus, должна была служить связующим звеном между методом естественной истории и методом второй философии (действенной науки). Она состоит лишь из фрагмента под названием Filum labyrinthi (Bacon III [1887]: 493–504), но также включает в себя «Новую азбуку природы» (Abecedarium nouum naturae, см. OFB XIII: xxi), которая задумывалась как предисловие к четвертой секции, «демонстрирующей весь процесс движения ума» (OFB XIII: xxii). Filum labyrinthi похож на «Мысли и мнения» (Cogitata et Visa), но не совпадает с этим трудом. Говоря о себе с позиции автора, Бэкон размышляет над состоянием науки и выводит конструкцию своей исследовательской программы из пробелов и недостатков существующей системы дисциплин: науки будущего должны быть приняты во внимание и открыты. Акцент следует сделать на новом предмете (а не на спорах). Необходимо отвергнуть предрассудки, чересчур ревностную религию и ложные авторитеты. Также как Грехопадение не было вызвано знанием природы, но скорее нравственным знанием о добре и зле, так и знание натурфилософии для Бэкона является увеличением Божьей славы, и в этом смысле его призыв к наращиванию научного знания становится здесь очевиден.

В пятой части говорится о предтечах и предвестниках новой философии. Бэкон подчеркивает, что для того, чтобы завершить «большую машинерию» Instauratio, требуется много времени. Предвосхищение — это способ прийти к научным выводам без обращения к методу, представленному в «Новом Органоне». В то же самое время он работал над своей спекулятивной системой, так что некоторые части его Второй философии были проработаны и завершены: «О морских приливах и отливах» (De Fluxu et Refluxu Maris) и «На тему неба» (Thema Coeli). Для этой части «Великого восстановления» тексты были спланированы так, что философские заключения должны были выводиться из собрания фактов, которых еще недостаточно для использования или применения бэконовского метода индукции.

Шестая часть в качестве завершения «Великого восстановления» должна была содержать описание новой философии; но из данного плана ничего не вышло, так что от этой части бэконовского проекта не осталось ни одного текста.

Научный метод: «Новый Органон» и теория индукции

Уже в своем раннем тексте «Мысли и мнения» (1607) Бэкон разрабатывает научный метод, который получает известность под именем индукции. Он отвергает метод силлогизмов и описывает ссобственную процедуру следующим образом: «медленно и верно собирать сведения о всех вещах и доводить их до понимания» (Farrington 1964: 89). Когда позднее он детально разработал свой метод, а именно в «Новом Органоне» (1620), он все еще отмечал:

Об индукции же диалектики, кажется, едва ли и подумали серьезно, ограничиваясь поверхностным упоминанием о ней, чтобы поспешно перейти к формулам рассуждений. Мы же отбрасываем доказательство посредством силлогизмов. (ВВН 74)

Метод Бэкона возникает как его концептуальный сюжет, применимый ко всем ступеням знания, его следует держать в уме на всех фазах целого процесса. (Malherbe 1996: 76)

Индукция предполагает восхождение к аксиомам, равно как и спуск к творениям, так что из аксиом мы приходим к частностям, а от них — к новым аксиомам. Индуктивный метод начинается с чувственного опыта и проходит через естественную историю (обеспечивая нас чувственными данными, выступающими гарантиями) к более низким аксиомам или положениям, которые извлекаются из таблиц представления или из абстракций понятий. Бэкон не отождествляет опыт с повседневным опытом, но предполагает, что метод корректирует и расширяет чувственные данные до фактов, которые идут вместе с образованием таблиц (таблиц присутствия/отсутствия и таблиц сравнения и степеней, т.е. степеней отсутствия или присутствия). «Бэконовская неприязнь к простому перечислению как универсальному научному методу прежде всего исходит из его приверженности теориям, рассматривающим внутренние физические причины, которые невозможно наблюдать непосредственно» (Urbach 1987: 30; см. sec. 2). Последний тип можно было бы дополнить таблицами контрпримеров, которые могут предполагать эксперименты:

Движение от чувственного к реальному требует исправления чувств, таблиц естественной истории, абстракции положений и индукции понятий. Другими словами, требуется полное применение индуктивного метода. (Malherbe 1996: 85)

Последовательность методологических шагов на этом, однако, не заканчивается, поскольку Бэкон предполагает, что из более низких аксиом можно вывести более высокие (через индукцию). Полный процесс следует понимать как соединение частей в систематическую цепочку. От более общих аксиом Бэкон хочет добраться до более фундаментальных законов природы (знания форм), которые ведут к практическим приложениям как новым экспериментам или творениям (НО 75–76). Главные инструменты в этом процессе — серединные или «живые аксиомы», которые опосредуют частности и общие аксиомы. Для Бэкона индукция может быть действенной лишь в случае, если она элиминирует через исключение, что превышает полномочие индукции, осуществляемой с помощью простого перечисления. Индуктивный метод помогает человеческому разуму находить путь, позволяющий подняться к истинному знанию.

Афоризм CXV из первой части НО заканчивается требованием устранить «признаки и причины заблуждений» в науках, что, в свою очередь, достигается с помощью трех опровержений, конституирующих условия рационального использования метода: опровержение «прирожденного человеческого ума» (идолов); опровержение «доказательств» (силлогизмов) и опровержение «теорий» («принятых философий и учений»).

Во второй части НО Бэкон рассматривает правило истолкования природы, хотя и не предлагает законченной или всеобщей теории. Он вносит вклад в развитие новой философии посредством своих таблиц открытия (Inst. Magna, IV), демонстрации частных случаев (Inst. Magna, II) и исторических наблюдений (Inst. Magna, III). Хорошо известно, что в течение пяти лет своей жизни Бэкон усердно работал во имя прогресса в своей естественной истории, зная, что его рассуждения не всегда соответствовали тому, что считалось тогда правомерным способом толкования.

Метод Бэкона предполагает двойную исходную точку: эмпирическую и рациональную. Истинное знание достигается в случае, если мы идем от меньшей степени уверенности к большей свободе и от меньшей свободы к большей уверенности. Правило соотношения уверенности и свободы Бэкона переплетается с его отказом от старой аристотелевской логики, которая определяет истинные положения через критерии общности, существенности и универсальности. Бэкон отвергает anticipatio naturae («предвосхищение природы») в пользу interpretatio naturae («истолкования природы»), которое начинается со сбора фактов и их методического (индуктивного) изучения, нежелания запутаться в чистой таксономии (как у последователей Пьера де ла Раме), устанавливающей порядок вещей (Urbach 1987: 26; см. также Фуко 1994), но не приносящей знания. Для Бэкона делать — значит знать, а знать — значит делать (НО 74). В согласии с максимой «управлять природой можно, лишь подчиняясь ей» (Sessions 1996: 136; Gaukroger 2001: 139ff), исключение суеверий, жульничества, ошибок и путаницы является обязательной процедурой. Бэкон добавляет ряд изменений в «традицию деятельного знания» (maker's knowledge tradition), поскольку открытие форм наличной природы привело его к развитию метода познания, опирающегося на факты и подкрепленного доказательствами.

Бэкон выступает против метода «предвосхищения природы», который он считает консервативным. По мнению Бэкона, он приводит к теориям, повторяющим имеющиеся данные, не способствуя при этом наращиванию знания. Более того, такие теории обычно считаются окончательными, то есть предполагается, что никакие другие теории неспособны их впоследствии заменить.

«Предвосхищение природы» напоминает «конвенционализм» (Urbach 1987: 30–41), согласно которому теории отсылают к ненаблюдаемым сущностям (напр., атомам, эпициклам). Теории — это «вычислительные правила» или «разрешения на вывод» в рамках наличного понятийного аппарата, которые объясняют и предсказывают определенные виды наблюдаемых событий. Конвенционалистское принятие предсказаний относительно будущих событий невозможно отделить от вопроса о вероятности. Бэконовская процедура приобретения знания расходится с «конвенционализмом», поскольку «предвосхищение природы» не отвергает основывающиеся на авторитете и окончательные спекуляции, касающиеся «ненаблюдаемых феноменов», в то время как Бэкон допускает ситуативные (ad hoc) поправки. Сегодня, однако, философы не приняли бы идею, что из того, что мы не можем нечто прямо наблюдать… следует, что такой вещи не существует. (Huggett 2010: 82. См. также Von Weizsäcker and Juilfs 1958: 67–70; Rae 1986 [2000]: 1–27 и в др. местах)

Среди всех альтернативных способов наблюдения феноменов ученые выбирают конвенционалистские «глубокоуровневые» теории мира. Хотя истинность теорий, раскрывающих мировую структуру, нельзя непрямую доказать или опровергнуть посредством наблюдения или эксперимента, конвенционалисты могут отстаивать выбранную ими теорию даже ввиду опровергающих ее доказательств. Следовательно, они избегают смен теорий. Всякое движение в сторону новой теории совершается не на основании нового доказательства, но из-за того, что новая теория кажется более простой, более применимой или эстетически привлекательной. Законы природы обычно считаются неизменными (O'Hear 1995: 165). Примером здесь может служить знаменитый спор о парадигмальной и непарадигмальной науке и теории, начатый Томасом Куном. Бэконовская позиция — открытая научному прогрессу — располагается ближе к Куну, чем к Дюгему или Пуанкаре. Для Бэкона «предвосхищение природы» (как одна из версий «конвенционализма») порождает ошибки на пути прогресса в познании. Традиционные методы избегают спекуляции по поводу вещей, которые нельзя наблюдать непосредственно; бэконовская спекуляция, однако, служит элементом «истолкования природы». Он предполагает гипотетические теории, которые тем не менее не выходят за пределы накопленных данных. Его принятие гипотез связано с его отрицанием «предвосхищения природы». Таким образом, гипотезы связаны с аксиомами «истолкования природы», которое выходит за пределы изначальных данных. Количество установленных фактов не тождественно количеству возможных данных (Gillies 1998, 307). Предвосхищение отвергается только в случае, если оно «воспаряет от ощущений и частностей к наиболее общим аксиомам» (НО 15). Из-за опасности незрелых обобщений Бэкон осторожно подходит к спекуляциям и решительно отвергает любую догматическую попытку защитить их, равно как и тенденцию считать их непогрешимыми. 

Так и философия, которой теперь располагают, содержит в своих недрах некие положения, касающиеся того (если рассмотреть более тщательно), чтобы совершенно убедить людей в невозможности ожидать от науки или от труда человека ничего высокого, такого, что могло бы повелевать природой и подчинить ее… <…> Все это, если изучить это более основательно, представляет несправедливую оценку человеческих сил и ведет к надуманному и искусственному отчаянию, которое не только рассеивает обнадеживающие предсказания, по и отсекает все побуждения и стремления к деятельности и уничтожает всякую возможность успеха самого опыта. Ведь, стремясь к тщетной и суетнейшей славе, они заботятся только о том, чтобы их наука расценивалась как совершенная и чтобы все оставшееся до сих пор не открытым или не познанным считалось вообще недоступным открытию и познанию в будущем. (НО 51)

Бэкон считает природу невероятно тонкой и сложной вещью, которая требует от натурфилософа всей энергии, что у него есть, для раскрытия ее тайны.

Для Бэкона новые аксиомы должны быть больше и шире, чем материал, из которого они взяты. В то же время «истолкование природы» не должно совершать прыжок к далеким аксиомам. Если говорить на языке метода, то он отрицает общие идеи как простые абстракции из ограниченного количества чувственных восприятий. Такие абстрактные слова могут функционировать как конвенции для организации «новых наблюдений», но только в смысле средств для таксономического упорядочивания. Подобная стерильная процедура не годится для «истолкования природы», которое не является окончательным или непогрешимым и опирается на интуицию о том, что подтверждение гипотез не дает нам точных доказательств. Бэконовский метод, следовательно, характеризуется открытостью: 

Мы не утверждаем, однако, что к этому ничего нельзя прибавить. Наоборот, рассматривая ум не только в его собственной способности, но и в его связи с вещами, мы должны установить, что искусство открытия может расти вместе с открытиями. (НО 82)

Питер Урбах в своем комментарии очень точно обозначает эту бэконовскую открытость:

Мы верили, что теории должны выдвигаться для объяснения каких-либо данных, доступных в рамках определенной области. Эти теории должны главным образом раскрывать лежащие в основании явлений физические, каузальные механизмы и в любом случае должны выходить за пределы данных, из которых они берут свое начало. Далее они проверяются новыми предсказаниями, которые, если подтверждаются опытом, могут подтвердить теорию или в конечном счете сделать ее точной, по меньшей мере, в том смысле, что ее станет очень трудно отрицать. (Urbach 1987: 49)

Бэкон не был последователем Поппера в XVII веке. Скорее, если смотреть на его теорию индукции, он был первым великим теоретиком экспериментального метода: «функция эксперимента состоит и в том, чтобы проверять теории, и в том, чтобы устанавливать факты». (Rees в OFB XI: xli)

Энциклопедическое повторение с аристотелевским уклоном было заменено на оригинальную компиляцию, где почтение к авторитетам не играло никакой роли. Индивидуальная эрудиция была отвергнута в пользу коллективного исследования. Сохранение традиционного знания было отброшено в интересах нового, функционального постижения естественной истории, которое требовало, чтобы legenda — то, что достойно прочтения, — подтверждалась материалами, которые стали бы основанием для бескомпромиссной попытки улучшения материальных условий человеческого рода. (Rees в OFB XI: xlii)

Форма для Бэкона выступает структурной составляющей естественных сущностей и ключом к их истине и механизму, так что она оказывается близка естественному закону, не сводясь при этом к каузальности. Это представляется в высшей мере важным, поскольку Бэкон — искавший уникальные причины, необходимые или достаточные для производства тех или иных следствий, — отвергает четыре аристотелевские причины (его четыре типа исчерпывающего объяснения феноменов) на том основании, что разделение на материальную, формальную, действующую и конечную причину не приводит к должным результатам и оказывается неспособным продвинуть науки вперед (особенно конечная, действующая и материальная причины):

Два пути существуют и могут существовать для отыскания и открытия истины. Один воспаряет от ощущений и частностей к наиболее общим аксиомам и, идя от этих оснований и их непоколебимой истинности, обсуждает и открывает средние аксиомы. Этим путем и пользуются ныне. Другой же путь: выводит аксиомы из ощущений и частностей, поднимаясь непрерывно и постепенно, пока наконец не приходит к наиболее общим аксиомам. Это путь истинный, но не испытанный. (НО 15)

Поскольку для Бэкона формальной необходимости силлогизма недостаточно для установления первых принципов, его метод охватывает две основные задачи: (1) открытие форм и (2) трансформацию конкретных тел. Открытие каждого случая порождения и движения отсылает к скрытому процессу, согласно которому действующая и материальные причины ведут к появлению форм; но также имеет место обнаружение скрытых конфигураций тел, пребывающих в покое и движении (НО 80–81).

Бэконовский новый способ применения человеческого постижения предполагает параллелизм между стремлением к человеческой власти и установлением человеческого знания. Технические ноу-хау ведут к успешным операциям, которые смыкаются с открытием форм (Pérez-Ramos 1988: 108; НО 82). Понимание того, как действует природа, предполагает установление фактов, которые делают возможным исследовательский анализ причин и следствий, в особенности посредством новых экспериментов. В этой точке мы снова встречаем идею scientia operative, поскольку направление, в котором ведет истинное и совершенное управление операцией, параллельно открытию истинной формы. Бэконовский научный не-аристотелевский аристотелизм (Pérez-Ramos 1988: 113, 115) является одной из главных особенностей его теории. Другие источники влияния, которые нельзя отделить от бэконовского метода, помимо видоизмененного Аристотеля, — это критически проработанный герметизм, риторика (Vickers) и алхимия (Rees).

Два вида аксиом соответствуют следующему разделению философии и наук: исследование форм, или метафизика; и исследование действующей причины и материи, которое ведет к постижению тайного процесса и конфигурации в физике. Физика сама по себе делится Бэконом на механику, то есть практическую физику, и магию, то есть метафизическую.

Сегодня та точка зрения, что Бэкон «внес мало непосредственного вклада в науку» (Hesse 1964: 152) больше не совпадает с мнением, что нам следует предполагать, будто в своих работах Бэкон явно недооценивал «значение гипотезы и математики» (Urban 1987; Sessions 1999: 139; Rees 1986). Однако в прошлом исследователи практически не сомневались, что Бэкон «вдохновил подробные и методические экспериментальные исследования» (Hesse 1964: 152); и сделал он это благодаря своему новому индуктивному методу, который предполагал необходимость отрицательных примеров и опровергающих экспериментов. Бэкон видел, что подтверждающих примеров недостаточно для анализа структуры научных законов, поскольку подобная задача предполагает гипотетико-дедуктивную систему, которая, согласно Лизе Джардин, тесно связана с «логическими и лингвистическими предпосылками, от которых отталкивается Новая Логика Бэкона» (Sessions 1999: 140; Jardine 1974: 69ff).

Бэкон в своем истолковании природы пользуется «таблицами и сопоставлениями примеров», касающихся изучаемых естественных феноменов, функционирующих как необходимое условие для расшифровки кода действующей причинности. Его преимущественные примеры — не просто-напросто взятые из природы случаи и феномены, но скорее именно те, что содержат обладающую индуктивным потенциалом информацию. Они приоритетны в том отношении, что при размещении в таблице оказываются способны содействовать познанию или оказываются подходящими с точки зрения методологии. Бэконовские таблицы имеют двойную функцию: они важны для естественной истории, поскольку собирают данные о телах и добродетелях в природе; они также неотделимы от индукции, которая использует эти данные.

Уже в Temporis Partus Masculus (1603) Бэкон продемонстрировал «способность к проницательному наблюдению» (Sessions 1999: 60) в изложении своих идей об индукции. В «Новом Органоне» Бэкон показывает, что природа всех человеческих наук и знаний наиболее надежно раскрывается через отрицание и исключение, в противоположность утверждению и включению. Даже в ранних трактатах Бэкону было ясно, что ему надо найти метод открытия правильных форм, наиболее известной из которых было тепло (НО 88–100) или «известный процесс исследования форм тепла» (Rees 2000, 66; см. НО 118–119).

В его «методе анализа посредством исключения» (Sessions 1999: 141) отрицание оказывается «одним из самых значительных вкладов Бэкона в современный научный метод» (Wright 1951: 152). Наиболее важными были таблицы степеней и исключения. Они были придуманы для открытия причин, особенно высших причин, которые он называл формами. Метод индукции имеет две стадии:

1. Сначала нужно прибрести опыт, идя от известного к неизвестному. Следует построить таблицы (присутствия, отсутствия, степеней) до того, как мы начнем их истолковывать согласно принципу исключения. После того, как мы продумали и проанализировали три таблицы первого представления, Бэкон объявляет Первый сбор плодов или первую версию истолкования законченной. 

2. На второй стадии мы концентрируемся на процессе исключения. Задача процедуры состоит в редукции эмпирического характера опыта, так что анализ становится подобен анатомированию чувств. Здесь мы тоже строим таблицы присутствия и отсутствия. Собственно исследовательская работа состоит в нахождении отношений двух природ качеств. Здесь исключение работает как процесс детерминации. Бэконовский метод начинается с материальной детерминации в целях установить формальную детерминацию реальных причин, но он на этом не останавливается, поскольку его главная задача —постепенное обобщение причин. И снова главным элементом индуктивного метода выступает процедура исключения.

Формы, выступая конечным результатом методологической процедуры, представляют собой не что иное, как те законы и определения чистого действия, которые создают какую-либо простую природу, как, например, теплоту, свет, вес во всевозможных материях и воспринимающих их предметах. (НО 110)

Они тождественны не естественному закону, но определениям простых природ (элементов) или высших составляющих вещей, на который строится базовая материальная структура (Gaukroger 2001: 140). Формы — это структуры, образованные природными элементами (микрофизика). Это вызывает перекрестную ссылку на бэконовский атомизм, который был назван «конструктивистским компонентом» (Pérez-Ramos 1988: 116) его системы, включая алхимическую теорию, объясняющую основные виды материи. Он стремится к «постижению базовых структур вещей… которые выступают средствам ипреобразования природы для человеческих целей» (Gaukroger 2001: 140; Clericuzio 2000: 78ff); и, таким образом, он «заканчивает» свой незаконченный «Новый Органон» перечислением того, что еще не было достигнуто, или каталогом феноменов, играющих важную и неотъемлемую роль в будущей естественной истории.

Историки науки с их склонностью к математической физике привыкли критиковать бэконовский подход, утверждая, что «бэконовское толкование науки как науки индуктивной не имеет ничего общего с современной наукой и даже ей противоречит» (Malherbe 1996: 75). Вынося данный приговор, они, однако, игнорируют то обстоятельство, что натурфилософия, основанная на теории материи, не может оцениваться исходя из натурфилософии или науки, базирующейся на механике как фундаментальной дисциплине. Можно было бы считать это хроническое непонимание образцом парадигматической ошибки (Gaukroger 2001: 134ff; см. Rees 1986).

Бэкон пришел к основополагающей идее о том, что факты нельзя просто добыть из природы — они должны быть установлены в ходе методологических процедур. Данные процедуры должны стать для ученых эмпирическим базисом индуктивных обобщений. Его индукция, основанная на сборе, сравнении и исключении фактических качеств вещей и их внутренней структуры, оказалась революционным достижением в натуральной философии, примеров которой мы не найдем в классической античности. Его scala intellectus [лестница разума] имеет два противоположных направления, «верхнее и нижнее: от аксиомы к эксперименту и приложению, и обратно» (Pérez-Ramos 1988: 236). Бэконовская индукция была разработана и задумана как инструмент или метод открытия. Кроме всего прочего, его акцент на отрицательных примерах для проведения индукции сам по себе указывает на большую значимость приобретения знания. Ученые нашего времени восприняли это как инновацию. Некоторые видели в Бэконе предшественника Карла Поппера в том, что касается метода фальсификации. В конце концов, нельзя отрицать, что бэконовская методологическая программа индукции содержит в себе аспекты дедукции и абстракции на основании отрицания и исключения. Современные исследователи чествовали его изобретение теории индукции. С 1970-х эта теория получала более высокую оценку, чем за все предыдущие годы (см. работы Rees, Gaukroger and Pérez-Ramos 1988: 201–285). Тем не менее сомнительно, что бэконовские критики, связанные с традициями позитивизма и аналитической философии, достаточно хорошо знали его сочинения, чтобы иметь твердые основания для своей критики (Cohen 1970: 124–134; Cohen 1985: 58ff; о проблеме индукции вообще см., напр., Hempel 1966; Swinburne (ed.) 1974; Lambert and Brittan 1979 [1987]). В сравнении с тем пренебрежением, с каким к Бэкону относились в XX веке, современные оценки его творчества кажутся куда более глубокими. Во многом ситуация изменилась благодаря проекту «Оксфордского издания Фрэнсиса Бэкона», начатому в конце 1990-х годов Грэмом Рисом, которым руководил им до своей смерти в 2009 году; сейчас главным издателем проекта является Брайан Викерс.

Наука и социальная философия

В философии Бэкона мы сталкиваемся с отношением между наукой и социальной философией, сколь скоро его идеи относительно утопической трансформации общества предполагают приобщение его программы естественной философии и техники как двух форм деятельного знания к социальной проблематике. С этой точки зрения, на которую повлияли пуританские концепции, общество раннего Нового времени должно было убедиться, что утраты, вызванные Грехопадением, будут возмещены. Возмещены прежде всего ростом знания, обеспечивающим предварительные условия для нового общества, которое сочетает scientia nova [новую науку] и тысячелетнее царство Христа, согласно пророчеству Даниила 12:4 (Hill 1971: 85–130). Наука как общественное предприятие рассматривается как коллективный проект, целью которого является улучшение общественного устройства. С другой стороны, сильный коллективистский дух в обществе может выступать необходимым условием для реформирования натурфилософии. Знаменитый бэконовский аргумент о том, что мудро не смешивать книгу Природы с книгой Бога, вступает здесь в силу, поскольку последняя соотносится с Божественной волей (недоступной человеческому разумению), а первая — с Его созданием, научное объяснение и оценка которого суть форма христианского служения Богу. Успешные действия, осуществляемые в рамках натуральной философии и техники, помогают облегчить человеческий удел, позволяя преодолеть тяготы жизни, выпавшие на нашу долю в связи с нашим Грехопадением. Важно отметить, что бэконовская идея христианского общества — в определенной степени — ни в коей мере не несет в себе христианский пессимизм в духе Отцов Церкви, но скорее отражает ясный оптимизм как результат соединения проблемы истины с вопросом о пределах человеческой свободы и суверенности (Brandt 1979: 21).

Говоря о двух Книгах Бэкона — книге Бога и книге Природы — следует помнить, что человек, получая свободный доступ к книге Природы, не должен довольствоваться простым ее чтением. Он также должен выискивать имена, которыми названы вещи. С традиционной точки зрения, занимаясь их разысканием, человек не только восстанавливает свой статус благородного и могучего создания — Книга Бога также потеряет свое значение в сравнении с Книгой Природы. Это то, что Блюменберг называл «асимметрией читаемости» (Blumenberg 1981: 86–107). Но процесс чтения — это процесс без предрешенного результата, так что новое знание и расширение системы дисциплин больше не ограничиваются представлениями о совершенстве и вечности знания (Klein 2004a: 73).

Согласно Бэкону, Божественная книга говорит о его Его воле, книга Природы — о Его творениях. Бэкон нигде не намекает на то, что он утаил от внимательного читателя факт своего неверия; однако он подчеркивал, (1) что религию и науку следует отделять друг от друга и (2) что они тем не менее дополняют друг друга. Для Бэкона нападки теологов на человеческую любознательность не могут иметь под собой рационального основания. Его утверждение о том, что «все знание должно быть ограничено религией и соотносится с использованием и действием» (Bacon III [1887]: 218) не выносит общий приговор теоретической любознательности, но вместо этого задает нормативную рамку для научных задач в универсальном смысле. Уже в посвящении Якову I в первом издании ДПН Бэкон критикует «фанатизм и завистливость священников» (Bacon III: 264) и в своей рукописи Filum Labyrinthi (1607) рассуждает о том, «сколь огромное сопротивление ей оказывало неуемное и слепое религиозное рвение и сколь огромное количество предрассудков, основанных на суеверии, встретила на своем пути натуральная философия» (Bacon VI [1863]: 421). Как и Кальвин задолго до него в своих «Наставлениях», Бэкон утверждал, что поскольку Бог создал физический мир, последний является легитимным объектом человеческого познания. Это убеждение Бэкон проиллюстрировал в ДПН с помощью знаменитого примера с Царем Соломоном (Zagorin 1999: 49–50; см. также Kocher 1953: 27–28). Бэкон высоко ценит соломонову мудрость, которая больше похожа на игру, чем на пример вложенной нас Богом жажды к знанию: 

И он [Соломон] красноречиво говорит: «Слава Божия — облекать тайною дело, а слава царей — исследывать дело», — давая понять, что если Бог в своем величии развлекается этой безобидной и добродушной игрой детей, которые для того и прячутся, чтобы их нашли, то и для царей нет ничего почетнее, чем быть участниками этой игры вместе с Богом, тем более что они повелевают столькими талантами, обладают такими значительными средствами, с помощью которых можно довести до конца исследование всех тайн. (ДПН 120–121, пер. изм.; Blumenberg 1973: 196–200)

Итак, на наказание человечества за первое непослушание Адама и Евы можно рассмотреть и в другом свете, а не с теологических позиций. С точки зрения Бэкона, непослушание и его последствия можно искупить двумя способами: (1) следуя религиозным и моральным императивам и (2) совершенствуясь в искусствах и науках: «…цель развития наук и искусств — слава Божия и облегчение человеческого удела» (Wormald 1993: 82).

Два лекарства, пересекающиеся между собой в моральном измерении, связаны с совершенствованием наук и религии. Все эти три вещи (совершенствование знаний, религии и морали) связаны друг с другом таким образом, что они взаимно содействуют друг другу: следовательно, здесь исключается всякое ограниченное воззрение относительно того, как нам следует совладать со своей жизнью.

Этическое измерение философии Бэкона

Этическое измерение философии Бэкона недооценивалось целыми поколениями исследователей. Снова и снова из афоризма I первой книги НО выводили грубый утилитаризм. Этот вывод, однако, не может устоять перед пристальным анализом всей бэконовской мысли. Поскольку бэконовская философия науки пытается ответить на вопрос о способах, какими человек может преодолеть нехватку вечной жизни, которая образовалась в результате Падения, она входит в поле этической рефлексии. Облегчение человеческого удела средствами философии и науки не начинается с узкой утилитаристской точки зрения, подразумевающей явное стремление к выгоде и к власти или влиянию определенных групп людей, но вместо этого указывает на цель построения лучшего мира для человечества, который может стать реальностью посредством приобретения истин о действиях природы (Bacon III [1887]: 242). Таким образом, в этической философии Бэкона преобладает универсализм. Область науки и техники в своем этическом значении выходит за пределы вопроса о применении инструментов и/или орудий в той степени, в какой целью здесь оказывается изменение всей системы. Поскольку каузальность и финальность, причинность и целесообразность взаимодействуют друг с другом на основании человеческой воли и знания, множественность миров становится возможна (Bacon V [1889]: 506–507). Моральная философия тесно связана с этическими рассуждениями об отношениях между природой добродетелей — возникают они вследствие привычки или являются врожденными? — и их применением в жизни, частным или коллективным. Любое применение принципов добродетели, согласно Бэкону, предполагает образование или обучение ума, так что благо и цель наших действий есть нечто, открывающееся благодаря познанию (Gaukroger 2006: 204–205 и в др. местах):

Главное и исходнейшее разделение морального познания, похоже, состоит в образце или платформе блага, с одной стороны, и режиме культуры разума, с другой; одно описывает природу блага, другое предписывает правила подчинения ему, применения и исполнения воли человека. (Bacon III [1887]: 419)

Так, уже в первом издании ДПН Бэкон изучал природу блага и различал его виды. Он настаивал, что индивид имеет долг перед обществом. Нравственное самообладание и коллективные обязательства соотносятся с поведением и действием в обществе. Этическая persona [личность] связана с моралью через приемлемое поведение. Хотя перечень доступных нам действий может быть ограничен, мы должны собирать силы нашей души и управлять своими страстями, когда вступаем в общение с самими собой или другими. Мы должны практиковать самодисциплину и рационально оценивать события, равно как и ограничивать наши страсти, чтобы прийти к активной моральной жизни в обществе.

Следовательно, для Бэкона приобретение знание не совпадает попросту с возможностью использования власти. Научное знание представляет собой условие для расширения и развития цивилизации. Таким образом, знание и благотворительность нельзя отделить друг от друга: 

Мы коленопреклонно молим о том… <…> чтобы, отбросив тот влитый в науку змием яд, от коего возносится и преисполняется надменностью дух человеческий, мы не мудрствовали лукаво и не шли далее трезвой меры, но в кротости чтили истину. <…> Наконец, мы хотим предостеречь всех вообще, чтобы они помнили об истинных целях науки и устремлялись к ней не для развлечения и не из соревнования, не для того, чтобы высокомерно смотреть на других, не ради выгод, не ради славы или могущества или тому подобных низших целей, но ради пользы для жизни и практики и чтобы они совершенствовали и направляли ее во взаимной любви. Ибо от стремления к могуществу пали ангелы, в любви же нет избытка, и никогда через нее ни ангел, ни человек не были в опасности. (ВВН 70–71)

В конце концов, мнение о том, что в своей «Новой Атлантиде» Бэкон «рассказывает об утопическом обществе, тщательно организованном для реализации задач научного исследования и добродетельной жизни» (Urbach 1988: 10), верно не только относительно самой НА, но для всех его сочинений. В НА общественная, политическая и научная жизнь организованы согласно максиме эффективности; но Храм Соломона — это отдельный и высоко ценимый институт для исследований, который тем не менее тесно связан со всей системой Бенсалема. В этом утопическом государстве Бэкон представляет нам бескомпромиссную коллективную жизнь в обществе и науке, где и общество, и наука основываются на религии откровения. Религия — фактически, христианство — не догматическая система, она вселяет в людей Бенсалема благоговение к мудрости и к образцовым с точки зрения морали членам общества. И что важнее всего — к дисциплине в строгом смысле слова (Gaukroger 2001: 128–30). Дисциплина — неустранимая вещь и для тех, кто участвует в религиозной жизни, и для тех, кто участвует в исследовательской деятельности, поскольку они обе требуют методичности. Изоморфные структуры, с одной стороны, природы и науки и, с другой, общества и религии, предписывают образцы для политики, социальных процессов, религиозных установок, преодолевающих любое стремление к индивидуальности. Если в Бенсалеме и религия, и научное исследование становятся истинными, тогда, согласно Бэкону, воображение будет выступать иллюстрацией научного откровения: «Цель Бэкона [состоит в том, чтобы]… показать, что научное исследование, проводимое надлежащим образом, согласуется с религиозным благочестием и общественным порядком…» (Bierman 1963: 497). Ученые в Бенсалеме — святые искатели истины: этика, религия и наука приходят к слиянию. Бэконовское иносказание, которое мы не должны отделять от власти идолов, позволяет ему, подобно контрабандисту, провернуть трюк с введением новых идей: его цветистые товары контрабандой проносятся в умы его читателей, являются перед нами как некие священные символические ритуалы (Peltonen 1996: 175). В НА Бэкон разделяет науку и религию, но они все равно переплетаются в общественных службах Бенсалема. Очевидно, Бэкон желает дать понять своим читателям: пример Бенсалема должен освободить их от всякого страха по поводу того, что научный прогресс приведет к хаосу и перевороту. Эту ключевую идею высказал Юрген Миттельштрасс, который трактовал «Новую Атлантиду» как утопию и рассматривал утопии как проекты практического разума, если и не теоретического, то есть: они имеют место там, где идея прогресса раннего Нового времени оказывается бедна в своем содержании: в этике и политической теории. (Mittelstrass 1960: 369)

Литература

Главные философские сочинения Бэкона

В русском переводе

[ВВН] Великое восстановление наук // Соч.: В 2 тт. М.: Мысль, 1977–1978. Т. 1. С. 55–80.

[ДПН] О достоинстве и приумножении наук (второе издание) // Соч.: В 2 тт. М.: Мысль, 1977–1978. Т. 1. С. 81–524.

[ЕЭИ] Приготовление к естественной и экспериментальной истории // Соч.: В 2 тт. М.: Мысль, 1977–1978. Т. 2. С. 215–230.

[МД] О мудрости древних // Соч.: В 2 тт. М.: Мысль, 1977–1978. Т. 2. С. 231–300.

[НА] Новая Атлантида // Соч.: В 2 тт. М.: Мысль, 1977–1978. Т. 2. С. 483–518.

[НО] Новый Органон // Соч.: В 2 тт. М.: Мысль, 1977–1978. Т. 2. С. 5–214.

[ОНИ] О началах и истоках // Соч.: В 2 тт. М.: Мысль, 1977–1978. Т. 2. С. 301–348.

[Опыты] Опыты, или наставления нравственные и политические // Соч.: В 2 тт. М.: Мысль, 1977–1978. Т. 2. С. 349–482.

В подлиннике и в авторизованном переводе

1857–74, The Works, edited by J. Spedding, R. L. Ellis, and D. D. Heath, 14 vols. London.

1861, The Works, edited by J. Spedding, R. L. Ellis, and D. D. Heath, 15 vols. Boston: Taggard and Thompson.

1861–74, The Letters and the Life of Francis Bacon, edited by J. Spedding, 7 vols. London: Longman, Green, Longman, and Roberts.

1889–1901, The Works, edited by J. Spedding, R. L. Ellis, and D. D. Heath. Volumes I (1889), II (1887), III (1887), IV (1901), V (1889), VI (1890), VII (1892).

1898, Novum Organum or True Suggestions for the Interpretation of Nature, London and New York.

1958, Essays, intr. by O. Smeaton. London and New York.

1962, The Advancement of Learning, edited by G. W. Kitchin, London and New York: Dent.

1982, Neu Atlantis, transl. by G. Bugge, edited by Jürgen Klein, Stuttgart.

1996–, The Oxford Francis Bacon [OFB], General Editors: Graham Rees and Lisa Jardine; Brian Vickers; Oxford University Press. In order of publication: Volume VI (1996), Philosophical Studies c. 1611–c. 1619, edited by G. Rees; Volume IV (2000), The Advancement of Learning, edited by M. Kiernan; Volume XIII (2000), The Instauratio Magna: Last Writings, edited by G. Rees; Volume XV (2000), The Essayes or Counsels, Civill and Moralledited by M. Kiernan; Volume XI (2004), The Instauratio Magna: Part II. Novum Organum, edited by G. Rees and M. Wakely; Volume XII (2007), The Instauratio Magna. Part 3, Historia naturalis et experimentalis, Historia ventorum and Historia vitæ & mortis, edited by G. Rees and M. Wakely; Volume VIII (2011), The Historie of the Raigne of King Henry the Seuenth and Other Works of the 1620s, edited by M. Kiernan.

2000, A Critical Edition of the Major Works, edited by Brian Vickers. Oxford and New York: Oxford University Press.

Избранные работы о Бэконе

Anderson, F. H., 1948, The Philosophy of Francis Bacon, Chicago: University of Chicago Press.

Bierman, J., 1963, “Science and Society in the New Atlantis and other Renaissance Utopias”, PMLA, 78(5): 492–500.

Blumenberg, H., 1973, Der Prozess der theoretischen Neugierde, Frankfurt am Main.

Bowen, C. D., 1963 [1993], Francis Bacon. The Temper of a Man, New York: Fordham University Press. First edition 1963, Boston: Little, Brown.

Brandt, R., 1979, “Francis Bacon, Die Idolenlehre”, in Grundprobleme der großen Philosophen. Philosophie der Neuzeit I, edited by Josef Speck. Göttingen, pp. 9–34.

Burtt, E. A., 1924 [1932], The Metaphysical Foundations of Modern Physical Science, London. First Edition, April 1924; Second Edition (revised) January 1932; reprinted 1972.

Cassirer, E., 1922 [reprint 1994], Das Erkenntnisproblem in der Philosophie und Wissenschaft der Neueren Zeit, Darmstadt.

Clericuzio, A., 2000, Elements, Principles, and Corpuscles, Dordrecht: Kluwer Academic Publishers.

Dampier, W. C., 1929 [1948], A History of Science and its relations with Philosophy and Religion, Cambridge: Cambridge University Press. Fourth edition, 1948; reprinted with postscript by I. Bernard Cohen 1966.

Dijksterhuis, E. J., 1969, The Mechanization of the World Picture, Oxford.

Farrington, B., 1964, The Philosophy of Francis Bacon, Liverpool: Liverpool University Press.

Fischer, K., 1923, Francis Bacon und seine Schule, Entwicklungsgeschichte der Erfahrungsphilosophie, Heidelberg.

Gaukroger, S., 2001, Francis Bacon and the Transformation of Early-Modern Philosophy, Cambridge: Cambridge University Press.

–––, 2006, The Emergence of a Scientific Culture. Science and the Shaping of Modernity 1210–1685, Oxford: Clarendon Press.

Giglioni, G., 2011, Francesco Bacone, Rome.

Henry, J., 2002, Knowledge is Power. Francis Bacon and the Method of Science, Cambridge: Icon Books.

Hesse, M. B., 1964, “Francis Bacon's Philosophy of Science”, in A Critical History of Western Philosophy, edited by D. J. O'Connor, New York: Free Press, pp. 141–52.

Hill, C., 1965, Intellectual Origins of the English Revolution, Oxford: Clarendon Press.

Jardine, L., 1974, Francis Bacon. Discovery and the Art of Discourse, Cambridge: Cambridge University Press.

Jardine, L. and A. Stewart, 1999, Hostage to Fortune. The Troubled Life of Francis Bacon 1561–1626, London: Victor Gollancz.

Kargon, R. H., 1966, Atomism in England, Oxford: Oxford University Press.

Klein, J., 1984, Radikales Denken in England: Neuzeit, Frankfurt, Berne and New York.

–––, 1987, Francis Bacon oder die Modernisierung Englands, Hildesheim, Zurich and New York.

–––, 2003a “Bacon's Quarrel with the Aristotelians”, Zeitsprünge, 7: 19–31.

–––, 2003b, “Francis Bacon (1561–1626)”, in Metzler Philosophen Lexikon, B. Lutz (ed.), Stuttgart.

–––, 2003c, “Nachwort”, in Francis Bacon, Neu-Atlantis, Stuttgart, 64–9.

–––, 2004a, “Francis Bacon's The Advancement of Learning. An Early Modern Programme for the Revision of the Systems of Disciplines”, in Scholarly Environments. Centres of Learning and Institutional Contexts 1560–1960, edited by Alasdair A. MacDonald and Arend H. Huusen. Leuven, Paris, and Dudley, MA, pp. 65–73.

–––, 2004b, “Francis Bacons Essays von 1597: Der politische Subtext”, in Against the Grain/Gegenden Strich gelesen. Studies in English and American Literature and Literary Theory. Festschrift für Wolfgang Wicht, Peter Drexler and Rainer Schnoor (eds.), Berlin, pp.201–223.

–––, 2008, “Francis Bacon's Scientia Operativa, The Tradition of the Workshops, and the Secrets of Nature”, in Philosophies of Technology. Francis Bacon and His Contemporaries, Claus Zittel, Gisela Engel, Romano Nanni, and Nicole C. Karafyllis (eds.), Leiden and Boston, pp.21–49.

–––, 2010, Elisabeth I und ihre Zeit, 2nd ed., Munich.

Krohn, W., 1987, Francis Bacon, Munich.

Lange, F. A., 1898, Geschichte des Materialismus, Bd 1. Leipzig.

Losee, J., 1972, A Historical Introduction to the Philosophy of Science, Oxford: Oxford University Press.

Malherbe, M., 1996, “Bacon's Method of Science”, in Peltonen (ed.) 1996, pp. 75–98.

Martin, J., 1992, Francis Bacon, the State, and the Reform of Natural Philosophy, Cambridge: Cambridge University Press.

Mathews, N., 1996, Francis Bacon. The History of a Character Assassination, New Haven and London: Yale University Press.

Matthews, S., 2008, Theology and Science in the Thought of Francis Bacon, Aldershot: Ashgate.

Mittelstrass, J., 1960, Neuzeit und Aufklärung. Studien zur Entstehung der neuzeitlichen Wissenschaft und Philosophie, Berlin and New York.

Peltonen, M. (ed.), 1996, The Cambridge Companion to Bacon, Cambridge: Cambridge University Press.

Peltonen, M., 2007, “Bacon; Francis, Viscount St Alban (1561–1626)”, Oxford Dictionary of National Biography, Oxford: Oxford University Press, 2004.

Pérez-Ramos, A., 1988, Francis Bacon's Idea of Science and the Maker's Knowledge Tradition, Oxford: Clarendon Press.

Price, B. (ed.), 2002, Francis Bacon's New Atlantis. New Interdisciplinary Essays, Manchester and New York: Manchester University Press.

Quinton, A., 1980, Francis Bacon, Oxford, Toronto, and Melbourne: Hill and Wang.

Rees, G., 1975a,b, “Francis Bacon's Semi-Paracelsian Cosmology”, Ambix, XXII: 82–101; 165–73.

–––, 1977, “Matter Theory: A Unifying factor in Bacon's Natural Philosophy?”, Ambix, XXIV: 110–25.

–––, 1980, “Atomism and ‘Subtlety’ in Francis Bacon's Philosophy”, Annals of Science, XXXVII: 549–71.

–––, 1985, “Quantitative Reasoning in Francis Bacon's Natural Philosophy”, Nouvelle de la republique des lettres: 27–48.

–––, 1986, “Mathematics in Francis Bacon's Natural Philosophy”, Revue internationale de philosophie, 159(4): 399–426.

–––, 1996, “Bacon's Speculative Philosophy”, in Peltonen (ed.) 1996, pp.121–45.

–––, 2000, “Francis Bacon (1561–1626)”, in W. Applebaum (ed.), Encyclopedia of the Scientific Revolution From Copernicus to Newton, New York and London, pp. 65– 69.

–––, 2004, “On Francis Bacon's Originality”, ISIH: Intellectual News, 14: 69–73.

Rees, G. and C. Upton, 1984, Francis Bacon's Natural Philosophy: A New Source. A transcription of manuscript Hardwick 72A with Translation and Commentary (The British Society for the History of Science Monographs, 5), Chalfont St Giles.

Rossi, P., 1968, Francis Bacon: From Magic to Science, translated by S. Rabinovitch, London: University of Chicago Press.

Schäfer, L., 1993, Das Bacon-Programm. Von der Erkenntnis, Nutzung und Schonung der Natur, Frankfurt am Main.

Schmidt-Biggemann, W., 1983, Topica Universalis. Eine Modellgeschichte humanistischer und barocker Wissenschaft, Hamburg.

Sessions, W. A. (ed.), 1990, Francis Bacon's Legacy of Texts, New York: AMS Press.

–––, 1996, Francis Bacon Revisited, New York and London: Twayne Publishers.

Urbach, P., 1987, Francis Bacon's Philosophy of Science: An Account and a Reappraisal, La Salle, IL: Open Court.

Vickers, B., 1968a, Francis Bacon and Renaissance Prose, Cambridge: Cambridge University Press.

––– (ed.), 1968b, Essential Articles for the Study of Francis Bacon, Hamden, Conn.: Archon Books.

–––, 1978, Francis Bacon, Harlow: Longman Group.

Webster, C., 1975, The Great Instauration. Science, Medicine, and Reform 1626–1660, London: Duckworth.

Zaller, R., 1971, The Parliament of 1621: A Study in Constitutional Conflict, Berkeley CA: University of California Press.

Zagorin, P., 1999, Francis Bacon, Princeton: Princeton University Press.

Другая вторичная литература

Фуко М., 1994, Слова и вещи. Археология гуманитарных наук, СПб.: A-cad.

Ayer, A. J., 1973, The Central Questions of Philosophy, London: Weidenfeld and Nicolson.

Blumenberg, H., 1981, Die Lesbarkeit der Welt, Frankfurt am Main.

Carnap, R. and W. Stegmüller, 1959, Induktive Logik und Wahrscheinlichkeit, Vienna.

Cohen, I. B., 1985, Revolution in Science, Cambridge, MA: Belknap Press.

Cohen, J. L., 1970, The Implications of Induction, London: Methuen.

Curd, M. and J. A. Cover (eds.), 1998, Philosophy of Science. The Central Issues, London and New York: W.W. Norton.

Dijksterhuis, E. J., 1956, Die Mechanisierung des Weltbildes, Berlin etc.

Duhem, P., 1904–5, The Aims and Structure of Physical Theory, English translation by Philip P. Wiener, New York, 1954.

–––, 1998, Ziel und Struktur der physikalischen Theorien, übersetzt von Friedrich Adler, mit einem Vorwort von Ernst Mach, herausgegeben mit einer Einleitung von Lothar Schäfer, Hamburg.

Gillies, D., 1998, “The Duhem Thesis and the Quine Thesis”, in Curd and Cover 1998, pp. 302–319.

Godfrey-Smith, P., 2003, Theory and Reality. An Introduction to the Philosophy of Science, Chicago/London: University of Chicago Press.

Grant, E., 1994, Planets, Stars, & Orbs. The Medieval Cosmos 1200–1687, Cambridge: Cambridge University Press.

Haack, S., 1993, Evidence and Inquiry. Towards Reconstruction in Epistemology, Oxford, UK: Blackwell.

Hacking, I. (ed.), 1981, Scientific Revolutions, Oxford: Oxford Univerity Press.

Hempel, C. G., 1966, Philosophy of Natural Science, Englewood Cliffs: Prentice-Hall.

Huggett, N., 2010, Everywhere and Everywhen. Adventures in Physics and Philosophy, Oxford: Oxford University Press.

Hylton, P., 2010, “Willard Van Orman Quine”, in: Stanford Encyclopedia of Philosophy (Fall 2010 Edition), Edward N. Zalta (ed.), URL = <https://plato.stanford.edu/archives/fall2010/entries/quine/>.

Kocher, P. H., 1953, Science and Religion in Elizabethan England, San Marino, CA: Huntington Library.

Kuhn, Th. S., 1962, The Structure of Scientific Revolutions, Chicago: University of Chicago Press.

Lakatos, I., 1970, “Falsificationism and the Methodology of Scientific Research Programmes”, in Criticism and the Growth of Knowledge, edited by I. Lakatos and A. Musgrave. Cambridge: Cambridge University Press, pp. 91–196.

–––, 1981, “History of Science and Its Rational reconstructions”, in Hacking (ed.) 1981, pp. 107–27.

Lambert, K. and G. C. Brittan, 1979 [1987], An Introduction to the Philosophy of Science, Atascadero, CA: Ridgeview. Third edition 1987.

Müller-Jahncke, W. D., 1985, Astrologisch-Magische Theorie in der Heilkunde der Frühen Neuzeit, Stuttgart.

O'Hear, A., 1995, “Conventionalism”, in Oxford Companion to Philosophy, T. Honderich (ed.), Oxford: Oxford University Press, p. 165.

Poincaré, H., 1905 [reprint 1952], Science and Hypothesis, translated by W. J. Greenstreet, New York: Dover Publications.

Popper, K. R., 1969, Logik der Forschung, Tübingen, 3rd edition.

Quine, W. V. Q., 1951, “Two Dogmas of Empiricism”, The Philosophical Review 60: 20–43. Reprinted in Quine, 1963, From a Logical Point of View, New York: Harper Torchbook, pp. 20–46.

Rae, A. I. M., 1986 [2000], Quantum physics: Illusion or Reality? Cambridge: Cambridge University Press. Fourth Canto edition, 2000.

Russell, B., 1948, Human Knowledge. Its Scope and its Limits, London: Allen & Unwin.

Schäfer, L., 1998, “Duhems Bedeutung für die Entwicklung der Wissenschaftstheorie”, in: Duhem (1998), pp. X–XXXIII.

Shell, H. R., 2004, “Casting Life, Recasting Experience: Bernard Palissy's Occupation between Maker and Nature”, Configurations, 12(1): 1–40.

Stegmüller, W., 1973, Probleme und Resultate der Wissenschaftstheorie und Analytischen Philosophie, Band II: Theorie und Erfahrung. Zweiter Halbband. Theorienstruktur und Theoriendynamik, Berlin, Heidelberg, New York.

Swinburne, R. (ed.), 1974, The Justification of Induction, Oxford: Oxford University Press.

Von Weizsäcker, C. F. and J. Juilfs, 1958, Physik der Gegenwart, Göttingen.

Wright, G. H. von, 1951, A Treatise of Induction and Probability, London: Routledge and K. Pau.

Zinner, E., 1988, Entstehung und Ausbreitung der copernicanischen Lehre, Munich.