концепции

Поделиться статьей в социальных сетях:

в избранное

Мировое правительство

Ссылка на оригинал: Stanford Encyclopedia of Philosophy

Впервые опубликовано 4 декабря 2012 года; содержательно переработано 2 июня 2012 года

Сторонники мирового правительства предлагают отчетливые основания, почему именно оно является идеалом политического устройства. Некоторые отталкиваются от негативных соображений и видят в мировом правительстве окончательное решение старых и новых проблем человечества, таких как войны, развитие оружия массового уничтожения, глобальная нищета и неравенство, а также ухудшение состояния окружающей среды. Другие отталкиваются от позитивных соображений и видят в мировом правительстве правильное отражение единства космоса, управляемого разумом или Богом. Сторонники мирового правительства исторически расходились между собой относительно формы, которую оно должно принять. Если средневековые мыслители выступали за мировое правительство, руководимое одним монархом или императором, который обладал бы высшей властью над нижестоящими правителями, то современные сторонники мирового правительства обычно не поддерживают идею абсолютного разрушения системы суверенных государств, но предлагают поступательные изменения в структуре международных институтов в направлении мирового федерализма или космополитической демократии.

Критики мирового правительства выдвигают три основных возражения, касающихся осуществимости, желательности и необходимости создания общей глобальной политической власти.

Во-первых, реалистический аргумент, выдвигаемый современными политическими «реалистами», гласит, что мировое правительство неосуществимо.

Идеи мирового правительства представляют собой упражнения в утопическом философствовании и совершенно непрактичны в качестве цели политической организации человечества. Допуская, что мировое правительство приведет общество к желаемому результату, например, к вечному миру, реалисты тем не менее скептически относятся к предположению, что мировое правительство когда-либо материализуется как институциональная реальность, указывая на эгоистичную и развращенную человеческую природу или логику международной анархии, свойственной миру, состоящему из ревниво охраняющих свою суверенность или претендующих на верховную власть государств. Таким образом, мировое правительство, в котором некоторые видят решение международных проблем, неосуществимо из-за непреодолимых трудностей установления «иерархии власти» на глобальном или международном уровне (Krasner 1999: 42). Связанный с этим возражением консеквенциалистский аргумент звучит так: даже если мировое правительство было бы желательным, процесс его формирования мог бы нанести больше вреда, чем пользы. Необходимое зло, возникающее на пути мирового правительства, может перевесить пользу от его установления (Rousseau 1756/1917).

Во-вторых, даже если мировое правительство окажется осуществимым политическим проектом, оно может быть нежелательным.

Одни причины нежелательности подчеркивают потенциальную мощь и репрессивность глобальной политической власти. Согласно одной из версий этого возражения – аргументу о тирании, – мировое правительство рано или поздно деградирует до глобальной тирании, скорее препятствуя, нежели способствуя идеалу человеческой автономии (Кант Т. 7). Вместо обеспечения беспристрастной международной справедливости и мира мировое правительство может принять форму неминуемой тирании, способной заставить человечество служить его собственным интересам, и сопротивление которому может привести к безостановочным и непримиримым гражданским войнам (Waltz 1979). Согласно другой версии этого возражения, аргументу о гомогенности, мировое правительство может стать настолько сильным и вездесущим, что породит «гомогенизирующий эффект», уничтожая отдельные культуры и сообщества, которые имеют собственную ценность.

Таким образом, мировое правительство может уничтожить богатое общественное разнообразие, оживляющее человеческую жизнь (Walzer 2004). Если два приведенных выше возражения проистекают из страха перед потенциальной мощью мирового правительства, то другой набор возражений против желательности мирового правительства концентрируется на его потенциальной слабости как формы политической организации. Возражения этого рода заключаются в том, что неминуемая удаленность глобальной политической власти ослабит законы, делая их неэффективными и бессмысленными. Описанная слабость мирового правительства приводит к возражениям, основанным на его потенциальной неэффективности и бездушности (Кант Т. 7).

В-третьих, современные теоретики либерализма утверждают, что существование мирового правительства в форме глобального левиафана, обладающего высшей законодательной, исполнительной, судебной и принудительной властью, совсем не обязательно для решения таких проблем, как войны, глобальная бедность и экологическая катастрофа.

Таким образом, мировое правительство не считается ни необходимым, ни достаточным для достижения либеральных целей. Даже либералы-космополиты не берутся утверждать, что моральный космополитизм с необходимостью приводит к политическому космополитизму в форме мирового правительства. Однако возражение либералов против мирового правительства не тождественно поддержке традиционной системы суверенных государств или современного международного порядка «со всей его крайней несправедливостью, ужасающей нищетой и неравенством» (Rawls 1999: 117). Вместо этого многие либеральные теоретики предвидят необходимость авторитетных международных и глобальных институтов, которые бы значительно изменили власть и те исключительные права, которые традиционно приписывались суверенному государству.

В данной статье, во-первых, рассматриваются позитивные и негативные мотивации, стоящие за проектами мирового правительства. В выборочном обсуждении истории идеи о мировом правительстве мы сконцентрируемся на средневековом трактате Данте о необходимости всемирного монарха или императора, а затем рассмотрим основные идеи Гоббса, Руссо и Канта – мыслителей, испытывавших больший скептицизм относительно мирового правительства как решения проблемы мира и войны между суверенными государствами. Большинство возражений против идеи мирового правительства, приведенных выше, были озвучены именно в их сочинениях. Раздел об исторических предпосылках продолжится обсуждением возрождения идей о мировом правительстве в ХХ веке, вдохновленном технологическим прогрессом, экономической глобализации и опытом двух разрушительных мировых войн. Споры о мировом правительстве во время Холодной войны несли на себе печаль идеологического разделения мира, и исторический раздел завершится исследованием социалистических взглядов на мировое правительство.

Некоторые полагают, что идея мирового правительства содержит парадокс: несмотря институциональную продуманность, после появления оптимальных условий для установления желаемой формы мирового правительства или глобального управления – гарантирующих безопасность индивидуальной свободы, защиту окружающей среды и развитие глобальной социальной справедливости – мировое правительство уже не будет необходимо (Nielsen 1988: 276). Глобальная политическая власть может показаться излишней, когда все правительства, особенно наиболее могущественные, хотят воспользоваться своей мощью для выстраивания правительственных сетей, обеспечивающих всеобщий мир, справедливость и экологическую защиту, а также для передачи наднациональным институтам некоторых традиционных прав суверенитета в таких сферах, как военная сила, управление и защита экологических и природных ресурсов, распределение благ.

Однако, как указал Александр Вендт, стабильное конечное состояние мирового порядка требует таких идеальных условий (если они вообще когда-нибудь будут достигнуты), которые бы позволили сформироваться мировому государству, способному установить «мировую монополию на легитимное приминение организованного насилия» (491). По мнению Вендта, механизмы правового обеспечения не будут излишни, поскольку всегда будет оставаться возможность совершения правонарушений со стороны государств-хулиганов и различных групп. В том же ключе рассуждал и шведский философ Торбьён Тэньо, утверждая, что ни добровольное многостороннее объединение в условиях анархии, ни гибридное устройство «распределенного суверенитета между мировыми правительствами и национальными государствами» не будут эффективны в решении современных проблем в области безопасности, мировой справедливости и окружающей среды (2008: 122-125). Поскольку суверенитет неделим, Тэньо утверждает, что мировое государство должно обладать верховной властью над национальными государствами на принятие решений в вопросах правоприменения: «Если у центральной власти не будет санкций для обеспечения решения о том, где должен рассматриваться вопрос, система государств будет отброшена назад к естественному состоянию» (125-6).

Однако может возникнуть вопрос, не может ли связывание реализации космополитических этических целей с проектом мирового правительства неверно определить барьеры, стоящие перед их реализацией (Lu 2006: 106-7). Таким образом, Погдж выступает за программу Распределения Мировых ресурсов (GRD), способную устранить глобальную нищету (2000: 196-215). Этот механизм мог бы эффективно работать с помощью децентрализованного метода правового принуждения, но при этом Погдж отмечает, что «без поддержки США и ЕС масштабная мировая нищета и голод, несомненно, не будут устранены за всю нашу жизнь» (211). Точно также, бывший специальный посланник генерального секретаря ООН по вопросам ВИЧ/СПИДа в Африке, Стивен Льюис, не сетовал на отсутствие мирового правительства как на причину неспособности обеспечить медицинскую помощь большинству зараженного населения Африки. Вместо этого, переживая постоянное разочарование из-за разрыва между обещанными и фактически переданными денежными средствами для помощи семи миллионам бедняков (предполагалось, что в конечном итоге помощь будет оказана 10 миллионам человек), страдающих от СПИДа/ВИЧ в Африке, он осудил «богатые правительства западного мира», поскольку им «просто нельзя доверять распределение благ» (2006: 198). Мировое правительство, или глобальная структура управления, не приверженное подобным целям, также не преуспела бы в распределении благ.

Сторонников мирового правительства может воодушевить реализация одного институционального проекта в рамках современного мирового порядка, а именно установление Международного уголовного суда (ICC), предназначенного для того, чтобы судить индивидов, включая глав государств, за геноцид, военные преступления и преступления против человечества. ICC – это международный договорной институт, и его юрисдикция ограничена концепцией «взаимодополнения», которая позволяет Суду использовать свои полномочия только в тех случаях, когда внутренним национальным судам не удается организовать судебное преследования по причине нежелания или некомпетентности. В принципе, в этих случаях ICC не угрожает подорвать авторитет хорошо работающих внутренних правовых институтов; при этом он может одновременно ограничить и усилить права и обязанности государства. Таким образом, глобальной власти не нужно подрывать структуры национальной власти. Возможно, некоторых может обеспокоить, что первый институт космополитической справедливости, возведенной на международный уровень, занимается не глобальной распределительной справедливостью, но мировым уголовным правосудием. Если создание ICC соответствует принципам космополитизма, то миропорядок, быстро наказывающий с помощью ICC, но медленно помогающий нищим и обездоленным, скорее искажает, а не воплощает космополитическую мораль.

Как некий идеал мировое правительство выражает надежду на минимально управляемые, справедливые и мирные отношения между разнообразными группами, охватывающими общее моральное человеческое сообщество. Однако мировое правительство как идея или проект политической организации мира может как соответствовать, так и не соответствовать этому идеалу. Это означает, что даже в случае образования мирового государства с законодательной, судебной и принудительной властью нам не стоит ожидать автоматического исчезновения организованного насилия, нищеты и экологических улучшений. Перед сторонниками глобального управления стоит тот же вызов. Остается исследовать, могут ли агенты, сети и структуры глобального управления эффективно обеспечивать защиту окружающей среды, развивать механизмы власти с целью урегулирования использования силы с помощью негосударственных участников процесса и самых могущественных государств, а также смогут ли они служить интересам беднейшей части человечества, едва сводящей концы с концами, даже если это требует небольших жертв со стороны 15-ти процентов счастливчиков, живущих в самых высокодоходных экономиках мира. Для тех, кто сокрушается о современной ситуации, телеологическая теория Вендта о мировом порядке и развитии может дать немного утешения и воодушевления, напоминая нам, что история еще не завершена.

Исторические предпосылки

Да и сам я, дерзновенный взор в грядущее вперив,

Созерцал Виденье мира и без счета дивных див!

 …

Вот умолкли барабаны; стяги ратные легли

Пред Парламентом Народов, Федерацией Земли,

Дабы распри усмирились здравым смыслом большинства

В мире, где ненарушимы суверенные права.

Альфред Теннисон (1842 год), из поэмы «Локсли-Холл»

33-й Президент США Гарри Трумэн, курировавший создание Организации Объединенных Наций после Второй Мировой Войны, хранил эти строки из поэмы Теннисона в своем портмоне (Kennedy 2006: xi).

Фактически, поскольку проблема войны или масштабного социально организованного насилия существовала на протяжении всей истории человечества, идеал мирового сообщества, живущего в вечном мире, тоже был далеко не нов.  

Написанная Дереком Хитером история идеи мирового правительства и мирового гражданства начинается с упоминания о том, что подобная идея существовала в древнем Китае и древней Индии, а также в философии древних Греции и Рима (Heater 1996: ix–x).

Согласно Хитеру, концепция человеческого единства породила идеал, согласно которому такое единство должно получить политическое оформление.

Однако представления о природе этого единства существенно менялись на протяжении времени. Хотя идеи стоиков о единстве вселенной в политическом отношении были лишь неким наброском, они вдохновили философов христианского Средневековья на идеи о мировой политической власти. В то же время историческая модель Римской империи (или мифов о ней) вдохновила существовавшее в Средние века стремление к мировой империи.

 Итальянский поэт, философ и государственный деятель Данте Алигьери (1265–1321), возможно, лучше всех сформулировал христианский идеал человеческого единства и воплотил его в идее о мире, управляемом единым монархом. В своем трактате Пир [Convivio] Данте утверждает, что войны и все их причины были бы устранены, если бы «вся земля и чтобы все, чем дано владеть человеческому роду, было Монархией, то есть единым государством, и имело одного государя, который, владея всем и не будучи в состоянии желать большего, удерживал бы отдельные государства в пределах их владений, чтобы между ними царил мир» (Данте 1968: 209). В трактате Монархия [1309–13] (Данте1999), полностью посвященном политическим вопросам и утверждающим идеал всемирной монархии, Данте, основываясь на Аристотеле, утверждает, что человеческое единство исходит из общей человеческой цели или функции – развить и реализовать всецело и навсегда особый интеллектуальный потенциал всего человечества. В первой книге Данте утверждает, что мир является важнейшим условием реализации этой цели и его невозможно поддерживать, если человечество будет разобщено. «Всякое царство, разделившееся в самом себе, опустеет» (Данте1999: 31), ведь человеческий род объединяет одна цель, «следовательно, должно быть что-то одно упорядочивающее или правящее, и это одно должно называться монархом или императором. Так становится очевидным, что для благоденствия мира по необходимости должна существовать монархия или империя» (ibid.). Что еще важнее, когда между двумя равными правителями вспыхивает раздор, «должен быть кто-то третий, с более широкими полномочиями, главенствующий над обоими в пределах своего права»; единый монарх необходим как «высший судья, чье суждение прекращает все раздоры либо косвенно, либо непосредственно» (ibid. 36, пер. измен.). В отсутствии всеобщего монарха человеческий род «обратится в многоголовое чудовище», «мечущееся в разные стороны» (ibid. 53, пер. измен.). Однако человеческий род, управляемый всеобщим монархом, «наиболее уподобляется Богу, когда он наиболее един, ибо в одном Боге подлинное основание единства» (ibid. 33). Данте завершает трактат, превознося Римскую империю как «часть того провиденциального лана, который Бог уготовил для человечества» (xxxiii). И если Данте выступал за всеобщего императора, чья временная власть отличается от религиозной власти Папы и не проистекает от нее, он представлял себе, что Божья воля должна требовать, чтобы Папа и император работали сообща и слаженно, а не враждовали между собой и не боролись за власть.

Однако идея объединения человечества в одну империю или монархию стала довольно неоднозначной к XVII веку в связи с укреплением системы суверенных государств после Вестфальского мира в 1648-м году.

В своей работе Левиафан [1651] Томас Гоббс (1588–1679) выразил сущность понятия суверенитета как высшей законной власти, обладающей правом принуждения над определенным населением и территорией. Гоббс утверждал, что, хотя взаимная уязвимость и интересы вынуждают людей ради защиты отказаться от своей свободы, которой они обладают в естественном состоянии, – устанавливая тем самым суверенные государства, – те бедствия, которые сопровождают множественность суверенных государств, не столь обременительны для индивидов. Следовательно, для политической организации было бы менее рационально стремится к глобальному левиафану: поскольку государства «поддерживают трудолюбие своих подданных, то указанное состояние [т.е. естественное состояние между государствами – прим. ред.] не приводит к тем бедствиям, которые сопровождают свободу частных лиц» (Гоббс 1991: 97). В отличие от политических реалистов, интерпретировавших Гоббса, сам Гоббс не считал международный закон или сотрудничество суверенных государств невозможным или непрактичным.

Предвосхищая появление международного законодательства, организаций коллективной безопасности, Лиги Наций и ООН, он подтверждал возможность и эффективность подобных лиг содружеств, основанных на стремлении государств к миру и справедливости: «лиги государств, над которыми не установлена никакая человеческая власть, могущая держать их в страхе, являются не только законными [поскольку на них дало согласие само государство], но и выгодными в течение того времени, пока они действуют. (Гоббс 1991: 183). В работах Гоббса мы находим первую формулировку аргумента о том, что мировое правительство, или единое государство, не является необходимым, хотя он допускал, что развитие законного межгосударственного порядка возможно и потенциально желательно.

В XVIII веке Шарль-Ирене Кастель, аббат Сен-Пьер (1658–1743), в своей книге План установления вечного мира в Европе (Project for Making Peace Perpetual in Europe) [1713] расширил аргумент Гоббса о том, что рациональная заинтересованность в самосохранении вызывает необходимость создания внутреннего левиафана в международной сфере, утверждая, что разум должен побудить государей Европы сформировать федерацию государств на основе общественного договора. Заключающие договор суверенные государства должны сформировать постоянный и нерасторжимый альянс и учредить постоянный Рейхстаг или Конгресс для разрешения всех конфликтов между сторонами-участницами. Федерация также объявит «врагом народа» (Rousseau 1756/1917: 63) любого участника, который нарушит договор или пренебрежет решениями конгресса. В такой ситуации все участники должны «вооружиться и совместно и за счет общей казны пойти в атаку против любого государства, которое нарушило запрет Европы», во имя исполнения решений федерации (61-4). Иными словами, вечный мир можно достигнуть при условии, что государи Европы согласятся отречься от своих суверенных прав на объявление войны или заключение мира в пользу высшего федерального органа, способного обеспечить защиту их основных интересов.

В своих комментариях к этому проекту Руссо (1712–78) признавал его совершенную рациональность:

Однако в глазах Руссо существующие общества настолько извратили естественную невинность людей, что они в большинстве своем не в состоянии различить свои истинные или настоящие интересы. Таким образом, проекты аббата были не утопичны, но возможность их реализации маловероятна, «потому что люди безумны, а быть здравомыслящим в мире безумцев есть само по себе род безумия» (91). В то же время Руссо утверждал, что суверенные государства Европы вряд ли добровольно согласятся образовать подобную федерацию, высказывая в адрес данного проекта консеквенциалистское возражение: «Никакая федерация не может быть создана иным путем, кроме революционного. Поскольку это так, кто из нас посмел бы ответить, следует ли желать или бояться такую вещь, как Лигу Европы? Возможно, за один день она принесла бы больше вреда, чем всех тех благ, которые она принесла бы за века своего существования» (112).

Руссо рассматривал войну как результат неправильно организованных социальных институтов; именно государства как организованные единицы порождают войну, индивиды же участвуют в войнах только как члены или граждане государств.

Руссо, будучи далек от того, чтобы считать внутреннего левиафана достижением морального прогресса, отмечал, что условия нынешнего мира с его переплетенными друг с другом суверенными государствами подвергают человеческий род большей опасности, чем если бы таких институтов не существовало.

Разве не получается, говорил он, что «каждый из нас находится в гражданском состоянии по отношению к нашим товарищам-согражданам и в естественном состоянии по отношению ко всему остальному миру, и разве не получается, что мы предприняли все возможные меры предосторожности против частных войн только для того, чтобы разжечь в тысячу раз более страшные национальные войны?

И что, присоединившись к одной группе людей, мы на самом деле объявили себя врагами всего остального человеческого рода?» (56).

По мнению Руссо, решение проблемы войн заключается в организации хорошо управляемых обществ в соответствии с принципами, установленными им в трактате Об общественном договоре (1762). Только при таких условиях люди смогут полностью реализовать себя как рациональные и моральные существа. Для установления вечного мира, таким образом, мы должны стремиться не к мировому правительству, а к моральному совершенству государств. У мира, состоящего из совершенных обществ, нет причин для войны и нет нужды в мировом правительстве.

В своей работе Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане (1784) Кант пытался опровергнуть утверждение, что развитие внутреннего (domestic) государства с точки зрения морали является для человечества шагом назад, помещая данное явление и связанные с ним процессы в историю «всего человеческого рода как неизменно поступательного, хотя и медленного, развития его первичных [рациональных] задатков» (Кант Т.8: 41).

Таким образом, война есть средство, которым природа заставляет государства сделать шаг к тому, «что разум мог бы подсказать им и без столь печального опыта, а именно выйти из не знающего законов состояния диких и вступить в союз народов, где каждое, даже самое маленькое, государство могло бы ожидать своей безопасности и прав не от своих собственных сил или собственного справедливого суждения, а исключительно от такого великого союза народов (foedis Amphictyonum), от объединенной мощи и от решения в соответствии с законами объединенной общей воли» (Т.7: 20-21). Именно это и есть «неизбежный выход» (Т.8: 48) человеческой истории [из бедственного положения], та точка, на которую указывал Кант в своем «Вечном мире» (1795), утверждая, что разум предписал нам создать «государство народов (civitas gentium), которое в конце концов охватило бы народы всей Земли» (Т.7: 22).

Таким образом, его трактат о вечном мире начинается с констатации того социального факта, что мир расколот на отдельные, но взаимодействующие государства. Что же нужно, учитывая нынешнее положение вещей, для достижения вечного мира? Кант дает три ответа.

Во-первых, у каждого государства должно быть республиканское устройство, которое гарантировало бы свободу и равенство граждан, обеспечиваемые властью закона и представительными политическими институтами.

Внутренне хорошо управляемое республиканское государство с меньшей вероятностью вступит в войну без разумной причины.

«Пpи ycтpoйcтвe, в кoтopoм пoддaнный нe ecть гpaждaнин (cлeдoвaтeльнo, нe пpи pecпyбликaнcкoм)», ввязаться в войну было бы проще всего на свете (Ibid. 15-16).

Во-вторых, подобным внутренне хорошо организованным республикам необходимо войти в «союз народов», который отличается от «государства народов» (19).

«Сoюз миpa (foedus pacificum) … имeeт цeлью нe пpиoбpeтeниe влaсти гocyдapcтвa, нo лишь пoддepжaниe и oбecпeчeниe cвoбoды кaждoгo гocyдapcтвa для нeгo caмoгo и в тo жe вpeмя для дpyгиx coюзныx гocyдapcтв» (21).

В данном контексте федеративное объединение свободных и независимых государств, как утверждает Кант, «все же … согласно разуму, лучше, чем слияние государств в единую державу, превосходящую другие и переходящую во всеобщую монархию». В своих доводах против всеобщей монархии он объединяет страхи перед всесильным и одновременно бессильным мировым правительством: «так как с увеличением сферы правления законы все более и более теряют свою силу и бездушный деспотизм, искоренив зачатки добра, в конце концов превращается в анархию» (34). Наиболее яростно выражая протест против тирании, Кант утверждал, что «всеобщий деспотизм» завершится «на кладбище свободы» (34).

Третье условие вечного мира в мире независимых, но взаимодействующих государств, – это соблюдение космополитического права, которое Кант ограничивает всеобщим гостеприимством. Хотя весь человеческий род обладает правом на всю территорию земли, Кант утверждал, что чужаки не имеют права селиться на чужой территории без согласия местных жителей.

Таким образом, космополитическое право допускает посещение чужих стран, но не их завоевание, в чем Карт обвинял современные ему коммерческие государства за содеянное ими в «Америке, негритянских странах, островах пряностей, мысе Кап» и Ост-Индии (24).

Взгляды Канта на желательность мирового правительства очевидно были весьма запутаны (Kokaz 2005: 87–92 и Pogge 2009). Поддерживая идеал человеческого единства, он неизбежно приходит к мнению, что мировая республика, где свободные и равные индивиды, объединенные властью глобального суверена, достигли бы «полностью правового состояния» (Pogge 2009: 198), является идеальный завершением исторического прогресса человечества.

В то же время он осуждает всякое движение в направлении всеобщей монархии, поскольку монархия, в отличие от республики, не гарантирует свободу и равенство индивидов, но, наоборот, уничтожает их. Хотя мировая республика и является высшим политическим идеалом Канта, всеобщая деспотическая монархия с ее произвольной властью тождественна всемирному анархическому естественному состоянию, что является для него высшей антиутопией.

Между этими крайностями располагается его «реалистичная утопия» (Rawls 1999:11–6), представляющая собой идеал федерации свободных (республиканских) государств, которая почти тождественна мировому государству. Как сказал Хабермас, «эта слабая концепция добровольного союза государств, желающих сосуществовать в мире и при этом сохранять свою суверенность, видимо, являлась переходным этапом на пути к мировой республике». (2010: 268).

Сочинения Канта показывают, что споры о мировом правительстве активно велись уже в XVIII. в них участвовали такие радикальные политические космополиты, как Анахарсис Клоотс (Jean-Baptiste du Val-de-Grace, baron de Cloots 1755–1794), который использовал теорию общественного договора для поддержки идеи уничтожения системы суверенных государств ради всеобщей республики, объединяющей все человечество (Kleingeld and Brown 2002).

В XIX и XX веках снова вернулись призывы к мировому правительству, вдохновляемые позитивными изменениями вроде технологического прогресса средств передвижения и передачи информации, благодаря которому стала возможна стремительная экономическая глобализация. Но также и негативными, например, разрушительными войнами, в которых использовались современные технологии.

После атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки ученые-атомщики выступили за международный контроль над атомной энергией, видя в нем основную функцию мирового федерального правительства. Альберт Эйнштейн писал в 1946-м году, что технологический прогресс «уменьшил» Землю посредством возросшей экономической взаимозависимости и взаимной уязвимости перед лицом оружия массового уничтожения. Он утверждал, что для гарантии мира «необходимо создать мировое правительство, способное регулировать конфликты между нациями с помощью правовых решений.

Такое правительство должно основываться на ясной конституции, которая была бы одобрена правительствами и нациями и которая предоставляла бы мировому правительству единоличное право владения средствами нападения». (1956: 138). Такие организации, как «Объединенные мировые федералисты» (UWF), созданная в 1947-м году, призывали к трансформации ООН во всеобщую федерацию государств с полномочиями контроля за вооружением.

Для установления мирных отношений во всем мире государствам необходимо отказаться от своих традиционных неограниченных суверенных прав на накопление вооружения и ведение войн, они должны передать право на решение споров авторитетным международным институтам, обладающим правом принимать судебное решение и исполнять его. Мирные отношения во всем мире можно достичь только через установление мирового закона (Clark и Sohn 1962).

Призывы к мировому правительству после Второй Мировой Войны несли на себе печать глубокого недоверия к способности суверенных государств служить средством морального прогресса в мировой политике.

В своей влиятельной работе Анатомия мира (Anatomy of Peace) Эмери Ривс осуждает национальное государство как политический институт:

«Современная Бастилия – вот что такое национальное государство, и неважно, являются ли тюремщики консерваторами, либералами или социалистами» (1945: 270). Вслед за Руссо Ривс утверждает, что национальные государства угрожают миру, справедливости и свободе, игнорируя по-настоящему важные потребности и укрепляя мировую атмосферу недоверия и страха и создавая военную машину, которая в конце концов ввергает мир в настоящую войну.

Таким образом, после опыта мировых войн стало особенно трудно считать государства двигателями морального прогресса. Дэвид Митрани, вероятно, разделяя эти подозрения, заключил в скобки идею мировой федерации или мирового государства и сконцентрировался на той роли, которую «расширяющаяся сеть международной деятельности и международных организаций» могла бы сыграть в достижении всеобщей интеграции и мира (2003: 101).

Некоторые исследователи не отвергали национальные государства per se [сами по себе], но лишь те из них, которые являются авторитарными и недемократическими, считая их неподходящими партнерами для создания мирного мирового порядка. Атлантический Объединенный Комитет (Atlantic Union Committee, AUC), сформированный Кларенсом Штрайтом а 1949-м году, например, призывал к учреждению федерального союза демократических государств, который положил бы начало «свободному мировому правительству, примеру которого последуют нации, начав придерживаться тех принципов, принятие которых необходимо для членства в данном правительстве, а именно принципов представительного правления и правовой защиты индивидуальной свободы» (цит. по Baratta 2004: 470).

Однако в условиях Холодной войны (1945-89) разделение мира на два идеологически противоположных лагеря (лидерами которых выступали США с одной стороны и Советский Союз – с другой) привело к взаимному недоверию, с которым отныне стали воспринимать всякие проекты мирового правительства.

Противодействие, которое оказывал Советский Союз всем проектам Запада, видя в них лишь стремление насадить «Американский монополистический капитализм» во всем мире (Goodman 1953, 234), делало цель федералистского движения за мировую федерацию недостижимой. Руководство Советского Союза также осуждало проекты Атлантического Объединенного Комитета по образованию союза лишь-демократических государств, считая их частью политики Холодной войны – то есть попыткой укрепить антикоммунистический (антисоветский) блок.

Социалистические идеи восходят к Великой Французской революции, но более полное развитие они получили в качестве ответа на негативные последствия стремительного промышленного роста в XIX веке. Технологическое развитие обещало невероятный материальный прогресс, однако отнюдь не все изменения, которые оно повлекло за собой в социальной и экономической сфере, были позитивными. В то время как многие рабочие, или «пролетарии», трудились в ужасных условиях за мизерную зарплату на новых промышленных заводах, немногие собственники этих заводов, «буржуазия» или «капиталисты», накапливали огромное богатство и власть.

Государство, как централизованная, обладающая средствами принуждения власть, возникает вместе с появлением определенных общественных средств производства на определенном этапе развития, и оно необходимо лишь в классовом обществе как инструмент принуждения господствующего класса.

Однако капиталистическая экономическая система содержит в себе семена своего же собственного уничтожения: капитализму необходим вечно растущий класс пролетариев, и мировая революция, совершенная пролетариатом, уничтожит «условия существования классовой противоположности, уничтожает классы вообще» (Маркс, Энгельс Т. 4: 447). Вместе с падением классов падет и государство: «Общество, которое по-новому организует производство на основе свободной и равной ассоциации производителей, отправит всю государственную машину туда, где ей будет тогда настоящее место: в музей древностей, рядом с прялкой и с бронзовым топором». (Маркс, Энгельс Т.21: 173). В глазах коммунистов капитализм является необходимым, но переходным и недолговечным порядком вещей. Революционное свержение капитализма руками им же порожденных сил – обязательное условие достижения нового миропорядка, «в котором свободное развитие каждого является условием свободного развития всех» (Маркс, Энгельс Т. 4: 447). Мирные отношения и свобода для всех во всем мире, особенно свобода от созданного капитализмом «отчужденного» труда, будут достигнуты посредством перехода от капиталистического социального порядка к коммунистическому: «В той же мере, в какой будет уничтожена эксплуатация одного индивидуума другим, уничтожена будет и эксплуатация одной нации другой» (Ibid. 445).

Русский революционер В. И. Ленин, опираясь на идеи Маркса, утверждал, что пролетариату необходимо захватить государственные аппараты принуждения для подавления сопротивленцев и эксплуататоров, буржуазии, однако он был привержен идее мировой революции и верил, что государство есть «орган классового господства», и что даже «пролетарское государство сейчас же после его победы начнет отмирать, ибо в обществе без классовых противоречий государство не нужно и невозможно» (Ленин Т. 33: 28-29).

Позже лидеры и элита Советского Союза, отвергавшие западные проекты мировой федерации, отчасти непоследовательно представляли себе выход за пределы национальных государств и мирового капитализма и установление мировой социалистической экономии под управлением «Большевистского мирового государства» (Goodman 1953: 231). В конечном счете для коммунистической идеологии политика равновесия сил между государствами, обладающими неограниченной суверенностью, не приводит к войне, поскольку истинная причина войны – это капитализм. На практике же внутренняя и внешняя репрессивная политика Советского Союза была насмешкой над социалистическими идеалами бесклассового общества или мирных социалистических республик, и распад самого Советского Союза положил конец единственной альтернативе капиталистического экономического миропорядка.

На сегодняшний день проекты мирового правительства, обладающего средствами принуждения и централизованными структурами власти, конкурируют с проектами непринудительных, децентрализованных структур «глобального управления».

Критические оценки этой эволюции от «мирового правительства» к «глобальному управлению» сопровождались возрождением аргументов в пользу мирового правительства в рамках интеллектуальных споров в теории международных отношений, также как и в политической теории о мировом порядке и справедливости (Cabrera 2004; Tännsjö 2008; Weiss 2009).

Теория международных отношений

Современные «реалисты» или «неореалисты» в теории международных отношений предлагают не оценивать систему современных государств с нормативистской точки зрения.

Они уподобляют международный порядок естественному состоянию Гоббса, где нет места понятиям справедливости и несправедливости, и где каждый элемент рационально заинтересован использовать любые средства, которые только могут оказаться в его власти, для обеспечения собственного выживания даже ценой базовых интересов других. Однако Кеннет Уолтц в своем новаторском исследовании о неореализме, Теории международной политики, отдает явное предпочтение системе суверенных государств перед мировым правительством (1979: 111–2). Мировое правительство, по словам Уолтца, не обеспечило бы всеобщие, непредвзятые, беспристрастные справедливость, порядок или безопасность, но, подобно государственным правительствам, оно бы следовало своим особым или исключительным организационным интересам в ущерб интересам и свободам различных государств.

Высказывая этот аргумент, Уолтц, как кажется, выражает стандартную точку зрения, что атомистический порядок суверенных государств с моральной точки зрения более предпочтителен, чем порядок более интегрированный, который, возможно, способен наложить бремя на государства и сдерживать их автономию (Lu 2006). Эти выводы содержат в себе некую иронию, поскольку причиной межгосударственных войн у неореалистов оказывается само состояние международной анархии, которое понимается как отсутствие наделенного высшей властью мирового правительства. Позиция современных реалистов состоит в том, что эта черта государственной системы является неизменным социальным фактом; таким образом, войны между государствами – это трагедии, которых нельзя избежать (Mearsheimer 2001).

Однако Уильям Шеерман недавно высказал аргумент о том (2011: 67–97), что так называемые «классические» реалисты середины ХХ века проявляли бо́льшую симпатию к идеям глобальной институциональной реформы, чем современные реалисты. «Классические» и «прогрессивные» реалисты, включая Рейнгольда Нибура, Эдуарда Халлетта Карра, Ганса Моргентау, а также Джона Герца и Фредерика Шумана, поддерживали идею глобальных реформ, появившуюся в связи с наступлением экономической глобализации, технологического прогресса, современных тотальных войн и ядерной революции. При этом желаемая конечная цель, то есть проведение глобальных политических изменений в сторону учреждения мирового правительства в форме глобальной федеральной системы, по мнению Рейнгольда Нибура, потребует еще более тесного социального объединения и слияния, чем это казалось в середине ХХ века (Scheuerman 2011: 73). Кроме того, Нибур был обеспокоен тем, что в отсутствии необходимой культурной и социальной базы для мирового политического единства установление мирового правительства было бы нежелательно, поскольку в этих условиях последнему потребовались бы авторитарные инструменты правления, что, в свою очередь, порождает призрак глобальной тиранией (ibid. 72-6).

Межгосударственная анархия не исключает заранее концепцию сообщества государств, управляемого некими общими нормами (Bull 1977). Поскольку теоретики «международного сообщества» не считают, что в мире, где одно государство пожирает другое, с необходимостью отсутствует центральная глобальная власть, идея мирового правительства кажется им ненужной и потенциально опасной, поскольку такое правительство вполне может скрывать за собой борьбу между государствами за мировое господство. Мартин Уайт отметил, что моральные идеи космополитизма на практике обычно превращаются в политическую тиранию и империализм (1991). Вслед за Руссо и Кантом Крис Браун в качестве альтернативы мировому правительству предлагает «идеал многообразия морально автономных, справедливых сообществ, между которых царят мирные отношения, регулируемые законом» (1995: 106). Установление идеально продуманного международного сообщества сделает ненужным верховное мировое правительство.

Взгляд на мировой порядок, которого придерживаются либеральные интернационалисты, мотивирован не просто традиционной озабоченностью проблемами войны и мира.

Представители этой школы в теории международных отношений в большей мере, чем представители двух предыдущих, однозначно критически относятся к традиционным взглядам на государственный суверенитет. Ричард Фальк представлял современный мировой порядок как «бесчеловечное правление», перечисляя его следующие недостатки: тяжелая глобальная нищета, охватывающая более одного миллиарда людей; отказ в правах человека социально и культурно уязвимым группам; постоянное использование и угроза войны как политический инструмент; ухудшение экологии и отсутствие транснациональной демократической системы подотчетности (1995: 1-2). Идея либерального интернационализма набирает силу тогда, когда эти недостатки смягчаются или устраняются. Однако Фальк недвусмысленно утверждает, что «гуманного управления можно достичь без мирового правительства, и именно таков более вероятный и более желательный курс действий» (8).

Говоря о мировом правительстве, Фальк имеет в виду такую форму глобальной политической организации, которая обладает как минимум следующими характеристиками: «принудительно мирное урегулирование всех споров решением третьей стороны в соответствии с законом; всеобщее и полное разоружение на государственном и региональном уровне; глобальные законодательные полномочия, опирающаяся на правоприменительный потенциал; а также некая форма централизованного руководства» (7).

Вместо мирового правительства Фальк призывает к «транснациональным демократическим инициативам», начиная с учреждения мирового гражданского общества, а также реформы ООН, обе из которых способны бросить вызов и дополнить государственные и рыночные силы, порождающие сегодня наши современные глобальные недуги (207).

Хотя многие современные теоретики международных отношений, как кажется, отрицают возможность осуществления или желательность мирового правительства, представитель конструктивистской теории Александр Вендт утверждал, что «логика анархии» содержит в себе семена перехода к «глобальной монополии на узаконенное использование организованного насилия, то есть к мировому государству» (2003: 491). Опираясь на идеи Аристотеля и Гегеля, Вендт предлагает телеологический подход к развитию миропорядка от анархической системы государств к мировому государству, утверждая, что «борьба за признание между государствами повлечет за собой те же последствия, что и борьба между индивидами, а именно к образованию коллективной идентичности и в конечном счете государства» (493).

Вендт опирается на работы Дэниела Деудни (1995, 1999), утверждавшего, что эволюция разрушительной техники делает государства так же уязвимыми, как уязвимы индивиды в гоббсовском естественном состоянии: «Следовательно, ядерный однополярный мир, как и риски естественного состояния, делает для индивидов подчинение общей власти конструктивным решением, равно возрастание разрушительных сил делает это конструктивным для государства» (Wendt 2003: 508). Реконструкция республиканской традиции в теории международных отношений, которую проводит Деудни, влечет за собой утверждение, что вслед за глобализацией взаимной уязвимости перед возможным разрушением смещение структуры мирового порядка от межгосударственной анархии к прочному мировому правительству, обладающему федерально-республиканскими институтами, «не стало бы чем-то фундаментально новым [на концептуальном уровне] – оно было бы лишь продолжением уже давно существующей знакомой схемы» (2007: 275-7).

Формирование мирового государства, согласно Вендту, было бы отмечено появлением «мирового сообщества безопасности», члены которого, вероятно, решали бы конфликты скорее мирным путем, нежели силовым; появлением системы «мировой коллективной безопасности», которая гарантировала бы защиту каждого его члена в случае «преступлений»; и «мировой наднациональной власти», которая могла бы принимать обязательные к исполнению властные решения относительно коллективного применения силы (505). Этот переход стимулируется битвой за признание, и «политическое развитие этой системы не будет завершено, пока субъективность всех индивидов и групп не получит признание и защиту со стороны глобального веберовского государства» (506).

Вендт признает, что могущественные государства, пользующиеся преимуществами асимметричного признания, могут сильнее всех сопротивляться образованию мирового государства. Однако он утверждает, что в ходе процесса, в рамках которого все меньшие центры силы приобретают все больший насильственный потенциал (такие, как Аль-Каида и Северная Корея), «способность крупных держав ограждать себя от глобальных требований признания будет порвана, и все труднее будет сохранить систему, где их власть и привилегии не привязаны к правопорядку, обладающему потенциалом принуждения» (524). Исходя из допущения, что системы, как правило, эволюционируют в направлении конечного состояния стабильности, мировое государство, где люди и «системы одинаково утратят негативную свободу на использование насилия в одностороннем порядке, но приобретут позитивную свободу полностью признанной субъективности» (525), является неизбежным конечным состоянием борьбы за признание.

Полагая, что образование мирового государства является неизбежным исходом этой борьбы индивидов и групп, Вендт одновременно утверждает, что мировое государство может принять различные формы: обобществляя организованное насилие, оно не нуждается в глобальном обобществлении культуры, экономики или локальной политики; нуждаясь в структуре, «способной управлять и приводить в исполнение меры, необходимые для защиты от угроз», ему не нужно упразднять национальные армии или создавать единую армию ООН; требуя процедуры для осуществления обязательного к исполнению решения, «ему не потребуется собственно мировое ‘правительство’, если под этим словом мы понимаем некое унитарное тело с одним лидером, чьи решения являются окончательными» (506).

Либеральные возражения против мирового правительства

Хотя Ролз отрицает космополитический либерализм, не соглашаясь со своими либеральными критиками по ряду важных вопросов, относящихся к глобальной распределительной справедливости, все они объединяются во мнении, что мировое государство не является частью либерального идеала мирового порядка.

В Праве народов (The Law of Peoples), своем трактате о глобальном порядке, Ролз выдвигает концепцию сообщества народов, управляемого принципами, обеспечивающими «кооперативные ассоциации и союзы народов, но не требующими создания мировое государство» (1999: 36).

Он четко обозначает причину своего несогласия с идеей мирового государства или правительства:

Другие либеральные мыслители также отрицали желательность мирового правительства в форме внутреннего государства, обладающего большими полномочиями для охвата всего земного шара (Beitz 1999: 182; Jones 1999, 229; Tan 1994: 100; Tan 2000; Pogge 1988: 285; Satz 1999: 77–8).

Высказывая похожее возражение, «коммунитарные» либералы, такие как Майкл Уолцер, выступают против централизованного мирового правительства, видя в нем угрозу социальному плюрализму.

Уолцер, таким образом, поддерживает «суверенную государственность» как «способ защиты отдельных исторических культур, иногда национальных, иногда этнических/религиозных», и отвергает централизованный глобальный порядок, поскольку не видит, «как он мог бы обеспечить такой широкий спектр культурного и религиозного разнообразия, какой мы видим сегодня. … Многие культуры и большинство ортодоксальных религий могут выжить толь при условии, что им будет предоставлена определенная степень самостоятельности, несовместимая с глобализмом. И поэтому выживание этих групп будет подвержено риску; при правлении мирового государства они не смогут поддерживать и продолжать свой образ жизни» (2004: 172, 176).

Полагая, что отдельные сообщества могут создавать подлинные человеческие блага, Уолцер также поддерживает социальный и политический плюрализм как инструментальное благо: принимая во внимание разнообразие человеческих ценностей, он утверждает, что «лучше всего их было бы реализовать в условиях, где существует множество вариантов их достижения, где их реализовывает множество агентов. Мечта о едином агенте – просвещенном деспоте, цивилизующей империи, коммунистическом авангарде, мировом государстве – все это обман» (188). Мир отдельных, автономных сообществ может быть важен для обуздания аппетитов гегемонистского или глобального государства для придания миру ему собственного образа.

Либеральное неприятие мирового правительства не означает, однако, что большинство либеральных политических теоретиков поддерживает статус-кво или традиционную государственную суверенность.

Ролзовское неприятие мирового правительства не является отрицанием легитимности и желательности международных или транснациональных институтов для регулирования взаимодействия народов и даже для выполнения определенных общих межнациональных обязательств.

Таким образом, отвергнув мировое государство, Ролз утверждает при этом, что в хорошо упорядоченном сообществе народов определенные организации «(такие как идеально продуманная Организация Объединенных Наций) могут обладать авторитетом (властью) выражать осуждение несправедливых внутренних институтов в других странах и явных случаев нарушения прав человека перед лицом данного сообщества. В серьезных случаях они могут пытаться исправить их с помощью экономических санкций или даже военного вмешательства. Спектр данных полномочий охватывает все народы и доходит до их внутренних дел» (36).

Ролз, предлагая собственную картину мирового порядка, явно отвергает мир атомарных суверенных государств с традиционными полномочиями на абсолютный суверенитет. Вместо этого его модель подразумевает наличие «новых институтов и практик» для «сдерживания ‘государств-хулиганов’ при их возникновении» (48), обеспечения прав человека и исполнения обязательства помогать обществам, находящихся в тяжелом полоежнии

Томас Погдж утверждает, что реализация «мирного и экологически безопасного будущего … потребует создания наднациональных институтов и организаций, которые будут ограничивать суверенные права государств более строго, чем сегодня» (2000: 213). Он считает, что это станет возможным только тогда, когда большинство государств станет стабильными демократиями (213-4). Таким образом, Погдж, похоже, соглашается с Ролзом в том, что путь к вечному миру (и экологической безопасности) лежит через поощрение развития хорошо упорядоченных государств c демократически представительными, открытыми и ответственными правительствами.

Как предполагает аргументация Ролза и Погджа, либералы быстро отказались представлять выбор моделей мирового порядка как выбор между миром традиционных суверенных государств и миром глобального централизованного правительства. Погдж заявил, что либералам следует «отказаться от традиционного понятия суверенитета и оставить позади дискуссии о мировом правительстве в режиме ‘всё или ничего’».

Вместо этого он предлагает «промежуточное решение, предусматривающее некие центральные органы мирового правительства, но без передачи им [исключительных] абсолютных суверенных полномочий и власти» (1988: 285). В его «многоуровневой схеме, где верховная политическая власть распределяется вертикально», государства, сохраняющие верховную политическую власть в некоторых сферах, будут существовать бок о бок с мировым правительством, обладающим «центральными механизмами принуждения исполнения законов», которые будут иметь верховную политическую власть в прочих сферах» (Pogge 2009, 205-9).

Дебра Сац также утверждает, что схема двойственного выбора – между нынешней системой государств и «всесильным мировым государством» – порождает ложную дилемму: «дихотомия системы суверенных государств и централизованного мирового государства является слишком грубой. Существует масса других возможностей, включая систему государств, ограниченных международными и межправительственными институтами; экономическую систему, не основанную на государстве; мировую схему разделения властей; международный федерализм и региональные политико-экономические структуры, вроде тех, которые в настоящее время разрабатываются в западной Европе и в обеих Америках (посредством НАФТА)» (1999: 77–8).

Как показывает множество либеральных проектов совершенствования мирового порядка, либеральные возражения против мирового правительства – будь то в связи с его тираничностью/гомогенностью и/или неэффективностью/бездушностью – проистекают отнюдь не из благодушного отношения к современному мировому порядку и порождаемым им условиям ( Pogge 2000).

Как выразился Чарльз Джонс, эти резонные и правдоподобные возражения против мирового правительства не показывают, что «статус-кво предпочтительнее многих альтернативных вариантов» (1999: 229). Если либеральные теоретики признают, что мировое правительство может оказаться тираническим, они также признают, что «сами суверенные часто являются причиной нарушения прав своих граждан» (229).

Кок-Чор Тан, рассуждая о либеральных проектах мирового порядка, полагал, что они не содержат ни идеи мирового правительства, ни идеи абсолютной государственной суверенности. Вместо этого либералы упорно выступают за ограничение традиционной власти суверенных государств и вертикальное распределение суверенитета «вверх по направлению к наднациональным органам, а также вниз – к отдельным сообществам внутри государств» (2000: 101). В рамках такого мирового порядка государства становятся «одной из апелляционных инстанций, а не единственной и последней» (101).

Дэвид Хелд утверждает, что такое рассеивание суверенности неизбежно, поскольку национальное государство существует не в изоляции, но внутри взаимозависимой и комплексной системы: современный порядок состоит из глобализированной экономики, международных организаций, региональных и мировых институтов, международного права и военных альянсов.

Все это работает для того, чтобы сдерживать и влиять на отдельные государства. Хотя в современном мировом порядке все еще существует национальный суверенитет, «взаимосвязанные структуры власти … заменяют понятия суверенности как безграничной, неделимой и исключительной формы публичной власти (1995: 137).

Согласно его интерпретации космополитической демократии, повсеместная реализация либерального идеала автономии, восходящего к Канту, в конечном итоге потребует длительного институционального развития, включая создание мирового парламента и международного уголовного суда, разоружение государств и справедливое распределение благ по всему миру в форме гарантированного ежегодного дохода для каждого человека (279-80).

Республиканское не-доминирование и глобальная демократия

Важнейшим ключом к пониманию республиканских и критических теорий о международном порядке и справедливости является политический идеал не-доминирования.

Неореспубликанский теоретик Филип Петтит полагает, что приверженность не-доминированию влечет за собой снижение уязвимости одних индивидов перед контролем или произвольной властью других индивидов вмешиваться в их решения и жизнь.

Обращаясь к международным отношениям, Петтит наметил черты «республиканского права народов», имеющего двойную цель: гарантировать, чтобы каждый народ получил представительство в не-доминирующем правительстве в не-доминирующем международном порядке (2010).

Начиная с рассмотрения мира государств, Петтит утверждает, что «эффективно работающее и представляющее свой народ» государство воплощает республиканский идеал не-доминирования, и «со стороны других агентов международного порядка было бы предосудительным вмешательством» пренебрегать такими государствами и брать на себя ответственность за их граждан (2010: 71-2). Легитимный международный порядок – это тот, «в котором эффективные и представительные государства избегают доминирования – будь то со стороны другого государства или же со стороны негосударственного органа – и стремятся помочь другим государствам тоже стать эффективными и представительными» (73).

В международных условиях источником доминирования могут быть другие государства; «не-внутренние, индивидуальные органы», например, «корпорации, церкви, террористические движения и даже очень могущественные индивиды»; и такие «не-внутренние, публичные органы» как, например, Всемирный банк, Международный валютный фонд и Организация Североатлантического договора (НАТО) (77).

Если представительные государства реализуют принцип не-доминирования внутренне, то есть для своих членов, то обладание свободой как не-доминированием не может быть гарантированно индивидам до тех пор, пока такие государства не защищены во внешних отношениях от стратегий доминирования, включающих «намеренный саботаж, принуждение, обман и манипуляции», а также «слежку» и «шантаж» (74).

Подход Петтита предполагает легитимность внутренних демократических государств, которые гарантируют не-доминирование как начальную точку рассуждения о легитимном международном порядке. Петтит также недвусмысленно отвергает идею мирового государства, созданного по модели внутреннего республиканского режима, как неосуществимое средство ответа на вызовы доминирования в международных отношениях (2010, 81; см. также Koenig-Archibugi 2011).

Здесь нет легкого решения, но Петтит полагает, что нынешний международный порядок можно было бы улучшить посредством дальнейшего развития многосторонних «международных организаций и форумов, с помощью которых государства смогут решать свои проблемы и укреплять отношения, опираясь на более или менее общие основания», а также посредством стимулирования солидарности среди подгрупп, состоящих из более слабых государств, так чтобы они могли сформировать соперничающие коалиции, способные сопротивляться доминированию со стороны более могущественных агентов (84).

Хотя Петтит в большей степени озабочен потенциалом могущественных государств к доминированию и считает международные организации менее угрожающими (86), Сесиль Лаборде добавляет к подходу Петтита не только вопрос о доминировании со стороны агентов, но также вопрос о системном доминировании, обращая внимание на тот потенциал доминирования, которым обладают международные организации, включая Международный валютный фонд, Всемирную торговую организацию и Всемирный Банк (2010). Один из методов доминирования сильных государств над слабыми – это «укрепление и институционализация» своей доминирующей позиции посредством несправедливых международных социальных структур в таких сферах, как, например, торговля (2010: 57).

Действительно, Нэнси Коказ в своей республиканской интерпретации Права народов Ролза утверждает, что «гражданская (республиканская) теория глобальной справедливости не может отвергать глобальную республику» (2005: 94). Идеал гражданского плюрализма, которому угрожает расширение мирового капитализма и последующее искоренение, нуждается в «мировом государстве, достаточно сильном, чтобы защитить локальные сообщества» от гомогенизации и «эксцессов мирового капитализма» (93). Развивая республиканские идеи о глобальном порядке и справедливости, Джеймс Боман утверждает, что республиканский идеал свободы как не-доминирования в новых глобальных «политических условиях» требует политической борьбы за транснациональную демократию (2004, 2007). Согласно Боману, «в условиях глобализации невозможно достичь свободы от тирании и доминирования без расширения наших политических идеалов демократии, сообщества и участия» (2004: 352).

На данный момент ограниченные демократические сообщества не только неэффективны в сопротивлении новым глобальным источникам и формам доминирования, но также «потенциально обречены на провал», поскольку образуют «тысячу крохотных крепостей, в которых действует старейшая форма доминирования: доминирование граждан над не-гражданами или членов сообщества над не-членами, используя свою способность управлять невмешательством подобно жителям огороженных сообществ» (2007: 175, 180).

Даниэле Аркибуджи назвал это явление «демократической шизофренией: определенная [демократическая] политика внутри и одновременное допущение [недемократической] политики вовне» (2008: 6). Такой замкнутый круг «демократического доминирования» может быть преодолен только в случае, если мы сделаем вопрос о границах, членстве и юрисдикции предметом демократического обсуждения всех народов [across dêmoi] (Bohman 2007: 179). Служит ли демократия глобальной справедливости или нет – зависит от возможности транснациональной демократизации, и Боман указывает на два важных агента такой трансформации: демократические государства, реализующие «широкие федералистские и региональные проекты политической интеграции», такие как Европейский Союз; и менее институализированная деятельности «участников транснациональных публичных сфер и объединений» (189).

Критический теоретик Айрис Марион Янг также призывает к глобальной политике не-доминирования, способной поддерживать «перспективу внутренней и культурной автономии в условиях мирового режима регулирования» (2002: 237).

Ее модель глобального управления – «пост-суверенная альтернатива существующей системы государств» (2000: 238) – предполагает «децентрализованный многонациональный демократический федерализм» (253).

Если повседневное управление будет преимущественно локальным, то глобальное управление будет осуществляться в условиях глобального режима регулирования, выстроенного на основе существующих международных институтов, функционально предназначенных к решению специфических проблем:

• (1) мира и безопасности;

• (2) окружающей среды;

• (3) торговли и финансов;

• (4) прямого инвестирования и использования капитала;

• (5) коммуникаций и транспорта;

• (6) прав человека, включая условия труда и права на социальное обеспечение;

• (7) гражданства и миграции» (2002: 267).

Янг предвидит, что эти глобальные режимы регулирования будут применяться не только к государствам, но и к негосударственным организациям, например, к корпорациям и индивидам.

Говоря о возможности реализации подобного проекта, Янг указывает на развитие сильной «глобальной публичной сферы» (Habermas 1998) как на важный элемент построения «более сильных глобальных регулирующих институтов, основанных на принципах глобальной и локальной демократии» (Young 2002: 272).

Хотя демократические и критические теоретики, включая Янг, утверждают, что «глобальное управление должно быть организовано демократическим образом» (265), Энн-Мари Слотер отвергает космополитическую демократию и мировой парламент, называя их невыполнимыми и неуклюжими (2004: 8, 238).

Слотер поддерживает «глобальное управление» в значении «более свободной и менее угрожающей концепции коллективной организации и регулирования, не использующей средства принуждения» для решения общих глобальных проблем, включая транснациональные преступления, терроризм и экологическую катастрофу (9).

Согласно Слотер, государства не унитарны, но «раздроблены» и все больше «объединены через сеть» информации, законодательного принуждения и гармонизации (167), порождая «мир правительств со всеми различными институтами, выполняющими основные функции правительств, – законодательную, судебную, исполнительную – взаимодействующих между собой внутри и со своими иностранными и наднациональными двойниками – вовне» (5).

Хотя Слотер стремится заострить внимание на обещании «глобального управления посредством правительственных сетей» как «хорошей публичной политики ради мира и хорошей национальной внешней политики» (261), она признает, что в современных глобальных условиях огромного социального, экономического и политического неравенства между государствами и народами эффективное и справедливое глобальное управление потребует, чтобы сети, охватывающие мировое регулирование, следовали нормам «мирового делиберативного (совещательного) равенства», толерантности к разумным и легитимным различиям «позитивной вежливости»1 в форме консультирования и активной взаимопомощи между организациями.

Кроме того, сети глобального управления должны стать более прозрачными при помощи системы сдержек и противовесов и более отзывчивыми с помощью принципа субсидиарности 2 (244-60).

Однако без стремления к справедливому миру взаимного уважения было бы затруднительно выстроить актуально существующие сети мирового регулирования, беспристрастно и щедро помогающие «всем нациям и их членам достичь большего мира, процветания, разумного управления Землей и минимальных стандартов человеческого достоинства» (166).

Подобным образом исследователь международных отношений Томас Вайс сетовал на интеллектуальные и политические изменения, смещение перспективы от мирового правительства к глобальному управлению, утверждая, что текущие добровольные объединения, организации и сети на мировом уровне «очевидно неполноценны» для ответа на глобальные вопросы, которые мы «обязаны задать самим себе, главным образом вопрос о том, можем ли мы достичь чего-либо, напоминающее эффективное управление всем миром на глобальной уровне без институтов с некими наднациональными характеристиками» (2009).

Заключение: власть, отзывчивость и ответственность

Однако может возникнуть вопрос, не может ли связывание реализации космополитических этических целей с проектом мирового правительства неверно определить барьеры, стоящие перед их реализацией (Lu 2006: 106-7).

Таким образом, Погдж выступает за программу Распределения Мировых ресурсов (GRD), способную устранить глобальную нищету (2000: 196-215).

Этот механизм мог бы эффективно работать с помощью децентрализованного метода правового принуждения, но при этом Погдж отмечает, что «без поддержки США и ЕС масштабная мировая нищета и голод, несомненно, не будут устранены за всю нашу жизнь» (211).

Точно также, бывший специальный посланник генерального секретаря ООН по вопросам ВИЧ/СПИДа в Африке, Стивен Льюис, не сетовал на отсутствие мирового правительства как на причину неспособности обеспечить медицинскую помощь большинству зараженного населения Африки.

Согласно Независимой рабочей группе ООН по вопросам будущего, к середине нынешнего столетия, «вероятно, природа государственности и идеи о национальной суверенности эволюционируют в ответ на мировые нужды и усилившееся чувство того, что мы все принадлежим к мировому сообществу» (цит. по Baratta 2004: 527). При нынешних мировых условиях, отмеченных радикальным экономическим неравенством и огромной диспропорцией во власти, вопрос о том, чей «смысл мирового сообщества» и чьи «мировые нужды» определят мировую политическую повестку и порядок, должен отойти на второй план перед дискурсом «глобального управления».

Сторонников мирового правительства может воодушевить реализация одного институционального проекта в рамках современного мирового порядка, а именно установление Международного уголовного суда (ICC), предназначенного для того, чтобы судить индивидов, включая глав государств, за геноцид, военные преступления и преступления против человечества. ICC – это международный договорной институт, и его юрисдикция ограничена концепцией «взаимодополнения», которая позволяет Суду использовать свои полномочия только в тех случаях, когда внутренним национальным судам не удается организовать судебное преследования по причине нежелания или некомпетентности. В принципе, в этих случаях ICC не угрожает подорвать авторитет хорошо работающих внутренних правовых институтов; при этом он может одновременно ограничить и усилить права и обязанности государства.

Таким образом, глобальной власти не нужно подрывать структуры национальной власти.

Возможно, некоторых может обеспокоить, что первый институт космополитической справедливости, возведенной на международный уровень, занимается не глобальной распределительной справедливостью, но мировым уголовным правосудием.

Если создание ICC соответствует принципам космополитизма, то миропорядок, быстро наказывающий с помощью ICC, но медленно помогающий нищим и обездоленным, скорее искажает, а не воплощает космополитическую мораль.

Как некий идеал мировое правительство выражает надежду на минимально управляемые, справедливые и мирные отношения между разнообразными группами, охватывающими общее моральное человеческое сообщество.

Это означает, что даже в случае образования мирового государства с законодательной, судебной и принудительной властью нам не стоит ожидать автоматического исчезновения организованного насилия, нищеты и экологических улучшений. Перед сторонниками глобального управления стоит тот же вызов.

Для тех, кто сокрушается по поводу нынешней ситуации, телеологическая теория Вендта о мировом порядке и развитии может дать немного утешения и воодушевления, напоминая нам, что история еще не завершена.

Библиография

Гоббс Т. (1991) Левиафан // Сочинения в 2 т. Т. 2. – М: Мысль. – 731 С.

Данте А. (1968) Пир // Малые произведения / пер. И. Н. Голенищева-Кутузова. – М.: Издательство «Наука». – С. 520-567. (Серия «Литературные памятники»).  

Данте А. (1999) Монархия / Пер. с итал. В. П. Зубова; Комментарии И. Н. Голенищева-Кутузова — М.: «КАНОН-пресс-Ц» — «Кучково поле». – 192 С. (Серия «Публикации ЦФС). 

Кант И. (Т. 7) К вечному миру // Сочинения в 8-ти т. Т. 7. М.: Чоро, 1994. – С. 5-57.  

Кант И. (Т. 8) Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане // Сочинения в 8-ти т. Т. 8. М.: Чоро, 1994. – С. 12-29. 

Ленин В. И. Государство и революция // Собрание сочинений. Т. 33. – С. 1-120.  

Маркс и Энгельс. Манифест коммунистической партии // Собрание сочинений. Т. 4. – С. 419 -459. 

Маркс и Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности и государства // Собрание сочинений. Т. 21.– с. 23-178. 

Руссо Ж.-Ж. (1998) Об общественном договоре. Трактаты / Пер. с фр. – М.: «КАНОН-пресс», «Кучково поле». – 416 С. 

Хабермас Ю. Расколотый Запад / Пер. с нем. — М.: Издательство «Весь Мир», 2008. – 192 с 

Archibugi, D., 2008, The Global Commonwealth of Citizens: Toward Cosmopolitan Democracy, Princeton: Princeton University Press. 

Baratta, J., 2004, The Politics of World Federation: United Nations, UN Reform, Atomic Control, 2 vols., Westport, Connecticut: Praeger.

Beitz, C., 1994, “Cosmopolitan Liberalism and the States System,” in Political Restructuring in Europe: Ethical Perspectives, Chris Brown (ed.), London: Routledge.

–––, 1999a, Political Theory and International Relations [1979], Princeton: Princeton University Press.

–––, 1999b, “International Liberalism and Distributive Justice: A Survey of Recent Thought,” World Politics 51, 2, 269–296.

Bohman, J., 2004, “Republican Cosmopolitanism,” The Journal of Political Philosophy 12, 3, 336–352.

–––, 2007, Democracy Across Borders: From Dêmos to Dêmoi, Cambridge, MA: MIT Press.

Bull, H., 1977, The Anarchical Society: A Study of Order in World Politics, New York: Columbia University Press.

Cabrera, L., 2004, Political Theory of Global Justice: A Cosmopolitan Case for the World State, New York: Routledge.

Clark, G. and L. Sohn, 1960, World Peace Through World Law, 2nd ed. Cambridge: Harvard University Press.

Dante, 1304–7 / 1993, The Banquet [Convivio], in Readings in Medieval Political Theory 1100–1400, C.J. Nederman and K.L. Forhan (eds.), Indianapolis: Hackett.

–––, 1309–13 / 1995, Monarchia, Prue Shaw (trans. and ed.), Cambridge: Cambridge University Press.

Deudney, D., 1995, “Nuclear Weapons and the Waning of the Real-State,” Daedalus 124, 2, 209–31.

–––, 1999, “Geopolitics and Change,” in New Thinking in International Relations Theory, M. Doyle and G.J. Ikenberry (eds.), Boulder, Colorado: Westview Press.

–––, 2007, Bounding Power: Republican Security Theory from the Polis to the Global Village, Princeton: Princeton University Press.

Einstein, A., 1956, “Towards a World Government (1946),” in Out Of My Later Years: the Scientist, Philosopher and Man Portrayed Through His Own Words, New York: Wings Books.

Falk, R., 1995, On Humane Governance: Toward a New Global Politics, University Park, Pennsylvania: Pennsylvania State University Press.

Goodman, E., 1953, “The Soviet Union and World Government,” The Journal of Politics 15, 2, 231–253.

Habermas, J., 1998, “Kant's Idea of Perpetual Peace: At Two Hundred Years' Historical Remove,” in The Inclusion of the Other: Studies in Political Theory, C. Cronin and P. De Greiff (eds.), Cambridge, Mass.: MIT Press.

–––, 2010, “A Political Constitution for the Pluralist World Society?” in The Cosmopolitanism Reader, G.W. Brown and D. Held (eds.), Cambridge: Polity Press, 267–288.

Heater, D.B., 1996, World Citizenship and Government: Cosmopolitan Ideas in the History of Western Political Thought, London: Macmillan.

Held, D., 1995, Democracy and the Global Order: From the Modern State to Cosmopolitan Governance, Stanford: Stanford University Press.

Jones, C., 2001, Global Justice: Defending Cosmopolitanism, Oxford: Oxford University Press.

Kennedy, P., 2006, The Parliament of Man: The Past, Present, and Future of the United Nations, New York: Harper Collins.

Kleingeld, P. and Brown, E., 2006, “Cosmopolitanism,” The Stanford Encyclopedia of Philosophy (Fall 2006 Edition), Edward N. Zalta(ed.), URL = <https://plato.stanford.edu/archives/fall2006/entries/cosmopolitanism/>.

Koenig-Archibugi, M., 2011, “Is Global Democracy Possible?” European Journal of International Relations 17, 519–542.

Kokaz, N., 2005, “Institutions for Global Justice,” Canadian Journal of Philosophy 31, 65–107.

Krasner, S., 1999, Sovereignty: Organized Hypocrisy, Princeton: Princeton University Press.

Laborde, C., 2010, “Republicanism and Global Justice: A Sketch,” European Journal of Political Theory 9, 48–69.

Lewis, S., 2006, Race Against Time: Searching for Hope in AIDS-Ravaged Africa, 2nd edn., Toronto: House of Anansi.

Lu, C., 2006, Just and Unjust Interventions in World Politics: Public and Private, London: Palgrave Macmillan.

Macdonald, T., 2008, Global Stakeholder Democracy: Power and Representation Beyond Liberal States, Oxford: Oxford University Press.

Marchetti, R., 2008. Global Democracy: For and Against, New York: Routledge.

Mearsheimer, J., 2001, The Tragedy of Great Power Politics, New York: W.W. Norton.

Mitrany, D., 2003, A Working Peace System [1966], in The European Union: Readings on the Theory and Practice of European Integration, B. Nelson and A. Stubb (eds.), Boulder, Colorado: Lynne Rienner, 99–120.

Nielsen, K., 1988, ‘World Government, Security, and Global Justice,” in Problems of International Justice, Steven Luper-Foy (ed.), Boulder: Westview Press, 263–282.

Pettit, P., 2010, “A Republican Law of Peoples,” European Journal of Political Theory, 9, 70–94.

Pogge, T., 1988, “Moral Progress,” in Problems of International Justice, Steven Luper-Foy (ed.), Boulder: Westview, 283–304.

–––, 2000, World Poverty and Human Rights, Oxford: Polity Press.

–––, 2009, “Kant's Vision of a Just World Order,” in The Blackwell Guide to Kant's Ethics, T.E. Hill (ed.), Blackwell, 196–208.

Reves, Emery, 1945, The Anatomy of Peace, New York: Harper and Brothers.

Rousseau, J., 1756 / 1917, A Lasting Peace through the Federation of Europe and The State of War, C.E. Vaughan (trans.), London: Constable and Co.

Satz, D., 1999, “Equality Of What among Whom? Thoughts on Cosmopolitanism, Statism, and Nationalism,” in Nomos XLI: Global Justice, Ian Shapiro and Lea Brilmayer (eds.), New York: New York University Press.

Scheuerman, W.E., 2008, “Global Governance without Global Government? Habermas on Postnational Democracy,” Political Theory 36, 1, 133–151.

–––, 2011, The Realist Case for Global Reform, Cambridge: Polity Press.

Slaughter, A., 2004, A New World Order, Princeton: Princeton University Press.

Tan, K.C., 2000, Toleration, Diversity, and Global Justice, Pennsylvania: The Pennsylvania State University Press.

–––, 2004, Justice Without Borders: Cosmopolitanism, Nationalism and Patriotism, Cambridge: Cambridge University Press.

Tännsjö, T., 2008, Global Democracy: The Case for a World Government, Edinburgh: Edinburgh University Press.

Waltz, K.N., 1979, Theory of International Politics, Toronto: McGraw-Hill Publishing Company.

Walzer, M., 2004, Arguing About War, New Haven: Yale University Press.

Weiss, T.G., 2009, “What Happened to the Idea of World Government,” International Studies Quarterly 53, 253–271.

Wendt, A., 2003, “Why a World State is Inevitable,” European Journal of International Relations 9, 4, 491–542.

Wight, M., 1991, “The Three Traditions of International Theory,” in International Theory: The Three Traditions, Leicester: Leicester University Press.

Young, I.M., 2000, “Hybrid Democracy: Iroquois Federalism and the Postcolonial Project,” in Political Theory and the Rights of Indigenous Peoples, Duncan Ivison (ed.), Cambridge: Cambridge University Press, 199–258.

–––, 2002, Inclusion and Democracy, Oxford: Oxford University Press.