концепции

Поделиться статьей в социальных сетях:

в избранное

Феминистские взгляды на пол и гендер

Ссылка на оригинал: Stanford Encyclopedia of Philosophy

Впервые опубликовано 12 мая 2008 года; содержательно переработано 25 октября 2017 года.

Считается, что феминизм — это движение за прекращение угнетения женщин (hooks 2000: 26). Один из возможных способов понять смысл понятия «женщина» в данном высказывании — как термин пола: «женщина» — это биологическая женщина, существование которой обусловливается различными биологическими и анатомическими особенностями (такими, напр., как гениталии). Исторически многие феминистки понимали «женщину» по-разному: не как термин пола, но как гендерное понятие, которое зависит от социальных и культурных факторов (напр., социального положения). При этом они проводили разницу между полом (женским или мужским) и гендером (женщина или мужчина), хотя большинство говорящих на обыденном языке, по-видимому, трактуют их как взаимозаменяемые. В последнее время это различие подвергается постоянным нападкам, и многие относятся к нему с (по меньшей мере некоторым) подозрением. В этой статье очерчиваются и обсуждаются дебаты феминисток о поле и гендере.

Различие между полом и гендером

Для разных теоретиков феминизма термины «пол» и «гендер» обозначают разные вещи, и ни один из них не является простым или легким в описании. Набросок феминистской истории этих понятий станет полезной отправной точкой.

Биологический детерминизм

Большинство людей обычно полагают, что пол и гендер соразмерны: женщины — это биологические женщины, мужчины — биологические мужчины. С самого начала многие феминистки не соглашались с этим и придерживались различия между полом и гендером. Условно: «пол» обозначает женщин и мужчин в зависимости от биологических особенностей (таких как хромосомы, половые органы, гормоны и другие физические особенности); «гендер» обозначает женщин и мужчин в зависимости от социальных факторов (социальная роль, положение, поведение или идентичность). Основной феминистской мотивацией для проведения этого различия стало противодействие биологическому детерминизму (или взгляду, что биология — это наше предназначение).

Типичным примером биологической детерминистской точки зрения является точка зрения Геддеса и Томпсона, которые в 1889 году утверждали, что социальные, психологические и поведенческие черты обусловлены метаболическим состоянием. Женщины якобы сохраняют энергию (будучи «анаболиками»), и это делает их пассивными, консервативными, вялыми, стабильными и незаинтересованными в политике. Мужчины расходуют свою избыточную энергию (будучи «катаболиками»), что делает их нетерпеливыми, энергичными, страстными, переменчивыми и, таким образом, заинтересованными в политических и социальных вопросах.

Эти биологические «факты» о метаболических состояниях использовались не только для объяснения поведенческих различий между женщинами и мужчинами, но и для обоснования того, каким должно быть социальное и политическое устройство. Более конкретно, они использовались для аргументации отказа женщинам в политических правах, которые были предоставлены мужчинам, поскольку (согласно Геддесу и Томпсону) «то, что было решено среди доисторических простейших, не может быть аннулировано актом парламента» (цит. по Moi 1999: 18). Было бы неумно предоставлять женщинам политические права, поскольку они просто не приспособлены для того, чтобы их иметь; также это и бесполезно, поскольку женщины (в силу биологии) просто не будут заинтересованы в осуществлении своих политических прав. Противостоя этому виду биологического детерминизма, феминистки утверждают, что поведенческие и психологические различия имеют социальные, а не биологические причины. Например, известно высказывание Симоны де Бовуар, что женщиной не рождаются, а становятся, и что «трудно оценить важность социальных дискриминаций, которые извне кажутся пустяками, но моральные и интеллектуальные последствия которых укоренились в женщине столь глубоко, что могут показаться вытекающими из ее изначальной природы» (де Бовуар 2009 [1949], подробнее см. статью в настоящей энциклопедии о Симоне де Бовуар).

Несмотря на то, что в настоящее время биологический детерминизм такого рода встречается редко, идея, согласно которой поведенческие и психологические различия между женщинами и мужчинами имеют биологические причины, не исчезла. В 1970-х годах половые различия использовались для аргументации того, что женщины не должны становиться пилотами самолетов, поскольку раз в месяц они гормонально нестабильны, и, следовательно, не смогут выполнять свои обязанности так же, как мужчины (Rogers 1999: 11). В последнее время говорят, что поведенческая разница объясняется различиями между мужским и женским мозгом; в частности, считается, что анатомия мозолистого тела, пучка нервов, который соединяет правое и левое полушария головного мозга, ответственна за различные психологические и поведенческие различия. Например, в 1992 году в статье журнала Time были рассмотрены известные тогда биологические объяснения различий между женщинами и мужчинами, утверждавшие, что более толстые мозолистые тела женщин могут объяснить, на чем основана «женская интуиция», и ухудшить способность женщин к некоторым специализированным зрительно-пространственным навыкам вроде чтения карт (Gorman 1992).

Во-первых, мозолистое тело — весьма вариабельный биологический орган, а следовательно, обобщения в отношении его размера, формы и толщины для женщин и мужчин в целом следует рассматривать с осторожностью.

Во-вторых, различия в мозолистом теле взрослого человека не обнаруживаются у младенцев; это может свидетельствовать о том, что физические различия в мозге действительно развиваются как реакция на дифференцированное отношение. В-третьих, учитывая, что зрительно-пространственные навыки (такие как чтение карт) могут быть улучшены путем практики, даже если мозолистые тела женщин и мужчин отличаются, это не делает полученные поведенческие различия неизменными (Fausto-Sterling 2000b: ch. 5).

Гендерная терминология

Чтобы отличить биологические различия от социально-психологических и говорить о последних, феминистки ввели в обращение термин «гендер» в новом смысле. Впервые в этом смысле его использовали психологи, пишущие о транссексуальности. До 1960-х годов слово «гендер» использовалось исключительно для обозначения слов мужского и женского рода наподобие артиклей le и la во французском языке (Nicholson 1994: 80).

Хотя (по большому счету) пол и гендер человека дополняют друг друга, разделение этих терминов, казалось, имело теоретический смысл, позволяя Столлеру объяснить феномен транссексуальности: пол и гендер транссексуалов просто не совпадают.

Наряду с психологами, такими как Столлер, феминистки сочли полезным провести разницу между полом и гендером. Это позволило им утверждать, что многие различия между женщинами и мужчинами социально обусловлены и, следовательно, могут меняться. Гейл Рубин (например) использует выражение «система пол/гендер», которое определяется как «определенная организация, посредством которой биологический „сырой материал“ половой жизни и воспроизводства человека в результате социального воздействия приобретает определенные конвенциональные формы» (Рубин 2000 [1975]: 96). Она использовала эту систему для описания «социальной жизни, который является локусом угнетения женщин» (2000 [1975]: 91), описывая гендер как «социально навязанное разделение полов» (2000 [1975]: 108). Рубин считала, что, хотя биологические различия определены, гендерные различия являются угнетающими результатами социальных вмешательств, которые диктуют то, как должны вести себя женщины и мужчины. Женщины угнетаются как женщины и тем, что они «должны быть женщинами» (2000 [1975]: 129). Однако, поскольку гендер является социальным, он считается изменчивым и изменяемым в результате политических и социальных реформ, которые в конечном счете положат конец подчинению женщин. Феминизм должен стремиться создать «безгендерное (хотя и не бесполое) общество, в котором анатомическое устройство половых органов человека не играет никакой роли в том, какую профессию он выбирает, чем он занимается и с кем занимается любовью» (2000 [1975]: 130).

Николсон называет этот взгляд на гендер «вешалкой для пальто»: наши наделенные полом тела подобны вешалкам для одежды и «обеспечивают место, на котором констурируется гендер» (Nicholson 1994: 81). Гендер, понимаемый как маскулинность и феминность, накладывается на «вешалку» для пола, поскольку каждое общество навязывает наделенным полом телам свои культурные представления о том, как должны вести себя мужчины и женщины. Это социально конструирует гендерные различия — или степень феминности/маскулинности персоны — на наших наделенным полом телах. То есть, согласно этой интерпретации, все люди либо мужчины, либо женщины; их пол определен. Но культуры по-разному интерпретируют наделенные полом тела и проецируют различные нормы на эти тела, создавая тем самым феминные и маскулинные личности. Различение пола и гендера, однако, также позволяет разделить их: они разделимы в том, что один может быть наделенным мужским полом и иметь женский гендер, или наоборот (Haslanger 2000b; Stoljar 1995).

Таким образом, эта группа феминистских аргументов против биологического детерминизма предполагает, что гендерные различия являются результатом культурных практик и социальных ожиданий. В настоящее время чаще всего это обозначают, говоря, что гендер социально сконструирован. Это означает, что гендеры (женский и мужской) и гендерные черты (например, заботливость или честолюбие) являются «преднамеренным или непреднамеренным продуктом социальной практики» (Haslanger 1995: 97).

По этим вопросам нет единого мнения (подробнее о различных способах понимания гендера см. статью в настоящей энциклопедии о пересечениях между аналитическим и континентальным феминизмом.)

Гендер как социальный конструкт

Гендерная социализация

Один из способов истолковать утверждение Бовуар о том, что женщиной не рождаются, а становятся, в том, чтобы принять его как утверждение о гендерной социализации: люди женского пола становятся женщинами путем процесса, посредством которого они приобретают женские черты и учатся женскому поведению. Считается, что маскулинность и феминность являются продуктами воспитания или воспитания индивидов. Они каузально сконструированы (Haslanger 1995: 98): социальные силы либо играют каузальную роль в наделении индивидов гендерами, либо (в некотором существенном смысле) формируют то, как мы являемся женщинами и мужчинами. А механизм конструирования — это социальное обучение. Добавим, что, по мнению Кейт Миллетт, гендерные различия имеют «в основном культурную, а не биологическую основу», которая является результатом дифференцированного отношения (Millett 1971: 28–29). Для нее гендер — это «совокупность представлений родителей, сверстников и культуры о том, что соответствует каждому гендеру по темпераменту, характеру, интересам, статусу, достоинству, телодвижениям и выражению» (Millett 1971: 31). Феминные и маскулинные гендерные нормы, однако, проблематичны в том плане, что гендерное поведение удобно вписывает и усиливает подчинение женщин так, что женщины социализируются в подчиненные социальные роли: они учатся быть пассивными, невежественными, послушными, эмоциональными помощницами мужчин (Millett 1971: 26). Однако, поскольку эти роли просто выучены, мы можем создать более равные общества, «разучившись» социальным ролям. То есть феминистки должны стремиться уменьшить влияние социализации.

Например, родители часто бессознательно относятся к своим детям женского и мужского пола по-разному. Когда родителей просили описать своих детей, которым было всего 24 часа от роду, они делали это, используя гендерно-стереотипизированный язык: мальчиков описывают как сильных, бдительных и скоординированных, а девочек — как крошечных, мягких и нежных. Отношение родителей к детям также отражает эти описания независимо от того, осознают они это или нет (Renzetti & Curran 1992: 32). Некоторая социализация носит более откровенный характер: дети часто одеты в одежду и цвета, соответствующие гендерному стереотипу (мальчики одеты в голубое, девочки — в розовое), а родители склонны покупать своим детям игрушки, соответствующие гендерному стереотипу. Они также (намеренно или нет) имеют тенденцию поощрять определенные «подходящие» модели поведения. Хотя точная форма гендерной социализации изменилась с началом второй волны феминизма, даже сегодня девочкам не рекомендуется заниматься спортом, таким как футбол, или играть в «грубые игры», они чаще, чем мальчики, получают куклы или кухонные игрушки для игр; мальчикам говорят не «плакать, как маленький» и чаще дают мужские игрушки, такие как грузовики и оружие (подробнее см. Kimmel 2000: 122–126). [1]

Во-первых, детские книги изображают мужчин и женщин в откровенно стереотипных формах: например, мужчины — герои приключений и лидеры, а женщины — помощницы и последовательницы. Одним из способов борьбы с гендерными стереотипами в детских книгах стало изображение женщин в независимых ролях, а мужчин как неагрессивных и заботливых (Renzetti & Curran 1992: 35). Некоторые издатели пытались использовать альтернативный подход, делая своих персонажей, например, гендерно нейтральными животными или бесполыми воображаемыми существами (например, как в телепрограмме «Телепузики»). Однако родители, читающие книги с гендерно нейтральными или бесполыми персонажами, зачастую подрывают усилия издателей, читая их своим детям таким образом, что они изображают персонажей либо феминными, либо маскулинными. Согласно Ренцетти и Каррану, родители маркировали подавляющее большинство гендерно нейтральных персонажей маскулинными, тогда как те персонажи, которые соответствовали женским гендерным стереотипам (напр., услужливые и заботливые), были маркированы женскими (Renzetti and Curran 1992: 35). Считается, что подобные социализирующие влияния все еще посылают подспудные послания относительно того, как должны действовать женщины и мужчины и каких действий от них ожидают, превращая нас в феминных и маскулинных личностей.

Гендер как женская и мужская личность

Нэнси Чодороу (Chodorow 1995; Чодороу 2006 [1978]) критиковала теорию социального обучения как слишком упрощенную, чтобы служить объяснением гендерных различий (см. также Deaux & Major 1990; Gatens 1996). Вместо этого она считает, что гендер — это вопрос об обретении феминных и маскулинных личностных черт, которые развиваются в раннем детстве как реакция на распространенные практики воспитания.

Чодороу считает, что поскольку матери (или другие важные женщины) склонны заботиться о младенцах, психическое развитие младенцев мужского и женского пола различно. Грубо говоря, отношения матери и дочери отличаются от отношений матери и сына тем, что матери более склонны идентифицировать себя с дочерьми, чем с сыновьями. Это бессознательно побуждает мать поощрять своего сына к психологической индивидуации от нее, тем самым побуждая его развивать четко определенные и жесткие границы эго. Однако мать бессознательно мешает дочери индивидуировать себя, тем самым побуждая дочь развивать гибкие и размытые границы эго. Детская гендерная социализация еще больше укрепляет и усиливает эти неосознанно развитые границы эго, в конечном счете порождая феминные и маскулинные личности (Chodorow 1995: 202–206). Эта точка зрения уходит своими корнями в фрейдистскую психоаналитическую теорию, хотя подход Чодороу во многом отличается от фрейдовского.

Гендеризованные личностные черты предположительно проявляются в общем гендерном стереотипном поведении. Возьмем эмоциональную зависимость. Женщины стереотипно более эмоциональны и эмоционально зависимы от окружающих, им якобы трудно отличить собственные интересы и свое благополучие от интересов и благополучия своих детей и партнеров. Говорят, что это происходит из-за их размытых и (несколько) запутанных границ эго: женщинам трудно отличить собственные потребности от потребностей окружающих, потому что они не могут достаточно индивидуироваться от тех, кто им близок. Напротив, мужчины стереотипно эмоционально отстранены, предпочитая карьеру, где бесстрастное и отстраненное мышление являются добродетелью. Считается, что эти черты являются результатом четко очерченных границ эго, которые позволяют мужчинам приоритизировать собственные потребности и интересы, иногда в ущерб потребностям и интересам других.

Чодороу считает, что эти гендерные различия должны и могут быть изменены.

Для того чтобы исправить ситуацию, как мужчины, так и женщины должны в равной степени участвовать в воспитании детей (Chodorow 1995: 214). Это помогло бы обеспечить детям достаточно индивидуированные чувства собственного «я» без того, чтобы они становились крайне отстраненными, что, в свою очередь, помогает искоренить общие гендерные стереотипы поведения.

Гендер как феминная и маскулинная сексуальность

Кэтрин Маккиннон развивает свою теорию гендера как теорию сексуальности. Очень грубо говоря: социальное значение пола (гендера) создается сексуальной объективацией женщин, когда женщины рассматриваются и рассматриваются как объекты для удовлетворения желаний мужчин (MacKinnon 1989). Маскулинность определяется как сексуальное доминирование, феминность — как сексуальное подчинение: гендер «создается посредством эротизации доминирования и подчинения. Различие между мужчиной и женщиной и динамика доминирования/подчинения определяют друг друга. Таково социальное значение пола» (MacKinnon 1989: 113). Для Маккиннон гендер конститутивно сконструирован: при определении гендеров (или маскулинности и феминности) мы должны ссылаться на социальные факторы (см. Haslanger 1995: 98). В частности, мы должны сделать ссылку на положение, которое человек занимает в сексуализированной динамике доминирования/подчинения: мужчины занимают сексуально доминирующую позицию, женщины — сексуально подчиненную.

Таким образом, понятие «гендерного равенства» не имеет смысла для Маккиннон. Если бы сексуальность перестала быть проявлением доминирования, иерархические гендеры (которые определяются через призму сексуальности) перестали бы существовать.

Таким образом, гендерные различия для Маккиннон — это не вопрос наличия определенной психологической ориентации или поведенческого паттерна; скорее, это производные от сексуальности, которая иерархична в патриархальных обществах. Это не значит, что мужчины от природы склонны сексуально объективировать женщин или что женщины от природы покорны. Напротив, мужская и женская сексуальности социально обусловлены: мужские обусловлены так, что подчинение женщин считается ими сексуальным, а женские так, что определенную мужскую версию женской сексуальности они находят эротичной — ту, в которой эротично быть сексуально покорной. Для Маккиннон как женские, так и мужские сексуальные желания определяются с мужской точки зрения, которая обусловлена порнографией (MacKinnon 1989: ch. 7).

Это обусловливает сексуальность мужчин так, что они рассматривают подчинение женщин как сексуальное. И мужское доминирование навязывает эту мужскую версию сексуальности женщинам, иногда силой. Маккиннон не считает, что мужское доминирование является результатом социального обучения (см. 2.1): скорее, социализация — это выражение власти. То есть социализированные различия в маскулинных и феминных чертах, поведении и ролях не ответственны за неравенство власти. Женщины и мужчины (грубо говоря) социализируются по-разному, потому что в основе социализации лежит неравенство власти. Как говорит Маккиннон, «доминирование» (отношения власти) предшествует «различию» (черт, поведений и ролей) (см. MacKinnon 2006). Маккиннон, таким образом, считает, что правовые ограничения на порнографию имеют первостепенное значение для прекращения подчиненного статуса женщин, обусловленного их гендером.

Проблемы, связанные с различием между полом и гендером

Является ли гендер однородным?

Позиции, изложенные выше, разделяют основополагающий метафизический взгляд на гендер: гендерный реализм [2].

Считается, что все женщины отличаются от всех мужчин в этом отношении (или отношениях). Например, Маккиннон считает, что обращение как с сексуальными объектами является общим условием, определяющим женский гендер и то, что женщины как женщины разделяют. В этом отношении все женщины отличаются от всех мужчин. Кроме того, указание на женщин, которые не являются сексуально объективированными, не является контрпримером к воззрениям Маккиннон. Бытие сексуально объективированной конститутирует бытие женщины; женщина, которая избегает сексуальной объективации, тогда не будет считаться женщиной.

Возможно, кто-то захочет подвергнуть критике три приведенных мнения, отказавшись от отдельных деталей в каждом из них. (Напр., см. критику таких деталей у Чодороу в Spelman 1988: ch. 4.) Более основательная критика была направлена на общую метафизическую перспективу гендерного реализма, лежащую в основе этих позиций. Он подвергался постоянным нападкам по двум причинам: во-первых, он не учитывает расовые, культурные и классовые различия между женщинами (аргумент партикулярности); во-вторых, он утверждает нормативный идеал женственности (аргумент нормативности).

Аргумент партикулярности

Элизабет Спелман (Spelman 1988) активно выступала против гендерного реализма со своим аргументом партикулярности.

Если бы гендер таким образом отделялся от расы и класса, то все женщины переживали бы женственность одинаково. А это явно неверно. Например, Харрис (Harris 1993) и Стоун (Stone 2007) критикуют точку зрения Маккиннон, согласно которой сексуальная объективация является общим условием, определяющим женский гендер, за то, что она не принимает во внимание различия в происхождении женщин, которые формируют их сексуальность. История расистского угнетения показывает, что во время рабства чернокожие женщины были «гиперсексуализированы» и считались всегда сексуально доступными, в то время как белые женщины считались чистыми и сексуально добродетельными. На самом деле считалось, что невозможно говорить об изнасиловании в случае чернокожей женщины (Harris 1993). Таким образом, сексуальная объективация не может служить общим условием для женственности, поскольку она значительно варьируется в зависимости от расовой и классовой принадлежности [3].

Для Спелман в основании ошибки гендерных реалистов лежит перспектива «белого солипсизма». Они исходят из того, что все женщины обладают неким «золотым самородком женственности» (Spelman 1988: 159) и что черты, конституирующие такой самородок, одинаковы для всех женщин независимо от их специфического культурного происхождения. Далее, белые западные феминистки среднего класса объясняли общие черты, просто размышляя о культурных особенностях, которые обусловливают их гендер как женщин, таким образом предполагая, что «женственность под кожей черной женщины — это женственность белой женщины, а глубоко внутри латиноамериканской женщины — англосаксонская женщина, ожидающая прорыва сквозь скрывающий культурный саван» (Spelman 1988: 13). При этом, по словам Спелман, белые западные феминистки среднего класса выдавали свой частный, партикулярный взгляд на гендер за «метафизическую истину» (Spelman 1988: 180), тем самым отдавая предпочтение одним женщинам и маргинализируя других. Не видя значения расовой и классовой принадлежностей в конструировании гендера, белые западные феминистки среднего класса смешивали «состояние одной группы женщин с состоянием всех» (Spelman 1988: 3).

Хорошо известная работа Бетти Фридан (1994 [1963]) является примером белого солипсизма [4].

Таким образом, предложение Фридан было применимо только к определенной подгруппе женщин (белые западные домохозяйки среднего класса). Но его ошибочно применили к жизням всех женщин — и эта ошибка была порождена неспособностью Фридан принимать во внимание расовые и классовые различия между женщинами (hooks 2000: 1–3).

Более того, Спелман считает, что поскольку социальная обусловленность создает женственность и общества (и подгруппы), которые обусловливают ее, отличаются друг от друга, женственность должна быть по-разному обусловлена в разных обществах. Для нее «женщины становятся не просто женщинами, а особыми, партикулярными типами женщин» (Spelman 1988, 113): белые женщины рабочего класса, чернокожие женщины среднего класса, бедные еврейские женщины, богатые аристократические европейские женщины и т.д.

Это направление мысли оказало огромное влияние на феминистскую философию. Например, Янг считает, что Спелман окончательно доказала несостоятельность гендерного реализма (Young 1997: 13). Миккола (Mikkola 2006) утверждает, что это не так.

Таким образом, хотя Спелман права в своем отвержении тех объяснений, которые ложно принимают партикулярность, обусловливающую гендер белых западных феминисток среднего класса, за обусловливающую гендер женщин в целом, остается открытой возможность того, что женщины qua женщины действительно разделяют друг с другом нечто, что определяет их гендер. (См. также Haslanger 2000a, где обсуждается, почему гендерный реализм необязательно несостоятелен, и Stoljar 2011, где разбирается критика Микколой Спелман.)

Аргумент нормативности

Джудит Батлер критикует различие между полом и гендером по двум причинам. Она критикует гендерный реализм с помощью своего аргумента нормативности (Butler 1999 [1990]: ch. 1); она также считает, что различие между полом и гендером невразумительно (это будет обсуждаться в разделе 3.3).

   Это форма политической мобилизации, основанная на принадлежности к определенной группе (напр., расовой, этнической, культурной, гендерной), и считается, что принадлежность к группе определяется некоторыми общими переживаниями, условиями или особенностями, которые определяют группу (Heyes 2000: 58; см. также статью в настоящей энциклопедии о политике идентичности). Таким образом, феминистская политика идентичности предполагает гендерный реализм: феминистская политика создается вокруг женщин как группы (или категории), где принадлежность к группе фиксируется каким-то условием, опытом или чертой, которые предположительно разделяют женщины и которые определяют их гендер.

Из аргумента нормативности Батлер выводит два утверждения. Первый сродни аргументу партикулярности Спелман: единые гендерные понятия не принимают во внимание различия между женщинами, таким образом, не признавая «множественность культурных, социальных и политических пересечений, в которых конструируется конкретный массив „женщин“» (Butler 1999: 19–20).

Второе утверждение Батлер состоит в том, что такие ложные объяснения гендерных реалистов являются нормативными. То есть в своей попытке зафиксировать предмет феминизма феминистки невольно определили термин «женщина» так, как если бы существовал некий правильный способ быть наделенной женским гендером (Butler 1999: 5). Закрепление определения понятия «женщина» предположительно «действует как сила надзора, которая порождает и легитимирует определенные практики, переживания и т. д., и сокращает и делегитимирует другие» (Nicholson 1998: 293). Следуя данному ходу мысли, можно было бы сказать, что, например, взгляд Чодороу на гендер предполагает, что «настоящие» женщины обладают феминными личностными чертами и что это те женщины, которыми озабочен феминизм. Если некто не проявляет ярко выраженной феминной индивидуальности, это означает, что она «по-настоящему» не принадлежит к женской категории и не может должным образом претендовать на феминистское политическое представительство.

Второе утверждение Батлер основано на ее убеждении, что «категории идентичности [такие как „женщины“] никогда не являются просто дескриптивными, они всегда нормативны и, как таковые, являются исключающими» (Butler 1991: 160).

Батлер считает, что «женщина» никогда не может быть определена так, чтобы отсутствовали некоторые предписанные «невысказанные нормативные требования» (например, наличие феминных личностных черт), которым женщины должны соответствовать (Butler 1999: 9). Батлер принимает это за особенность таких терминов, как «женщина», которые имеют целью выделить (как она их называет) «категории идентичности». Она, по-видимому, полагает, что понятие «женщина» никогда не может быть использовано неидеологическим образом (Moi 1999: 43) и что оно всегда будет кодировать условия, которые не удовлетворяются всеми, кого мы считаем женщинами. Некоторое объяснение этому дает точка зрения Батлер о том, что все процессы категориального разграничения включают оценочные и нормативные обязательства; они, в свою очередь, включают осуществление власти и отражают условия тех, кто обладает социальной властью (Witt 1995).

Чтобы лучше понять критику Батлер, рассмотрим ее объяснение гендерной перформативности. Для нее стандартные феминистские объяснения предполагают, что наделенные гендером индивиды обладают некоторыми сущностными свойствами как наделенные гендером индивиды или гендерное ядро, в силу которого некто является либо мужчиной, либо женщиной. Эта точка зрения предполагает, что женщины и мужчины являются носителями различных сущностных и случайных атрибутов как женщины и мужчины, где первые обеспечивают существование (persistence) гендеризованных личностей как таковых. Но, по мнению Батлер, этот взгляд неверен: (1) таких сущностных свойств не существует, (2) гендер — это иллюзия, поддерживаемая господствующими властными структурами. Во-первых, феминистки полагают, что гендеры социально сконструированы в том смысле, что они обладают следующими сущностными признаками (Butler 1999: 24): женщины — это биологические женщины с феминными поведенческими чертами, являющиеся гетеросексуалками, чьи желания направлены на мужчин; мужчины — это биологические мужчины с маскулинными поведенческими чертами, являющиеся гетеросексуалами, чьи желания направлены на женщин. Это атрибуты, необходимые для наделенных гендером индивидуалов и позволяющие женщинам и мужчинам существовать как женщинам и мужчинам. Индивиды имеют «интеллигибельный гендер» (Butler 1999: 23), если они демонстрируют данную последовательность черт в связной манере (где сексуальное желание следует из сексуальной ориентации, которая в свою очередь выводится из феминного/маскулинного поведения, которое, как полагают, проистекает из биологического пола). Социальные силы в целом считают индивидов, которые демонстрируют несвязные гендерные последовательности (напр., лесбиянок), «неправильно» практикующими свой гендер, и они активно препятствуют такой последовательности черт, например, путем обзывательств и открытой гомофобной дискриминации. Вспомните, что было сказано выше: наличие определенного представления о том, что такое женщины, отражающего условия существования социально влиятельных (белых, представительниц среднего класса, гетеросексуальных, западных) женщин, служит для маргинализации и контроля тех, кто не соответствует этому представлению.

Однако эти гендерные ядра, предположительно кодирующие вышеупомянутые черты, являются не чем иным, как иллюзиями, созданными идеалами и практиками, которые стремятся сделать гендер однородным посредством гетеросексизма, представления о том, что гетеросексуальность естественна, а гомосексуальность девиантна (Butler 1999: 42).

Далее, быть феминной и желать мужчин (к примеру) обычно считается выражением женского гендера. Батлер отрицает это и считает, что гендер в действительности перформативен. Это не «стабильная идентичность или локус агентности, из которого вытекают различные действия; скорее, гендер… устанавливается… через стилизованное повторение [привычных] действий» (Butler 1999: 179): через ношение определенной, гендерно окрашенной одежды, ходьбу и сидение определенным, гендерно окрашенным образом, укладку волос в соответствии с гендерными кодами т.д. Гендер — это не то, чем человек является, а то, что он делает; это последовательность действий, способ действия, а не существования. И многократное участие в «феминизирующих» и «маскулинизирующих» практиках цементирует гендер, тем самым заставляя людей ложно думать о гендере как о чем-то, чем они естественно являются. Гендер возникает только через такие гендерные акты: женщина, которая занимается сексом с мужчинами, не выражает свой гендер как женщина. Эта деятельность (среди прочих) делает ее наделенной гендером женщиной.

Конститутивные акты, гендеризующие индивидов, создают гендеры как «непреодолимую иллюзию» (Butler 1990: 271). Наша гендеризованная классификационная схема является сильной прагматической конструкцией: социальные факторы полностью определяют наше использование схемы, и схема не может точно представить какие-либо «положения вещей» (Haslanger 1995: 100). Люди думают, что есть истинные и реальные гендеры, и те, про кого считается, что они практикуют свой гендер «неправильно», не получают социального одобрения. Но гендеры истинны и реальны только в той мере, в какой они исполняются (performed) (Butler 1990: 278–279). В таком случае не имеет смысла говорить о MtF-трансперсоне, что он/а на самом деле мужчина, что только кажется женщиной. Вместо этого мужчины, которые одеваются и действуют способами, которые ассоциируются с феминностью, «показывают, что [как предполагает Батлер] „быть“ феминным — это просто вопрос выполнения определенных действий» (Stone 2007: 64). В результате гендер трансперсоны столь же реален или истинен, как и гендер любого другого человека, который является «традиционно» феминной женщиной или маскулинным мужчиной (Butler 1990: 278) [5].

Для Батлер, учитывая, что гендер является перформативным, адекватная реакция на феминистскую политику идентичности включает в себя две вещи. Во-первых, феминистки должны понимать «женщину» как открытый «термин, находящийся в процессе, в становлении, в конструировании, о котором нельзя сказать, что он возник или закончился… он открыт для вмешательства и переозначивания» (Butler 1999: 43). То есть феминистки вообще не должны пытаться определить понятие «женщина». Во-вторых, категория женщин «не должна быть основой феминистской политики» (Butler 1999: 9). Скорее, феминистки должны сосредоточиться на том, как власть функционирует и формирует наше понимание женственности не только в обществе в целом, но и в рамках феминистского движения.

Является ли половая классификация исключительно вопросом биологии?

Многие люди, в том числе многие феминистки, обычно воспринимают приписывание пола исключительно как вопрос биологии без социального или культурного измерения. Общепринято думать, что существует только два пола и что биологические классификации полов совершенно беспроблемны.

Чтобы понять это, полезно различать объектное и идейное конструирование (подробнее см. Haslanger 2003b): можно сказать, что социальные силы конструируют определенные виды объектов (напр., наделенные полом тела или гендеризованных индивидов) и определенные виды идей (напр., понятия пола и гендера). Во-первых, возьмем объектное конструирование наделенных полом тел. Вторичные половые признаки, или физиологические и биологические особенности, обычно ассоциируемые с мужчинами и женщинами, подвержены влиянию социальных практик. В некоторых обществах более низкий социальный статус женщин означает, что их меньше кормят, и поэтому недостаток питания приводит к тому, что они уменьшаются в размерах (Jaggar 1983: 37). Однородность в мышечной форме, размере и силе в пределах половых категорий не вызвана полностью биологическими факторами, но в значительной степени зависит от возможностей для физических упражнений. Если бы мужчинам и женщинам были предоставлены одинаковые возможности для физических упражнений и равное поощрение к ним, считается, что телесный диморфизм уменьшился бы (Fausto-Sterling 1993a: 218). Ряд медицинских феноменов, связанных с костями (напр., остеопороз), имеют социальные причины, непосредственно связанные с ожиданиями относительно пола, рациона питания женщин и их возможностей для физических упражнений (Fausto-Sterling 2005).

Во-вторых, возьмем идейное конструирование половых концепций. Говорят, что наше понятие пола является продуктом социальных сил в том смысле, что то, что считается полом, формируется социальными смыслами. Обычно те, у кого имеются XX-хромосомы, яичники, которые производят яйцеклетки, женские гениталии, относительно высокая доля «женских» гормонов и другие вторичные половые признаки (относительно небольшой размер тела, меньше волос на теле), считаются биологическими женщинами. Те, у кого имеются XY-хромосомы, семенники, которые производят маленькие сперматозоиды, мужские гениталии, относительно высокая доля «мужских» гормонов и другие вторичные половые признаки (относительно большой размер тела, значительное количество волос на теле), считаются биологическими мужчинами. Это понимание появилось сравнительно недавно.

Гениталии женщин считались такими же, как и у мужчин, но просто направленными внутрь тела; яичники и яички (например) обозначались одним и тем же термином, и то, относится ли этот термин к первому или второму, было ясно из контекста (Laqueur 1990: 4). Только в конце 1700-х годов ученые начали рассматривать женскую и мужскую анатомии как радикально отличающиеся друг от друга, переходя от «однополой модели» единого полового спектра к (ныне превалирующей) «двуполой модели» полового диморфизма. (Альтернативную точку зрения см. у King 2013.)

Фаусто-Стерлинг утверждала, что эта «двуполая модель» также не является прямолинейной (Fausto-Sterling 1993b, 2000a, 2000b). Она подсчитала, что 1,7% населения не укладываются в привычные половые классификации, так как они обладают различными комбинациями разных половых признаков (Fausto-Sterling 2000a: 20). В своей предыдущей работе она утверждала, что интерсексуальные индивиды составляют (по крайней мере) три дополнительных половых класса: «гермы», у которых один семенник и один яичник; «мермы», у которых есть яички, некоторые части женских гениталий, но нет яичников; и «фермы», у которых есть яичники, некоторые части мужских гениталий, но нет семенников (Fausto-Sterling 1993b: 21). (В своей работе Fausto-Sterling 2000a она отмечает, что данные ярлыки были выдвинуты в шутку.) Признание интерсексуальных персон предполагает, что феминистки (и общество в целом) ошибаются, полагая, что люди либо женщины, либо мужчины.

Чтобы проиллюстрировать идейное конструирование пола, рассмотрим случай спортсменки Марии Патиньо. У Патиньо женские гениталии, она всегда считала себя женщиной и считалась таковой другими. Однако было обнаружено, что у нее есть XY-хромосомы, и ей было запрещено участвовать в соревнованиях по женскому спорту (Fausto-Sterling 2000b: 1–3). Гениталии Патиньо не совпадали с хромосомами, и последние использовались для определения ее пола. Патиньо успешно боролась за то, чтобы ее признали спортсменкой, утверждая, что одних ее хромосом недостаточно, чтобы не сделать ее женщиной.

Поскольку наши культурные концепции влияют на наше понимание пола, феминистки должны быть гораздо более осторожными в отношении классификации полов и переосмыслить, что такое пол (Stone 2007: сh. 1). Более конкретно, случай интерсексов показывает, что половые признаки, ассоциируемые с женщинами и мужчинами, не всегда сопровождают друг друга в полном объеме и что люди могут иметь некоторую смесь этих черт. Это наводит Стоуна на мысль, что пол — это кластерное понятие: достаточно удовлетворить достаточное количество половых признаков, которые имеют тенденцию группироваться вместе, чтобы считаться принадлежащими к определенному полу. Но необязательно удовлетворять всем этим признакам или каким-то произвольно выбранным предположительно необходимым половым признакам, таким как хромосомы (Stone 2007: 44). Это делает пол вопросом степени, и половые классификации должны происходить по спектру: некто может быть более или менее женщиной либо мужчиной, но нет резкого различия между ними. Кроме того, интерсексы (наряду с трансперсонами) находятся в центре сексуального спектра, и во многих случаях их пол будет неопределенным (Stone 2007).

Совсем недавно Аяла и Васильева (Ayala and Vasilyeva 2015) высказались за инклюзивную и расширенную концепцию пола.

Эта точка зрения направлена на то, чтобы мотивировать идею о том, что то, что считается полом, не должно определяться взглядом внутрь на гениталии или другие анатомические особенности.

Различны ли пол и гендер?

В дополнение к аргументам против политики идентичности и в пользу гендерной перформативности Батлер считает, что отличать биологический пол от социального пола неразумно. Для нее и то, и другое социально сконструировано:

Если оспаривается неизменный характер пола, то, возможно, эта конструкция, называемая «пол», так же культурно сконструирована, как и гендер; более того, возможно, она всегда уже была гендером, и в результате различие между полом и гендером оказывается вообще не различием. (Butler 1999: 10–11)

(Батлер не одинока в своем утверждении, что между природой/культурой, биологией/конструкцией и полом/гендером нет четких различий. См. также: Antony 1998, Gatens 1996, Grosz 1994, Prokhovnik 1999.)

Чтобы понять ее точку зрения, рассмотрим два утверждения по очереди. Во-первых, идея о том, что пол является социальным конструктом, для Батлер сводится к тому, что наши наделенные полом тела также перформативны и, следовательно, они не имеют «никакого онтологического статуса за пределами различных актов, которые конституируют [их] реальность» (Butler 1999: 173). На первый взгляд, это неправдоподобное предположение, что женские и мужские тела не имеют независимого существования и что если бы исчезла гендеризующая деятельность, то исчезли бы и физические тела. Но Батлер имеет в виду вовсе не это; скорее, ее позиция состоит в том, что тела, рассматриваемые как материальные основы, на которых сконструирован пол, сами сконструированы так, как если бы они обеспечивали такие материальные основания (Butler 1993). Культурные представления о гендере фигурируют в «самом диспозитиве производства, посредством которого устанавливаются сами половые отношения» (Butler 1999: 11).

Для Батлер наделенные полом тела никогда не существуют вне социальных значений и то, как мы понимаем гендер, формирует то, как мы понимаем пол (Butler 1999: 139).

(О дискурсивной конструкции см. Haslanger 1995: 99.) Приписывание пола (называние кого-либо женщиной или мужчиной) является нормативным (Butler 1993: 1) [6]. Когда врач называет новорожденного ребенка девочкой или мальчиком, он/а делает не дескриптивное утверждение, а нормативное. Фактически врач совершает иллокутивный речевой акт (см. статью о речевых актах в настоящей энциклопедии). По сути, высказывание врача превращает младенцев в девочек или мальчиков. Затем наши действия заставляют нас думать, что полов естественным образом два и что бытие женщиной или мужчиной — это объективная характеристика мира, а не следствие определенных конститутивных актов (то есть не перформативность). Именно это Батлер имеет в виду, говоря, что физические тела никогда не существуют вне культурных и социальных смыслов и что пол так же социально сконструирован, как и гендер. Она не отрицает существования физических тел. Но она принимает наше понимание этого существования за продукт социальной обусловленности: социальная обусловленность делает существование физических тел понятным для нас путем дискурсивного конструирования наделенных полом тел посредством определенных конститутивных актов (введение во взгляды Батлер см. у Salih 2002).

Для Батлер приписывание пола всегда в каком-то смысле является угнетением. Опять же, это, по-видимому, связано с подозрительным отношением Батлер к классификации в целом: половая классификация никогда не может быть просто дескриптивной, но всегда имеет нормативный элемент, отражающий оценочные требования тех, кто обладает властью. Таким образом, проведение феминистской генеалогии тела (или изучения того, почему считается, что половые органы естественным образом делятся на женские и мужские) должно обосновать феминистскую практику (Butler 1993: 28–29).

Это позволяет феминисткам установить, как наделенные полом тела социально конструируются, чтобы противостоять такому конструированию.

Однако, учитывая сказанное выше, далеко не очевидно, что мы должны делать с утверждением Батлер о том, что пол «всегда был уже гендером» (Butler 1999: 11). Стоун (Stone 2007) полагает, что его нужно прочитывать следующим образом: пол и есть гендер, — но продолжает подвергать это утверждение сомнению, полагая, что социальная сконструированность как пола, так и гендера еще не делает пол идентичным гендеру. По мнению Стоун, для Батлер было бы точнее сказать, что утверждения о поле предполагают гендерные нормы. То есть многие утверждения о половых признаках (напр., «женщины физически слабее мужчин») на самом деле подразумевают, как должны вести себя женщины и мужчины. В какой-то мере это утверждение описывает определенные факты. Но это также подразумевает, что от женщин не ожидается подъема тяжестей и что они, вероятно, не будут хороши в этом. Таким образом, утверждения о поле не идентичны утверждениям о гендере; скорее, они подразумевают утверждения о гендерных нормах (Stone 2007: 70).

Полезно ли различие между полом и гендером?

Некоторые феминистки считают, что различие между полом и гендером бесполезно. Для начала считается, что оно отражает политически проблематичное дуалистическое мышление, которое подрывает феминистские цели: это различие служит для отражения и воспроизведения андроцентрических оппозиций между (к примеру) сознанием и телом, культурой и природой и разумом и эмоцией, которые использовались для оправдания угнетения женщин (напр., Grosz 1994, Prohovnik 1999). Мысль заключается в том, что в подобных оппозициях один термин всегда превосходит другой и что девальвированный термин обычно ассоциируется с женщинами (Lloyd 1993).

Говорят, что оппозиция между сознанием и телом в дальнейшем соотносится с другими различиями, такими как разум/эмоции, культура/природа, рациональное/иррациональное, где одна сторона каждого различия обесценивается (телесные черты человека обычно ценятся меньше, чем его сознание, рациональность обычно ценится больше, чем иррациональность), и женщины ассоциируются с обесцениваемыми понятиями: они считаются более близкими, чем мужчины, к телесным чертам и природе, иррациональными, эмоциональными и т.д. Это, как говорят, очевидно (к примеру) на собеседованиях при приеме на работу. К мужчинам относятся как к нейтральным по гендерному признаку лицам и не спрашивают, планируют ли они взять отпуск, чтобы завести семью. Напротив, то, что женщины сталкиваются с такими запросами, показывает, что они считаются более тесно связанными с телесными особенностями наподобие деторождения, чем мужчины (Prokhovnik 1999: 126). Таким образом, можно полагать, что противопоставление сознания и тела соотносится с противопоставлением мужчины и женщины.

Говорят также, что дуализм сознания и тела накладывается на различие пола и гендера (Grosz 1994, Prokhovnik 1999).

Подразумевается, что, хотя пол неизменен, гендер — это то, над чем индивиды имеют контроль, и то, что на что мы можем повлиять и что можем изменить посредством индивидуального выбора. Однако, поскольку женщины, как говорят, более тесно связаны с биологическими характеристиками (и таким образом, отображаются на телесную сторону различия сознание/тело), а мужчины рассматриваются как гендерно нейтральные личности (отображение на сторону сознания), подразумевается, что «мужчина равен гендеру, который связан с сознанием и выбором, свободой от тела, автономией и с публичной реальностью; в то время как женщина равна гендеру, связанному с телом, размножением, „естественными“ ритмами и частной сферой» (Prokhovnik 1999: 103). Считается, что это делает различие между полом и гендером по своей сути репрессивным и лишает его любого потенциала для эмансипации: вместо того, чтобы облегчить выбор гендерной роли для женщин, оно «фактически работает на усиление их связи с телом, полом и непроизвольными „естественными“ ритмами» (Prokhovnik 1999: 103). В противоположность тому, что утверждали феминистки, такие как Рубин, различие между полом и гендером не может использоваться в качестве теоретического инструмента, который отделяет представления о женственности от биологических и репродуктивных характеристик.

Мои утверждала, что различие между полом и гендером бесполезно для определенных теоретических целей (Moi 1999: ch. 1). Это не значит, что оно совершенно не нужно; согласно Мои, различие между полом и гендером хорошо работало на то, чтобы показать, что исторически преобладающий биологический детерминизм был ложным. Однако для нее это различие не приносит никакой пользы, «когда речь заходит о создании хорошей теории субъективности» (Moi 1999: 6) и о «конкретном историческом понимании того, что значит быть женщиной (или мужчиной) в данном обществе» (Moi 1999: 4–5). То есть различие 1960-х годов представляло пол как фиксированный биологией без каких-либо культурных или исторических измерений.

Совсем недавно Миккола (Mikkola 2011) утверждала, что различие между полом и гендером, лежащее в основе взглядов Рубин и Маккиннон, имеет определенные неинтуитивные и нежелательные онтологические обязательства, которые делают его политически бесполезным. Во-первых, утверждение, что гендер социально сконструирован, подразумевает, что существование женщин и мужчин зависит от сознания. Это говорит о том, что мы можем покончить с женщинами и мужчинами, просто изменив некоторые социальные практики, конвенции или условия, от которых зависит пол (каковы бы они ни были). Однако обыденные социальные субъекты находят это неинтуитивным, учитывая, что (обычно) пол и гендер не различаются. Во-вторых, утверждение, что гендер является продуктом угнетающих социальных сил, предполагает, что уничтожение женщин и мужчин должно быть политической целью феминизма. Но это таит в себе онтологически нежелательные обязательства, поскольку многие обыденные социальные субъекты рассматривают свой пол как источник позитивной ценности. Таким образом, феминизм, похоже, хочет покончить с тем, что не должно быть покончено, что вряд ли мотивирует социальные субъекты действовать так, чтобы стремиться к гендерной справедливости. Учитывая эти проблемы, Миккола утверждает, что феминистки должны отказаться от различия на практических политических основаниях.

Женщины как группа

Различные критические замечания в отношении различия между полом и гендером ставят под сомнение жизнеспособность категории женщины. Феминизм — это движение за прекращение угнетения, которому подвергаются женщины как группа.

Феминистки должны быть в состоянии обратиться к культурным и социальным различиям в конструировании гендера, если феминизм будет действительно инклюзивным, и быть осторожными, чтобы не постулировать общие черты, которые маскируют важные способы, которыми женщины отличаются друг от друга как женщины. Эти опасения (среди прочих) породили ситуацию, когда (как говорит Линда Алкофф) феминистки стремятся говорить и выдвигать политические требования от имени женщин, в то же время отвергая идею о существовании единой категории женщин (Alcoff 2006: 152). Если феминистская критика категории женщины успешна, то что (если вообще что-то) связывает женщин вместе, что значит быть женщиной и какие требования могут выдвигать феминистки от имени женщин?

Многие считают фрагментацию категории женщин проблематичной по политическим причинам (напр., Alcoff 2006; Bach 2012; Benhabib 1992; Frye 1996; Haslanger 2000b; Heyes 2000; Martin 1994; Mikkola 2007; Stoljar 1995; Stone 2004; Tanesini 1996; Young 1997; Zack 2005). Например, Янг считает, что мнения, подобные мнению Спелман, сводят категорию женщин к избирательному набору индивидов, которых ничто вместе не связывает (Young 1997: 20). Чернокожие женщины отличаются от белых женщин, но члены обеих групп также отличаются друг от друга в отношении национальности, этнической принадлежности, класса, сексуальной ориентации и экономического положения; то есть богатые белые женщины отличаются от белых женщин рабочего класса в силу их экономического и классового положения. Эти подгруппы сами по себе разнообразны: например, некоторые белые женщины из рабочего класса в Северной Ирландии резко разделены по религиозному признаку. Поэтому, если мы примем позицию Спелман, мы рискуем остаться с отдельными женщинами, которых ничто не связывает. И это проблематично: чтобы ответить на угнетение женщин вообще, феминистки должны понимать их как категорию в каком-то смысле. Янг пишет, что без этого «невозможно концептуализировать угнетение как систематический, структурированный, институциональный процесс» (Young 1997: 17). Некоторые, таким образом, считают артикуляцию инклюзивной категории женщин необходимым условием для эффективной феминистской политики, и появилась многочисленная литература, направленная на концептуализацию женщин как группы или коллектива (напр., Alcoff 2006; Ásta 2011; Frye 1996; 2011; Haslanger 2000b; Heyes 2000; Stoljar 1995, 2011; Young 1997; Zack 2005).

(Эти реалистические позиции, однако, существенно отличаются от позиций, изложенных в разделе 2). Ниже мы рассмотрим некоторые влиятельные гендерно-номиналистические и гендерно-реалистические позиции. Прежде чем сделать это, стоит отметить, что не все убеждены в том, что попытки сформулировать инклюзивную категорию женщин могут увенчаться успехом или что проблемы, связанные с тем, что значит быть женщиной, нуждаются в разрешении. Миккола (Mikkola 2016) утверждает, что феминистская политика не должна полагаться на преодоление того, что она называет «гендерной полемикой»: феминистки должны установить значение гендерных концепций и сформулировать способ обосновать принадлежность женщин к социальному типу. По ее мнению, споры о том, «что значит быть женщиной», стали теоретически несостоятельными и неразрешимыми, что привело к аналитическому тупику, который выглядит непроходимым. Вместо этого Миккола выступает за отказ от поисков, которые в любом случае (как она утверждает) не представляют серьезных политических препятствий.

Гендерный номинализм

Гендеризованная социальная серия

Айрис Янг утверждает, что если нет «некоторого смысла, в котором понятие „женщина“ является названием социального коллектива [который представляется феминизмом], то в феминистской политики нет ничего специфического» (Young 1997: 13). Она утверждает, что для того, чтобы категория женщины оказалась интеллигибельной, женщины должны составлять серию: особый вид социального коллектива, «члены которого пассивно объединены объектами, на которые ориентированы их действия, и/или объективированными результатами материальных последствий действий другого» (Young 1997: 23).

Янг считает, что женщины не связаны друг с другом общей чертой или опытом (или набором черт и опыта), поскольку она принимает аргумент партикулярности Спелман, чтобы определенно установить, что такой особенности не существует (Young 1997: 13; см. Frye 1996, Heyes 2000). Вместо этого категория женщин объединяется определенными практико-инертными реалиями или способами, в которых жизнь женщин и их действия ориентированы вокруг определенных объектов и повседневных реалий (Young 1997: 23–24). Например, пассажиры автобуса составляют серию, объединенную их индивидуальными действиями, организованными вокруг одних и тех же практико-инертных объектов автобуса и практики общественного транспорта.

Янг выделяет две широкие группы таких практико-инертных объектов и реалий. Во-первых, явления, связанные с женскими телами (физические факты), биологические процессы, происходящие в женских телах (менструация, беременность, роды) и социальные правила, связанные с этими биологическими процессами (напр., социальные правила менструации). Во-вторых, гендерно окрашенные объекты и практики: местоимения, вербальные и визуальные репрезентации гендера, гендерно окрашенные артефакты и социальные пространства, одежда, косметика, инструменты и мебель. Таким образом, женщины составляют серию, поскольку их жизнь и действия организованы вокруг женских тел и определенных объектов, кодируемых по признаку пола. Их ряды пассивно связаны друг с другом, и единство это «не то, что возникает из индивидов, называемых женщинами» (Young 1997: 32).

Хотя предложение Янг претендует на то, чтобы стать ответом на волнения Спелман, Стоун сомневается, что оно в итоге оказывается восприимчивым к аргументу партикулярности: в конечном счете, по мнению Янг, что-то общее между женщинами как женщинами (их практико-инертные реальности) связывает их вместе (Stone 2004).

Номинализм сходства

Натали Столяр считает, что до тех пор, пока категория женщин не будет унифицирована, феминистские действия в интересах женщин не могут быть оправданы (Stoljar 1995: 282).

(Подробнее о номинализме сходства см. Армстронг 2011.) Столяр не одинока в своих утверждениях в пользу того, что отношения сходства имеют смысл для женщин как категории; другие также выносили сходные суждения, обычно отсылая к отношениям «семейного сходства» Витгенштейна (Alcoff 1988, Green & Radford Curry 1991, Heyes 2000, Munro 2006). Столяр больше полагается на номинализм сходства Прайса, согласно которому x является представителем некоторого типа F только в том случае, если x достаточно близко напоминает некоторую парадигму или образец F (Price 1953: 20). Например, тип красных сущностей объединяется некоторыми выбранными красными образцами, так что только те сущности, которые достаточно похожи на образцы, считаются красными. Таким образом, тип (или категория) женщин объединяется некоторыми выбранными женскими образцами, так что те, кто достаточно похож на женские образцы, считаются женщинами (Stoljar 1995: 284).

Семантические соображения о понятии женщина подсказывают Столяр, что следует поддержать номинализм сходства (Stoljar 2000: 28). Представляется маловероятным, что понятие применяется на основе какой-то одной социальной характеристики, которой обладают все и только женщины. Напротив, женщина — это кластерное понятие, и наши атрибуции женственности выявляют «различные конфигурации признаков у разных индивидов» (Stoljar 2000: 27). Более конкретно, они выделяют следующие кластеры функций: а) женский пол; б) феноменологические особенности: менструация, женский сексуальный опыт, рождение ребенка, кормление грудью, боязнь ходить по улицам ночью или боязнь изнасилования; в) определенные роли: ношение типично женской одежды, перенесение угнетения по признаку пола или выполнение работы по уходу; г) гендерная атрибуция: «называть себя женщиной и быть называемой женщиной» (Stoljar 1995: 283–284). Для Столяр атрибуция женственности связана с различными чертами и переживаниями: как с теми, которые феминистки исторически называют «гендерными чертами» (такими как социальные, поведенческие, психологические черты), так и с теми, которые называются «половыми чертами». Тем не менее она считает, что поскольку понятие женщина применимо (по крайней мере к некоторым) MtF-трансперсонам, то можно быть женщиной по гендеру, не будучи женщиной по полу (Stoljar 1995: 282).

Однако кластерное понятие женщина прямо не предоставляет критерия для выделения категории женщин. Скорее, четыре кластера признаков, которые выделяет концепция, помогают выделить женские образцы, которые, в свою очередь, помогают выделить категорию женщин. Во-первых, любой индивид, обладающий признаками по крайней мере трех из четырех упомянутых кластеров, будет считаться образчиком данной категории. Например, афроамериканка с первичными и вторичными женскими половыми признаками, которая описывает себя как женщину и оказывается угнетенной на основании своего пола, наряду с белым европейским гермафродитом, воспитанным «как девочка», который участвует в женских ролях и имеет женские феноменологические черты, несмотря на отсутствие женских половых признаков, будут считаться образцами женщин (Stoljar 1995: 284) [7]. Во-вторых, любой индивид, который напоминает «любой из образцов достаточно близко (по мнению Прайса, настолько близко, насколько [образцы] похожи друг на друга), будет принадлежать к классу сходства „женщина“» (Stoljar 1995: 284). То есть принадлежность к категории женщин определяется тем, что персона достаточно напоминает парадигму женщины.

Неогендерный реализм

Социальное подчинение и гендер

В серии статей, собранных в книге 2012 года, Салли Хаслангер рассуждает о том, как определить понятие женщина, чтобы оно было политически полезным, служило орудием в борьбе феминисток против сексизма и показывало, что понятие женщина является социальным (а не биологическим).

   В некоторых статьях Хаслангер выступает за ревизионистский анализ понятия женщина (Haslanger 2000b; 2003a; 2003b). В других текстах она предполагает, что ее анализ, возможно, не будет таким уж ревизионистским (Haslanger 2005; 2006). Рассмотрим сначала первый аргумент. Анализ Хаслангер, по ее же словам, носит амелиоративный характер: он направлен на выяснение того, какие гендерные концепции лучше всего помогут феминисткам достигнуть их легитимных целей, тем самым проясняя концепции, которые феминистки должны использовать (Haslanger 2000b: 33) [8]. Сейчас феминисткам нужна гендерная терминология, чтобы бороться с сексистской несправедливостью (Haslanger 2000b: 36). В частности, им нужны гендерные термины для выявления, объяснения и обсуждения сохраняющегося социального неравенства между мужчинами и женщинами. Анализ гендера у Хаслангер начинается с признания того, что женщины и мужчины различаются в двух отношениях: физически и в своем социальном положении. Общества в целом склонны «отдавать предпочтение индивидам с мужскими телами» (Haslanger 2000b: 38), так что социальные позиции, которые они впоследствии занимают, лучше, чем социальные позиции тех, кто имеет женские тела. И это порождает постоянные сексистские несправедливости. Имея это в виду, Хаслангер уточняет, как она понимает гендеры:

S — женщина тогда и только тогда [по определению], когда S систематически подчиняется какому-то измерению (экономическому, политическому, правовому, социальному и т.д.) и S «маркируется» в качестве объекта подобного обращения наблюдаемыми или воображаемыми телесными признаками, предположительно свидетельствующими о биологической роли женщины в воспроизводстве.

S — мужчина тогда и только тогда [по определению], когда S систематически привилегирован в некотором измерения (экономическом, политическом, правовом, социальном и т.д.) и S «маркируется» в качестве объекта подобного обращения наблюдаемыми или воображаемыми телесными признаками, предположительно свидетельствующими о биологической роли мужчины в воспроизводстве. (Haslanger 2003а: 6–7)

Это конститутивные черты мужчин и женщин: называние S женщиной делает уместным то, что S угнетается по принципу маркированности пола; называние S мужчиной делает уместным то, что S является привилегированным по принципу маркированности пола.

Амелиоративный анализ Хаслангер противоречит здравому смыслу в том, что женщины, не маркированные в плане пола для угнетения, не считаются женщинами.

   Это может означать, что анализ Хаслангер следует отвергнуть, поскольку он не отражает то, что имеют в виду пользователи языка, применяя гендерные термины. Однако Хаслангер утверждает, что это не повод отвергать определения, которые она считает ревизионистскими: они не предназначены для объяснения наших интуитивных гендерных понятий. В ответ Миккола (Mikkola 2009) утверждала, что ревизионистский анализ гендерных концепций, как и анализ Хаслангер, является как политически бесполезным, так и философски ненужным.

Отметим также, что предложение Хаслангер является элиминативистским: гендерная справедливость уничтожила бы гендер, поскольку она упразднила бы те сексистские социальные структуры, которые ответственны за сексуально маркированное угнетение и привилегии. Если бы сексистское угнетение прекратилось, люди с женским и мужским гендером больше не существовали бы (хотя мужчины и женщины все еще существовали бы). Не все феминистки поддерживают столь элиминативистские взгляды. Стоун считает, что Хаслангер не оставляет места для положительной переоценки того, что значит быть женщиной: поскольку Хаслангер определяет женщину с точки зрения подчинения,

любая женщина, которая бросает вызов своему подчиненному статусу, должна по определению бросать вызов своему статусу женщины, даже если она не намерена это делать… позитивное изменение наших гендерных норм будет включать в себя избавление от (обязательно подчиненного) феминного гендера. (Stone 2007: 160)

Но, по мнению Стоун, это не только нежелательно — нужно уметь оспаривать подчинение, не подвергая сомнению свой статус женщины. Это также ложь: «поскольку нормы феминности могут быть пересмотрены и постоянно пересматриваются, женщины могут быть женщинами, не будучи при этом подчиненными» (Stone 2007: 162; Mikkola 2016 также говорит о нежелательности элиминативизма Хаслангер).

Теодор Бах также считает, что элиминативизм Хаслангер нежелателен. Однако, по его мнению, позиция Хаслангер сталкивается с другой, более серьезной проблемой. Феминизм сталкивается со следующими проблемами (среди прочих):

Проблема репрезентации: «если нет реальной группы „женщины“, то бессмысленно выдвигать моральные претензии и проводить политическую политику в интересах женщин» (Bach 2012: 234).

Проблемы унификации: (1) нет ни одной характеристики, которую разделяют в межкультурном и трансисторическом отношениях все женщины; 2) разграничение социального типа женщин с помощью некоторого сущностного свойства привилегирует тех, кто им обладает, и маргинализует тех, кто им не обладает (Bach 2012: 235).

По мнению Баха, стратегия Хаслангер по решению этих проблем обращается к «социальному объективизму». Во-первых, мы определяем женщин «в соответствии с соответствующим абстрактным относительным свойством» (Bach 2012: 236), что позволяет избежать проблем общности. Во-вторых, Хаслангер использует «онтологически ненасыщенное понятие „объективности“» (Bach 2012: 236), которое отвечает на проблему репрезентации. Решение Хаслангер (как считает Бах) состоит в том, что женщины составляют объективный тип, потому что женщины объективно похожи друг на друга, а не просто классифицируются вместе с учетом наших исходных концептуальных схем. Бах утверждает, однако, что взгляд Хаслангер недостаточно объективен, и мы должны по политическим соображениям «дать более сильную онтологическую характеристику гендеров мужчины и женщины, согласно которой они являются естественными видами с объяснительными сущностями (explanatory essences)» (Бах 2012: 238). Таким образом, он предполагает, что женщины составляют естественный вид с исторической сущностью:

Сущностным или эссенциальным свойством женщин, в силу которого индивид является представителем вида «женщины», является участие в родословной женщин. Чтобы проиллюстрировать это реляционное свойство, индивид должен быть результатом воспроизведения родословной женщин, и в этом случае он должен пройти через онтогенетические процессы, посредством которых историческая гендерная система воспроизводит женщин. (Bach 2012: 271)

Объяснение гендера, проводимое таким образом, предположительно обеспечивает более сильное единство понятия, чем у Хаслангер, которая просто апеллирует к общим поверхностным свойствам.

Взгляд Баха, однако, имеет анти-транс импликации. В конце концов, трансженщины, которые не прошли женскую гендерную социализацию, по его мнению, не будут считаться женщинами (Mikkola 2016 подробно развивает эту линию критики). Еще более тревожно, что трансженщины будут считаться мужчинами вопреки их самоидентификации. И Бетчер (Bettcher 2013), и Дженкинс (Jenkins 2016) рассматривают важность гендерной самоидентификации. Беттчер утверждает, что существует более чем один «правильный» способ понять женственность: по крайней мере, есть концепции господствующая (мейнстрим) и сопротивляющаяся (транс). Господствующие взгляды, подобные взглядам Баха, как правило, стирают опыт транслюдей и маргинализируют трансженщин в рамках феминистских движений. Вместо того, чтобы заставлять трансженщин отстаивать свою самоидентификацию, мы должны принимать ее за чистую монету с самого начала. И поэтому, считает Беттчер, «при анализе значения таких терминов, как „женщина“, неуместно отбрасывать альтернативные способы, в которых эти термины фактически используются в транссубкультурах; такое использование должно быть принято во внимание в рамках анализа» (Bettcher 2013: 235).

В частности, имея в виду Хаслангер, Дженкинс (Jenkins 2016) обсуждает в аналогичном ключе, как ревизионистский подход Хаслангер необоснованно исключает некоторых трансженщин из женского социального вида. По мнению Дженкинса, амелиоративная методология Хаслангер фактически дает более чем одно подходящее целевое понятие: одно, которое «соответствует предложенной Хаслангер концепции и фиксирует чувство гендера как навязанного социального класса»; и другое, которое «фиксирует чувство гендера как проживаемую идентичность» (Jenkins 2016: 397). Последнее из них позволяет нам включить трансженщин в социальный вид женщин, которые при социально-классовом подходе Хаслангер к гендеру были бы неуместно исключены.

В дополнение к своим ревизионистским аргументам Хаслангер предположила, что ее амелиоративный анализ понятия женщина может быть не таким ревизионистским, как это кажется на первый взгляд (Haslanger 2005, 2006). Несмотря на успешность в установлении референций, обычные пользователи языка не всегда точно знают, о чем они говорят. Наше употребление языка может быть искажено деспотическими идеологиями, которые могут «ввести нас в заблуждение относительно содержания наших собственных мыслей» (Haslanger 2005: 12). Хотя гендерная терминология Хаслангер не является интуитивной, возможно, дело в том, что репрессивные идеологии вводят нас в заблуждение относительно значений наших гендерных терминов.

Возможно, таким образом, анализ Хаслангер смог объяснить наш повседневный гендерный словарь, раскрыв значение понятий, которые мы действительно используем: мы можем применять слово «женщина» в нашем повседневном языке на основе сексуально маркированного подчинения независимо от того, считаем ли мы, что делаем это. Если это так, то гендерная терминология Хаслангера не является радикально ревизионистской.

Сол (Saul 2006) утверждает, в свою очередь: несмотря на возможность того, что мы неосознанно применяем термин «женщина» на основе социального подчинения, чрезвычайно трудно доказать, что это так. Потребовалось бы показать, что гендерная терминология, которую мы фактически используем, — это и есть предложенная Хаслангер гендерная терминология. Но обнаружить основания, на которых мы применяем повседневные гендерные термины, чрезвычайно трудно именно потому, что они применяются различными и своеобразными способами (Saul 2006: 129). Таким образом, Хаслангер должна сделать больше, чтобы показать, что ее анализ не является ревизионистским.

Гендерный униэссенциализм

Шарлотта Уитт (Witt 2011a, 2011b) отстаивает особый вид гендерного эссенциализма, который она называет «униэссенциализмом». Ее мотивация и отправная точка следующие.

Однако работа Уитт отходит в некоторых важных отношений от более ранних (так называемых) эссенциалистских или гендерных реалистических позиций, рассмотренных в разделе 2: так, Уитт не постулирует какого-то сущностного свойства женственности, о котором шла речь выше и которое не учитывало бы различий между женщинами. Далее, униэссенциализм существенно отличается от тех позиций, которые были выработаны в ответ на проблему того, как мы должны понимать социальный тип или социальный вид женщин. Речь идет не о разрешении стандартного спора между гендерными номиналистами и гендерными реалистами или о формулировании некоего якобы общего свойства, которое бы связало женщин вместе и обеспечило теоретическую основу для феминистской политической солидарности. Скорее, униэссенциализм стремится оправдать широко распространенную веру в то, что гендер является конститутивным для того, кто мы есть [9].

Униэссенциализм — это разновидность индивидуального эссенциализма. Традиционно философы различают видовой и индивидуальный эссенциализмы: первый исследует, что связывает представителей вида вместе и что общего у всех представителей некоего вида как у представителей этого вида. Последний задает вопрос: что делает индивида таким индивидом, какой он есть? Далее мы можем различить два вида индивидуального эссенциализма: крипкеанский эссенциализм идентичности и аристотелианский униэссенциализм. Первый спрашивает: что делает индивида этим индивидом? Последний, однако, задает несколько иной вопрос: чем объясняется единство индивидов? Чем объясняется, что индивидуальная единица превосходит сумму ее составных частей? (Стандартные феминистские дискуссии о гендерном номинализме и гендерном реализме в основном касались видового эссенциализма. Поскольку речь идет об индивидуальном эссенциализме, униэссенциализм Уитт в значительной степени отходит от стандартной дискуссии.) Из двух индивидуальных эссенциализмов Уитт выделяет аристотелианский. С этой точки зрения определенные функциональные сущности играют объединяющую роль: эти сущности ответственны за то, что материальные части составляют новую индивидуальность, а не просто комок материи или набор частиц. Уитт приводит пример дома: сущностное функциональное свойство дома (для чего существует индивид, какова его цель) объединяет различные материальные части дома так, что возникает дом, а не просто набор составляющих дом частиц (Witt 2011а: 6). Гендер (быть женщиной/мужчиной) функционирует сходным образом и обеспечивает «принцип нормативного единства», который организует, объединяет и определяет роли социальных индивидов (Witt 2011a: 73). В силу этого гендер является неотъемлемым (униэссенциальным) свойством социальных индивидов.

Важно прояснить понятия пола и социальной индивидуальности, которые использует Уитт. Во-первых, гендер — это социальная позиция, которая «группируется вокруг порождающей (engendering) функции… женщины зачинают и вынашивают… мужчины пускают семя» (Witt 2011a: 40). Это социально опосредованные репродуктивные функции женщин и мужчин (Witt 2011a: 29), и они отличаются от биологической функции воспроизводства, которая примерно соответствует полу по стандартному признаку разделения пола/гендера. Уитт пишет: «быть женщиной — значит быть признанной иметь определенную функцию в производстве потомства, быть мужчиной — значит быть признанным иметь другую функцию в производстве потомства» (Witt 2011а: 39). Во-вторых, Уитт различает личностей (тех, кто обладает самосознанием), человеческих существ (тех, кто биологически является человеком) и социальных индивидов (тех, кто занимает социальные позиции синхронически и диахронически). Эти онтологические категории не эквивалентны в том смысле, что они обладают различными условиями сохранения существования и тождества. Социальные индивиды связаны социальной нормативностью, человеческие существа — биологической нормативностью. Эти нормативности различаются в двух отношениях: во-первых, социальные нормы отличаются от одной культуры к другой, в то время как биологические нормы — нет; во-вторых, в отличие от биологической нормативности, социальная нормативность требует «признания другими того, что субъект реагирует и оценивается в соответствии с социальной нормой» (Witt 2011a: 19). Таким образом, бытие социальным индивидом не равнозначно бытию человеческим существом. Далее, Уитт определяет индивидуальность личности в терминах внутренних психологических состояний осознания себя и самосознания. Однако социальная индивидуальность определяется в терминах внешнего признака — занимаемого социального положения, которое зависит для ее существования от социального мира. Таким образом, эти два понятия не эквивалентны: личность, по существу, имеет внутренне присущие черты и может существовать без социального окружения, тогда как социальная индивидуальность, по существу, имеет внешне присущие черты, которые не могут существовать без социального окружения.

Для Уитт социальные индивиды — это те, кто занимает определенные позиции в социальной реальности. Далее, «социальные позиции имеют нормы или социальные роли, связанные с ними; социальная роль — это то, на что индивид, занимающий данную социальную позицию, реагирует и в соответствии с чем он оценивается» (Witt 2011a, 59). Однако мы как социальные индивиды занимаем сразу несколько социальных позиций: мы можем быть женщинами, матерями, иммигрантками, сестрами, учеными, женами, общественными организаторками и тренерками командных видов спорта и синхронно,и диахронически. Теперь вопрос для Уитт состоит в том, что объединяет эти позиции так, что конституируется социальный индивид. В конце концов, совокупность социальных позиций не создает индивида (точно так же как совокупность свойств — белизна, кубическая форма и сладость — не создает кубик сахара). Для Уитт данную объединяющую роль выполняет гендер (бытие женщиной или мужчиной): это

всеобъемлющая и фундаментальная социальная позиция, которая объединяет и определяет все другие социальные позиции как синхронически, так и диахронически. Она объединяет их не физически, а посредством обеспечения принципа нормативного единства. (Witt 2011а: 19–20)

Под «нормативным единством» Уитт подразумевает следующее: учитывая наши социальные роли и занимаемые социальные позиции, мы реагируем на различные наборы социальных норм. Эти нормы представляют собой «сложные паттерны поведения и практики, которые определяют то, что человек должен делать в ситуации, заданной его социальным положением и социальным контекстом» (Witt 2011a: 82). Наборы норм могут вступать в конфликт: нормы материнства могут вступать (и вступают) в конфликт с нормами академического философа. Однако для того, чтобы этот конфликт существовал, нормы должны быть обязательными для отдельного социального индивида. Итак, Уитт спрашивает: чем объясняется существование и единство социального индивида, подверженного конфликту социальных норм? Ответ — гендером.

Гендер — это не просто социальная роль, объединяющая социальных индивидов. Уитт считает, что это та самая социальная роль — как она говорит, это мегасоциальная роль, которая объединяет социальных агентов. Во-первых, гендер является мегасоциальной ролью, если он удовлетворяет двум условиям (и Уитт утверждает, что это так): 1) если он обеспечивает принцип синхронического и диахронического единства социальных индивидов и 2) если он отражает и определяет широкий спектр других социальных ролей. Гендер удовлетворяет первому условию, как правило, будучи пожизненной социальной позицией: социальный индивид продолжает существовать ровно до тех пор, пока сохраняется его гендерная социальная позиция. Далее, утверждает Уитт, трансперсоны не являются контрпримером к этому утверждению: переход влечет за собой прекращение существования старого социального индивида и появление нового. И это согласуется с тем, что один и тот же человек продолжает существовать и претерпевает социальные индивидуальные изменения через переход. Гендер удовлетворяет и второму условию. Это влияет на другие социальные роли, такие как быть родителем или профессионалом. Ожидания, связанные с этими социальными ролями, различаются в зависимости от гендера агента, поскольку гендер навязывает различные социальные нормы, регулирующие выполнение последующих социальных ролей. Итак, гендер — в отличие от какой-то другой социальной категории, такой как раса — это не просто мегасоциальная роль; это объединяющая мегасоциальная роль. Кросскультурные и трансисторические соображения поддерживают эту точку зрения. Уитт утверждает, что патриархат — это социальная универсалия (Witt 2011а: 98).

Этот подход к гендерному эссенциализму не только объясняет связь социальных агентов с их гендером, но и дает полезный способ понять женскую агентность — то, что является центральным для феминистской политики.

Гендер как позициональность

Линда Алкофф считает, что феминизм сталкивается с кризисом идентичности: категория женщин является отправной точкой феминизма, но различные критические замечания о гендере раздробили эту категорию, и неясно, как феминистки должны понимать, что значит быть женщиной (Alcoff 2006: ch. 5). В ответ на это Алкофф развивает понимание гендера как позициональности, согласно которому «гендер — это, помимо всего прочего, позиция, которую занимает некто и с которой он/а может действовать политически» (Alcoff 2006: 148). В частности, она занимает социальное положение, чтобы способствовать развитию специфически гендерных идентичностей (или самоконцепций): «Сама субъективность (или субъективный опыт бытия женщиной) и сама идентичность женщины конституируются позицией женщины» (Alcoff 2006: 148). Алкофф считает, что существует объективная основа для различения индивидов на основании (фактических или ожидаемых) репродуктивных ролей:

Считается, что те, кого принято относить к биологическим женщинам, хотя на самом деле они не могут размножаться, столкнутся с «иным набором практик, ожиданий и чувств в отношении размножения», чем те, кого принято относить к мужчинам (Alcoff 2006: 172). Далее, это дифференциальное отношение к возможности биологического воспроизводства используется в качестве основы для многих культурных и социальных явлений, которые позиционируют женщин и мужчин: оно может стать

основой различных социальных сегрегаций, она может порождать развитие различных форм телесной воплощенности, переживаемых на протяжении всей жизни, и может порождать широкий спектр аффективных реакций — от гордости, восторга, стыда, вины, сожаления или огромного облегчения от того, что ей удалось избежать биологического воспроизводства. (Alcoff 2006: 172)

И это способствует построению гендерных социальных идентичностей: роль в биологическом воспроизводстве помогает выстроить социальное позиционирование, и это обусловливает развитие специфически гендеризованных социальных идентичностей.

Поскольку женщины социально позиционируются в самых различных контекстах, «нет гендерной сущности, которую разделяли бы все женщины» (Alcoff 2006: 147–148). Тем не менее Алкофф признает, что ее воззрения сродни оригинальному различию пола и гендера 1960-х годов, поскольку различие полов (понимаемое в терминах объективного разделения репродуктивного труда) обеспечивает основу для определенных культурных механизмов (развитие гендеризованной социальной идентичности). Но, оглядываясь на себя,

мы можем видеть, что сохранение различия между объективной категорией сексуированной идентичности и разнообразными и культурно обусловленными практиками гендера не предполагает абсолютного старомодного различия между культурой и овеществленной природой. (Alcoff 2006: 175)

Скорее, различие на основе репродуктивных возможностей формирует и формируется теми видами культурных и социальных явлений (таких как разновидности социальной сегрегации), которые эти возможности порождают. Например, технологические вмешательства могут изменить половые различия, показав тем самым, что они важны (Alcoff 2006: 175). Таким образом, специфически гендеризованные социальные идентичности женщин, обусловленные их контекстно-зависимыми позициями, служат отправной точкой для феминистской политики.

Заключение

В этой статье сначала рассматривались аргументы феминисток против биологического детерминизма и утверждение о том, что гендер социально сконструирован. Затем мы рассмотрели феминистскую критику преобладающих представлений о гендере и поле, а также само различие. В ответ на эти опасения в заключительном разделе рассматривался вопрос о том, как можно было бы сформулировать единую категорию женщин для политических целей феминисток и были проиллюстрированы (по крайней мере) две вещи.

Коллегия все еще не определилась с тем, что является лучшим, наиболее полезным или (даже) правильным определением гендера. И некоторые современные феминистки все еще находят ценность в первоначальном различии пола и гендера 1960-х годов.

Примечания автора к статье

1. Конец эры гендерно-маркированных игрушек далеко не близок. За более недавними примерами стоит обратиться к категории «гендеризованные товары» (‘gendered products’) в The Feminist Philosophers Blog.
2. Чаще подобные позиции называют эссенциалистскими. Однако в этой статье мы избегаем данного часто употребляемого термина, потому что феминистское использование понятия «эссенциализм» сильно различается. (За исключением раздела 4.2.2, в которой обсуждается недавняя версия гендерного эссенциализма Шарлотты Уитт). «Эссенциализм» может быть классификационным. Суть этого взгляда в том, что для принадлежности к определенному классу необходимо наличие определенной черты (напр., чтобы принадлежать к классу красных объектов, объект должен быть красного цвета). Или же «эссенциализм» может быть индивидуальным. Этот взгляд подразумевает, что наличие определенной характеристики (напр., быть членом какого-то вида) необходимо для индивидов как индивидов, поэтому, если некто утратит данную характеристику, то и перестанет быть неким индивидом. (Например, если для Лэсси индивидуально эссенциально быть членом вида собака, то если Лэсси утратит эту характеристику, то она перестанет быть Лэсси). Эти два вида эссенциализма часто считаются созависимыми: если некоторая характеристика эссенциальна для участия в классе, то она должна быть эссенциальна и для членов этого класса как индивидов. Но одно не следует из другого: быть красного цвета необходимо для участия в классе красных сущностей, но быть красным не всегда эссенциально для красных сущностей как для индивидов. Например, если красная машина будет раскрашена в синий, то машина больше не будет членом класса красных сущностей, но машина перестанет быть той же машиной, какой она была. (Подробнее об эссенциализме и его обсуждения см. в Heyes 2000, Stoljar 1995; Stone 2004, 2007; и Witt 1995.)
3. Рапапорт (Rapaport 2002) высказывает мнение в защиту Маккинон, согласно которому, даже если сексуальная объективация является общим условием, определяющим гендер женщин, она может манифестироваться множеством разных способов. И даже если женщины в целом сексуально объективированы, то этот опыт необязательно должен быть одинаковым: белых и чернокожих женщин сексуально объективировали разными способами.
4. Отметим, это не означает, что взгляд Фридан — взгляд гендерной реалистки в том смысле, как обсуждается здесь.
5. Однако Батлер пишет в другом месте: «никак нельзя сделать вывод, что часть гендера, которая перформируется, это „истинный“ гендер» (Butler 1997: 20) — нечто, что кажется противоречащим ее ранним высказываниям. Источник непонятности в том, что Батлер двусмысленно относится к термину «истинный». В этой цитате она использует термин, чтобы обозначить «независимо существующее», а не «реальное». Таким образом, гендеры реальны только до того предела, пока они перформируются, потому что гендер не существует вне гендеризующих действий.
6. См. также Wittig 1992, которая считает, что общественные властные структуры неправильно учат нас, что существуют два пола, с которыми рождаются индивиды.
7. Может показаться, что понятие «женщина» служит для вычленения типичных случаев женщин, которые функционируют как образцы женщин именно потому, что они — типичные случаи. В целом номиналисты сходства считают так: например, избранные образцы красного обычно включают типичные красные объекты, наподобие помидоров, британских почтовых ящиков и некоторых видов кирпичей, которые выбраны потому, что они типичные красные объекты (Price 1953, 20). Но Столяр не обращается к типичным случаям женственности, когда вычленяют образцы женщин. Это означает, что индивиды (наподобие выбранных Столяр), которые не являются «типичными» женщинами, могут считаться образцами женщин. И наличие нетипичных образцов женщин позволяет включить (например) некоторых интерсексуальных индивидов и трансперсон в категории женщин. Взгляд Столяр, однако, вызывает полемику даже у трансперсон.
8. В ранних работах Хаслангер этот анализ назывался «аналитическим» (см. Haslanger 2000b). Затем Хаслангер изменила свою терминологию и называет его «амелиоративным».
9. Хотя воззрения Уитт значительно отличаются от других позиций, обсуждаемых в настоящем разделе, по крайней мере не было бы ошибкой разместить их здесь и назвать «гендерным реализмом». В конце концов, Уитт считает, что есть что-то, что отличает мужчин и женщин посредством их гендера — особая социальная позиция, связанная с репродуктивными функциями (подробнее об этом ниже).

Библиография

●       Армстронг, Дэвид, 2011, Универсалии. Самоуверенное введение, Москва: Канон-плюс.

●       де Бовуар, Симона, 2017 [1949], Второй пол, Москва: Азбука.

●       Батлер, Джудит, 2002 [1997], Психика власти: теории субъекции, Харьков: ХЦГИ; СПб.: Алетейя.

●       Рубин, Гейл, 2000 [1975], «Обмен женщинами: заметки о „политической экономии“ пола» в Хрестоматия феминистских текстов. Переводы (под ред. Е. Здравомысловой, А. Темкиной), Санкт-Петербург: Изд-во «Дм. Буланин».

●       Фридан, Бетти, 1994 [1963], Загадка женственности, Москва: Прогресс, Литера.

●       Чодороу, Ненси, 2006 [1978], Воспроизводство материнства, Москва: РОССПЭН.

●       Alcoff, L., 1988, “Cultural Feminism Versus Post-Structuralism: The Identity Crisis in Feminist Theory”, Signs, 13: 405–436.

●        –––, 2006, Visible Identities, Oxford: Oxford University Press.

●        Ásta (Sveinsdóttir), 2011, “The Metaphysics of Sex and Gender”, in Feminist Metaphysics, C. Witt (ed.), Dordrecht: Springer.

●        Ayala, S. and Vasilyeva, N., 2015, “Extended Sex: An Account of Sex for a More Just Society”, Hypatia, 30: 725–742.

●        Antony, L., 1998, “‘Human Nature’ and Its Role in Feminist Theory”, in Philosophy in a Feminist Voice, J. Kourany (ed.), New Haven: Princeton University Press.

●        Bach, T., 2012, “Gender is a Natural Kind with a Historical Essence”, Ethics, 122: 231–272.

●        Benhabib, S., 1992, Situating the Self, New York: Routledge.

●        Bettcher, T.M., 2013, “Trans Women and the Meaning of ‘Woman’”, in The Philosophy of Sex, N. Power, R. Halwani, and A. Soble (eds.), Lanham, ML: Rowman and Littlefield Publishers, Inc.

●        Butler, J., 1990, “Performative Acts and Gender Constitution”, in Performing Feminisms, S-E. Case (ed.), Baltimore: John Hopkins University.

●        –––, 1991, “Contingent Foundations: Feminism and the Question of ‘Postmodernism’”, Praxis International, 11: 150–165.

●        –––, 1993, Bodies that Matter, London: Routledge.

●        –––, 1999, Gender Trouble, London: Routledge, 2nd edition.

●        Campbell, A., 2002, A Mind of One's Own: The Evolutionary Psychology of Women, Oxford: Oxford University Press.

●        Chodorow, N., 1995, “Family Structure and Feminine Personality”, in Feminism and Philosophy, N. Tuana, and R. Tong (eds.), Boulder, CO: Westview Press.

●        Deaux, K. and B. Major, 1990, “A Social-Psychological Model of Gender”, in Theoretical Perspectives on Sexual Difference, D. Rhode (ed.), New Haven: Yale University Press.

●        Fausto-Sterling, A., 1993a, Myths of Gender: Biological Theories about Women and Men, New York: Basic Books, 2nd edition.

●        –––, 1993b, “The Five Sexes: Why Male and Female are Not Enough”, The Sciences, 33: 20–24.

●        –––, 2000a, “The Five Sexes: Revisited”, The Sciences, July/August: 18–23.

●        –––, 2000b, Sexing the Body, New York: Basic Books.

●        –––, 2003, “The Problem with Sex/Gender and Nature/Nurture”, in Debating Biology: Sociological Reflections on Health, Medicine and Society, S. J. Williams, L. Birke, and G. A. Bendelow (eds.), London & New York: Routledge.

●        –––, 2005, “The Bare Bones of Sex: Part 1 – Sex and Gender”, Signs, 30: 1491–1527.

●        Frye, M., 1996, “The Necessity of Differences: Constructing a Positive Category of Women”, Signs, 21: 991–1010.

●        –––, 2011, “Metaphors of Being a φ”, in Feminist Metaphysics, C. Witt (ed.), Dordrecht: Springer.

●        Gatens, M., 1996, Imaginary Bodies, London: Routledge.

●        Gorman, C. 1992, “Sizing up the Sexes”, Time, January 20: 42–51.

●        Green, J. M. and B. Radford Curry, 1991, “Recognizing Each Other Amidst Diversity: Beyond Essentialism in Collaborative Multi-Cultural Feminist Theory”, Sage, 8: 39–49.

●        Grosz, E., 1994, Volatile Bodies: Toward a Corporeal Feminism, Bloomington, IN: Indiana University Press.

●        Harris, A., 1993, “Race and Essentialism in Feminist Legal Theory”, in Feminist Legal Theory: Foundations, D. K. Weisberg (ed.), Philadelphia: Temple University Press.

●        Haslanger, S., 1995, “Ontology and Social Construction”, Philosophical Topics, 23: 95–125.

●        –––, 2000a, “Feminism in Metaphysics: Negotiating the Natural”, in Feminism in Philosophy, M. Fricker, and J. Hornsby (eds.), Cambridge: Cambridge University Press.

●        –––, 2000b, “Gender and Race: (What) are They? (What) Do We Want Them To Be?”, Noûs, 34: 31–55.

●        –––, 2003a, “Future Genders? Future Races?”, Philosophic Exchange, 34: 4–27.

●        –––, 2003b, “Social Construction: The ‘Debunking’ Project”, in Socializing Metaphysics: The Nature of Social Reality, F. Schmitt (ed.), Lanham: Rowman & Littlefield Publishers Inc.

●        –––, 2005, “What Are We Talking About? The Semantics and Politics of Social Kinds”, Hypatia, 20: 10–26.

●        –––, 2006, “What Good are Our Intuitions?”, Proceedings of the Aristotelian Society, Supplementary Volume 80: 89–118.

●        –––, 2012, Resisting Reality, Oxford: Oxford University Press.

●        Heyes, C., 2000, Line Drawings, Ithaca & London: Cornell University Press.

●        hooks, b., 2000, Feminist Theory: From Margins to Center, London: Pluto Press, 2nd edition.

●        Jaggar, A., 1983, “Human Biology in Feminist Theory: Sexual Equality Reconsidered”, in Beyond Domination: New Perspectives on Women and Philosophy, C. Gould (ed.), Lanham: Rowman & Littlefield Publishers, Inc.

●        Jenkins, K., 2016, “Amelioration and Inclusion: Gender Identity and the Concept of Woman”, in Ethics, 126: 394–421.

●        Kimmel, M., 2000, The Gendered Society, New York: Oxford University Press.

●        King, H., 2013, The One-Sex Body on Trial: The Classical and Early Modern Evidence, Farnham: Ashgate Publishing, Ltd.

●        Laqueur, T., 1990, Making Sex: Body and Gender from the Greeks to Freud, Cambridge, Mass.: Harvard University Press.

●        Lloyd, G., 1993, The Man of Reason: ‘Male’ and ‘Female’ in Western Philosophy, London: Routledge, 2nd edition.

●        MacKinnon, C., 1989, Toward a Feminist Theory of State, Cambridge, Mass.: Harvard University Press.

●        –––, 2006, “Difference and Dominance”, in Theorizing Feminisms, E. Hackett and S. Haslanger (eds.), Oxford: Oxford University Press.

●        Martin, J. R. 1994, “Methodological Essentialism, False Difference, and Other Dangerous Traps”, Signs, 19: 630–655.

●        Mikkola, M. 2006, “Elizabeth Spelman, Gender Realism, and Women”, Hypatia, 21: 77–96.

●        –––, 2007, “Gender Sceptics and Feminist Politics”, Res Publica, 13: 361–380.

●        –––, 2009, “Gender Concepts and Intuitions”, Canadian Journal of Philosophy, 9: 559–583.

●        –––, 2011, “Ontological Commitments, Sex and Gender”, in Feminist Metaphysics, C. Witt (ed.), Dordrecht: Springer.

●        –––, 2016, The Wrong of Injustice: Dehumanization and its Role in Feminist Philosophy, New York: Oxford University Press.

●        Millett, K., 1971, Sexual Politics, London: Granada Publishing Ltd.

●        Moi, T., 1999, What is a Woman?, Oxford: Oxford University Press.

●        Munro, V., 2006, “Resemblances of Identity: Ludwig Wittgenstein and Contemporary Feminist Legal Theory”, Res Publica, 12: 137–162.

●        Nicholson, L., 1994, “Interpreting Gender”, Signs, 20: 79–105.

●        –––, 1998, “Gender”, in A Companion to Feminist Philosophy, A. Jaggar, and I. M. Young (eds.), Malden, Mass.: Blackwell Publishers Inc.

●        Price, H. H., 1953, Thinking and Experience, London: Hutchinson's University Library.

●        Prokhovnik, R., 1999, Rational Woman, London: Routledge.

●        Rapaport, E. 2002, “Generalizing Gender: Reason and Essence in the Legal Thought of Catharine MacKinnon”, in A Mind of One's Own: Feminist Essays on Reason and Objectivity, L. M. Antony and C. E. Witt (eds.), Boulder, CO: Westview Press, 2nd edition.

●        Renzetti, C. and D. Curran, 1992, “Sex-Role Socialization”, in Feminist Philosophies, J. Kourany, J. Sterba, and R. Tong (eds.), New Jersey: Prentice Hall.

●        Rogers, L., 1999, Sexing the Brain, London: Phoenix.

●        Salih, S., 2002, Judith Butler, London: Routledge.

●        Saul, J., 2006, “Gender and Race”, Proceedings of the Aristotelian Society (Supplementary Volume), 80: 119–143.

●        Spelman, E., 1988, Inessential Woman, Boston: Beacon Press.

●        Stoljar, N., 1995, “Essence, Identity and the Concept of Woman”, Philosophical Topics, 23: 261–293.

●        –––, 2000, “The Politics of Identity and the Metaphysics of Diversity”, in Proceedings of the 20th World Congress of Philosophy, D. Dahlstrom (ed.), Bowling Green: Bowling Green State University.

●        –––, 2011, “Different Women. Gender and the Realism-Nominalism Debate”, in Feminist Metaphysics, C. Witt (ed.), Dordrecht: Springer.

●        Stoller, R. J., 1968, Sex and Gender: On The Development of Masculinity and Femininity,New York: Science House.

●        Stone, A., 2004, “Essentialism and Anti-Essentialism in Feminist Philosophy”, Journal of Moral Philosophy, 1: 135–153.

●        –––, 2007, An Introduction to Feminist Philosophy, Cambridge: Polity Press.

●        Tanesini, A., 1996, “Whose Language?”, in Women, Knowledge and Reality, A. Garry and M. Pearsall (eds.), London: Routledge.

●        Witt, C., 1995, “Anti-Essentialism in Feminist Theory”, Philosophical Topics, 23: 321–344.

●        –––, 2011a, The Metaphysics of Gender, Oxford: Oxford University Press.

●        –––, 2011b, “What is Gender Essentialism?”, in Feminist Metaphysics, C. Witt (ed.), Dordrecht: Springer.

●        Wittig, M., 1992, The Straight Mind and Other Essays, Boston: Beacon Press.

●        Young, I. M., 1997, “Gender as Seriality: Thinking about Women as a Social Collective”, in Intersecting Voices, I. M. Young, Princeton: Princeton University Press.

●        Zack, N., 2005, Inclusive Feminism, Lanham, MD: Rowman & Littlefield Publishers, Inc.