новое время

Поделиться статьей в социальных сетях:

в избранное

Улучшение человека

Ссылка на оригинал: Stanford Encyclopedia of Philosophy

Впервые опубликовано 7 апреля 2015

На первый взгляд, с философской точки зрения улучшение{{1}} человека не содержит в себе ничего проблематичного. Такие виды активности, как физическая подготовка, ношение очков, занятия музыкой и совершение молитвы, на бытовом уровне используются для улучшения тех или иных человеческих способностей. Данная статья не посвящена описанию исчерпывающего перечня всех возможных действий и вмешательств, способных улучшить телесно воплощаемую жизнь людей. Вместо этого, основное внимание в ней уделено кластеру дискуссий из области практической этики, которую ещё условно обозначают как «этика улучшения человека». Дискуссии из этой группы включают в себя: обеспокоенность врачей по поводу ограничений законного медицинского обслуживания, волнения родителей о своих репродуктивных и воспитательных обязанностях, усилия основанных на соревновательности институций – таких, как спорт, - по борьбе с мошенничеством, а также более общие вопросы о справедливом распределении благ, научной политике и государственном регулировании медицинских технологий.

Как это часто бывает в практической этике, адекватное обсуждение любой из конкретных дискуссий (собранных под указанным заголовком) вскоре требует обращения к научным данным, лежащим в основе конкретных мер по улучшению, - а также понимания социального и политического контекста, в котором дискуссия разворачивается. Кроме того, на каждом этапе подобных обсуждений также открываются широкие перспективы для исследования сопряжённых философских тем. Данная статья не предлагает детального отчёта о раскидывающемся интеллектуальном ландшафте в целом: вместо этого она поднимается по узкому гребню между различными измерениями темы, указывая на боковые тропы, но не следуя за ними в сопутствующие заросли. Она прослеживает траектории основных проблем, пронизывающих все текущие дискуссии об этике улучшения человека, и предлагается в качестве руководства для тех, кто заинтересован в дальнейшем исследовании. Забегая вперёд, мы утверждаем, что следующие три блока философских соображений являются ключевыми для ориентировки в литературе по теме: во-первых, это концептуальное беспокойство по поводу границ законного здравоохранения, во-вторых, моральные опасения насчёт справедливости, подлинности и человеческой природе, - и, наконец, политические вопросы об управлении и политика как таковая.

Введение

1.1 Терминология

Как следует из нашего предисловия, повседневное использование фразы «улучшение человека» охватывает широкий спектр практик, большинство из которых не изучены в литературе по этике улучшения. Чтобы задать направление, как «человек», так и «улучшение» заслуживают некоторого первоначального разъяснения – ещё до того, как мы рассмотрим способы их интерпретации и обсуждения в литературе. Например, как показано в разделе 2.3 далее, разногласия между биологическим и оценочным (ценностным) значениями термина «человек» выступают плодовитыми источниками для множества поверхностных разногласий в идущих дискуссиях. Есть ли действительно нечто особенное в том, чтобы быть членом биологического вида homo sapiens, которому улучшения могут угрожать, - или же критики улучшения как «обесчеловечивающего» действительно думают о потере неких иных признаков морального статуса, который мы придаем людям? Забегая вперёд, мы полагаем, что из следующих разделов станет ясно: лежащие в основе дискуссии об улучшении человека этические проблемы не связаны с охраной биологических границ вида homo sapiens. Однако на данном этапе достаточно отметить: мы не собираемся исключать ни один из смыслов понятия «человек» с самого начала, но будем настороженно относиться к обоим – до тех пор, пока не станет важно различить и соотнести их.

С другой стороны, полезно будет дать рабочее определение для «улучшения» с самого начала. Под практиками и методами, обсуждаемыми в литературе по этике улучшения, мы понимаем биомедицинские вмешательства, которые используются для улучшения человеческого вида (формы) или функционирования сверх того, что необходимо для восстановления или поддержания здоровья. Это довольно широкое определение вытекает и отражает основополагающую литературу в этой области (Parens 1998), но оно также имеет несколько последствий, которые иногда забывают.

Во-первых, из него следует, что любые попытки просто провести границы, - как это часто происходит в рамках специальных мер предосторожности или надзора в стремлении обособить «технологии улучшения» от иных биомедицинских вмешательств, - обречены на неэффективность (pace Anderson 1989). Не существует никаких «технологий улучшения» как таковых. Считается ли данное биомедицинское вмешательство улучшением или нет, зависит от того, как оно используется. Когда операция по укреплению лодыжки используется для увеличения конкурентного преимущества велосипедиста, опасения по поводу улучшения могут возникать, однако в случае лечения у велосипедиста травмы лодыжки – нет. Это означает, что разработчики даже самых экстравагантных улучшающих вмешательств почти всегда смогут указать на те или иные соответствующие терапевтические применения, чтобы оправдать проводимые им исследования, тесты и выпуск продукта на рынок (Mehlman 1999). С другой стороны, простое указание на амбивалентность, - что биомедицинские технологии могут иметь как терапевтическое, так и улучшающее использование, - ни в коей мере не сводит на нет логическое различие между этими видами использования. Подобное указание также не опровергает утверждение о том, что эти различимые виды использования могут потребовать разных этических реакций (Buchanan 2011).

Во-вторых, используемое в данной статье определение «улучшения» ограничивает его биомедицинскими вмешательствами, хотя другие методы усиления нормального человеческого потенциала тоже вызывают к жизни этические проблемы. Электронные и автоматизированные инструменты, позволяющие нам слушать, наблюдать, помогать или вредить на расстоянии; стили жизни, нацеленные на максимальное развитие определенных талантов; социальные практики, способствующие новым формам межчеловеческих отношений – все они влекут за собой те или иные компромиссы и моральные проблемы. Однако в центре внимания литературы по этике улучшения лежат в основном вмешательства, которые вносят биологические изменения в человеческие тела и мозги при помощи фармацевтических, хирургических или генетических технологий. В числе стандартных примеров:

—косметическая хирургия и использование биосинтетического гормона роста для увеличения длинны тела (Miller, Brody and Chung, 2000, Little, 1998, White, 1993, Conrad and Potter, 2004),

—«кровяной допинг»{{2}} и использование стероидов для повышения физической выносливости и силы (Miah 2004, Murray 2009, Tolleneer, 2013),

—психофармацевтические подходы к усилению памяти, повышению настроения и улучшению когнитивных способностей (Elliott, 1998, Whitehouse, et al., 1997, Sandberg, 2011), и

—(почти полностью гипотетические) генетические и неврологические операции, увеличивающие продолжительность жизни человека, позволяющие приобрести новые сенсорно-моторные способности, а также - благодаря «моральному улучшению», - приводящие к совместной жизни в более миролюбивых, щедрых и справедливых отношениях между людьми (см. Savulescu, ter Meulen and Kahane 2011).

Безусловно, грань между биомедицинскими и иными видами улучшений зачастую размыта. Кофеин – это наркотик, который способен усилить концентрацию внимания, но само употребление кофе – это социальная практика, лежащая вне биомедицинской сферы. Медитация и молитва могут иметь те же физиологические эффекты, что и лекарственные препараты. У «киборгов» из научной фантастики человеческие тела соединяются с электронными и механическими инструментами. Перспектива загрузки сознаний в компьютеры для достижения людьми бестелесной жизни иногда характеризуется как «радикальное улучшение» (Agar 2013). Но, сколь бы важными и интригующими ни были эти смешанные случаи с этической и концептуальной точек зрения (Hogle 2005), данный текст затронет их лишь двумя способами. Во-первых, они помогают нам лучше понять основные проблемы, возникающие в связи с использованием новых биомедицинских технологий. Во-вторых, наше обсуждение биомедицинских улучшений неизбежно раскрывает идеи, которые отражаются в этических аспектах также и этих практик.

Наконец, наше определение подразумевает, что улучшающие вмешательства направлены на усовершенствование конкретных человеческих способностей и качеств, а не человека в его целостности. В отличие от таких всеобъемлющих стратегий личностного улучшения, как молитва, психоанализ или «сила позитивного мышления», биомедицинские усовершенствования в лучшем случае представляют собой частичный подход к совершенствованию человека. В результате большинство биомедицинских улучшений связано с компромиссами. Если увеличение продолжительности жизни сопровождается продолжительной слабостью, или если усиленный альтруизм ставит под угрозу навыки выживания, общая ценность подобного улучшения может быть поставлена под сомнение (Shickle 2000).

1.2 Контекст

Для того, чтобы сориентировать новичков в ландшафте размышлений об этике улучшения, важно разобраться, как сегодняшние дебаты сформировались на основе исторически более ранних попыток совершенствования людей. На определённом уровне побуждения перфекционистов и мелиористов {{3}} имеют глубокие корни в западном философском и религиозном мышлении, унаследованные как современной наукой, так и медициной (Keenan 1999; Comfort 2012). Большинство сторонников и критиков биомедицинского улучшения разделяют эти культурные взгляды, но их видения идеала расходятся (Roduit, Baumann, Heilinger 2013; Parens, 2005). Другие ученые опасаются возведения в какой бы то ни было канон описания существующих человеческих добродетелей, напоминая нам о происходившем в истории навязывании гегемонистских религиозных и политических взглядов по поводу спасения и гражданской ответственности. Вместо этого они предпочитают взгляды, ценящие способность людей формировать свои собственные идеалы с помощью разума, самоуправления и демократического обсуждения (Sparrow, 2014; Buchanan 2011). Иные исследователи, указывающие на последствия современного индивидуализма для общего блага (Persson and Savelescu 2012), чувствуют себя вполне уверенно в том, что смогут назвать сочетание существующих человеческих черт, которые должны быть либо сохранены (Kass 1997; Annas 1998; Agar, 2013), либо улучшены (Bostrom, 2003). Тем не менее, практически ни один из упомянутых авторов не отказывается от разработки и использования новых медицинских инструментов в лечебных целях (Kamm 2005; Kass 2003). В связи с этим, первым шагом в нашем обсуждении будет тщательное изучение различий между лечением и улучшением – тогда станет видно, может ли это помочь в демаркации различных мелиористических идеалов.

Другим, пожалуй, более явным контекстом для литературы по этике улучшения является история евгенического движения ХХ века, которое пыталось «разводить лучших людей» и «улучшать человеческий генофонд» посредством социально предвзятого репродуктивного контроля и незаконных методов воздействия (Wikler 1999). Обращение к этому контексту ставит вопросы о культурном авторитете науки и социальных ценностях, которые она способна увековечить, а также вызывает опасения по поводу «скользких склонов», способных привести к вопиющим формам угнетения. Тем самым, история евгеники предоставляет собой недавний и яркий контр-нарратив относительно нарратива, одобряющего улучшения как способ выполнить наши обязательства перед будущими поколениями (Sparrow 2011; Selgelid, 2013). Упоминание контекста евгеники в дискуссиях зачастую смещает бремя доказательства иначе, в сторону более «предупредительной» позиции, вынуждая сторонников усиления отличать их собственные предложения от евгеники старого стиля – для защиты тех частей идеологии, которые они всё же разделяют (Kitcher 1997; Harris, 2007; Agar 2004).

Наконец, на исторически переднем плане этики совершенствования стоят современные критики таких тенденций, как: коммерциализация (и гомогенизация) красоты с помощью «эстетической медицины» (Bordo 1993); набирающая обороты история фармацевтического улучшения деятельности в спорте (Hoberman 1992), и научные продвижения в области переноса человеческих генов и «генной инженерии» (Friedman 1998). Каждая из этих тем поддерживает собственный корпус исследовательской литературы, вносящей значимый вклад в более широкое обсуждение этики улучшения. Из феминистских исследований и исследований инвалидности вытекает критика медикализации человеческой красоты, в фокусе которой – пособничество несправедливым социальным нормам, способным перевернуть привычный, социально значимый мелиоризм с ног на голову: так, что приоритеты в использовании биомедицины будут отдаваться улучшениям, нежели стандартным терапевтическими применениями (Silvers 1998). Между тем, дискуссии о «допинге» в спорте высветили способы того, как меры по улучшению могут подорвать коллективные социальные практики, зависящие от презумпции равенства – тем самым поднимая дискуссию выше уровня индивидуальных выборов и сделок (Murray, 1987; 2009). Схожим образом, представителям области генной терапии человека, с её взлётами и падениями, по-прежнему приходится предвидеть физические риски предполагаемых улучшений, – равно как и то, сколь пугающей эти риски могут сделать обозримую перспективу любого улучшающего вмешательства в межпоколенческую «зародышевую линию» (Walters and Palmer, 1997; Kimmelman, 2009).

Каждая из приведённых контекстуальных «предысторий» к современным дискуссиям об улучшении заслуживает дальнейшего изучения. Они сформировали современные образ мышления и реакции на предложения по улучшению, но также важны и как предостерегающие истории, которые следует учитывать при оценке подобных предложений. В то же время, эти предыстории привносят в обсуждение свои собственные допущения и предубеждения, чем могут излишне усложнить новую философскую оценку темы в целом.

Каковы надлежащие пределы здравоохранения?

Хотя большая часть литературы по этике улучшения склоняется к использованию мысленных экспериментов, разворачивающихся в будущем, основой для неё служит ряд важных дискуссий о том, как следует определять здравоохранение сегодня. В этих дискуссиях часто утверждается, что проведение различия между использованием биомедицинских инструментов для борьбы с болезнями человека и попытками использовать их для улучшения человеческих характеристик могло бы предоставить практическое руководство по целому ряду вопросов. В перечень последние включаются такие, как: границы обязательств медицинских работников (Miller, Brody and Chung 2000), диапазон планово оплачиваемых медицинских услуг (Daniels and Sabin 1994) и определение приоритетов среди протоколов биомедицинских исследований (Mehlman, Berg, Juengst and Kodish 2011). В каждом из этих случаев граница между лечением и улучшением проводится для того, чтобы обозначить верхний предел профессиональных и социальных обязательств. В медицинской среде существует концепция бесполезного лечения, используемая для указания пределов обязательств врача, когда дальнейшее вмешательство более не способно достичь терапевтических целей. Подобно ей, считается, что улучшающие вмешательства оказываются вне рамок надлежащих практик из области здравоохранения, тем самым выходя «за пределы терапии» в стремлении достичь других, немедицинских целей. Это означает, что пациенты не имеют (связанного с их ролью как пациентов) права требовать улучшающие услуги у медицинских работников, планы страхового покрытия могут их исключать, а на предоставляющих такие услуги лиц возлагается бремя оправдания за то, что эти вмешательства не относятся к «медицински необходимым».

Выступая в качестве указателя границ биомедицины, различие между лечением и улучшением было закреплено политически как на профессиональном, так и на государственном уровнях. Оно также продолжает служить источником информации для большей части публичных дискуссий вокруг новых биомедицинских достижений. Впрочем, это различие объясняется не единственным образом, а несколькими, которые соответственно выделяют различные обоснования в качестве указателей границ биомедицинских исследований и практик. По сути же, с философской точки зрения, данное различие часто оказывается под угрозой полного краха в результате концептуальной критики – причём даже до того, как рассмотрен вопрос его моральных обоснований.

Когда улучшение используется в качестве концепции, задающей границы медицины, оно, как и бесполезность, играет одновременно описательную и нормативную роли. Чтобы использовать такие концепции, мы должны быть в принципе способны идентифицировать свои усилия как бесполезные или улучшающие, а также мы должны знать, что проведённая граница означает для дальнейшего продвижения. Отчасти, практическим вызовом для политических руководителей является то обстоятельство, что в случае улучшающих вмешательств описательные и нормативные последствия, по-видимому, перечат друг другу. В то время как бесполезные методы лечения не приносят пользы, улучшения по определению и в соответствии с их описанием улучшают личное благосостояние. Тем не менее, ограничительная функция называния их «улучшениями» из перспективы политики здравоохранения состоит в том, чтобы вывести их за пределы санкционированных вмешательств. Для области, предназначение которой – в улучшении благосостояния пациентов, оказывается затруднительным тот факт, что улучшения (enhancements) часто выглядят так же, как и все другие улучшения (improvements), к которым здравоохранение стремится по своей сути. Это также мешает распознать, когда именно вмешательство переступает нормативную границу, обозначаемую концепцией улучшения.

Упомянутые выше затруднения вызвали к жизни три основных способа применить на практике концепцию улучшения, каждый из которых направлен на устранение недостатков своего предшественника. Эти способы рассматриваются в следующих трех подразделах.

2.1 Оценки с позиции профессионального сообщества

Первый подход к определению границы между лечением и улучшением апеллирует к общепринятому среди медицинских работников представлению об их собственной области. Соответственно, виды «лечения» - это любые вмешательства, которые одобрены профессиональными стандартами по медицинскому наблюдению и уходу, а «улучшения» - это любые вмешательства, которое, по заявлению представителей профессии, выходят за рамки их компетенции. Данный подход хорошо отображают попытки профессиональных сообществ охранять свои границы путем отказа от конкретных практик, признанных «улучшением», а не «лечением». Схожую роль выполняют призывы к «стандартам сообщества», исходящие со стороны тех, кто платит за здравоохранение и стремится отличить «выполняемые по желанию» от «медицински необходимых» вмешательств (с точки зрения оплаты за них).

Для людей, придерживающихся определенного взгляда на цели здравоохранения, данный подход может выступить нормативным руководством по внутренней критике подозрительных видов профессиональных практик (Kass 1985). Однако, безусловно, существует множество конкурирующих философий здравоохранения, ни одна из которых не пользуется всеобщей поддержкой в среде представителей медицинских профессий. На деле этот подход также находит отклик у людей, утверждающих, что у медицинских работников нет внутренней области практики – за исключением той, по поводу которой они могут договариваться с пациентами (Good 1994). С точки зрения сторонников данного либертарианского взгляда на профессиональную автономию, нормативный урок для обеспокоенных своими обязанностями в конкретных случаях профессионалов довольно прост. Любые вмешательства, которые будут приняты пациентами, могут рассматриваться как «лечение», в то время как «улучшения» - это всего лишь те вмешательства, которые отдельные медицинские работники отказываются предоставлять (Engelhardt 1990). К сожалению, историки и социологи медицины отмечают, что работники сферы здравоохранения всегда были способны адаптироваться к культурным убеждениям и социальным ценностям учреждений и сообществ, которым служат. Это достигается путем «медикализации» новых проблем, чтобы в дальнейшем они начинали рассматриваться как законная часть юрисдикции медицины (Conrad 2007). Учитывая философский плюрализм и политическую автономию медицинских работников, их собственные соглашения, по-видимому, не обеспечивают какого бы то ни было принципиального способа исключить новые виды вмешательств из их сферы деятельности. В той степени, в которой полезные понятия о «верхний границе» требуются на уровне политики (например, для обществ, принимающих решения о распределении медико-санитарной помощи), неспособность к исключению является серьезным недостатком описанного подхода к проведению различия между улучшением и лечением.

2.2 Оценки с позиции нормального функционирования

Существует и другой подход к интерпретации различия между лечением и улучшением, стремящийся обеспечить более надёжную теоретическую основу для разграничения законных потребностей в медицинской помощи. С точки зрения этого подхода быть здоровым означает быть способным делать все то, что могут делать соответствующие представители того же биологического вида, а, в рассматриваемом случае – что способны делать человеческие существа того же возраста и пола. Законные потребности в медицинской помощи или «проблемы со здоровьем», или «болезни», или «недуги» характеризуются падением данного уровня функциональных возможностей. Следовательно, все считающиеся надлежащими медицинские услуги должны быть направлены на то, чтобы вернуть людей к «нормальному состоянию»: например, восстановить функциональные возможности индивида до типичного видового диапазона для его эталонного класса – а, в пределах этого диапазона, до уровня возможностей, определенного генетическим «правом по рождению» пациента. Вмешательства, в силу которых люди достигают верхних значений своего личного потенциала (например, благодаря спортивной подготовке) или выходят за пределы собственного диапазона, присущего им от рождения (например, под влиянием гормона роста), или достигают верхних значений их эталонного класса, или достигают верхних значений их типичного видового диапазона или сверх того (!) – все они должны рассматриваться как улучшения и последовательно выводиться за рамки ответственности медицины или здравоохранения.

Преимущество оценки с позиции нормального функционирования состоит в том, что она предоставляет одну и (сравнительно) обобщённую цель для практик здравоохранения, в отношении которой тяготы и преимущества различных вмешательств могут быть сравнительно объективно оценены, сбалансированы и интегрированы. «Нормальные функционалисты» могут использовать физиологию, чтобы определить, когда их действия достигли типичного видового диапазона, и клиническую историю – чтобы определить, когда их действия вывели пациента на исходный уровень его или ее личных возможностей.

Некоторые критики подхода, основанного на нормальном функционировании, не согласны с его акцентом на «типичном видовом диапазоне»: по их словам, это делает подход нечувствительным к разнообразию способов, которыми люди могут преуспевать в жизни. Они указывают на то, что люди, родившиеся с ограниченными возможностями, могут опасаться «пагубной тяги к нормализации» со стороны биомедицины (Silvers, 1998; Asch and Block, 2011). Более того, даже если никакое лечение не способно обеспечить «типичное для вида» функционирование, могут существовать компенсаторные технологии, реально способные расширить спектр возможностей этих людей за пределы нормы (Silvers 1998). Должны ли инвалидные коляски с электроприводом быть спроектированы таким образом, чтобы замедляться и останавливаться на том же расстоянии, на котором обычные пешеходы начинают испытывать усталость – для того лишь, чтобы не дать «улучшить» возможности колясочников? Аналогичным образом, от природы одаренные люди могут столкнуться с тем, что не в праве притязать на лечение травм или последствий несчастных случаев, которые просто приводят их характеристики обратно в «нормальный диапазон». Если наши выдающиеся мыслители, спортсмены и святые могут на законных основаниях претендовать на лечение травм, нарушающих их оптимально-видовое функционирование, возвышение всех остальных людей до соответствующих уровней также должно считаться надлежащим медицинским обслуживанием. Однако это оставляет лишь самые экстремальные улучшения по другую сторону границы «улучшения»: если считать выдающихся представителей нашего вида эталоном, тогда за рамки медицины выходили бы только те вмешательства, которые создают возможности, отсутствовавшие ранее у любого из людей. Вариант индивидуализации оптимального функционального диапазона в соответствии с индивидуальным геномным потенциалом, разумеется, не устранит эту проблему настолько, чтобы сами наши геномы стали биомедицински податливыми. Установление «типичной видовой нормы» для определенной человеческой функции является достаточно сложной задачей даже в том случае, когда на помощь приходит описательная статистика. Однако, когда граница установлена на уровне «оптимального», а не «нормального» функционирования, доказательные основы данного подхода сами начинают распадаться (Sculley and Rehman-Sutter 2008).

Вторая серьезная проблема для подхода нормального функционального - это задача по предотвращению. Хотя некоторые усилия по укреплению здоровья - как, например, физические упражнения, - выходят за границы медицинской ответственности, многие профилактические вмешательства (например, вакцины) широко признаны как законный компонент назначения медицины и расположены непосредственно на стороне лечения [относительно границы улучшения]. Одним из способов предотвращения заболеваний является усиление способности организма противостоять патологическим изменениям ещё до того, как появится какая-либо диагностируемая проблема. Однако в той степени, в которой профилактика пытается сделать функции организма выше нормального для индивидуума диапазона (а, в некоторых случаях, даже типичного видового диапазона), мы, по-видимому, что скатываемся к тому, что подход нормального функционирования назвал бы улучшением. Если оценка с позиции нормального функционирования воспринимается всерьез в качестве указателя границ биомедицины, как нам защитить этот вид профилактики (вакцины)? И наоборот: если в медицине приемлемы подобные профилактические вмешательства, какой вообще смысл имело бы утверждение, что исследователи и клиницисты должны «провести черту» относительно улучшения?

2.3 Оценки, отталкивающиеся от заболевания 

Вероятно, наиболее распространенным возражением на проблему предотвращения является выявление самих проблем, ради предотвращения которых и предпринимаются усилия. Лечение - это вмешательство, направленное на решение проблем со здоровьем, вызванных диагностируемыми заболеваниями и нарушениями, - «недугами» (“maladies”), выражаясь языком Герта, Калвера и Клоузера (Gert, Culver and Clouser, 2006). С другой стороны, улучшения являются вмешательствами, цель которых – здоровые системы и нормальные характеристики организма. Таким образом, назначение биосинтетического гормона роста для устранения диагностируемого дефицита гормона роста является законным лечением, в то время как назначение его пациентам с нормальным уровнем гормона роста было бы попыткой «положительной генной инженерии», или улучшением (Berger and Gert 1991). С этой точки зрения оправдать вмешательство, признав его в качестве подходящего лекарственного средства, вместе с тем означает быть способным выявить недуг у пациента. Если медицинский недуг не может быть диагностировано, вмешательство не считаться «необходимым по медицинским показаниям» и, по этой причине, вызывает подозрение в попытке улучшения. Такой подход открыл бы дорогу безопасным и эффективным генетическим «вакцинам» против прогнозируемого повреждения мышц (даже если они обеспечат большую, по сравнению с нормальной, устойчивость к повреждениям), но счёл бы «улучшениями» усилия по исправлению характеристик, по поводу которых не было предсказано диагностируемого риска ухудшения (Juengst 1997).

К преимуществам оценок улучшения, отталкивающихся от заболеваний, можно отнести простоту, интуитивную привлекательность и то, что они согласуются с большим количеством биомедицинской логики работы. Недуги – объективно наблюдаемые явления, а также исторически сложившаяся цель медицинских вмешательств. Мы можем узнать о болезнях по диагнозу, а также можем сказать, что вышли за рамки медицины, когда не способны распознать патологию. Вот почему эндокринологи-педиаторы не приветствуют использование биосинтетического гормона роста в целях улучшения, ссылаясь на старую поговорку: «Если это не сломано, не исправляйте это». Эта интерпретативная схема также в ходу у профессионалов, работающих на границе улучшающих технологи – таких, например, как косметические хирурги, - для оправдания своих услуг. Они утверждают, что не просто удовлетворяют эстетические вкусы своих клиентов, но избавляют их от «диагностируемых» психологических страданий («психических недугов»): страховые компании настаивают на том, что сперва должен быть поставлен подобный диагноз, и лишь затем будет предоставлено страховое покрытие таких операций.

С другой стороны, отталкивающиеся от заболеваний оценки улучшения сталкиваются как минимум с двумя основными трудностями. Одна из них схожа с трудностью первого из рассмотренных выше подходов (оценки с позиции профессионального сообщества): речь о проблеме печально известной нозологической пластичности биомедицины. Не так уж трудно придумать новые недуги, чтобы оправдать использование улучшающих вмешательств (Carey, Melvin and Ranney 2008). До тех пор, пока не используется какая-то конкретная (и, как правило, спорная) теория болезни, на которой болезнь-ориентированный подход мог бы попробовать свои силы, права проведения границы вновь переходят в руки представителей медицинской профессии. Кроме того, схожие опасения возникают и по поводу социальных последствий медикализации (Parens 2013).

Более важная практическая проблема заключается в следующем: как бы ни был проведён водораздел, большинству биотехнологических вмешательств, выглядящим потенциально проблемными в качестве улучшений, не будет нужды оправдываться за свой «улучшающий» характер, чтобы пройти стадии разработки и утверждения для клинического использования. Дело в том, что большинство таких вмешательств также получат законные терапевтические применения. Действительно, большая часть биомедицинских инструментов, которые могут быть использованы для улучшения, сперва в качестве орудий терапии. Например, общие вмешательства, направленные на улучшение когнитивных функций, вероятно, будут одобрены для использования лишь у пациентов с неврологическими заболеваниями. Однако в той степени, в которой они пользуются повышенным спросом у людей, страдающих от последствий нормального старения, риск несанкционированного или нецелевого использования также будет высоким (Whitehouse et al., 1997).

Последний пункт является критически важным для политической повестки, поскольку даёт основания предположить: в странах, подобных США, реальной проблемой может оказаться не регулирование развития улучшающих вмешательств, а, скорее, регулирование последующего использования «не по прямому назначению» терапевтических вмешательств для немедицинских целей, в особенности – для улучшения. Тогда политические проблемы превращаются в проблемы контроля за доступом и использованием определенных вмешательств, а не за самими разработками последних. Разумеется, тот факт, что определенный вид вмешательства объявлен незаконным для врачей, не означает, что он должен быть признан безнравственным также для всех или каких-то других компетентных специалистов. Подобные реалии оказали давление на людей, готовых использовать различие между лечением и улучшением в политических целях, вынуждая их более четко сформулировать моральные опасности биомедицинского улучшения. Даже если врачи отказываются от мер по улучшению по профессиональным этическим соображениям, существуют ли независимые моральные причины, в силу которых отдельные спортсмены, родители, студенты или другие «потребители» улучшающих вмешательств должны отвергнуть их доступность?

Является ли использование улучшений мошенничеством?

Один из видов улучшения людей, которому в последние годы было уделено много философского внимания, это использование биомедицинских вмешательств для улучшения физической результативности спортсменов в соответствующих соревнованиях (Miah 2004; Murray 2009; Tolleneer 2013). Одной из причин столь пристального внимания к улучшению спортивной результативности является его распространённость – особенно с учётом эпидемии «допинговых» скандалов в современном спорте. Однако другая причина заключается в том, что именно этот тип случаев может служить парадигмальным примером, на котором выявляются важные аспекты проблемы в целом: здесь имеют место значимые улучшения биологических возможностей в социальном контексте, который лежит вне границ здравоохранения и определяется четкими правилами участия.

На первый взгляд, этическая проблема улучшения результативности в спорте может показаться просто проблемой мошенничества (Schermer, 2008a). Если спортивные правила запрещают использование улучшений результативности, тогда их незаконное использование дает преимущество использующим их людям по сравнению с другими спортсменами (которые либо принимают правила игры, либо не имеют доступа к улучшающим вмешательствам). Возникшее таким путём преимущество, в свою очередь, может создать условия, вынуждающие всё большее количество спортсменов обманывать таким же образом. В результате это не только подрывает основу самих соревнований, но и углубляет разрыв между теми, кто способен позволить себе улучшения, и теми, кто не в состоянии этого сделать (Murray 1987). Критики делают экстраполяцию из области спорта, развивая конкурентный взгляд на общество в целом, и утверждают: социальное одобрение мер по усилению в других сферах также создаст несправедливые преимущества для тех, кто имеет к ним доступ. Возможно, это даже приведет к возникновению новых социальных различий между классами «генобилитета» и «генобедняков», подняв тем самым фундаментальные проблемы справедливости и прав человека (Mehlman 2003, 2009; Buchanan, Brock, Wickler and Daniels 2000; Sparrow 2011).

При этом большая часть риторики о «допинге» уже подразумевает доказанность того самого утверждения, которое ещё должно быть аргументативно обосновано, а именно – что правила спорта (или нормы социального продвижения) должны запрещать использование биомедицинских улучшений. Но ведь правила игры могут меняться. В спорте новые виды оборудования и тренировок для улучшения результативности внедряются регулярно, по мере развития спортивных технологий и профессионального опыта. Когда проблема справедливого доступа возникает, её можно решить одним из двух способов. Иногда справедливое распределение действительно можно обеспечить: так, например, Международный олимпийский комитет заключил соглашение с производителем нового плавательного костюма «FastSkin», чтобы обеспечить этими костюмами все команды на Олимпийских играх в Сиднее. В других случаях неравенство может просто считаться неудачным стечением обстоятельств, нежели быть несправедливым. Таковой, например, для многих людей предстаёт история об экваториальной стране, которая не может позволить себе круглогодичный искусственный снег для своей лыжной команды, а потому не может конкурировать наравне с лыжными командами северных стран. Если улучшающие вмешательства могут быть либо справедливо распределены, либо созданное ими неравенство можно – с точки зрения правил рассматриваемой социальной игры – записать в счёт преимуществ, доставшихся более удачливым, тогда отдельные прибегшие к улучшениям лица больше не сталкиваются с проблемой справедливости. Например (для тех, кто может себе это позволить), что этически сомнительного будет в проведении симметричного мероприятия по аналогии со «Специальной Олимпиадой» для спортсменов с ограниченными возможностями – некоей «Супер Олимпиады», каждый участник-спортсмен которой будет оснащён самыми последними модификациями и усовершенствованиями? (Munthe 2000). Чтобы ответить на подобный вызов, критики биомедицинских улучшений должны беспокоиться не просто о справедливой организации игр, но глубже и шире осмыслить «мошенничество» с точки зрения разрушительных следствий улучшения на то целое, которое составляет восхищение сугубо человечески практиками (Loland 2002; Schermer 2008a).

С такого ракурса и в той степени, в которой биомедицинские ухищрения позволяют отделить конкретные достижения от достойных восхищения практик, призванных эти достижения отражать, социальная ценность самих подобных достижений будет подорвана. Если кто-то получает хорошие оценки, используя препараты для «зубрёжки», нежели благодаря дисциплинированной учебе, ценность таких оценок доказательств обучения снижается. Это означает, что если те или иные институты настроены продолжать поощрять традиционно защищаемые ими социальные ценности, таким институтам придётся сделать выбор. Либо они должны переиначить сами игры, чтобы найти новые способы оценивать превосходство в достойных восхищения практиках, – способы, на которые не повлияют доступные улучшения, – либо они должны запрещать само использование улучшающих ухищрений. Однако знание того, какой путь избрать, предполагает наличие у принимающей решение стороны теории стоящей под угрозой социальной практики и ценностей, дающих ей жизнь. Случай спорта вновь задаёт тон в данном направлении в литературе по этике улучшения: возможно, дело в его отличии от большинства важных социальных практик, особенно чувствительных к улучшающим ухищрениям (как то – воспитание детей, образование, любовь, политика и духовный рост). В его случае ставки достаточно низки, чтобы на международном уровне могла быть проведена продуманная разработка необходимой политики.

Например, на работу Всемирной антидопинговой ассоциации (WADA) – международной организации, занимающейся регулированием улучшений результативности в спорте высших достижений, – повлияла одна известная теория. Суть её в том, что, подобно тому, как исцеление является итогом, целью или концом хирургического вмешательства, так и добродетельное совершенствование природных талантов является итогом, целью или конечным стремлением в спорт (Murray 2009). Это утверждение имеет несколько особенностей, важных при обсуждении вопроса об улучшении. Спорт связан с превознесением различий в природных талантах и ​​достоинств, которые можно проявить в попытках еще больше разграничить собственные таланты. Прославляемые спортом добродетели – это достойные общественного восхищения привычки и характеристики сами по себе, а их продвижение – то, что придает спорту социальную ценность в качестве практики. Однако на уровне практик добродетели играют инструментальную роль (как побочных ограничений, так и способствующих факторов) для совершенствования природных талантов спортсмена, – т.е. для отличия их от талантов других людей. Хотя на уровне риторики спортивных организаций ключевая роль иерархического ранжирования в спорте часто игнорируется, философы спорта признают её непреходящую значимость. Так, фиксация на иерархическом ранжировании – будь то соревнования, состязания, подсчет очков, установление новых рекордов, чемпионат, победа и поражение – распространена в повседневной спортивной практике повсеместно (Coakley 1998), а сравнение и ранжирование двух или более спортсменов ... определяет характерную для спорта социальную структуру (Loland 2002, 10). Спорт создает систему ценностей, добродетелей и практик, предназначенных для иерархической оценки людей с точки зрения их (виртуозно усовершенствованных) унаследованных черт, а лучшие их экземпляры прославляются как чемпионы. С этой точки зрения несправедливым представляется подрыв улучшающими вмешательствами способности спортивных институтов отличать тех, кто пассивно унаследовал свои таланты от своих предшественников от тех, кто активно приобретал их у своих врачей (Sandel 2004).

Но подобный исход, по-видимому, отражает ту самую проблему, с которой и должна была бороться справедливая критика улучшений: речь об опасности увеличения несправедливого распределения благ из-за создания на произвольных основаниях социальных иерархий по определённым преимуществам (Tännsjö 2000; Tännsjö 2005). С одной стороны, среди множества способов использования людьми унаследованных характеристик для создания межличностных иерархий спортивная конкуренция является одной из самых милосердных. Когда это «просто игра», сравнительный межличностный рейтинг в спорте, имеющий в виду генетическую идентичность, является всеми приветствуемой заменой кровной мести, расизма и геноцида. Однако, когда спорт становится предметом национальной гордости и источником экономических возможностей, проигравшие спортсмены рискуют большим, чем просто восхищением и социальным статусом. Как соискатели страховки, имеющие определённую генетическую предрасположенность [к заболеванию], менее талантливые от природы спортсмены на деле рискуют доступом к важным социальным выгодам и потенциальным планам на жизнь. В этом отношении проблема, которую улучшение спортивной результативности ставит перед спортом в целом, заключается не в угрозе его подрыва, а в обвинении самих принятых в нём социальных практик. Тогда возможность использования биомедицински приобретённых дарований для подрыва конкуренции просто поднимает вопрос: есть ли в принципе способы наслаждаться, ценить и даже демонстрировать наши тела и способности, не требуя, чтобы при этом кто-то еще терял социальное положение по генетическим причинам?

Что касается спорта, рассмотренная линия аргументации, опирающаяся на справедливость, в конечном счете выходит боком самим критикам улучшения. Она открывает дверь размышлениям об улучшениях как о способе сделать практику более, а не менее справедливой. Вопрос о том, окажут ли опирающиеся на справедливость аргументы аналогичный эффект в дебатах об улучшении в других социальных практиках, - таких, как воспитание детей или дипломатия, - остается открытым. Однако тема «мошенничества» также получила другое направление развития в литературе по этике улучшения: в нём выражается обеспокоенность по поводу подлинности достижений, добытых с помощью улучшений, а также целостность улучшенных индивидов, требующих своих наград.

Компрометируют ли улучшения подлинность?

Интуитивное беспокойство авторов, всерьёз рассматривающих данный вопрос, состоит в следующем: биомедицинские усовершенствования способны не только «разъедать» ценные социальные практики, предлагая упрощённые методы [достижения результата], но также отнимать у иcпользующих их людей то, что они ценят в себе – выносливость, решительность, личностный росту, веру, даже удачу – путем подмены подлинных достижения «пустыми победами». Потеря опыта подлинных достижений, в свою очередь, умаляет личность того, кто их использует (Sandel 2007), порождая отличия как от самих себя, так и от окружающих людей (Agar 2013), а также ослабляет узы солидарности с теми, кто не использует улучшения (Sparrow 2014). Развёртка этого интуитивно понятного беспокойства в аргументативный формат может идти несколькими путями. Например, имеет значение, являются ли действующие лица родителями, улучшающими своих детей, или это взрослые люди, улучшающие себя (Хабермас 2003), равно как и ответ на вопрос, должны ли одобренные терапевтические применения тех же самых средств подвергаться аналогичной же критике (Elliott 2011).

Чтобы решить, компрометируют ли конкретные улучшения подлинность так, как полагают упомянутые авторы, сперва важно уяснить, чему вообще имеет смысл приписывать атрибуты подлинности (аутентичности). Подлинность чего именно подрывают улучшения: самости человека, его воли, достижений или действий? Подлинность широко понимается как «верность самому себе». Многие авторы в данных дискуссиях не уделяют время тщательному прояснению своих предположений касательно «себя (самость)» и того, что требуется, чтобы «быть верным» ему. Безусловно, задачу охарактеризовать себя (самость), которому верны подлинные личности, можно считать интеллектуальным вызовом (Trilling, 1971; Taylor 1991; Guignon 2004). Если «я (самость)» существует, возникают сложные вопросы синхронической идентификации (т.е., какие признаки являются определяющими для агентности «я» в данный момент?) и диахронической идентификации (т.е., какие характеристики должны сохраняться, чтобы «я» продолжало существовать в течение некоторого времени?), на которые требуется дать ответ. Дерек Парфит, работающий в традиции «групповых теорий самости», сформулировал влиятельную позицию, согласно которой личность человека является ничем иным, как рядом личностных стадий, связанных сквозь время определенными отношениями психологической преемственности (Parfit 1984). Учитывая разворачивающиеся в дискуссиях о природе личностей и личного тождества противоречия, неудивительно, что нет единого мнения, подрывают ли эти улучшения подлинность самости или нет.

В дебатах об улучшении важно различать опасения и аргументы, приводимые за и против моральной и этической значимости различных типов улучшения. Конкретно в этой области риторика часто становится напряжённой и лихорадочной, поэтому важно помнить, рассматривает ли некоторый автор опасение или аргумент о моральной допустимости определенного вида улучшений (Buchanan 2011). Оценивая опасения по поводу подлинности, полезно держать под пристальным наблюдением масштаб озвучиваемых опасений. Иными словами, важно прояснить, на что нацелены выраженные опасения по поводу подлинности: (1) на демонстрацию того, что любые улучшения аморальны, (2) на демонстрацию того, что большинство улучшений аморальны, или же (3) на демонстрацию того, что аморально некое конкретное улучшение (Buchanan 2011)

Один из аргументов в пользу утверждения о том, что улучшения подрывают подлинность, имеет следующую форму: мы не сможем претендовать на личные заслуги за достижения, являющиеся результатом биомедицинских улучшений, поскольку биомедицинские вмешательства, приведшие к усовершенствованию наших способностей, заменили бы собой нашу агентость в «авторстве» данного достижения (Sandel 2007). Защитники этой точки зрения утверждают, что, например, в то время как образование, тренировки и практика реализуются «словом и делом», т.е. доступны для понимания людям, изучающим новый навык, при использовании биомедицинских улучшений происходит «воздействие на субъекта, который не просто пассивен, но вообще не играет никакой роли. Кроме того, субъект может в лучшем случае почувствовать их воздействие, при этом не понимая их значения в человеческом смысле» (Kass 2003, 22). Один из ответов на этот аргумент состоит в том, что если некто свободным образом выбрал использование улучшений также на основе «слова и дела», неясно, насколько эти улучшения более пассивны или менее аутентичны, чем традиционные методы усовершенствования своих способностей (Kamm 2005). Более того: подобно нашим призывам к людям с улучшенными способностями к повышенным стандартам ответственности за халатность и вреда (Mehlman 2003), наши ожидания в отношении достижений, полученных благодаря улучшениям, также могут быть соответственно высокими. Но в обеих ситуациях ни агентность улучшенных акторов относительно совершенствования ими себя, ни авторство их результатов не подвергаются сомнению (Cole-Turner 1998).

Другие критики биомедицинских улучшений, апеллирующие к соображениям подлинности, признают: да, улучшенные индивиды действительно являются авторами своих достижений, однако возникает сомнение, имеют ли их успехи ту же ценность, что и «подлинные» достижения, добытые без помощи улучшений (Хабермас, 2003; Sandel, 2007; Bublitz and Merkel, 2009). Эти авторы настаивают: когда марафонский бегун приобретает выносливость химически, а не посредством тренировок, или когда мистик достигает Нирваны посредством психохирургии, а не медитации, каждый из них упускает из виду саму суть подобных достижений. Иными словами, в случаях марафонского бега и медитации результаты деятельности не могут быть отделены от самой деятельности: ценность достижения заключается в личных усилиях, которым она служит наградой, равно как и в пользе, которую эти усилия приносят (Schermer, 2008a). Тем не менее, даже если приведённые критические замечания показывают, что подлинные, не улучшенные достижения ценны по причинам, которые не применимы к улучшенным достижениям, они не показывают, что не улучшенный подход в целом лучше. Подобная критика просто позволяет установить, что эти две группы достижений оцениваются по-разному. По-прежнему сохраняется возможность, что достижения, полученные благодаря улучшениям, могут обладать собственным, особым типом ценности. Как показывает история, вызывающие у нас восхищения усилия по формированию характера, по-видимому, ловко идут в ногу с имеющимися инструментами. Легенда гласит, что кельтские воины избегали носить броню (и даже одежду!) в битве, полагая, что это уменьшит славу истинной победы. Некоторые авторы настаивали на том, что клавиатура извратит процесс письма. Согласно такому историческому нарративу, биомедицинские улучшения предоставили людям ценные инструменты для самосозидания, которые следует использовать (DeGrazia 2000; Agar 2004).

Еще одна группа опасений по поводу подлинности возникает в аргументах, фокусирующихся на вмешательствах, которые предпринимают родители в ходе зачатия и воспитания своих детей (Хабермас 2003). В них утверждается, что отпрыски, у которых не было возможности принять решение, хотели бы они быть улучшены или нет, окажутся (экзистенциально) обмануты относительно своей подлинной идентичности и автономии в создании себя, каковыми обычно располагают другие люди. При буквальном рассмотрении, этот аргумент наталкивается на логические проблемы идентичности, постоянно возникающие в судебных процессах о «неправомерном рождении» (у этих детей пока нет той идентичности, которую можно потерять). Кроме того, он зависит от слишком бескомпромиссной версии генетического или биологического детерминизма, чтобы заслуживать доверие – учитывая вероятную эффективность действия любого из обсуждаемых возможных улучшающих вмешательств (т.е., будущее этих детей не более ограничено, чем будущее любого другого участника естественной генетической лотереи) (Buchanan 2011). В результате, более распространенный подход состоит в использование таких утверждений для привлечения внимания к родительским или социальным установкам по поводу деторождения и воспитания детей, выглядящих морально проблематичными, – независимо от того, подвергаются ли дети непосредственному вреду или несправедливости в результате их улучшения (Davis, 2010). Оценка подобных аргументов также требует прояснения природы и объема морального права быть родителем и обязанностей родителей перед своими детьми.

Ведут ли улучшения к обесчеловечиванию?

На фоне споров о границах медицины и этики самосовершенствования вырисовывается третья значимая группа философских опасений: они касаются того, как последствия новейших биомедицинских вмешательств улучшающего типа связаны с нашим общим пониманием человеческой природы и нашего будущего как вида. Критики делают акцент на «антиутопических кошмарах» и беспокоятся о том, что улучшающие вмешательства способны лишить нас основных нормативных характеристик своей идентичности в качестве людей (Mehlman 2012). Энтузиасты улучшения, с другой стороны, приветствуют возможность того, что биомедицина может изменить человеческую природу к лучшему, а некоторые даже с нетерпением ожидают появления транс-людей или пост-людей как следующего шага (преднамеренно направленной) человеческой эволюции (Harris 2007). Ставкой в этих дискуссиях является то, какой «нормативный вес» следует присвоить характеристикам человеческой природы {{4}}, традиционно воспринимавшимся как данность (как семьи, в которых мы родились; наши природные таланты и способности) или неизбежность (как боль и старение).

Моральная философия влечёт за собой долгую историю выработки нормативных обращений к человеческой природе. В том числе и сама законность подобных обращений является щекотливым философским вопросом. Ещё с тех пор, как Дэвид Юм предупредил нас не выводить «должное» из «сущего», философы опасались делать серьезные выводы о том, как надлежит поступать, напрямую из утверждений о человеческой природе. Тем не менее, работать в традиции этики добродетели намного удобнее, если принять натуралистический подход: согласно ему человеческая природа и является основой для всего, из чего складываются человеческие благосостояние и добродетели (для человеческих существ) (Fitzgerald, 2008; Keenan, 1999). Объяснение того, что стоит ценить в бытии человеком, задаёт интуитивную отправную точку для понимания себя, наших отношений с другими людьми и окружающего нас мира. Задача по выяснению того, что мы ценим и должны ценить в человеческом бытии, имеет важные следствия для этики биомедицинских улучшений.

В центре многих дискуссий об этике биомедицинского улучшения находятся три характеристики человеческой природы. Первая из них – это человеческая уязвимость. Согласно одному показательному мнению, люди – это существа, которые страдают, стареют и умирают; наша борьба с этой уязвимостью является ключевым аспектом того, что делает человеческую жизнь ценной (Parens 1995). В группе теоретиков, разделяющих это положение, есть несколько подгрупп, по-разному подчеркивающих ценность уязвимости в понимании ценности бытия человеком. Первая подгруппа представлена «традиционалистами жизненного цикла», критикующими стремление контролировать процесс старения человека и продлевать продолжительность человеческой жизни (Callahan 1995). Вторая подгруппа состоит из «персоналистов», ценящих то, как человеческие ограничения смиряют нас и поощряют скромность (Fitzgerald 2008). Представители третьей подгруппы – «психофармацевтические кальвинисты», отрицающие благо легкого (медикаментозного) исправления меланхолии и грусти (Elliot 1998). Вторая характеристика человеческой природы, подчеркиваемая в дебатах, часто акцентируется защитниками видов животных и экологами: они подчеркивают нашу телесную воплощённость (как она есть) и место в природе наряду с другими организмами. Иначе говоря, мы «по природе» являемся биологическими существами определенного семейства, определяемого эволюционировавшими сквозь тяготы «видовыми барьерами» - поэтому улучшения, размывающие или сминающие эти границы путём «направленной эволюции», делают это на свой страх и риск (McKibben 2004). Третья характеристика человеческой природы, часто обсуждаемая в дебатах по этике улучшения, – это наша социальность. Согласно акцентирующим её теоретикам, люди являются социальными существами, связанными друг с другом через сложную взаимосвязь межличностных обязательств и иерархических структур (Liao 2006a; Liao 2006b). Многие теоретики спорта считают «добродетельное совершенствование природных талантов» целью спортивных соревнований. Если принять эту точку зрения, тогда добытые при помощи биомедицинских улучшений победы (разрушающие естественные межличностные иерархии, которые и создают генетические различия в таланте людей) способны могут буквально «обесчеловечить» спорт (Tolleneer, Steryck and Bonte 2013).

Каждое семейство описанных выше теорий, подчеркивающее ту или иную характеристику человеческой природы как основу для своей позиции в дискуссии об улучшении, на деле использует «обоюдоострый инструмент». Защитники трансгуманизма отмечают: любая характеристика человеческой природы, способная создавать позитивную ценность для людей, может с той же лёгкостью стать источником человеческих страданий, облегчением которых во многом и направлялась история технологического прогресса (Juengst 2004). На самом деле, утверждают энтузиасты улучшений, нет никаких статически обосновываемых характеристик человеческого бытия: уязвимость человека по отношению к окружающей среде в течение истории неуклонно снижалась, наши моральные «родовые общины» расширялись, а наша терпимость к репрессивным формам социальной организации уменьшалась (Bostrom, 2003). Соответственно, обращение к этим характеристикам человеческой природы в отдельности не несёт никакой пользы при принятии решения о том, какие уязвимости следует уважать, какие родственные чувства уважать, а также какие социальные механизмы защищать и развивать. Когда биомедицинское вмешательство изменяет одно из перечисленных измерений человеческой природы, это указывает на то, что моральные ставки высоки. Однако ставки эти отнюдь не всегда связаны с тем, что человеческий опыт может понести какие-либо потери. Существуют также моральные опасности насчёт ошибочного увековечивания, если оберегание нами именно этих отличительных признаков человеческой природы затмит другие наши ценности.

Один из популярных ответов на энтузиазм трансгуманистов заключается в том, чтобы провести черту перед вмешательствами, способными полностью исключить тех, кто им подвергается, из нашего биологического вида. Обычно это подаётся как минимальное предложение о запрете самых очевидных возможных случаев аморальных манипуляций, с которым любой может согласиться. Перспективы «экспериментов по изменению видов», способных «направить» эволюцию человека, вызывает сопротивление у многих групп (Mehlman, 2012) – от сторонников «ответственной генетики» (Council for Responsible Genetics 1993) до защитников нашего «генетического достояния» как «общего наследия всего человечества» (Knoppers 1991), и «анти-погуманистических» традиционалистов жизненного цикла.

Классическим примером подобного сопротивления является апелляция к конвенции ООН о генетических технология, сформулированной в терминах «сохранения человеческого вида» (Annas, Andrews, Isasi 2002). Её сторонники утверждают: любое вмешательство, способное изменить саму сущность человечества – при помощи обретения контроля над эволюцией человека и направления её в сторону развития нового вида, иногда обозначаемого как «пост-люди », – следует рассматривать в качестве «преступления против человечества», т.к. это подорвало бы «основу прав человека» и само заложило бы основу для исчезновения людей.

Разумеется, виды не являются статичными совокупностями организмов, которые можно «законсервировать» от изменений, как банку с фруктами; они прибывают и убывают с каждыми рождением и смертью, а их генетически определённое сочетание качеств меняется во времени и пространстве (Robert and Bayliss 2003). Применяя эту мысль к данному случаю: практически все, что мы делаем как люди, имеет последствия для описываемого процесса. Утверждать, что каждый имеет право наследовать «нетронутый геном», имело бы смысл лишь в том случае, если мы хотим в определенный момент сделать нечто вроде снимка генофонда человека и овеществить его в статусе священного «генетического наследия человечества» – намерение, к выполнению которого некоторые довольно близки (ср. Mauron and Thevoz 1991).

В подобном контексте существует риск спутать биологический смысл слова «человеческий» как таксономического термина (по аналогии с «псовыми» или «обезьяноподобными») и нормативное использование этого слова, как в «правах человека». В биологическом смысле «человек» относится к биологическому виду homo sapiens, и быть человеком – значит быть членом этого биологического вида. В оценочном же смысле понятие «человек» означает атрибут, выступающий основой для обладания определенными моральными правами и особой моральной ценностью. Очевидно, что для того, чтобы обладать правами человека, недостаточно быть человеком биологически: культуры человеческих тканей и трупы людей тому пример. Нужно ли быть человеком биологически, чтобы пользоваться тем, что мы называем правами человека? На роль природных качеств, являющихся основой моральных прав, существует много претендентов, но никто не зависит от биологического определения всецело. Так почему же вмешательства, которые «изменяют [биологический] вид», «способны привести к тому, что пострадавшие дети лишатся своих прав человека»?

Другие оппоненты управляемой эволюции развивают аргумент на шаг дальше. Они признают, что пост-люди могут быть в состоянии претендовать на те же естественные права, что и люди, в силу их способностей, но утверждают: создание подобного вида существ поставило бы под сомнение представление о том, что бытия человеком достаточно для притязания на эти права – схожая ситуация возникла бы, если бы мы обнаружили существование разумных инопланетян. Это, в свою очередь, в потенциале лишило бы гражданских прав такие группы людей, как младенцы или умственно отсталые; они не в состоянии продемонстрировать адекватные функциональные способности, позволявшие бы им претендовать на эквивалентный видово-нейтральный моральной статус. В то же время, утверждают критики, если пост-люди действительно обладают расширенными способностями, они могут потребовать естественных прав на пропорционально расширенный диапазон возможностей и свобод – в дополнение к тем, на которые имеют право нормальные люди. Это создает риск возникновения притесняющего иерархического общества, против которого права человека призваны быть противоядием, а, возможно, даже риск возвращения принудительных евгенических программ, направленных на возможное истребление человеческого вида (Фукуяма, 2002; Mehlman, 2012).

Иные мыслители указывают на следующее: хотя самонадеянная позиция, будто наш человеческий вид можно сохранить навсегда, столь же абсурдна, как и надежда на индивидуальное бессмертие, эти факты сами по себе не дают оснований для ускорения старения или эволюции (Robert and Baylis, 2003; Agar 2013). Авторы утверждают: даже перед лицом неизбежности возникновения пост-человеческого вида мы оправданы в отношении защиты своих (по общему признанию) «видово-релятивистских» ценностей, отвергая улучшения, которые послужили бы отчуждению использующих их людей от прежних версий их самих, их семей и их сообществ. Нормальные эволюционные процессы с избытком предоставляют людям время «разобраться» с адаптацией к окружающей среде, эти процессы провоцирующей. Соответственно, передача эволюции «на попечение» подобных нормальных процессов гарантировала бы, что наша эволюция будет такой же преднамеренной, и, вместе с тем, такой же неопределённой, как история технологий нашего вида. Эволюция тогда будет похожа на историю технологий в том отношении, что ключевые «пороговые» изменения можно будет увидеть лишь ретроспективно. Исходя из описанной перспективы, опасность заключалась бы в резком индуцировании биологического видообразования, которое были бы способны спровоцировать радикальные улучшения (в том случае, если они создадут репродуктивные барьеры между улучшенным и не улучшенными индивидами). Тем не менее, необходимо учесть: коль скоро практически ни одно из обсуждаемых улучшающих вмешательств – имей оно когнитивный, физический, моральный или какой иной характер – не в силах сразу же создать биологические репродуктивные барьеры для других улучшенных людей того же типа, неясно, в силах ли внедрение даже наиболее «отчуждающих» улучшений создать такого рода риск.

Наконец, точно так же, как метафизически невозможно «законсервировать» наш вид от дальнейшей эволюции, мы не в состоянии контролировать этот процесс и «изнутри». Генетическая конституция нашего вида формируется окружающей средой при помощи отбора, контроль над которым лежит за пределами человеческих способностей, или, как продолжают показывать феномены возникающих эпидемий, даже за границами предвидения. Более того: как отмечают исследователи инвалидности, человечество сегодня не находится в более выгодной позиции для принятия решения, какие человеческие качества заслуживают содействия в развитии, чем находилось в период расцвета евгенического движения. Это утверждение верно даже при условии, что общество может смириться с теми видами репродуктивной политики, которые ему необходимы для управления только лишь человеческим компонентом эволюционного уравнения. Поразительное соответствие между устремлениями евгенистов «старого стиля» и некоторыми предложениями современных трансгуманистов, к сожалению, служит определённым доказательством в подтверждение этого тезиса (Sparrow 2011). Такого рода предложения допускают, что некоторые генотипы представляют собой «драгоценности в геноме» (Sikela 2006), в то время как другие – ничто иное, как своего рода дороги «токсичные отходы», которые можно и нужно вычищать из генофонда (Buchanan, Brock, Wikler и Daniels 2000). По мнению критиков трансгуманизма, подобный способ мышления сводит идентичность людей к их генотипам и подрывает нашу приверженность тому, что люди морально равны, несмотря на их биологическое разнообразие (Asch and Block 2011).

Как бы ни было тяжело рационально реконструировать опасения, что некоторая форма биомедицины нарушает человеческую природу, даже в публичных дискуссиях о политике в плюралистическом обществе к ним необходимо прислушиваться. Будь то озабоченность искажением некоторой константы человеческого бытия (как, например, старение), или угроза нашему коллективному генофонду, воплощённая в «изменении вида», или извращение практик, призванных прославлять ценимые нами унаследованные человеческие черты [пример спорта], – каждый из этих призывов сигнализирует: стоящее под вопросом улучшающее вмешательство будет иметь глубокие последствия для того, кем мы хотим быть, учитывая, кем мы были. Тем не менее, уважение к тому, что мы унаследовали (или не унаследовали) от своих родителей, само по себе не решает вопрос о том, какие обещания мы хотели бы дать своим детям. Воззвания к той или иной уязвимости, верности или пришедшей из прошлого форме социальности могут послужить поводом для споров о позитивных взглядах на человеческую природу, которыми должны руководствоваться обещания нашим детям. Однако в сообществах, где приемлем плюрализм обещаний, подобные воззвания также должны вызывать к жизни и другую нормотворческую реакцию: политикам необходимо защищать интересы тех, кто исключен из их видения проблемы, даже когда мы обсуждаем достоинства последних. У естественного генофонда человечества нет верха, дна, краев или направления: его нельзя «использовать», «направить в другую сторону», «очистить» или «загрязнить». Однако резервуар взаимного уважения людей друг к другу, доброй воли и терпимости к различиям, похоже, постоянно подвергается риску иссякнуть. Это и есть то поистине хрупкое наследие нашей человеческой природы, которое мы должны стремиться сохранить, – а некоторые, возможно, даже улучшить, – осуществляя контроль за биомедицинскими исследованиями от имени будущего.

Заключение: политические перспективы

Ничто в нынешних дискуссиях об этике улучшения человека убедительно не подтверждает вывод о том, что побуждения, стимулирующий интерес к биомедицинскому улучшению, является неподлинно человеческим или морально злым. В той мере, в какой любые технологии можно понять как попытку расширить и усовершенствовать наши унаследованные, человеческие способности, побуждение к улучшению себя является отличительной чертой нашего вида – в равной степени как законно заслуживающей восхищения, так и пренебрежительного отношения. С другой стороны, как конкретные технологии никогда не являются «ценностно-нейтральными», когда их разрабатывают или используют, так и конкретные применения биомедицинского улучшения человека могут быть опасными, несправедливыми или порочными. Вот почему кажется разумным поддержать общее утверждение следующего вида: да, биомедицинское улучшение морально приемлемо в качестве человеческой практики, но резонно утверждать и то, что конкретными биомедицинскими улучшениями заниматься неэтично.

Как и в случае с другими могущественными технологиями, на определенном уровне потенциальный вред от неэтичных улучшений также будет оправдывать социальные усилия, направленные на формальный контроль над их развитием и использованием; вероятно, он будет осуществляться посредством регулирования, а также законодательного и государственного управления. Несмотря на то, что эта тема довольно быстро выходит за рамки биомедицинской области и приводит к фундаментальным напряжённостям в политической и социальной философии, она достаточно сильно захватила внимание практической литературы по этике биомедицинского улучшения, чтобы в этом разделе статьи можно было провести краткое заключительное обсуждение.

Некоторые мыслители утверждают, что в государственной политике и профессиональной практике следует проводить четкие границы, недопускающие определенных степеней улучшения – таких, как «вмешательства, изменяющие виды» (Annas, Andrews and Isasi, 2002) или «радикальные улучшения» (Agar, 2013). Принимаемое здесь предположение состоит в следующем: возникающие из-за улучшения моральные проблемы набирают обороты по мере того, как улучшения отклоняется от человеческой нормы, и, соответственно, можно определить предел, за которым следует поддержать запретительные меры. Поскольку проведение подобных границ относительно всех улучшающих способов использования медицинских технологий может привести к слишком большому количеству спорных пограничных и умеренных случаев, такой предел обычно устанавливают на границе нашей видовой идентичности, разделяющей человека и постчеловека. Как мы уже видели, такое решение оставляет много проблемных улучшений, производимых в конкретных условиях (как «генный допинг» в спорте), без внимания. К тому же, до сих пор неясно, какую моральную значимость может иметь чистая таксономия, не говоря уже о других этических соображениях – особенно если вспомнить пагубные политические примеры других человеческих таксономий, которых придерживались в недалёком прошлом. На практике подобный подход столкнулся бы со всей россыпью классических проблем проведения границ и классических вызовов, связанных с полицейской деятельностью, а также с соблюдением запретов в плюралистическом и глобализированном обществе. Однако, что важнее всего, ситуация была бы куда проще, если бы речь шла лишь об изменениях, буквально производящих новые биологические виды, вызывающие публичное беспокойство: на деле же подавляющее большинство потенциально проблемных улучшающих модификаций не подпадает под юрисдикцию этого подхода.

На другом полюсе находятся сторонники либертарианской позиции, избегающие какого-либо общегосударственного регулирования улучшений в пользу свободных рынков – включая как разработчиков улучшающих вмешательств, так и людей, которые будут их использовать. (Engelhardt, 1990). Однако эта крайность страдает хорошо знакомыми недостатками нерегулируемой рыночной экономики: терпимость к крайне пагубным сделкам (например, покупкам билетов на поединок гладиаторов), обострение экономического неравенства и разрешительная позиция в отношении сделок с долгосрочными неблагоприятными последствиями , которые приводят к «трагедиям общин» и разрушению окружающей среды. В результате даже более попустительствующие авторы разбавляют свои версии «утопической евгеники» различными видами нормативной защиты – подобными тем, которые окружают другие потребительские товары в обществах со свободным рынком. Эти регулятивы касаются безопасности, мошенничества, справедливого ценообразования и защиты окружающей среды (Bostrom 2003); кроме того, в них утверждается, что политические обоснования подобной политики должны поддерживать и эквивалентный социальный контроль над улучшающими вмешательствами. (Kitcher, 1997). Даже при наличии минимальных правовых норм, гарантирующих, что рынки для технологий биомедицинского улучшения будут «свободными», либертарианский акцент на юридической допустимости такого рода сделок – слишком грубый инструмент для разбора тонких этических нюансов и сложностей, связанных с принятием решения об использовании конкретной улучшающей технологии.

Между полюсами запрета или открытого рынка находится умеренная позиция, которая обосновывает политику улучшения в виде трех наблюдений, сделанных выше по ходу нашего концептуального и этического анализа:

Во-первых, политика прежде всего должна быть направлена на регулирование использования технологии, а не на предотвращение ее развития. Это обусловлено концептуальной гибкостью границы между улучшением и лечением. Почти все потенциально улучшающие вмешательства сперва будут разработаны как вмешательства, направленные на лечебные цели или на предотвращение проблем здоровья людей – что легко компенсирует их потенциально неэтичное применение. Кроме того, даже для оценки потенциального вреда от улучшающих способов применения утвержденных медицинских вмешательств потребуются исследования, пусть это и косвенно поможет подготовить почву для их использования. Сказанное означает, что вмешательства, которые можно использовать для улучшений, будут неизбежно изобретаться и совершенствоваться как побочные продукты биомедицинского научного прогресса, а социальный контроль над ними должен быть сосредоточен на управлении опасными, несправедливыми или злонамеренными способами их использования (Mehlman 1999).

Во-вторых, существует как минимум два возможных ответа на вредоносные виды вмешательств, и лицам, определяющим политику, следует помнить об обоих. Если один из них не сработает, у другого есть шанс. С одной стороны, можно попытаться контролировать и наказывать несанкционированное использование технологии, или сосредоточиться на защите интересов тех, кто находится в неблагоприятном положении в результате подобного использования. Следуя этой логике, в сфере спорта власти проверяют и наказывают «допинговых» спортсменов, поскольку они не в состоянии исправить сущностную генетическую несправедливость, лежащую в основании спортивного духа. С другой стороны, на рабочем месте и в высшем образовании, может оказаться уместнее забота о снижении конкурентного стресса, побуждающего людей полагаться на стимуляторы, нежели на свои прирождённые таланты. Более того, на уровне семей и школ часто выплачиваются пособия для людей, менее способных в одних областях (как спорт или музыка), чтобы, компенсируя их недостатки, давать им возможность преуспевать в других. Кампании «Инициатива равноправия», закон об американцах-инвалидах и другие политические программы в сфере гражданских прав также пытаются «выровнять игровое поле»: тем самым они компенсируют неблагоприятные биологические различия между людьми, нежели пытаются регулировать сами различия. Если мы не заинтересованы в контроле над улучшающим использованием биомедицинских технологий, возможно, мы захотим разобраться – способны ли стратегии, подобные описанным, подорвать стимулы для неэтичных вариантов улучшения как таковых.

Одна из ловушек, в которую попали некоторые авторы, последовавшие компенсаторно-ориентированным курсом – это попытка, так сказать, «использовать лопату улучшения, чтобы вырыть яму улучшения». Обеспокоенные тем, что нерегулируемый всплеск биомедицинского улучшения может открыть двери несправедливости и социальному вреду, некоторые уже сейчас начали утверждать: предпосылкой для широкого доступа к улучшению должно стать широко доступное улучшение наших моральных способностей. Придерживающиеся этого взгляда авторы полагают, что улучшенные нравственные проницательность и мышление, обострённые чувства эмпатии, справедливости и солидарности помогут смягчить потенциальный социальный вред, гарантируя, что люди, использующие улучшения, подготовлены делать это ответственно (Tennison, 2012; Persson and Savulescu 2012).

Ирония данного аргумента, разумеется, заключается в том, что для выполнения этих предварительных моральных улучшений уже потребуется социальная система курирования – столь же навязчивая и драконовская по сути, как и любая другая попытка самостоятельно контролировать использование определенных улучшений. Кроме того, открытыми для обсуждения остаются критерии, в соответствии с которыми будут сделаны такие моральные улучшения (Joyce 2013). Позволили бы мы улучшенным людям по-прежнему придерживаться нормальных представлений о том, когда нечто обязательное уже превышает чувство долга, или же ожидали бы большего от них? Предположительно, нам нет нужды стремиться требовать сверхчеловеческих добродетелей, которыми могли бы обладать ангелы. Но должны ли они (улучшенные люди) быть как минимум святыми? И вновь – с чьей точки зрения на святость? В очередной раз, в этом направлении для исследования открывается целая панорама альтернативных философских традиций, не предлагающих быстрых решений представителям политической сферы.

Тем не менее, здесь стоит вспомнить, что конкретные биомедицинские улучшениям никогда не приведут ко всеобъемлющему совершенствованию нравственного облика – как минимум потому, что нравственный облик не сводится к биологическому субстрату в мозге и генах людей. Вместо этого улучшение в лучшем случае сможет изменить конкретные биологические функции: например, повысив вероятность, что человек будет действовать определенным образом – говорить правду, – за счет уменьшения вероятности какой-то другой реакции, – лжи – которая в определенных обстоятельствах могла бы оказаться более добродетельным поступком. Такого рода частичная, обоюдоострая особенность биомедицинского улучшения означает, что любое морально улучшающее вмешательство сопряжено с риском в то же время оказаться морально калечащим вмешательством.

Данный пункт предполагает третье наблюдение из нашего обзора: несмотря на заявления защитников, биомедицинское улучшение является практикой, которая далеко не во всех случаях хорошо подходит направленной на улучшение благосостояния людей мелиористской этике. Часто шаг вперед для достижения одних целей также является шагом назад в других контекстах. Многие улучшенные люди являются инвалидами [в категориях, соответствующих их улучшениям], и, говоря в более широком смысле, их коллеги, семьи, сообщества и т.д. Рассмотрим, к примеру, улучшение, ускоряющее наши рефлексы. Такое улучшение может увеличить риск ошибок, которые будут считаться приемлемым компромиссом для военных пилотов, выполняющих одиночные боевые вылеты, но не для коммерческих пилотов, перевозящих сотни пассажиров. Если бы нашей политикой было бы напоминать, что большинство улучшений связано с компромиссами, тогда нашу государственную политику можно было бы не ориентировать на нормативно-правовые или компенсационные подходы, настроенные на абстрактное «улучшение». Вместо этого ориентиром стали бы социальные и институциональные контексты, в которых те или иные улучшающие вмешательства могут быть сочтены слишком рискованными или несправедливыми.

Должны ли, к примеру, военно-воздушные силы учитывать последствия от улучшения в виде гипер-рефлексов для пилотов после их выхода, принимая решение об одобрении такого вмешательства? Должны ли улучшенные ветераны быть в праве требовать жилья от работодателей за свою гипер-реактивность, вызванную характером службы?

Сосредоточенность внимания на компромиссах не подразумевает, что «лучшая политика – это никаких изменений»; в наследуемой нами биологии нет ничего священного. Некоторые улучшения вполне могут стоить сопутствующего им недостатка – в конкретных ситуациях для отдельных лиц. Однако так же, как наша унаследованная биология не предоставляет четких критериев для «человеческой природы», которые могли бы быть использованы для пресечения улучшений, ни одно улучшение не способно повести нашу будущую биологию по пути, который бы предлагал бескомпромиссное улучшение человеческого бытия.

Но будет ли плюралистический и частичный подход к управлению улучшающими использованиями медицинских технологий служить более широким потребностям справедливого распределения благ в отношении улучшающих вмешательств, которые считаются приемлемыми в определенных условиях? Коль скоро улучшенные люди используют свои усовершенствованные возможности для получения власти, богатства и статуса, справедливость может потребовать, чтобы доступ к этим улучшениям был предоставлен более широко – по крайней мере, для тех, кто готов понести соответствующий улучшению недостаток. Некоторые авторы утверждают, что для справедливой системы распределения возможностей улучшения потребуется централизованная глобальная структура, сродни Всемирной торговой организации или Международному валютному фонду, способная отстаивать интересы всех заинтересованных сторон (Buchanan 2011). Но допущение, лежащее в основе таких предложений, по-прежнему состоит в том, что «улучшения» всегда будут давать людям измеримые преимущества перед другими, как в случае богатства. Пока неизвестно, насколько это допущение верно.

Понимание того, что улучшения – это специфические, зачастую обоюдоострые изменения (которые могут быть полезны в одних условиях и для одних целей, но не для других), позволяет предположить, что лучшей аналогией в данном случае могло бы быть управление в самой области здравоохранения. Хорошее медицинское обслуживание положительно коррелирует с триадой силы, богатства и статуса – благодаря расширенному диапазону возможностей, которые могут обеспечить специфические потребности в медицинской помощи.Эта корреляция помогает поддерживать доводы в пользу справедливого доступа к медицинскому обслуживанию. Однако не все потребности в медицинской помощи одинаково «выгодны» при эффективном использовании других социальных благ, и целью основанной на потребностях системы здравоохранения не является устранение этого неравенства. Точно так же, как справедливая система здравоохранения должна быть способна обеспечить доступ к конкретным терапевтическим мероприятиям на основе потребностей, так и справедливая система распределения биомедицинских улучшений должна быть ориентирована на потребности людей, сталкивающихся с конкретными жизненными проблемами. По сути, подводя итоги, как показывает данный обзор литературы по улучшению, при адекватном пересмотре границ здравоохранения мы можем прийти к той же самой система. И снова – задача по реализации такой системы будет оставаться сложной. Однако сомнительно, что для этого потребуется «Прекрасный новый мир» с централизованными глобальными схемами морального улучшения: вместо этого управление возникающими сегодня биомедицинскими способностями проводить улучшения начнётся с утомительных задач реального мира – научиться жить с человеческими различиями и удовлетворять человеческие нужды.

Библиография

На русском языке

Хабермас Ю. Будущее человеческой природы. На пути к либеральной евгенике / Пер. с нем. М. Л. Хорькова. М.: Весь Мир, 2002.

Фукуяма Ф. Наше постчеловеческое будущее: Последствия биотехнологической революции / Пер. с англ. М.Б. Левина М.: ООО «Издательство АСТ»: ОАО «ЛЮКС». 2004.

На английском языке

Agar, N., 2004. Liberal Eugenics: In Defense of Human Enhancement, Malden: Blackwell.

–––, 2013. Humanity’s End: Why We Should Reject Radical Enhancement, Cambridge, MA: MIT Press.

Allhoff, F., Lin, P., Moor, J., and Weckert, J., 2009. “Ethics of human enhancement: 25 questions & answers”, version 1.0.1., US National Science Foundation. [available online]

Anderson, W. F., 1989. “Human Gene Therapy: Why Draw a Line?” Journal of Medicine and Philosophy, 14(6): 681–693.

Annas, G. J., with Andrews, L. B. and Isasi, R. M., 2002. “Protecting the Endangered Human: Toward an International Treaty Prohibiting Cloning and Inheritable Alterations”, American Journal of Law and Medicine, 28 (2/3): 151–178.

Asch, A. and Block, J., 2011. “Against the Enhancement Project: Two Perspectives”, Free Inquiry, 32(1): 25–33.

Benjamin, M., Muyskens, J. and Saenger, P., 1984. “Short Children, Anxious Parents: Is Growth Hormone the Answer?” Hastings Center Report, 14(2): 5–9.

Berger, E. M. and Gert, B. M., 1991. “Genetic Disorders and the Ethical Status of Germ-Line Gene Therapy”, Journal of Medicine and Philosophy, 16(6): 667–683.

Bernstein, J., Perlis, C. and Bartolozzi, A. R., 2004. “Normative Ethics in Sports Medicine”, Clinical Orthopaedics and Related Research, 420: 309–318.

Binstock, R., 2003. “The War on Anti-Aging Medicine”, Gerontologist, 43: 4–14.

Blackmore, S., 2012. “She Won’t Be Me”, Journal of Consciousness Studies 19:16–19.

Bordo, S., 1993. Unbearable Weight: Feminism, Western Culture, and the Body, Berkeley: University of California Press.

Bostrom, N., 2003. “Human Genetic Enhancements: A Transhumanist Perspective”, The Journal of Value Inquiry, 37(4): 493–506.

Brock, D., 1998. “Enhancements of Human Function: Some Distinctions for Policymakers”, in E. Parens (ed.), Enhancing Human Traits, Washington: Georgetown University Press, pp. 48–69.

Bublitz, J. C. and Merkel, R., 2009. “Autonomy and Authenticity of Enhanced Personality Traits”, Bioethics, 23(6): 360–374.

Buchanan, A., Brock, D., Wikler, D., and Daniels, N., 2000. From Chance to Choice: Genetics and Justice, Cambridge and New York: Cambridge University Press.

Buchanan, A., 2011. Beyond Humanity?: The Ethics of Biomedical Enhancement, Oxford and New York: Oxford University Press.

Callahan, D., 1995. “Aging and the Life Cycle: A Moral Norm?” in A World Growing Old: The Coming Health Care Challenges, Washington: Georgetown University Press, pp. 21–27.

Caplan, A., 2004. “An Unnatural Process: Why It Is Not Inherently Wrong to Seek a Cure For Aging”, in S. Post and R. Binstock (eds.), The Fountain of Youth: Cultural, Scientific and Ethical Perspectives on a Biomedical Goal, Oxford and New York: Oxford University Press, 114–24.

Carey, T. S., Melvin, C. L., and Ranney, L. M., 2008. “Extracting Key Messages from Systematic Reviews”, Journal of Psychiatric Practice, 14, Suppl. 1: 28–34.

Clouser, K. D., Culver, C. M. and Gert, B., 1981. “Malady: A New Treatment of Disease”, The Hastings Center Report, 11(3): 29–37.

Coakley, J. J., 1998. Sport in Society: Issues and Controversies, Boston: McGraw-Hill.

Cole-Turner, R., 1998. “Do Means Matter?” in E. Parens (ed.), Enhancing Human Traits: Ethical and Social Implications, Washington, D.C.: Georgetown University Press, pp. 151–161.

Comfort, N., 2012. The Science of Human Perfection: How Genes Became the Heart of American Medicine, New Haven: Yale University Press.

Conrad, P., and D. Potter, 2004. “Human Growth Hormone and the Temptations of Biomedical Enhancement”, Sociology of Health and Illness, 26(2): 184–215.

Conrad, P., 2007. The Medicalization of Society: On the Transformation of Human Conditions into Treatable Disorders, Baltimore: The Johns Hopkins University Press.

Council for Responsible Genetics, 1993. “Position Statement on Human Germ-Line Manipulation”, Human Gene Therapy, 4: 35–39.

Daniels, N., 1974. “IQ, Heritability and Human Nature”, PSA: Proceedings of the Biennial Meeting of the Philosophy of Science Association, pp. 143–180.

–––, 2000. “Normal Functioning and the Treatment-Enhancement Distinction”, Cambridge Quarterly of Healthcare Ethics, 9(03): 309–322.

Daniels, N. and Sabin, J. E., 1994. “Determining “Medical Necessity” in Mental Health Practice: A Study of Clinical Reasoning and a Proposal for Insurance Policy”, Hastings Center Report, 24(6): 5–13.

Davis, D. S., 2010. Genetic Dilemmas: Reproductive Technology, Parental Choices, and Children’s Futures, Oxford/New York: Oxford University Press.

Davis, K., 1995. Reshaping the Female Body: The Dilemma of Cosmetic Surgery, New York: Routledge.

DeGrazia, D., 2000. “Prozac, Enhancement, and Self-Creation”, Hastings Center Report, 30(2): 34–40.

DeGrey, A. D., 2003. “The Foreseeability of Real Anti-Aging Medicine: Focusing the Debate”, Experimental Gerontology, 38: 927–34.

Diekema, D. S., 1990. “Is Taller Really Better? Growth Hormone Therapy in Short Children”, Perspectives in Biology and Medicine, 34: 109–23.

Douglas, T., 2008. “Moral Enhancement”, Journal of Applied Philosophy, 25: 228–245.

Elliott, C., 1998. “The Tyranny of Happiness: Ethics and Cosmetic Psychopharmacology”, in E. Parens (ed.), Enhancing Human Traits: Ethical and Social Implications, Washington: Georgetown University Press, pp. 177–188.

–––, 2011. “Enhancement Technologies and the Modern Self”, Journal of Medicine and Philosophy36(4): 364–374.

Engelhardt, H. T., 1990. “Human Nature Technologically Revisited”, Social Philosophy and Policy, 8(1): 180–191.

Fitzgerald, K., 2008. “Medical Enhancement: A Destination of Technological, Not Human, Betterment”, in B. Gordijn and R. Chadwick (eds.), Medical Enhancement and Post-Modernity, Dordrecht: Springer, pp. 39–55.

Freedman, C., 1998. “Aspirin for the Mind? Some Ethical Worries About Psychopharmacology”, in E. Parens (ed.), Enhancing Human Traits, Washington: Georgetown University Press, pp. 135–150.

Friedmann, T., 1998. The Development of Human Gene Therapy, Cold Spring Harbor: Cold Spring Harbor Laboratory Press.

Gems, D., 2011. “Tragedy and Delight: The Ethics of Decelerated Ageing”, Philosophical Transactions of the Royal Society of London (Series B), 366(1561): 108–112.

Gert, B., Culver, C. M., and Clouser, K. D., 2006. Bioethics: A Systematic Approach, New York: Oxford University Press.

Gilman, S. L., 2000. Making the Body Beautiful: A Cultural History of Aesthetic Surgery, Princeton: Princeton University Press.

Gimin, D., 2000. “Cosmetic Surgery: Beauty as a Commodity”, Qualitative Sociology, 23: 77–98.

Good, B., 1994. Medicine, Rationality, and Experience: An Anthropological Perspective, New York: Cambridge University Press.

Guignon, C., 2004. On Being Authentic, New York: Routledge.

Harris, J., 2007. Enhancing Evolution: The Ethical Case for Making Better People, Princeton/Woodstock: Princeton University Press.

–––, 2011. “Moral Enhancement and Freedom”, Bioethics, 25(2): 102–111.

Hayflick, L., 2001–2002. “Anti-Aging Medicine: Hype, Hope and Reality”, Generations, 24(4): 20–27.

Hoberman, J., 1992. Mortal Engines: The Science of Performance and the Dehumanization of Sport, Caldwell: The Blackburn Press.

Hogle, L. F., 2005. “Enhancement Technologies and the Body”, Annual Review of Anthropology, 34(1): 695–716.

Hope, T., 2011. “Cognitive Therapy and Positive Psychology Combined: A Promising Approach to the Enhancement of Happiness”, in J. Savulescu, R. ter Meulen, and G. Kahane (eds.), Enhancing Human Capacities, New York: Wiley-Blackwell, pp. 230–244.

Juengst, E. T., 1997. “Can Enhancement Be Distinguished from Prevention in Genetic Medicine?” Journal of Medicine and Philosophy, 22(2): 125–142.

Joyce, R. 2013. “Review of Unfit for the Future? The Need for Moral Enhancement, by Ingmar Persson and Julian Savulescu”, Analysis, 73(3): 587–589.

Kamm, F. M., 2005. “Is There a Problem with Enhancement?” The American Journal of Bioethics, 5(3): 5–14.

Kass, L., 1985. Toward a More Natural Science: Biology and Human Affairs, New York: Free Press.

–––, 1997. “The Wisdom of Repugnance”, New Republic, 216(22): 17–26.

–––, 2001. “L’chaim and Its Limits: Why Not Immortality?” First Things, 113 (May): 17–25.

–––, 2003. Beyond Therapy: Biotechnology and the Pursuit of Happiness, President’s Council on Bioethics, Executive Office of the President.

Keenan, J., 1999. “Whose Perfection Is It Anyway? A Virtuous Consideration of Enhancement, Christian Bioethics, 5(2): 104–120.

Kimmelman, J., 2009. Gene Transfer and the Ethics of First-in-Human Research: Lost in Translation, Cambridge and New York: Cambridge University Press.

Kitcher, P., 1997. The Lives to Come: The Genetic Revolution and Human Possibilities, New York: Touchstone.

Liao, S. M., 2005. “Are ‘Ex Ante’ Enhancements Always Permissible?” American Journal of Bioethics 5(3): 23–25.

–––, 2006a. “The Right of Children to Be Loved”, Journal of Political Philosophy, 14(4): 420–440.

–––, 2006b. “The Idea of a Duty to Love”, Journal of Value Inquiry, 40(1): 1–22.

Liao, S. M. and Roache, R., 2011. “After Prozac”, in J. Savulescu, R. ter Meulen, and G. Kahane (eds.), Enhancing Human Capacities, New York: Wiley-Blackwell, pp. 245–256.

Little, M., 1998. “Cosmetic Surgery, Suspect Norms, and the Ethics of Complicity”, in E. Parens (ed.), Enhancing Human Traits, Washington: Georgetown University Press, pp. 162–176.

Loland, S., 2002. Fair Play in Sport: A Moral Norm System, New York: Routledge.

Mauron, A. and J. Thevoz, 1991. “Germ-Line Engineering: A Few European Voices”, Journal of Medicine and Philosophy, 16: 649–666.

McKibben, B., 2004. Enough: Staying Human in an Engineered Age, New York: St. Martin’s Griffin.

Mehlman, M. J., 1999. “How Will We Regulate Genetic Enhancement?” Wake Forest Law Review, 34: 671– 617.

–––, 2003. Wondergenes: Genetic Enhancement and the Future of Society, Bloomington, IN: Indiana University Press.

–––, 2009. The Price of Perfection: Individualism and Society in the Era of Biomedical Enhancement, Baltimore: The Johns Hopkins University Press.

–––, 2012. Transhumanist Dreams and Dystopian Nightmares, Baltimore: Johns Hopkins University Press.

Mehlman, M. J., Berg, J. W., Juengst, E. T., and Kodish, E., 2011. “Ethical and Legal Issues in Enhancement Research on Human Subjects”, Cambridge Quarterly of Health Care Ethics20(1): 30–45.

Miah, A., 2004. Genetically Modified Athletes: Biomedical Ethics, Gene Doping and Sport, New York: Routledge.

Miller, F. G., Brody, H., and Chung, K. C., 2000. “Cosmetic Surgery and the Internal Morality of Medicine”, Cambridge Quarterly of Health Care Ethics, 9(3): 353–364.

Munthe, C., 2000. “Selected Champions: Making Winners in the Age of Genetic Technology”, in T. Tännsjö and C. Tamburrine (eds.), Values in Sport: Elitism, Nationalism Gender Equality and the Scientific Manufacture of Winners, New York: Routledge, pp. 217–231.

Murray, T., 1987. “The Ethics of Drugs in Sport”, in R. Strauss (ed.), Drugs and Performance in Sports, Philadelphia: W. B. Saunders, pp. 11–21.

–––, 2009. Ethics, Genetics and the Future of Sport: Implications of Genetic Modification and Genetic Selection, Washington: Georgetown University Press.

Overall, C., 2003. Aging, Death and Human Longevity: A Philosophical Inquiry, Berkeley: University of California Press.

Parens, E., 1995. “The Goodness of Fragility: On the Prospect of Genetic Technologies Aimed at the Enhancement of Human Capacities”, Kennedy Institute of Ethics Journal, 5(2): 141–153.

–––, (ed.), 1998. Enhancing Human Traits: Ethical and Social Implications, Washington: Georgetown University Press.

–––, 2005. “Authenticity and Ambivalence: Toward Understanding the Enhancement Debate”, The Hastings Center Report, 35(3): 34–41.

–––, 2013. “On Good and Bad Forms of Medicalization”, Bioethics, 27(1): 28–35.

Parfit, D., 1984. Reasons and Persons, Oxford: Oxford University Press.

Parks, J. A., 1999. “On the Use of Ivf by Post-Menopausal Women”, Hypatia, 14(1): 77–96.

Persson, I. and Savulescu, J., 2012. Unfit for the Future: The Need for Moral Enhancement, Oxford: Oxford University Press.

Post, S. G. and Binstock, R. H., 2004. The Fountain of Youth: Cultural, Scientific, and Ethical Perspectives on a Biomedical Goal, New York: Oxford University Press.

Robert, J. S. and Baylis, F., 2003. “Crossing Species Boundaries”, The American Journal of Bioethics, 3(3): 1–14.

Roduit, J., Baumann, H., and Heilinger, J. C., 2013. “Human Enhancement and Perfection”, Journal of Medical Ethics, 39(10): 647–650. doi:10.1136/medethics-2012–100920

Sandberg, A., 2011. “Cognition Enhancement: Upgrading the Brain”, in J. Savulescu, R. ter Meulen, and G. Kahane, (eds.), Enhancing Human Capacities, New York: Wiley-Blackwell, pp. 71–91.

Sandel, M., 2007. The Price of Perfection: Ethics in the Age of Genetic Engineering, Cambridge: Harvard University Press.

Savulescu, J., ter Meulen, R. and Kahane, G. (eds.), 2011. Enhancing Human Capacities, New York: Wiley-Blackwell.

Schermer, M., 2008a. “Enhancements, Easy Shortcuts, and the Richness of Human Activities”, Bioethics, 22(7): 355–363.

–––, 2008b. “On the Argument That Enhancement Is “Cheating”, Journal of Medical Ethics, 34(2): 85–88.

Selgelid, M., 2014, “Moderate Eugenics and Human Enhancement”, Medicine, Health Care and Philosophy, 17: 3–12.

Shickle, D., 2000. “Are ‘Genetic Enhancements’ Really Enhancements?” Cambridge Quarterly of Health Care Ethics, 9: 342–352.

Scully, J. L. and Rehmann-Sutter, C., 2001. “When Norms Normalize: The Case of Genetic “Enhancement”, Human Gene Therapy, 12: 87–95.

Selgild, M., 2013. “Moderate eugenics and human enhancement”, Medicine, Health Care, and Philosophy, 17(1):3–12. doi:10.1007/s11019-013-9485-1

Sikela, J. M., 2006. “The Jewels of Our Genome: The Search for the Genomic Changes Underlying the Evolutionarily Unique Capacities of the Human Brain”, PLoS Genetics, 2(5): e80, doi:10.1371/journal.pgen.0020080 [Available online]

Silvers, A., 1998. “A Fatal Attraction to Normalizing: Treating Disabilities as Deviations from “Species-Typical” Functioning”, in E. Parens (ed.), Enhancing Human Traits, Washington: Georgetown University Press, pp. 177–202.

Sparrow, R., 2011. “A Not-So-New Eugenics”, Hastings Center Report, 41(1): 32–42.

–––, 2014. “Egalitarianism and Moral Bioenhancement”, American Journal of Bioethics, 14(4): 20–29

Tännsjö, T., 2000. “Is Our Admiration for Sports Heroes Fascistoid?” in T. Tännsjö and C. Tamburrine (eds.), Values in Sport: Elitism, Nationalism Gender Equality and the Scientific Manufacture of Winners, Routledge, pp. 24–38.

–––, 2005. “Genetic Engineering and Elitism in Sport”, in C. Tamburrine and T. Tännsjö (eds.), Genetic Technology and Sport: Ethical Questions, New York: Routledge, pp. 57–70.

Taylor, C., 1991. The Ethics of Authenticity. Cambridge: Harvard University Press.

Tennison, M., 2012. “Moral Transhumanism: The Next Step”, Journal of Medicine and Philosophy, 37: 405–416.

Tolleneer, J., Sterckx, S. and Bonte, P., 2013. Athletic Enhancement, Human Nature and Ethics: Threats and Opportunities of Doping Technologies, New York: Springer.

Trilling, L., 1971. Sincerity and Authenticity, Cambridge: Harvard University Press.

Walters, L. and Palmer, J. G., 1997. The Ethics of Human Gene Therapy, New York: Oxford University Press.

White, G., 1993. “Human Growth Hormone: The Dilemma of Expanded Use in Children”, Kennedy Institute of Ethics Journal, 3(4): 401–409.

Whitehouse, P. J., Juengst, E., Mehlman, M., and Murray, T. H., 1997. “Enhancing Cognition in the Intellectually Intact”, The Hastings Center Report, 27(3): 14–22.

Wikler, D., 1999. “Can We Learn from Eugenics?” Journal of Medical Ethics, 25(2): 183–194.

Zak, P. J., 2011. “The Physiology of Moral Sentiments”, Journal of Economic Behavior and Organization, 77: 53–65.