философы

Поделиться статьей в социальных сетях:

в избранное

Действие

Ссылка на оригинал: Stanford Encyclopedia of Philosophy

впервые опубликовано 18 марта 2002; содержательно переработано 4 апреля 2012

Если голова человека двигается, он мог совершить или не совершить это движение, и, если он его совершил, он мог активно произвести это движение головой или же, делая что-то другое, просто пассивно вызвать движение. И если он совершил движение, он мог сделать это намеренно или ненамеренно. Этот короткий ряд противопоставлений (и других им подобных) стал причиной возникновения вопросов о природе, разновидностях и особенностях действия. Помимо самого движения, когда человек двигает головой, он может выражать свое согласие или избавляться от забравшегося в ухо насекомого. Следует ли считать последствия физического поведения, конвенциональные или каузальные, составными элементами действия, отличными от движения, но им «порождаемыми»? Или нам следует считать, что имеет место одно действие, описываемое разными способами? Действия даже в минимальном смысле кажутся по своей природе чем-то «активным». Но как объяснить, чему соответствует эта активность и обосновать наши неуверенные интуиции о том, какие события попадают под категорию «активных», а какие нет?

Дональд Дэвидсон (Davidson 1980, essay 3) утверждал, что действие в некоем базовым смысле есть нечто, что совершает агент и что было «намеренным согласно некоторому описанию». Многие другие философы согласны с ним относительно существования концептуальной связи между истинным действием, с одной стороны, и намерением, с другой. Однако объяснить предполагаемую связь между этими двумя понятиями сложно. Во-первых, понятие «намерения» имеет различные концептуальные модуляции, связь которых друг с другом установить очень нелегко. Было множество попыток описать отношения между намерениями относительно будущего, намеренным действием и действием с определенным намерением. Во-вторых, саму идею о том, что поведение человека часто является намеренным в соответствии с одним описанием, но не является таковым в соответствии с другим, сложно отчетливо сформулировать. Например, как указывал Дэвидсон, агент может споткнуться намеренно, а деятельность, приведшая к спотыканию, может быть намеренной в соответствии с этим описанием, в то время как, вероятно, предвиденное, но вынужденное поведение, приведшее к спотыканию, не предполагает намерения ни при каком его описании. Как бы то ни было, и спотыкание, и его активная причина должны подтверждать, что агент споткнулся намеренно. В этом смысле оба явления равным образом соответствуют работающему описанию. Следовательно, здесь требуется дальнейшее разъяснение.

Давно ведутся примечательные, или, скорее, нашумевшие споры о том, являются ли основания действия агента причинами его действия — то есть споры о характере объяснений действий от здравого смысла. Некоторые философы утверждали, что, занимаясь прояснением того, как нормативные основания агента делают в его глазах действие умопостигаемым, мы тем самым объясняем, почему агент действовал так, а не иначе. Другие подчеркивают, что понятие «намерения, с которым человек совершал действие» имеет телеологический аспект, который, с их точки зрения, не сводится к понятию «каузального руководства основаниями, исходя из которых действовал агент». Однако мнение о том, что объяснения через основания являются каузальными, остается господствующим. Наконец, последние дискуссии оживили интерес к важным вопросам о природе намерения и его характерных чертах как ментального состояния, а также о нормах, которым следует рациональное намеревание.

Природа действия и агентность

Стало привычным формулировать главный вопрос о природе действия через интуитивное различение между тем, что просто происходит с человеком — события, которым он подвергается— и всем тем, что он действительно делает. События второго типа, действования, являются актами или действиями агента, и вопрос касательно природы действия, вероятно, состоит в следующем: что отличает действие от простого события или случая?

Однако к настоящему времени исследовали стали лучше разбираться в превратностях глагола «делать» и начали признавать, что «плавающий» смысл данного вопроса обозначен не вполне точно. К примеру, человек может кашлять, чихать, моргать, краснеть и биться в припадке, и все это, в некотором смысле, человек «делает», хотя в обычных обстоятельствах агент при всех этих «действованиях» остается пассивным.

Логично возразить, что здесь фигурирует не то значение «делать», которое осмотрительный философ действия изначально имел в виду, но в то же время нелегко сказать, о каком значении здесь идет речь. Более того, как отмечал Гарри Франкфурт (Harry Frankfurt 1978), целенаправленное поведение животных представляет собой низший тип «активного» действования. Когда паук ползет по столу, он непосредственно контролирует движения своих лапок, и эти движения направлены на то, чтобы доставить его из одного места в другое. Для паука они имеют цель или задачу и, следовательно, могут быть описаны телеологически. Аналогично этому, праздные незаметные движения моих пальцев могут совершаться с целью выпустить фантик из руки. Вся эта поведенческая активность является «действием» в некотором слабом смысле.

Тем не менее огромное множество человеческих действий имеет более богатую психологическую структуру, чем те, о которых мы говорили выше. Агент осуществляет деятельность, направленную на некую цель, и обычно она выбрана агентом на основании общей практической оценки его возможностей и имеющихся альтернатив. Более того, агент непосредственно осознает, что он осуществляет данную деятельность и что эта деятельность нацелена на определенный намеченный им результат. На еще более глубоком концептуальном уровне Франкфурт (Frankfurt 1988, 1999) также утверждал, что основные вопросы, касающиеся свободы действия, предполагают и придают вес понятию «действия в соответствии с желанием, с которым агент отождествляется». Под влиянием Франкфурта по этому вопросу было написано множество работ, целью которых было прояснение природы «полноценной» человеческой агентности, независимо от того, описываем ли мы данное понятие согласно Франкфурту или в соответствии с другими, но схожими направлениями мысли (см. Velleman 2000, essay 6, Bratman 1999, essay 10). Таким образом, следует разделять различные уровни действия, среди который есть по меньшей мере следующие: неосознанное и/или непроизвольное поведение, целенаправленная или устремленная к цели деятельность (франкфуртовский паук, например), намеренное действие и автономные акты или действия человеческих агентов, обладающих самосознанием. Каждое ключевое понятие этих определений порождает серьезные трудности.

Знание о своих действиях

Часто отмечалось, что агент непосредственно осознает свою физическую деятельность и цели, которые она преследует. В связи с этим Элизабет Энском (Anscombe 1963) говорила о «знании без наблюдения». Агент знает «без наблюдения», что производит определенные телесные движения (возможно, в соответствии с неким очень приблизительным, но существенным описанием), и знает «без наблюдения», какой цели (целям) служит это поведение (см. также Falvey 2000). Объяснение, которое Энском дает своему утверждению, весьма широкое и наводит на размышления, но ее концепция «знания через наблюдение» довольно проблематична. Конечно, некто скажет, что проприоцепция и кинестетическое ощущение играют некоторую роль в информировании агента о положениях и движениях его тела, и неясно, почему эта информирующая роль не должна считаться разновидностью внутреннего «наблюдения» внешнего физического поведения агента. Но Энском недвусмысленно отрицает, что агент в целом знает о положениях и движениях своего тела благодаря «отдельно описываемым ощущениям», которые служат критерием для его суждений о физическом, в узком смысле, поведении его тела. Хотя когда человек видит перед собой щегла, его знание и не выводится из «отдельно описываемых» визуальных впечатлений, возникающих у него при виде щегла, тем не менее данный случай — пример «знания через наблюдение».

Подобным образом Дэвид Веллеман (Velleman 1989) называет знание о совершающихся или зарождающихся действиях «спонтанным» (знание, которое приобретает агент, не выводя его из доказательств, подтверждающих его истинность) и «самореализующимся» (ожидание действия, которое порождает ожидаемые действия). Для Веллемана это ожидание само по себе является намерением и, по его мнению, выводится агентом главным образом из практических рассуждений о том, что он вскоре совершит. Таким образом, Веллемана можно отнести к группе тех, кого Сара Пол (2009) называет «сильными когнитивистами», то есть к тем, кто отождествляет намерение с определенным убеждением относительно того, что он делает или вскоре сделает. Сетийя (Setiya 2009) придерживается схожей позиции. «Слабый когнитивист», согласно терминологии Пол, — это тот, кто считает, что намерения сделать F частично конституируются, но не тождественны убеждениям, что кто-то будет делать F. Например, Пол Грайс (Grice 1971) утверждал, что намерение сделать F состоит в «желании» самого агента сделать F в сочетании с убеждением, что он действительно будет F, выступающее более или менее непосредственном следствием его желания. Так как сильные когнитивисты считают, что намерения/убеждения агента преимущественно не основываются на наблюдении или каком-то доказательстве, и поскольку они также заявляют, что эти состояния каузально гарантируют совершение действий, удостоверяющих их содержание, эти исследователи полагают, что такие намерения, будучи реализованными, составляют ту разновидность «практического» знания, которое приобретается не наблюдением. Слабые когнитивисты могут предложить такую же историю о том, каким образом агент может вполне достоверно знать о действиях без опоры на наблюдение.

Однако не очевидно, что знание агента о своих намеренных действиях не выводится из непосредственного знания о своих собственных намерениях. Чтобы проиллюстрировать эту мысль, рассмотрим теорию Грайса о намерении и убеждении. Как отмечалось выше, он придерживается слабого когнитивизма, согласно которому агент желает делать F и выводит из осознания этого желания знание о том, что он действительно будет делать F (или, по крайней мере, попытается сделать F) именно потому, что он этого пожелал. Но кажется убедительным, как подробно доказывает Сара Пол в своей работе 2009 года, что правильно понятое намерение сделать F может занять место соответствующих «желаний», о которых говорит Грайс. Таким образом, агент, намеревающийся сделать F в ближайшем будущем и непосредственно осознающий это намерение, логически формирует убеждение, что он вскоре будет делать F (или по крайней мере пытаться сделать F) именно потому, что он намеревался это сделать. В конце концов, кондиционал 

Если агент намеревается в скором времени сделать F и не передумает это сделать, то в скором времени он, по крайней мере, попытается сделать F 

оказывается известным априори. Убеждение, которое таким образом получает агент, хотя и является логическим заключением, тем не менее не выводится из наблюдения. Пол называет это «объяснением через умозаключение», и его нелегко списать со счетов. (См. также Wilson 2000 and Moran 2001). Эти загадки о природе знания о своих намеренных действиях, которым располагает агент, оказываются тесно переплетены с вопросами о природе намерения и природе объяснения действия. В последнем разделе мы кратко рассмотрим основные проблемы, возникающие в этой связи.

Управление своими действиями 

Для понятия «целенаправленное действие» также важно, что агенты обычно осуществляют своего рода непосредственный контроль над своим поведением или управляют им. Агент может направлять свою парализованную левую руку по определенной траектории с помощью здоровой правой руки. Движение правой руки, активированное обычной работой системы регуляции моторики, есть подлинное действие, а движение левой руки таковым не является. Это движение — всего лишь каузальный результат направляющего действия, так же как появление света в электрической лампочке — лишь результат действия человека, включившего свет. Агент непосредственно контролирует движение своей правой руки, но не движение левой. И все же едва ли понятно, что в данном случае является «непосредственным управлением поведения». Это не значит лишь, что поведение А, успешно конституирующее F или только попытку сделать F, было инициировано и каузально направляемо по ходу действия намерением относительно настоящего делать F. Даже движение левой руки под внешним воздействием удовлетворило бы такому слабому условию. Альфред Меле (Mele 1992) предположил, что интуитивная «непосредственность» управления действием А может быть частично определена при условии, что намерение, руководящее действием, должно вызывать и поддерживать А проксимально. Другими словами, при условии, что обращенное к настоящему намерение делать F управляет действием А, но не посредством совершения некоего другого предшествующего или сопутствующего действия А*, которое в свою очередь каузально контролирует А. Однако это предположение сомнительно. Согласно некоторым предположениям, большинство привычных физических действий может не соответствовать этому сильному требованию. Обычные произвольные движения конечностей агента вызваны сложными сокращениями соответствующих мышц, а сокращения мышц, будучи нацелены на движение конечностей агента, сами могут рассматриваться как предшествующие действиям человека. К примеру, именно так они будут рассматриваться в теории Дэвидсона, поскольку сокращение мышц агента считается намеренным в соответствии с описанием «делать что-то, что вызывает движение руки» (см. Davidson 1980, essay 2). Так, внешнее движение руки при нормальном добровольном движении будет каузально управляться предшествующим действием, сокращением мышц, и, следовательно, каузальное управление движением руки вообще не сможет быть примером «проксимальной» каузальности (см. Sehon 1998).

Как можно представить, этот вывод зависит от того, как именно понимается акт движения какой-либо части тела. Некоторые философы утверждают, что движения тела агента никогда не являются действиями. Только непосредственное совершаемое агентом двигание, например, ногой, является физическим действием; движение ноги вызывается актом двигания и/или является его частью (см. Hornsby 1980). Этот тезис вновь открывает возможность того, что каузальное управление двиганием ноги посредством соответствующего намерения все-таки является проксимальным. Намерение проксимально управляет двиганием, если не движением, где акт двигания теперь понимается как начинающийся на ранней внутренней стадии инициации акта. Но все же это заявление остается противоречивым. К примеру, Д.Л. Остин (Austin 1962) считал, что утверждение

(1) «Агент двинул ногой» двусмысленно и может иметь два значения (примерно):

(1′) «Агент вызвал движение ноги», и более определенно —

(1″) Агент произвел движение с помощью своей ноги.

Если Остин прав, то субстантивация «двигание агента ногой» тоже оказывается двусмысленной при втором прочтении, где указывается на определенное движение ноги, движение, которое произвел агент. Таким образом, никакое обращение к предполагаемому различию между «движением» и «двиганием» не сможет так просто «залатать» концепцию «непосредственного контроля действия» в настоящем рассмотрении.

В любом случае, существует еще одно хорошо известное основание сомневаться в том, что «непосредственность» управления агентом своими действиями включает в себя условие каузальной проксимальности — что действие не контролируется другим действием этого же агента. По мнению некоторых философов, двигание ногой вызывается и поддерживается тем, что агент пытается двигать ногой именно таким образом, а успешная попытка сама по себе является действием (см. Hornsby 1980, Ginet 1990 и O'Shaughnessy 1973, 1980). Если к тому же акт двигания ногой отличается от попытки, тогда, опять же, двигание ногой не было проксимально вызвано намерением. Истинность или ложность этого третьего предположения связана с более общим вопросом об индивидуации действия, который также является предметом напряженных дискуссий.

Дональд Дэвидсон (1980: статья 1), соглашаясь с Энском, утверждал, что

1) Если человек делает F посредством делания G, тогда его акт делания F = его акту делания G.

В известном примере Дэвидсона кто-то пугает грабителя, освещая комнату посредством включения света с помощью переключения соответствующего выключателя. Согласно тезису Дэвидсона/Энском, приведенному выше, вспугивание грабителя = освещение комнаты = включение света = переключение выключателя. И это так, несмотря на то, что вспугивание грабителя было ненамеренным, в то время как переключение выключателя, включение света и освещение комнаты было намеренным. Теперь предположим, что также верно и то, что агент двинул ногой, пытаясь двинуть ногой именно в этом же смысле. Вместе с тезисом Дэвидсона/Энском об идентификации акта, это предполагает, что акт двигания ногой агентом = его акту попытки двинуть ногой. Поэтому, возможно, акт попытки двинуть ногой не приводит к акту двигания, так как они тождественны друг другу.

Вопросы, возникающие в ходе этих споров, потенциально довольно запутанны. Во-первых, следует различать такие фразы, как

(а) включение света агентом (the agent's turning on the light)

и герундиальные фразы, как например,

(б) включение света, произошедшее в результате действия агента (the agent's turning on of the light)

Грубо говоря, выражение (а) функционирует как часть предложения с союзом «что», то есть

(a′) что агент включил свет,

в то время как последняя фраза представляет собой дескрипцию, а именно

(б′) включение света (произведенное) агентом.

Более того, даже после установления этого различия значения герундиальных фраз часто остаются двусмысленными, особенно когда глаголы, чьи субстантивированные формы возникают в этих фразах, каузативны. Никто не отрицает, что здесь имеет место внутренне сложный процесс, запускаемый движением руки агента, переключающей выключатель, и заканчивающийся зажиганием света. Этот процесс включает в себя акт, который его запускает (но не тождественен ему), и событие, являющееся его кульминацией. И все же при надлежащих условиях разговора, фразы (б) и (б′) могут должным образом использоваться для обозначения любого из трех событий: акта, в результате которого был включен свет, вспышки света и всего процесса, посредством которого включился свет. (Дальнейшее обсуждение см. Parsons 1990, Pietrofsky 2000 и Higginbotham 2000).

Итак, очевидно, что тезис Дэвидсона/Энском напрямую касается отношения между актом включения света агентом, его актом переключения выключателя и т.д. Но какая череда событий, предшествующих общему каузальному процессу зажигания света или включенных в него, действительно составляет действие агента? Некоторые философы склоняются к мнению, что действием является внешнее движение руки, производимое агентом, другие полагают, что действием является общий каузальный процесс, инициируемый агентом, а третьи — что оно является соответствующим событием попытки, предшествующей и «порождающей» все остальное. Как оказалось, весьма трудно доказать, что какой-то из этих вариантов лучше, чем другой, не прибегая при этом к принятию истинности вывода, который только предстоит доказать (begging the question), против конкурирующих позиций. Как отмечалось выше, Хорнсби и другие авторы указывают на интуитивную истинность положения, что

(3) Агент двинул рукой посредством попытки двинуть рукой.

и они обращаются к тезису Дэвидсона-Энском, утверждая, что акт двигания рукой = акт попытки двинуть рукой. С этой точки зрения акт попытки — являющийся актом двигания — вызывает движение руки так же, как акт двигания рукой вызывает вспышку освещения. И вспышка освещения, и внешнее движение руки представляют собой лишь каузальные последствия самого акта, акта попытки двинуть рукой именно таким образом. Более того, в свете очевидной непосредственности и авторитета суждений от первого лица о том, что агент пытался сделать нечто, акты попытки представляются по сути ментальными актами. Таким образом, определенный тип ментального акта является каузальным источником телесного поведения, который обосновывает различные физические переописания этого акта.

И все же ничто из этого не кажется неизбежным. Спорно, что

(4) «Агент пытался включить свет»

Означает просто, по крайней мере, в первом приближении, что

(4′) Агент сделал что-то, целью чего было включение света.

Более того, если (4) и (4′) верны, тогда нечто, направленное на включение света, что сделал агент, будет другим, каузально предшествующим действием, к примеру, актом переключения выключателя. Если это верно для попытки выполнения как базовых актов (например, двигание рукой), так и не-базовых, инструментальных актов, тогда попытка двинуть рукой, возможно, есть не более, чем совершение чего-то, что имеет целью заставить руку двигаться. В этом случае это совершённое нечто может быть просто сокращением мышц агента. Или, возможно, если мы обратимся к классическому случаю человека с параличом руки (о котором ему неизвестно), тогда попытка в этом случае (и, возможно, во всех других) может оказаться ничем иным, как активацией определенных нейронных систем головного мозга. Конечно, большинство агентов не осознает, что они инициируют соответствующую нейронную активность, но они осознают, что делают что-то, что заставит их руку двигаться. И, по сути дела, может оказаться, что то, что они осознают как нечто, заставляющее руку двигаться, и есть нейронная активность мозга. С этой точки зрения выражение «попытка сделать F» не является наименованием естественного ментального акта, обычно запускающего череду соответствующих физических реакций. Скорее, оно дает нам способ описания действий в терминах цели поведения вне зависимости от того, была ли достигнута эта цель или нет. И нам так же неважно(ы)

i истинный характер поведения, целью которого было делание F;

ii было ли совершен один или несколько актов в ходе осуществления попытки и

ii были ли сами дальнейшие телесные результаты попытки дополнительными физическими действиями (см. Cleveland 1997).

В противоположность этому, существует известная теория, согласно которой первым действиям агента, желающего заставить двигаться свою руку, является формирование особого ментального состояния, чьи внутренняя психологическая природа и содержание непосредственно доступны интроспективно. Агент желает, чтобы его рука двигалась, или производит воление, чтобы его рука двигалась, и именно это ментальное желание или воление имеет целью заставить руку двигаться. Также как попытка включить свет может заключаться в переключении выключателя агентом, в стандартных случаях попытка двинуть рукой заключается в желании подвигать рукой. Для традиционного «волиционизма» желания, воления, первичные попытки представляют собой, согласно удачной формулировке О’Шонесси, «простейшие элементы животного сознания»{{1}}. Это — элементы сознания, в которых агент играет активную роль, и события, которые обычно способны производить движения тела, которые они репрезентируют. Как бы то ни было, одно дело считать, что в попытке двигать телом есть некоторая «внутренняя» активность, способная инициировать намеченное движение тела. Но совсем другое дело — суметь доказать, что инициирующая активность имеет особые ментальные свойства, которые волиционизм обычно приписывает актам воления.

Далее возникает вопрос, существует ли только одно действие, телесное или какое-либо иное, которое выполняется по каузальной траектории, начинающейся с попытки двигать и заканчивающейся выбранным движением. Одна из возможностей, рассмотренных выше, состоит в том, что существует целая каузальная цепь действий, которая встроена в процесс выполнения даже простейших физических актов двигания частями тела. Если, к примеру, «действие» есть целенаправленное поведение, то инициирующая нейронная активность, проистекающие из нее сокращения мышц и внешнее движение руки — все это будет отдельными действиями, каждое из которых запускает последующее, и все они в конце концов приведут к тому, что выключатель переключится где-то к концу каузальной цепи. В соответствии с этим подходом, ничто не может являться самим актом переключения выключателя или включения света, так как каждое каузальное звено теперь представляет собой акт, в результате которого переключился выключатель и (тем самым) включился свет (см. Wilson 1989). И все же остается одно наблюдаемое действие, заставившее выключатель переключиться, свет зажечься, а грабителя насторожиться, то есть — наблюдаемое движение кисти и руки агента. В этом смысле данное предположение подтверждает модифицированную версию тезиса Дэвидсона/Энском.

Однако во всей этой дискуссии замалчивается главная метафизическая тайна. В двух предшествующих абзацах предполагалось, что нейронная активность, сокращения мышц и наблюдаемое движение руки могут быть действиями, в то время как переключение выключателя, включение света и вспугивание грабителя — лишь внешними для агента событиями, последствиями его наблюдаемого действия. Как мы видим, имеются значительные разногласия по поводу того, где начинается и где заканчивается базовая агентность: внутри тела агента или где-то на его поверхности. Меньше разногласий имеется по поводу того, что последствия движений тела за его пределами, например, переключение выключателя, вспышка освещения и т.д., не являются, по крайней мере, сами по себе, целенаправленными действиями. И все же, что гипотетически могло бы рационально обосновать любой ряд различий между действием и не-действием, которые мы прослеживаем на соответствующих сложных казуальных цепях, идущих от изначальной деятельности сознания или мозга через телесное поведение к событиям, происходящим в более широкой среде, в которой действует данный агент?

Возможно, некоторые скажут, как предлагалось выше, что агент обладает определенным непосредственным (моторным) контролем над целенаправленным поведением своего тела. В силу этой фундаментальной биологической способности движения телесная деятельность агента, как внутренняя, так и внешняя, управляется им и направляется на соответствующие цели. Внутренняя физическая деятельность вызывает и имеет целью вызвать внешние движения руки, а эти движения, в свою очередь, заставляют и имеют целью заставить выключатель переключиться, свет зажечься и комнату осветиться. Принимая во внимание рассуждения такого рода, некоторые скажут, что они обосновывают ограничение действия событиями, происходящими в теле или на его поверхности. И все же остается упрямый факт: агент также обладает определенным «контролем» над тем, что происходит с выключателем, светом и даже с психологическим состоянием грабителя. Целью переключения выключателя для агента является включение света, а целью включения освещения — сделать видимым пространство комнаты. Следовательно, основанием любого разграничения между минимальной агентностью и неактивными последствиями внутри расширенных каузальных цепей будет особое свойство осуществляемого агентом управления: предполагаемая «непосредственность» двигательной регуляции, мгновенность или относительная определенность ожиданий агента касательно действий и их результатов, или факты, относящиеся к особому статусу живого организма агента. Приведенные ранее в этом разделе комментарии указывают на существенные трудности в понимании того, как какой-либо из подобных способов объяснения может обосновать требующееся метафизическое различие (различия).

Намеренное действие и намерение

Энском начинает свою монографию Намерение (Intention) замечанием о том, что понятие «намерение» фигурирует в каждой из следующих конструкций:

(5) Агент намеревается сделать G; 

(6) Агент сделал G намеренно; и 

(7) Агент сделал F с намерением делать G,

Сюда еще можно добавить

(7′) Делая F (посредством F), агент намеревался сделать G.

Хотя (7) и (7') тесно связаны между собой, в них, похоже, говорится о разном. К примеру, даже если и верно, что

(8) Вероника тогда подмела кухню с намерением потом покормить своего фламинго,

обычно не будет верным, что

(8′) Подметанием кухни Вероника намеревалась потом покормить своего фламинго.

Несмотря на различия между ними, мы назовем (7) и (7′) примерами намерения в действии{{2}}.Эти фразы представляют собой знакомые, лаконичные способы объяснения действия. Уточнение намерения, с которым агент действовал, или намерения, которое агент вкладывал в действие, является распространенным способом объяснить, почему агент действовал именно так. Это наблюдение будет подробно рассмотрено в разделе 3.

Утверждения в форме (5) — это приписывания намерения относительно будущего, хотя в виде исключения они включают также намерения относительно настоящего, то есть намерение агента делать G сейчас. Утверждения в форме (6), то есть приписывания намеренного действия, тесно связаны с соответствующими примерами (7). По крайней мере, в первом приближении вероятно то, что (6) верно, только если

(6′) Агент сделал G с намерением (тем самым) делать G.

Однако некоторые авторы сомневаются, что такое простое тождество объясняет специфические трудности определения, что значит делать G намеренно{{3}}. Ниже приведем пример,позаимствованный у Дэвидсона (Davidson 1980, essay 4). Предположим, Бетти убивает Джагхеда и делает это с намерением его убить. И все же предположим также, что ее намерение реализуется только благодаря неожиданной случайности. Пуля, которую она выпускает, пролетает мимо Джагхеда, но сбивает ветку дерева над его головой, в результате чего рой потревоженных ос нападает на него и жалит до смерти. В этом случае по крайней мере сомнительно, что таким образом Бетти убила Джагхеда намеренно (Также сомнительно то, что Бетти убила его ненамеренно). Или предположим, что Регги выигрывает в лотерею и, имея странные иллюзии относительно своей способности контролировать, какой билет выиграет, он участвует в лотерее и выигрывает с намерением в ней выиграть (Mele 1997). Первый пример предполагает, что к (6′) необходимо добавить какое-то условие, оговаривающее, что агент успешно справился с деланием G так, что это в достаточной степени соответствует какому бы то ни было плану делания G, имевшемуся у него во время действия. Второй пример предполагает, что успех агента в делании G должен быть результатом компетентного применения соответствующих навыков и не должен слишком зависеть от чистой случайности вне зависимости от того, была ли она предвидена или нет. Другие различные примеры стали причиной дополнительных уточнений и оговорок (см. Harman 1976).

Все же имеются более фундаментальные вопросы относительно намерений в действии и того, как они связаны с намерениями, направленными на настоящее и на ближайшее будущее. В работе «Действия, основания и причины» («Actions, Reasons, and Causes») Дэвидсон, вероятно, предполагал, что намерения в действии сводятся к чему-то вроде нижеследующего:

(7*) Агент сделал F намеренно и в тот момент обладал установкой-в-пользу делания G и уверенностью в том, что посредством делания F он поспособствует или может поспособствовать деланию G. Эта установка в сочетании с представлениями относительно целей и средств стала причиной F, а вместе они стали причиной его осуществления «правильным образом».

(В широко используемой формулировке Дэвидсона установка-в-пользу и связанное с ней убеждение относительно целей и средств выступает главным основанием для агент делать F). В этом объяснении «действия с намерением» сознательно ничего не говорится об особом состоянии намерения. Дэвидсон во время написания этой ранней работы, кажется, отдавал предпочтение редукционистской интерпретации намерений, включая намерения, направленные на будущее, описывая их через установки-в-пользу, связанных убеждений и других потенциальных ментальных причин действия. В любом случае подход Дэвидсона к намерению в действии существенно расходился с точкой зрения, представленной Энском в работе Намерения. Она подчеркивала тот факт, что конструкции, подобные (7) и (7′), поддерживают объяснения на основе здравого смысла того, почему агент сделал F. Она настаивала, что в рамках этих объяснений основания, из которых исходил действующий, не рассматриваются в качестве причин действия. Следовательно, она имплицитно отвергла формулировки типа (7*), каузальный анализ «действия с определенным намерением», который Дэвидсон, очевидно, поддерживал. С другой стороны, из ее рассуждений совершенно непонятно, каким образом обращение к намерениям позволяет альетрнативным образом объяснить действие. 

Каузальный анализ Дэвидсона был модифицирован в более поздней статье «Намерение» («Intending») (Davidson 1980, essay 5). Ко времени ее написания он отказался от идеи о том, что простейшего состояния намерения не существует. Теперь он полагал, что намерения нельзя редуцировать, а категория намерений отличается от широкой, разнородной категории, которая включает в себя также различные установки-в-пользу. В частности, он отождествляет намерение относительно будущего c всеохватными суждениями (оценками) агента касательно того, что он собирается сделать. Хотя особый характер этих практических «всеохватных» суждений не вполне ясен, они играют важную роль в общей теории действия Дэвидсона, в особенности в его известном объяснении слабости воли (1980: essay 2). Несмотря на его изменившийся взгляд на намерения, он не отказывается от основной линии своего каузального объяснения намерения в действии — то есть объяснения того, что значит действовать с определенным намерением. В измененной версии

(7**) Главное основание для G должно для агента быть причиной правильного намеревания G, а намерение делать G само должно правильным образом выступать для агента причиной конкретного акта делания F{{4}}.

Добавленные условия, хотя и смутные, требующие «правильной» каузальности, должны охватить хорошо известные контр-примеры, основывающиеся на отклоняющихся каузальных цепях, возникающих или в ходе практических рассуждений агента, или в ходе реализации намерений. Далее приведем известный пример. Официант намеревается испугать своего начальника, опрокинув рядом с ним гору бокалов, но приближающаяся перспектива встревожить вспыльчивого начальника настолько выводит официанта из равновесия, что он, не желая того, врезается в эту гору бокалов и опрокидывает ее. Несмотря на каузальную роль намерения официанта опрокинуть бокалы, он делает это ненамеренно. В этом примере, где отклоняющаяся каузальность выступает частью физического поведения, мы наблюдаем то, что зовется «основным каузальным отклонением». Когда отклоняющаяся каузальность возникает на пути между поведением и его намеренным результатом, как в примере с Бетти и Джагхедом, отклонение называют «вторичным». Сторонники каузального анализа намерения в действии («каузалисты», согласно терминологии фон Райта (von Wright 1971)) много раз пытались объяснить, чем могла бы быть «правильная» каузальность, но мало кто полагает, что они добились в этом успеха (см. Bishop 1989, Mele 1997). Другие каузалисты, включая Дэвидсона, утверждают, что «кабинетный» анализ данного вопроса невозможен или не требуется. Однако большинство каузалистов соглашаются с более поздним мнением Дэвидсона о том, что понятие «намерения относительно настоящего» необходимо для любого убедительного каузального объяснения намерения в действии и намеренно совершающегося действия. Ведь именно намерение относительно настоящего должно каузально управлять текущей деятельностью агента (см. также Searle 1983).

Самая простая версия такого объяснения основывается на том, что Майкл Братман окрестил «простым взглядом» (the Simple View). «Простой взгляд» заключается в тезисе, что утверждение (6) (Агент сделал G намеренно) и, соответственно, утверждение (7) (Агент сделал F с намерением делания G), подразумевают, что в момент действия агент намеревался сделать G. Конечно, с точки зрения каузалиста, самое естественное объяснение намеренного делания G состоит в том, что действие G управляется намерением относительно настоящего, содержание которого для агента заключается в «Я сейчас делаю G». Так что естественное объяснение каузалистов предполагает «простой взгляд», но Братман (1984, 1987) предложил известный пример, демонстрирующий, что «простой взгляд» ошибочен. Он описывает случай, где агент хочет сделать φ или сделать Θ, не отдавая существенного предпочтения одному из этих вариантов. Но агент знает, что в данных обстоятельствах невозможно сделать и φ, и Θ, хотя в этих же обстоятельствах он может попытаться сделать φ и Θ параллельно. (Возможно, пытаясь сделать φ, он делает что-то одной рукой, а, пытаясь сделать Θ, делает что-то другой). Полагая, что такая раздвоенная стратегия, при помощи которой он пытается достичь обеих целей, максимизирует его шансы достичь реальной цели либо делания φ, либо делания Θ, агент активно направляет усилия на обе вторичные цели, пытаясь достичь одной из них. Этот пример можно разъяснить так: действия и установки агента с очевидностью кажутся абсолютно рациональными, так как он сознательно ведет это раздвоенное преследование дизъюнктивной цели (критику этого заявления смотрите см. Yaffe 2010). Предположим теперь, что агент успешно справляется, например, с деланием φ и делает это благодаря своим навыкам и проницательности, а не благодаря какой-то глупой случайности. Получается, агент делает φ намеренно. Согласно «простому взгляду», агент намеревался сделать φ. Но все же агент также делал что-то с намерением делания Θ, и если бы эта попытка оказалась успешной (без вмешательства счастливого случая), тогда получалось бы, что агент сделал Θ намеренно. Если снова применить «простой взгляд», выходит, что агент также намеревался сделать Θ. Однако, поскольку намереваться сделать φ, полагая, что сделать φ для него невозможно, иррационально, то также будет иррационально иметь намерение сделать φ и намерение сделать Θ, полагая, что невозможно делать две вещи одновременно. Поэтому агент в данном случае должен быть готов к тому, что его упрекнут за иррациональную попытку сделать φ или Θ. Тем не менее мы видели вначале, что это не так. Единственный выход здесь —препятствовать заключению о том, что, пытаясь, сделать φ и Θ в данных обстоятельствах, агент имеет иррациональную (в данном контексте) пару намерений, а отрицание «простого взгляда» является самым прямым способом воспрепятствовать такому заключению.

Даже если аргумент Братмана опровергает «простой взгляд» (см. McCann 1986, Knobe 2006), он не исключает некий каузальный анализ намеренного действия; он даже не исключает анализ, принимающий намерение за главную руководящую причину во всех случаях. Можно предположить, например, что (i) в братмановском примере агент просто намеревается попытаться сделать φ и намеревается попытаться сделать Θ, и что (ii) эти намерения обуславливают действия агента (Mele 1997). Анализ в (7**) изменился бы соответственно. Однако цель найти работающее и не тавтологичное дополнение к (7**) остается под вопросом.

Концептуальная ситуация усложняется также тем фактом, что Братман считает утверждение (7) (Агент сделал F с намерением делать G) двусмысленным. Оно может значить, что

Агент сделал F с целью делать G

и

Агент совершил F как часть плана, включающего намерение делать G.

Утверждение (8) является особенно ярким примером, которой требует повторного прочтения. При повторном прочтении видно, что агент намеревается сделать F, и только первое прочтение, согласно аргументу Братмана, не предусматривает этого. Таким образом, Братман полагает, что нам необходимо различать намерение как цель действий и намерение как особое состояние приверженности будущему действию — состояние, возникающее результате наших практических устремлений как планирующих агентов и впоследствии ограничивающее их. Возможно, было бы рационально стремиться к двум целям (зная, что их невозможно реализовать одновременно), поскольку стремиться к обеим было бы наилучшим способом реализовать какую-либо из них. Однако нерационально планировать достичь обе заведомо несовместимые цели, так как намерения, имеющие место при рациональном планировании, должны собираться в одно целое, то есть складываться в более масштабный, связный план. Пример Братмана и его различные критические рассуждения вызвали интерес к идее рациональности намерений, измеряемой на основе убеждений и предположений агента. Мы подробнее рассмотрим некоторые из этих вопросов в Разделе 4.

Ранее мы отмечали, что Дэвидсон стал отождествлять намерения на будущее с всеозватными суждениями относительно того, что агент сейчас будет делать или должен будет делать в ближайшем будущем. Веллеман (1989), напротив, отождествляет намерение со спонтанным убеждением агента, сформировавшимся в ходе практической рефлексии, согласно которой сейчас он выполняет определенный акт (или будет выполнять его в будущем) и этот акт выполняется (или будет выполняться) именно как следствие принятия им этого само-референтного убеждения. Пол Грайс (Grice 1971) придерживался схожей точки зрения, в соответствии с которой намерение заключается в желании агента достичь определенных результатов в сочетании с убеждением, что они будут результатом данного желания. Гектор-Нери Кастанеда (Castañeda 1975) под влиянием Селларса утверждал, что намерения — это особые виды внутреннего самоконтроля, которые он назвал «практициями» (practitions). Братман (1987) развивает функционалистское объяснение намерения: именно психологическое состояние играет определенную каузальную роль в нашем практическом рассуждении, планировании на будущее и выполнении действий. Эта каузальная роль, утверждает он, отлична от особой каузальной или функциональной роли ожиданий, желаний, надежд и других установок относительно будущих действий.

Позиция Кастанеды относительно намерения весьма оригинальна и заслуживает большего внимания, чем она в последнее время получала. К примеру, Кастанеда считает, что намерения и убеждения структурно параллельны в следующих ключевых аспектах. И те, и другие поддерживаются соответствующими структурированными содержаниями. Когда человек полагает, что P, он одобряет или принимает утверждение о том, что P; когда человек намеревается сделать F, он одобряет или принимает практицию «Я (должен) сделать F». Грубо говоря, практиция приписывает агенту свойство F, но это приписывание содержит характерную предикацию, которая обладает некоей повелевающей силой. Приказы, команды и требования тоже содержат практиции, но, как правило, они являются распоряжениями, которые направлена на других. Они выражают, например, такое содержание: «Ты (должен) сделать F». Намерение же направлено на себя, но дело не только в том, что запланированная практиция направлена на себя в этом смысле — намереваясь, агент рассматривает себя в категориях «от первого лица». Другие философы, например, Хэр (Hare 1971) и Кенни (Kenny 1973), уподобляют намерения командам, направленным на себя. А третьи, в особенности Аннетт Бэйр (Bair 1970), стремились интерпретировать логические цели намерений как непропозициональные и представленные неизмененным инфинитивом. Варианты этих идей более тщательно и глубоко проработаны в основных трудах Кастанеды по теории действия. Кастанеда думал о разработке семантической системы для основных локутивных актов, фигурирующих в практических суждениях и размышлениях. Сюда относятся убеждения и намерения, а также вариации утверждений долженствования, выражающих нормативный характер практической рефлексии. Главной задачей его исследований было выявление структуры импликативных отношений между утверждениями и практициями разного рода и, таким образом, разработка концептуальной основы деонтической логики (Подробный комментарий к размышлениям Кастанеды о действии см. в статье 12 Bratman 1999).

Индивиды не всегда действуют в одиночку. Они также могут иметь общие намерения и действовать согласованно. В философии действия возрастает интерес к вопросу о том, как следует понимать общие намерения и действия. Главный вопрос состоит в том, следует ли редукционистски общие намерения объяснять редукционистски — через индивидуальную агентность (см. раннее обсуждение этого вопроса Searle 1990). Майкл Братман (1992) выдвигает влиятельное предположение в редукционистском ключе, используя свою концепцию планирования намерений. В его теории основным условием совместной кооперативной деятельности выступает следующее: каждый участник в отдельности намеревается осуществить какую-то деятельность и осуществляет ее в соответствии с планами и под-планами, которые не должны конфликтовать с таковыми других участников. Но Маргарет Гилберт (Gilbert 2000) возражает против редукционистского подхода, поскольку в нем не учитываются взаимные обязательства участников, имеющие решающее значение для совместной деятельности: каждый участник обязан перед другими выполнять свою часть деятельности, и односторонний отказ от деятельности является нарушением этого обязательства. Гилберт утверждает, что удовлетворительное объяснение этих взаимных обязательств требует отойти от редукционистского индивидуалистского объяснения совместной деятельности и сформулировать базовое понятие совместной приверженности (см. также Tuomela 2003).

Рот (Roth 2004) серьезно рассматривает обозначенные Гилберт взаимные обязательства и предлагает объяснение, которое, будучи не редукционистским, все же обращается к концепции намерения и приверженности, которая в некоторых отношениях более благосклонна к концепции Братмана. Не совсем понятно, собирается ли Гилберт, постулируя совместную приверженность делать нечто, следовать онтологическому тезису о существовании групповых агентов как чего-то отличного составляющих их индивидуальных агентов. Петтит (Pettit 2003) поддерживает данный тезис. Он утверждает, что рациональное групповое действие часто включает в себя «коллективизацию разума», при которой участники делают то, что с индивидуальной точки зрения сочли бы иррациональным. Получающийся в результате разрыв между индивидуальными и коллективными перспективами предполагает, с его точки зрения, что группы могут быть рациональными, интенциональными агентами, отличными от своих членов.

Объяснение действия

На протяжении многих лет самой обсуждаемой темой в философии действия было объяснение намеренных действий через основания действия агента. Как утверждалось ранее, Дэвидсон и другие теоретики действия отстаивали позицию, согласно которой объяснения через основания являются объяснениями через причины — объяснения, в соответствии с которыми желания агента, его намерения и убеждения относительно средства-цели являются причинами действия (см. Goldman 1970). Эти сторонники каузалистского подхода к объяснению действия выступали против неовитенштейнианского взгляда, утверждающего обратное. В ретроспективе кажется очевидным, даже термины, в которых велись дебаты, были ошибочны. Во-первых, по большому счету некаузалистская позиция в значительной степени основывалась на негативных аргументах, имевших целью показать то, что, по концептуальным причинам, мотивирующие основания не могут быть причинами действия. Дэвидсон приложил немало усилий, чтобы опровергнуть эти аргументы. Более того, было сложно найти достаточно ясное объяснение того, какое именно некаузальное объяснение имели в виду неовитгенштейнианцы. Чарльз Тейлор в своей книге Объяснение действия (Explanation of Action 1964) пришел к утверждению, что объяснения через основания коренятся в своего рода «некаузальном осуществлении», но ни Тейлор, ни кто-либо другой так и не объяснили, как осуществление события может не быть каузальным. Во-вторых, обстоятельства данных споров не стали лучше оттого, что исследователи стали более вольно использовать обычное понятие «причины». Когда говорят, что у Джона есть причина обижаться на грубое поведение Джейн, под «причиной» в этом контексте подразумевают «основание», а предложение «Причиной мести Джона стал его гнев» может значить не более чем «Гнев Джона был одним из оснований для мести». Если это так, тогда, вероятно, никто не может отрицать, что основания в некотором смысле являются причинами. В литературе по этому вопросу было принято использовать ограничивающее утверждение о том, что основания не являются «действенными», или «юмовскими», или «производящими» причинами действия. К сожалению, смысл этих ограничений не совсем очевиден.

Джордж Уилсон (Wilson 1989) и Карл Гинет (Ginet 1990) следуют за Энском в утверждении, что объяснения через основание с очевидностью основываются на намерениях агента в действии. Оба автора считают, что приписывание намерений в действии имеет силу пропозиций, которые говорят об определенном акте делания F, что он был предметом намерения агента сделать G (посредством делания F). И они заявляют, что такие пропозиции о вещи (de re) конституируют некаузальное объяснение через основания того, почему агент сделал F в данных обстоятельствах. Уилсон идет дальше Гинета в своем заявлении, что утверждения о намерении в действии имеют следующее значение:

9) Акт делания F, произведенный агентом, был направлен им на (цель) делания G.

В этой проанализованной форме совершенно ясно выражен телеологический характер приписывания намерения в действии. Принимая во внимание, что действие по своей природе направлено к цели, можно дать известное телеологическое объяснение соответствующего поведения, обратившись к цели или задаче поведения агента в тот момент времени. Эту информацию несет утверждение (9). Или наоборот, когда говорящий объясняет, что

10) Агент сделал F, потому что хотел сделать G —

желание агента сделать G, о говорим говорится в объяснении, выступает не как причина делания F, а, скорее, как указание на цель или результат, на который был направлен акт делания F.

Большинство каузалистов соглашаются с тем, что объяснения действия через основания телеологичны, но заявляют, что телеологическое объяснение в терминах цели — другими словами, объяснение через цель — само по себе может быть проанализировано как каузальное объяснение, в котором главное основание(я) агента делать F определяется как направляющая причина акта делания F. Таким образом, наряду с каузалистским анализом того, что значит делать что-то намеренно, существует аналогичный анализ телеологического объяснения целенаправленного и, более узко, намеренного действия. В отношении телеологического объяснения каузалист утверждает, что цель поведения агента — это просто цель, имевшаяся у него в то время, такая, которая стала причиной этого поведения и, конечно, вызвала его правильным образом (критику см. Sehon 1998, 2005).

Нелегко понять, как оценить эти противоречия. Утверждение о том, что целевые объяснения редуцируются или не редуцируются до соответствующих им и противостоящих казуальных объяснений, удивительно трудно постичь. Во-первых, непонятно, что значит, что одна форма объяснения редуцируется к другой. Более того, как говорилось выше, сам Дэвидсон настаивал на том, что невозможно дать ясное, редукционистское объяснение тому, что означает «правильная каузальность», и что оно не требуется. Естественно, в этом он может быть прав, но другие авторы почувствовали, что каузализм относительно объяснений действия через основания незаконным образом защищен повсеместной размытостью понятия «правильная каузальность». Некоторые каузалисты, в другом согласные с Дэвидсоном, приняли требование более подробного и четкого объяснения, и некоторые предлагаемые объяснения порой чрезвычайно запутанны. Без согласия относительно самого понятия «причины» перспективы прийти к какому-то решению в этих дискуссиях кажутся отнюдь не радужными. И, наконец, Авраам Рот (Roth 2000) указал на то, что объяснения через основания могут быть предельно телеологическими и в то же время ссылаться на первичные основания как на действующие причины. Спорно, что схожие объяснения, обладая и каузальной, и телеологической силой, уже якобы используются в гомеостатических объяснениях (от обратной связи) определенных биологических явлений. Когда мы объясняем, что организм сделал V, потому что ему нужно было W, мы также можем объяснять, что цель V заключалась в удовлетворении потребности в W, и что именно потребность в W вызвала V.

В своей недавней статье Брайан Маклафлин (McLaughlin 2012) утверждает, что объяснения через основания телеологичны. Они объясняют действие в терминах цели или задачи, ради которой оно было выполнено. Он также утверждает, что эти объяснения через цель не являются подвидом каузального объяснения. Однако он отрицает точку зрения, согласно которой эти объяснения основываются на утверждениях о намерениях агента в действии. Таким образом, он оставляет в стороне обрисованные выше вопросы о цели, намерении и их роли в рационализациях. Маклафлин занимает следующую позицию: если (i) агент сделал F с целью G, тогда (ii) деланием F агент пытался сделать G. Отстаивать (i) значит объяснить действия (делание F) через попытку агента сделать G. Более того, если (i) верно, то акт делания F тождественен или является частью попытки агента сделать G. Таким образом, утверждение (ii) предлагает то, что якобы в действительности является простым переописанием акта делания F. Принимая максиму Юма — если событие Е вызывает событие Е’, тогда Е и Е’ должны быть полностью отличными друг от друга — Маклафлин считает, что объяснения действия через цель являются основополагающими и по своей природе не каузальны.

Майкл Томпсон отстаивает позицию, радикально отличную от знакомых пост-дэвидсоновских взглядов на объяснение действия. Он полагает, что все споры между каузалистскими и некаузалистскими подходами к действию основаны на некоем непонимании. Он не отрицает, что действия иногда могут объясняться через желания, намерения и попытки, но считает, что природа этих объяснений в стандартной теории понимается совершенно неверно. Томпсон полагает, что желания, намерения и попытки — это не «пропозициональные установки», как их обычно понимают, и что основывающиеся на них «изощренные» объяснения второстепенны и «концептуально паразитируют» на так называемых «наивных объяснениях действия». Наивные объяснения даются в утверждениях, где одно действие объясняется ссылкой на другое, например: «Я разбиваю яйцо, потому что я готовлю омлет». Частично сила этих объяснений заключена в том, что объясняемое [explanandum] (разбивание яйца) выступает как часть более широкой разворачивающейся деятельности (объясняющее [explanans] — приготовление омлета). Аналогично в предложении «Я разбиваю яйцо, потому что пытаюсь приготовить омлет» объясняющее (пытаюсь) само по себе является действием при некотором описании, включающем в себя разбивание яйца. Родственные формы, как, например, «А делает F, потому что хочет сделать G» и «А делает F, потому что намеревается сделать G» дают объяснения, попадающие в «то же категориальное пространство», что и наивные объяснения действия. В целом позиция Томпсона нова, сложна и имеет множество нюансов. Иногда ее трудно понять и ее определенно не легко изложить кратко. И все же этот новый подход быстро завоевал интерес и поддержку.

Один из основных аргументов, используемых с целью показать, что объяснения действий через их основания не могут быть каузальными, заключался в следующем. Если основания R, которые приводит агент в качестве объяснения своего действия, были в числе причин его действия А, тогда должен существовать некий универсальный каузальный закон, который номологически связывает психологические факторы в R (вместе с другими значимыми условиями) с действием типа А, которое они рационализируют. Однако, как утверждали некоторые, таких психологических законов просто не существует; нет строгих законов и согласующихся условий, гарантирующих, что соответствующее действие станет неизменным продуктом совокупного наличия соответствующих установок-в-пользу, убеждений и других психологических состояний. Поэтому основания не могут быть причинами. В статье «Действия, основания и причины» Дэвидсон впервые указал, что тезис об отсутствии законов от-основания-к-действию в значительной мере неоднозначен при сильном и слабом прочтении, и замечает, что для некаузалистского вывода требуется именно сильное прочтение. Согласно слабому прочтению не существует законов от-основания-к-действию, в которых антецедент формулируется в терминах «убеждения/желания/намерения», используя словарь психологии здравого смысла, а консеквент формулируется в терминах целенаправленного и намеренного действие. Дэвидсон согласился с тем, что данный тезис при таком прочтении правилен, и с тех пор он от этого не отказывался. В соответствии с сильным прочтением не существует законов от-основания-к-действию ни в каком виде, включая законы, где психологические состояния и события описываются в узко физических терминах, а действия описываются как просто движения. Дэвидсон утверждает, что законы второго типа существуют, открыли мы их или нет{{5}}.установкой-в-пользу и убеждением были конативными и когнитивными состояниями соответственно, и, что более важно, они суть психологические состояния с определенным пропозициональным содержанием. Особая природа каузации действия значительно зависела от того факта, что эти психологические состояния имели «подходящую направленность» и пропозиционное содержание, которые они имели. Агент в определенный момент сделал F потому, как мы полагаем, что в тот момент у него было желание, которое репрезентировало делание F, а не какой-то другой акт, значимый или каким-то иным образом для него привлекательный. 

Фред Дрецке (Fred Dretske 1988) предложил в связи с этим известный пример. Когда от пения арии в сопрано разбивается стекло, факты об акустических свойствах этого пения будут иметь отношение к данному событию. Разбивание стекла не зависит от того, что певица пела определенные слова и что эти слова выражали такое-то содержание. Таким образом, мы ожидаем, что именно акустические свойства, а не свойства «содержания», будут иметь место в соответствующих объясняющих законах. В случае с действием, напротив, мы полагаем, что содержание установок агента каузально связано с поведением. Содержание желаний и убеждений агента не только помогает обосновать совершаемое действие, но и, согласно по крайней мере каузалистам, играет каузальную роль в определении действий, которые агент был мотивирован совершить. Сложно понять, как Дэвидсон, отвергая законы ментального содержания, может принимать интуитивную контрфактическую зависимость действия от содержания оснований, мотивирующих агента. Его теория, как кажется, никак не объясняет фундаментальной роли ментального содержания в объяснениях действия через его основание. Как бы то ни было, следует признать, что никто не предложил исчерпывающего объяснения роли ментального содержания. Проводится огромное количество исследований, призванных объяснить, как вообще пропозициональные установки, понятые как состояния нервной системы, выражают пропозициональное содержание. Не придя к согласию в этом масштабном вопросе, мы вряд ли далеко продвинемся ответе на вопрос о ментальной каузальности, а существенный прогресс в разрешении вопроса о приписывании содержания все же оставляет малопонятным, как содержания установок может быть одним из каузальных факторов производства поведения.

На довольно ранней стадии дебатов о каузальном статусе оснований для действия Норман Малкольм (Malcolm 1968) и Чарльз Тейлор (Taylor 1964) отстаивали следующий тезис: обычные объяснения через основания потенциально конкурируют с объяснениями поведения человека и животного, которые может дать нейронаука. Позже Джегвон Ким (Kim 1989) вновь поставил этот вопрос в более общем смысле, рассмотрев два способа объяснения в качестве совмещенных примеров «Принципа исключения объяснения». Согласно этому принципу, если существует два «полных» и «независимых» объяснения одного события или феномена, то одно из них неверно. Вслед за Дэвидсоном многие философы отрицают законы, являющиеся чем-то большим, чем от-основания-к-действию. В целом, они полагают, что не существует законов, которые бы связывали дающие-основания установки с любыми материальными состояниями, событиями и процессами, описываемыми исключительно физически. Вследствие этого психология здравого смысла не сводится в строгом смысле к нейронаукам, а это значит, что объяснения действия через основания и соответствующие нейронаучные объяснения в предполагаемом смысле «независимы» друг от друга. Но подробные каузальные объяснения поведения через нейронные факторы также должны быть в предполагаемом смысле «полными». Отсюда следует, что Принцип исключения объяснений утверждает, что одно из двух объяснений — или объяснения через основания, или будущие нейронаучные объяснения — должно быть отброшено как неверное. Так как маловероятно, что мы откажемся от наших лучших, самых проработанных научных объяснений, под удар попадает жизнеспособность объяснений через основания, которые предлагает «народная» психология здравого смысла. Рассматриваемые вопросы сложны и противоречивы — в особенности вопросы о правильном понимании «теоретической редукции». Однако, если принцип исключения объяснений применим к объяснениям действия через основания, выстроенным как каузальные, то у нас появляется очень общий мотив искать рабочие философские объяснения через основания, выстроенные как не-каузальные. Также как определенные функционалистские объяснения в биологии могут не сводиться к соответствующим каузальным объяснениям в молекулярной биологии и, конечно, не конкурировать с ними, мы также могли бы ожидать, что некаузальные объяснения через основания будут сосуществовать с нейронным анализом причин поведения.

Намерения и рациональность

Ранее мы представили когнитивистскую точку зрения, согласно которой намерения — это особый вид убеждений, и, следовательно, практическое рассуждение — это особая форма теоретического рассуждения. Некоторых теоретиков действия когнитивизм привлекает своим обещанием подтвердить утверждение Энском (как было признано, спорному): действуя намеренно, мы располагаем знанием о том, что мы делаем, которое не выводится из наблюдения. Но в последние двадцать пять лет исследований природы намерений противоположная традиция была не менее весомой. Философы, придерживающиеся этой традиции, стали разрабатывать теория намерения, которая отражала бы тот факт, что намерения — это характерные ментальные состояния, играющие уникальную роль в психологических объяснениях и подчиняющиеся собственными нормативными требованиями.

Проект решения данной задачи — сформулировать, в чем состоит особая природа намерения — был осуществлен Майклом Братманом в его работе Намерение, планы и практический разум (Intention, Plans, and Practical Reason 1987), который отчасти был ответом на редукционистский взгляд, которого вначале придерживался Дэвидсон и согласно которому намерения можно анализировать как совокупности убеждений и желаний. Можно считать, что многие современные работы о нормативности и моральной психологии отталкиваются от центральной (подразумеваемой) интуиции Братмана об особой природе намерения.

Согласно простой модели желания-убеждения, намерение является сочетанием состояний желания-убеждения, а действие — намеренным в силу того, что находится в соответствующем отношении к этим более простым состояниям. Например, сказать, что кто-то намеренно включает кондиционер, значит просто объяснить его действие (например) желанием включить кондиционер и убеждением, что определенное движение руки является маркером такого акта. Важно отметить, что первые аргументы Братмана были направлены против этой простой модели намерения, основывающейся на желании и убеждении, но необязательно против модели, предлагавшейся когнитивистами. Сейчас мы обратимся к вопросу о том, в какой степени теория намерения Братмана противостоит модели когнитивистов.

Идея Братмана, согласно которой намерения обладают психологической реальностью и не редуцируются к совокупностям желаний и убеждений, родилась из наблюдения, что они обладают отличительными мотивациями и подчиняются своим собственным уникальным стандартам рациональной оценки. Во-первых, он отметил, что намерения включают в себя характерный тип мотивационной приверженности [сделать нечто]. Намерения контролируют поведение в том смысле, что, если вы намереваетесь сделать F в t, и до t ничего не изменится, тогда (при прочих равных) вы сделаете F. Этого нельзя сказать о желании; обычно мы противимся желаниям относительно настоящего. Во-вторых, он отметил, что намерения включают в себя характерный вид нормативной приверженности (или «приверженности, основанной на рассуждении»). Намерения выдерживают повторное рассмотрение — они относительно стабильны в том смысле, что когда мы намереваемся совершить некое действие, мы следуем определенному плану действия, и пересмотр намерения при отсутствии особых оснований является иррациональным. К тому же, намерения заставляют нас формировать дальнейшие намерения для более эффективной координации наших действий. Когда мы, например, намереваемся пойти в парк, мы чувствуем необходимость сформировать намерения по поводу того, как туда добраться, что взять с собой и т.д. Скажем еще раз: желания не подчиняются нормам не-пересмотра, и они также не принуждают нас формировать дальнейшие желания по поводу средств.

Далее Братман предложил более радикальную формулировку конститутивных норм намерения, ставшую очень влиятельной. Три основные нормы, которые он рассматривает, это требования внутренней согласнованности, согласованности средств-цели и согласованности с убеждениями агента. Применимость этих требований к состояниям намерения была для Братмана еще одним ударом по модели желания-убеждения.

Первая норма требует от агента согласованности намерений. Представим, что Майк собирается пойти на матч и также намеревается воздержаться от этого похода. Майк кажется очевидно иррациональным. Однако совсем не иррационально хотеть идти на матч и хотеть воздержаться от похода на матч. Таким образом, кажется, что иррациональность обладания несовместимыми намерения нельзя объяснить обычными нормами, накладывающимися на желания и убеждения. Аналогично, намерения, похоже, подчиняются норме связности средств-цели. Если Майк намеревается идти на матч и убежден, что должен купить билет заранее, чтобы на него пойти, тогда очевидно, что он действует иррационально, если не намеревается при этом покупать билет (при условии, что он все еще настроен пойти на матч). И опять же, простого желания пойти на матч и убежденности в том, что для того чтобы пойти на матч, требуется купить билет, недостаточно, чтобы считать Майка иррациональным в ситуации, когда он не желает покупать билет. Снова оказывается возможным, что норм для убеждений и желаний недостаточно, чтобы выработать нормы для намерений.

И, наконец, Братман утверждал, что намерения рационального агента согласуются с его убеждениями. Сама природа этой нормы согласованности намерения и убеждения привлекает значительное внимание (Bratman 1987, Wallace 2001, Yaffe 2010). Но основная идея заключается в том, что было бы иррационально намереваться сделать F, полагая, что ты не будешь делать F — это было бы равносильно нежелательной форме несогласованности. И все же, желая сделать F и полагая при этом, что не ты не будешь делать F, совсем не кажется рациональной ошибкой.

(Необходимо отметить, что общая интуиция об иррациональности этой формы несогласованности ни в коем случае не бесспорна. Как указывает сам Братман, представляется вполне возможным и не иррациональным намереваться зайти в библиотеку, не имея убежденности, что ты это сделаешь (признавая, скажем, свою забывчивость). Если это верно, то не совсем понятно, почему я не могу намереваться зайти в библиотеку, также полагая, что этого не сделаю).

Тем не менее, хотя аргументы Братмана кажутся разгромными для интерпретации намерения через желания-убеждения, они не настолько убедительны в противостоянии когнитивистской редукции намерений к убеждениям. Например, вспомним норму согласованности намерений, согласно которой Майк ошибается, когда намеревается пойти на матч и в то же время намеревается от этого воздержаться. Выше мы предположили, что эту норму нельзя объяснить нормами желания, поскольку допустимо иметь несогласующиеся желания. А теперь представим, что намерение сделать F просто является убеждением (или необходимо включает его), что кто-то будет делать F. Тогда намерение сделать F и намерение воздержаться от F будет означать, что убеждения данного индивида противоречат друг другу. Таким образом, если когнитивист может помочь себе этим конститутивным утверждением о связи намерения и убеждения, у него появится привлекательное объяснение нормы, требующей согласованности намерения. Статус этого конститутивного утверждения и убедительности других выводимых отсюда норм (например, согласованности средств и цели) является предметом споров (см. Ross 2008). Конечно, если Братман был прав, полагая, что можно намереваться сделать F, не имея убежденности в том, что будешь делать F, то когнитивистская интерпретация намерений, похоже, обречена на провал с самого начала.

Если смотреть на это с другой стороны, то вывод о том, что намерения обладают психологической реальностью и не сводятся к более простым состояниям, можно будет подтвердить с помощью критики мотиваций, побуждающих принять когнитивистскую позицию. В этом же ключе некоторые философы (в особенности Сара Пол (Paul 2009)) предложили влиятельные утверждения, что когнитивист следует непривлекательному представлению об обосновании формирования намерения. Намерение, согласно когнитивисту, представляет собой лишь убеждение примерно следующей формы: «Я сейчас буду делать F». Но, как утверждает Пол, до формирования намерения у меня обычно нет достаточного основания полагать, что я осуществлю намеренное действие — если у меня есть достаточное основание полагать, что я буду делать F, тогда мне вообще не нужно формировать намерение делать F. Похоже, из этого следует, что намерение в качестве своего конститутивного элемента включает формирование убеждения, для которого у меня нет достаточных доказательств. В самом деле, кажется, что единственным видом размышлений, потенциально говорящим в пользу убеждения, что я буду делать F, является мое предпочтение, чтобы этот план реализовался. Поэтому в когнитивизме намерение выступает формой необоснованных пожеланий. Этот результат можно счесть проблематичным, учитывая, что мы обычно считаем необоснованные пожелания глубоко иррациональными, а намерения — совершенно рациональными. (Необходимо отметить, что Веллеман (Velleman 1989) соглашается с этой идеей; он считает достаточным обосновать рациональность намерений тем, что они будут рационально подтверждены, как только возникнут. Пол более прямо спорит с Сетийа (Setiya 2008), который полагает, что веры Веллемана в апостериорное обоснование недостаточно для post hoc обоснования формирования намерения). Пол использует эту и другие проблемы когнитивиста, чтобы сделать вывод о том, что намерения являются отдельными практическими установками, нередуцируемыми к убеждению, которое, в свою очередь, является теоретической устновкой. Понятая таким образом, эта интерпретация когнитивизма согласуется с братмановской критикой ранней редукционистской интерпретации намерения Дэвидсона.

Только что обозначенные вопросы о намерении являют собой пример более общей задачи истолкования природы наших ментальных состояний посредством истолкования предъявляемых к ним нормативных требований. Так же как некоторые философы пытаются истолковать природу убеждения в пользу эпистемологии и философии сознания посредством нормативных утверждений о ней — например, утверждений о том, что убеждение «стремится к истине» (Velleman 2000, Shah 2003) — многие философы, интересующиеся агентностью, питают все больше надежд на то, что тщательное исследование норм намерений приведет к важным выводам и в других областях исследования. Основная мысль амбициозной работы Гидеона Яфа Попытки (Attempts 2010) состоит именно в том, что адекватное объяснение нормативных приверженностей намерения многое расскажет нам о том, как должно быть структурировано уголовное право.

Но идея о существовании особых норм намерения оспаривалась и с других позиций. Нико Колодный (Kolodny 2005, 2007, 2008) скептически утверждает, что у нас нет оснований быть рациональными, а основным выводом отсюда заключается в том, что не существует никаких специфически рациональных норм для наших пропозициональных установок. (Раз (Raz 2005) утверждает нечто подобное, но ограничивает свой скептицизм, полагая, что норма согласованности средств и цели является мифом). Мы не можем здесь подробно изложить аргументы Колодный. Он отстаивает две основные идеи: во-первых, все предполагаемые рациональные требования согласованности на самом деле базируются на двух «ключевых» требованиях, которые прибегают к рациональному принуждению формировать и отказываться формировать установки на основании наших убеждений о том, имеются ли у нас достаточные основания для того, чтобы придерживаться этих установок; во-вторых, эти ключевые требования сами по себе не являются подлинно нормативными. Если бы Колодный был прав, то рациональные нормы намерения можно было бы объяснить теми же принципами, что и нормы убеждений и любые другие нормативно оцениваемые установки — более того, в лучшем случае, существовали бы псевдонормы или принципы, которые просто казались бы нам нормативными. Это сыграло бы против когнитивистов, поскольку такое объяснение сосредоточилось бы на основных характеристиках всего процесса рассуждения, а не какой-либо необходимой связи между обладанием намерениями и убеждениями. Но точку зрения Колодного можно рассматривать как угрозу идее о том, что исследование норм намерения — это удобный способ привлечь внимание и к другим вопросам. В любом случае этот скептицизм в отношении значимости и автономности рациональности очень противоречив и зависит от спорных утверждений о процессе рассуждения и логической форме рациональных требований (см. Bridges (2009), Broome (1999, 2007), Schroeder (2004, 2009), Finlay (2010), Brunero (2010), Shpall (2012), Way (2010)).

И, наконец, Ричард Холтон (Richard Holton 2008, 2009) дал новое направление исследованиям о природе намерений, предложив новую теорию частичных намерений. Согласно его точке зрения, частичные намерения — это состояния, подобные намерениям, которые выступают как суб-стратегии в контексте более крупных, сложных планов достижения определенной цели. Такие частичные намерения, считает Холтон, необходимы для богатых психологических объяснений: полные намерения просто не могут успешно объяснить широкий круг феноменов, которые объясняются состояниями, подобными намерениям. Как и другие заслуживающие доверия «доксические» состояния, частичные намерения скорее всего будут обладать своим собственным набором норм. На интуитивном уровне глубокая уверенность в том, что Испания выиграет чемпионат мира, налагает на меня иные обязательства, нежели вера в то, что Испания выиграет. Точно также, лишь частичное намерение из коробки украсть печенье представляется каким-то образом нормативно отличным от полного намерения украсть печенье.

Существует множество спорных вопросов относительно подхода Холтона и природы частичных намерений в целом. Например, почему холтоновские состояния частичных намерений нельзя проанализировать как обычные намерения с условным содержанием? И почему мы должны думать, что между частичностью намерения и тем, что оно является частью более сложного плана, существует связь? Если конкурирующие объяснения частичного намерения в результате приводят к более унифицированной картине частичных установок, является ли это веским основанием в их пользу? Рассмотрим подходы, в которых связывается понятие частичного намерения с (частичной) степенью, в которой агент настроен совершить действие, о котором идет речь. Такие объяснения отлично описывают отношения между состояниями убежденности и частичными намерениями — это виды одного рода в том смысле, что они включают в себя не полную, а частичную приверженность пропозиции или действию, о которых идет речь. Размышления об этих вопросах все еще находятся на начальных стадиях, но они, вероятно, прольют свет на некоторые основные нормативные вопросы, интересующие теоретиков действия.

БИБЛИОГРАФИЯ

Aguilar, J. and A Buckareff, A. (eds.), 2010, Causing Human Action: New Perspectives on the Causal Theory of Acting, Cambridge MA: MIT Press.

Alvarez, Maria, 2010, Kinds of Reason: An Essay in the Philosophy of Action, Oxford: Oxford University Press.

Anscombe, Elizabeth, 2000, Intention (reprint), Cambridge, MA: Harvard University Press.

Austin, J.L., 1962, How to do Things with Words, Cambridge, MA: Harvard University Press.

–––, 1970, Philosophical Essays, J.O. Urmson and G.J. Warnock (ed.), Oxford: Oxford University Press.

Baier, Annette, 1970, “Act and Intent,” Journal of Philosophy, 67: 648–658.

Bishop, John, 1989, Natural Agency, Cambridge: Cambridge University Press.

Bratman, Michael, 1984, “Two Faces of Intention”, Philosophical Review, 93: 375–405; reprinted in Mele 1997.

–––, 1987, Intention,Plans, and Practical Reason, Cambridge, MA: Harvard University Press.

–––, 1992, “Shared Cooperative Activity,” The Philosophical Review, 101: 327–341; reprinted in Bratman 1999.

–––, 1999, Faces of Intention: Selected Essays on Intention and Agency, Cambridge: Cambridge University Press.

–––, 2006, Structures of Agency, Oxford: Oxford University Press.

Bridges, Jason, 2009, “Rationality, Normativity, and Transparency,” Mind, 118: 353–367.

Broome, John, 1999, “Normative Requirements,” Ratio, 12(4): 398–419.

–––, 2007, “Wide or Narrow Scope?,” Mind, 116(462): 359–70.

Brunero, John, 2010, “The Scope of Rational Requirements,” Philosophical Quarterly, 60(238): 28–49.

Castañeda, Hector-Neri, 1975, Thinking and Doing, Dordrecht: D. Reidel.

Cleveland, Timothy, 1997, Trying Without Willing, Aldershot: Ashgate Publishing.

Dancy, Jonathan, 2000, Practical Reality, Oxford: Oxford University Press.

Davidson, Donald, 1980, Essays on Actions and Events, Oxford: Oxford University Press.

Dretske, Fred, 1988, Explaining Behavior, Cambridge, MA: MIT Press.

Falvey, Kevin, 2000, “Knowledge in Intention”, Philosophical Studies, 99: 21–44.

Farrell, Dan, 1989, Intention, Reason, and Action, American Philosophical Quarterly, 26: 283–95.

Finlay, Stephen, 2010, “What Ought Probably Means, and Why You Can’t Detach It,” Synthese, 177: 67–89.

Fodor, Jerry, 1990, A Theory of Content and Other Essays, Cambridge, MA: MIT Press.

Ford, A., Hornsby, J, and Stoutland, F. (eds), 2011, Essays on Anscombe's Intention, Cambridge, MA: Harvard University Press.

Frankfurt, Harry, 1978 “The Problem of Action”, American Philosophical Quarterly, 15: 157–62; reprinted in Mele 1997.

–––, 1988, The Importance of What We Care About, Cambridge: Cambridge University Press.

–––, 1999, Volition, Necessity, and Love, Cambridge: Cambridge University Press.

Gilbert, Margaret, 2000, Sociality and Responsibility: New Essays in Plural Subject Theory, Lanham, MD: Rowman & Littlefield.

Ginet, Carl, 1990, On Action, Cambridge: Cambridge University Press.

Goldman, Alvin, 1970, A Theory of Human Action, Englewood Cliffs, NJ: Prentice-Hall.

Grice, H.P., 1971, “Intention and Certainty”, Proceedings of the British Academy, 57: 263–79.

Hare, R.M., 1971, “Wanting: Some Pitfalls,” in R. Binkley et al (eds.), Agent, Action, and Reason, Toronto: University of Toronto Press, pp. 81–97.

Harman, Gilbert, “Practical Reasoning”, Review of Metaphysics, 79: 431–63; reprinted in Mele 1997.

–––, 1986, Change in View, Cambridge, MA: MIT Press.

Higginbotham, James (ed.), 2000, Speaking of Events, New York: Oxford University Press.

Holton, Richard, 2008, “Partial Belief, Partial Intention,” Mind, 117(465): 27–58.

–––, 2009, Willing, Wanting, and Waiting, Cambridge, MA: MIT Press.

Hornsby, Jennifer, 1980, Actions, London: Routledge & Kegan Paul.

–––, 1997, Simple-Mindedness: In Defense of Naïve Naturalism in the Philosophy of Mind, Cambridge, MA: Harvard University Press.

Kenny, A., 1973, Action, Emotion, and Will, London: Routledge & Kegan Paul.

Kim, Jaegwon, 1989, “Mechanism, Purpose, and Explanatory Exclusion”, Philosophical Perspectives, 3: 77–108; reprinted in Mele 1997.

Knobe, Joshua, 2006, “The Concept of Intentional Action: A Case Study in the Uses of Folk Psychology,” Philosophical Studies, 130: 203–31.

Knobe J. and Nichols, S. (eds.), 2008, Experimental Philosophy, New York: Oxford University Press.

Kolodny, Niko, 2005, “Why Be Rational?” Mind 114(455): 509–63.

–––, 2007, “State or Process Requirements?” Mind, 116(462): 371–85.

Korsgaard, Christine, 1996, The Sources of Normativity, Cambridge: Cambridge University Press.

Malcolm, Norman, 1968, “The Conceivability of Mechanism”, Philosophical Review, 77: 45–72.

McCann, Hugh, 1986, “Rationality and the Range of Intention”, Midwest Studies in Philosophy, 10: 191–211.

–––, 1998, The Works of Agency, Ithaca NY: Cornell University Press.

McLaughlin, Brian, forthcoming, “Why Rationalization Is Not a Species of Causal Explanation,” in J. D'Oro (ed.), 2012, Reasons and Causes: Causalism and anti-Causalism in the Philosophy of Action, London: Palgrave McMillan.

Mele, Alfred, 1992, The Springs of Action, New York: Oxford University Press.

–––, 2001, Autonomous Agents, Oxford: Oxford University Press.

Mele, Alfred (ed.), 1997, The Philosophy of Action, Oxford: Oxford University Press.

Millikan, Ruth, 1993, White Queen Psychology and other Essays for Alice , Cambridge, MA: MIT Press.

Moran, Richard, 2001, Authority and Estrangement: An Essay on Self-Knowledge, Princeton: Princeton University Press.

–––, 2004, “Anscombe on Practical Knowledge,” Philosophy, 55 (Supp): 43–68.

O'Shaughnessy, Brian, 1973, “Trying (as the Mental ‘Pineal Gland’),” Journal of Philosophy, 70: 365–86; reprinted in Mele 1997.

–––, 1980, The Will (2 volumes), Cambridge: Cambridge University Press.

Parsons, Terence, 1990, Events in the Semantics of English, Cambridge, MA: MIT Press.

Petit, Phillip, 2003, “Groups with Minds of their Own,” in Frederick Schmitt (ed.), Socializing Metaphysics — the Nature of Social Reality, Lanham, MD: Rowman & Littlefield: 167–93.

Paul, Sarah, 2009a, “How We Know What We're Doing,” Philosophers' Imprint, 9(11).

–––, 2009b, “Intention, Belief, and Wishful Thinking: Setiya on ‘Practical Knowledge’,” Ethics, 119(3): 546–557.

Pietroski, Paul, 2000, Causing Actions, New York: Oxford University Press.

Raz, Joseph, 2005, “The Myth of Instrumental Rationality,” Journal of Ethics and Social Philosophy, 1(1): 2–28.

Roth, Abraham, 2000, “Reasons Explanation of Actions: Causal, Singular, and Situational”, Philosophy and Phenomenological Research, 59: 839–74.

–––, 2004, “Shared Agency and Contralateral Commitments,” Philosophical Review, 113 July: 359–410.

Schroeder, Mark, 2004, “The Scope of Instrumental Reason,” Philosophical Perspectives (Ethics), 18: 337–62.

–––, 2009, “Means End Coherence, Stringency, and Subjective Reasons,” Philosophical Studies, 143(2): 223–248.

Searle, John, 1983, Intentionality, Cambridge: Cambridge University Press.

–––, 1990 “Collective Intentions and Actions,” in P. Cohen, J. Morgan, and M. Pollak (eds.), Intentions in Communication, Cambridge, MA: MIT Press.

Sehon, Scott, 1994, “Teleology and the Nature of Mental States”, American Philosophical Quarterly, 31: 63–72.

–––, 1998, “Deviant Causal Chains and the Irreducibility of Teleological Explanation”, Pacific Philosophical Quarterly, 78: 195–213.

–––, 2005, Teleological Realism: Mind, Agency, and Explanation, Cambridge MA: MIT Press.

Sellars, Wilfrid, 1966, “Thought and Action”, in Keith Lehrer (ed.) Freedom and Determinism, New York: Random House.

Setiya, Kieran, 2003, “Explaining Action,” Philosophical Review, 112: 339–93.

–––, 2007, Reasons without Rationalism, Princeton: Princeton University Press.

–––, 2008, “Cognitivism about Instrumental Reason,” Ethics, 117(4): 649–673.

–––, 2009, “Intention,”, Stanford Encyclopedia of Philosophy (Spring 2011 Edition), Edward N. Zalta (ed.), URL = https://plato.stanford.edu/archives/spr2011/entries/intention/.

Shah, Nishi, 2003, “How Truth Governs Belief,” Philosophical Review, 112(4): 447–482.

Shpall, Sam, forthcoming, “Wide and Narrow Scope”, Philosophical Studies. .

Smith, Michael, 1987, “The Humean Theory of Motivation”, Mind, 96: 36–61.

–––, 1994, The Moral Problem, Oxford: Blackwell. .

Stich, Stephen and Warfield, Ted (eds.), 1994, Mental Representation: a Reader, Oxford: Blackwell.

Taylor, Charles, 1964, The Explanation of Behavior, London: Routledge & Kegan Paul.

Tenenbaum, Sergio, 2007, Appearances of the Good, Cambridge: Cambridge University Press.

Thompson, Michael, 2010 Life and Action, Cambridge, MA: Harvard University Press.

Tuomela, R., 1977, Human Action and its Explanation, Dordrecht: D. Reidel.

–––, 2003. “The We-Mode and the I-Mode,” in Frederick Schmitt (ed.), Socializing Metaphysics — the Nature of Social Reality, Lanham, MD: Rowman & Littlefield: 93–127.

Velleman, J. David, 1989, Practical Reflection, Princeton: Princeton University Press.

–––, 2000, The Possibility of Practical Reason, Oxford: Oxford University Press.

Vermazen, Bruce and Hintikka, Merrill (eds), 1985, Essays on Davidson: Actions and Events, Cambridge, MA: MIT Press.

von Wright, Georg, 1971, Explanation and Understanding, Ithaca, NY: Cornell University Press.

Wallace, R. Jay, 2006, Normativity and the Will, Oxford: Oxford University Press.

–––, 2001, “Normativity, Commitment, and Instrumental Reason,” Philosophers' Imprint, 1(4).

Way, J., 2010, “Defending the Wide Scope Approach to Instrumental Reason,” Philosophical Studies, 147(2): 213–33.

Watson, Gary, 2004, Agency and Answerability: Selected Essays, Oxford: Oxford University Press.

Wilson, George, 1989, The Intentionality of Human Action, Stanford, CA: Stanford University Press.

–––, 2000, “Proximal Practical Foresight”, Philosophical Studies, 99: 3–19.

Yaffe, Gideon, 2010, Attempts: In the Philosophy of Action and the Criminal Law, New York, Oxford University Press.