теории

Поделиться статьей в социальных сетях:

в избранное

Феминистская философия права

Ссылка на оригинал: Stanford Encyclopedia of Philosophy

Впервые опубликовано 19 мая 2009 года, содержательно переработано 11 марта 2013 года

Феминистская философия права выявляет всепроникающее влияние патриархата на правовые структуры, демонстрирует его последствия для материального положения женщин всех возрастов, а также разрабатывает реформы для устранения гендерной несправедливости, эксплуатации или ограничений. Преследуя эти цели, феминистская философия права обращается к достижениям феминистской эпистемологии, реляционной метафизики, феминистской политической теории, а также к другим направлениям феминистской философии, чтобы понять, каким образом правовые институты навязывают доминирующие маскулинные нормы. Современная феминистская философия права также опирается на такие области научного знания как международная теория прав человека, постколониальная теория, критические исследования права, критическая расовая теория, квир-теория и исследования инвалидности.

Для достижения целей феминистской философии права требуется разработка теоретической базы, концептуальный анализ и концептуальная ревизия. Продвижение идей равенства и свободы женщин отражает глубокую перемену в базовых представлениях о природе женщин и их надлежащем месте в мире: переход от неравенства к равенству полов, а вместе с тем – пересмотр того, чего это равенство требует. Учитывая масштабы и сложность этого изменения, большая часть феминистской теории права развивается на двух уровнях: один – прагматичный, конкретный и точный, другой – концептуальный и визионерский. Часть этих материалов появляется в философских журналах и монографиях, но многое попадает в общие обзоры права и многочисленные специализированные юридические журналы, посвященные вопросам гендера и правосудия. Данная статья начинается с краткого обзора фундаментальных тем феминистской теории права, за которым следует обсуждение эволюции идеи равенства и необходимых институциональных изменений в таких основных областях как политическое равенство, брак, репродуктивные права и коммодификации тела, защита от насилия и экономические права.

Фундаментальные темы в феминистской философии права

В философии права, как и в феминистской теории в целом, существует значительное разнообразие методов, предпосылок и подходов. Радикальный, социалистический и марксистский, реляционный, культурный, постмодернистский, дифференциальный и сфокусированный на господстве (dominance feminism), прагматический и либеральный – все эти подходы к феминизму представлены в феминистской философии права и обеспечивают ей различные подходы к пониманию поставленных проблем. Кроме того, феминистская теория права развивалась с течением времени, в разные периоды фокусируясь на вопросах равенства, господства и различия, многообразия и глобализации (Chamallas 2003).

Несмотря на все различия в фокусе, акцентах или подходах, в феминистской теории права преобладают определенные общие темы. Общие нормативные предпосылки заключается в том, что все представители человеческого рода имеют равную моральную ценность, и что все существа, имеющие равную моральную ценность, обладают правом на равенство перед законом, как бы это ни понималось. Феминистская философия права также осуществляет определенную базовую критику традиционных взглядов на природу права, патриархальных предпосылок, находящих отражение в законодательстве, а также проблем, с которыми сталкиваются женщины, добиваясь равного правосудия в соответствии с законом (Smith, 1993, гл. 6). Вопросы о несовершенствах правовых систем и о том, что они могут сделать для своего улучшения, порождают сложности в отношении значения равенства перед законом и путей его достижения. Например, феминистские философы права могут расходиться во мнениях относительно степени, в которой закон должен пытаться предотвратить господство в личных отношениях, и если этих попыток не происходит – возникает вопрос о степени причастности закона к угнетению. Дифференциальный и либеральный феминизм расходятся в мнениях о значении равенства перед законом, а также о том, может ли достижение равенства в некоторых обстоятельствах требовать различного подхода.

Верховенство закона

Многие стандартные объяснения природы права содержат идею о том, что право предполагает и воспроизводит некоторое видение мира, цель которого состоит в достижении системы суждений, предположительно обосновывающих друг друга. Понимается ли эта цель как «верховенство закона»(см. статью о Фридрихе Хайеке), как «внутренняя моральность закона» (см. дискуссию Фуллера в статье о теориях естественного права), как «наиболее разумная теория установленных законов» (см. дискуссию Дворкина в статье об интерпретации и согласованности в юридических доводах) или выражается в других подобных терминах, – суть в том, что правовые системы воплощают универсальные и, как правило, давно устоявшиеся концептуальные системы. Согласованность любой конкретной правовой системы всегда может быть поставлена ​​под сомнение, но сам принцип согласованности при данном подходе остается идеалом, к которому стремится любая из них. И (как минимум) внешние признаки или иллюзия согласованности поддерживается при помощи требований связности и последовательности, включая следование прецедентам, одинаковое отношение к сходным казусам и обеспечение судейской беспристрастности.

Феминистские критики отмечают, что осмысление верховенства права в терминах согласованности и последовательности имеет тенденцию укреплять и узаконивать статус-кво и существующие властные отношения (Scales 2006; MacKinnon 1989). Действительно, одна из основных целей права в традиционном его понимании состоит в том, чтобы обеспечивать стабильность и порядок, укрепляя верность господствующим нормам, репрезентируя их не только как официальные ценности общества, но и как нечто универсальное, естественное и неизбежное. Таким образом, закон рассматривается как источник официальных стандартов для оценки нормального и приемлемого – что является обязательным, запрещенным, гарантированным, дозволенным или разрешенным. Соответственно, закон изображается как нечто объективное – например, обусловленное прецедентом, а не просто точкой зрения (см. напр. MacKinnon 2006, 1989; Smith 2005, 1993; Rhode 1997; Minow 1991).

Нарушения, проступки, несправедливости, вред или преступления по определению являются отклонениями от закона и, как правило, также отклонениями от существующего статуса-кво. Статус-кво – это незримый и принимаемый по умолчанию стандарт права. Исходя из этих наблюдений, феминистские философы права пришли к выводу о том, что закон делает предвзятое восприятие, свойственное системе в целом (а не к индивидуальным предрассудкам конкретных личностей) незаметным, нормальным, привычным и, следовательно, трудным для выявления и противодействия (Minow 1991; Rhode 1989; MacKinnon 1989). Такая системообразующая предвзятость может влиять не только на акторов в рамках правовой системы (например, судей) но также и на жертв, равно как ее бенефициаров. Основной задачей феминистской философии права является концептуальная ревизия с целью выявления такого предвзятого восприятия, где бы оно ни возникало в правовой системе (Bartlett 1990; MacKinnon 1989).

Феминистские философы права осуждают навязываемый таким образом статус-кво как патриархальный, отражающий древние и почти универсальные предпосылки гендерного неравенства. Это не концептуальная необходимость: право не нуждается в том, чтобы быть патриархальным. Однако право отражает властные отношения внутри обществ. На протяжении всей истории и практически в каждом обществе мужчины и женщины рассматривались не только как различные, но и как неравные в отношении статуса и власти. Женщины обычно считались противоположностью мужчинам в рамках всеобъемлющего набора дихотомий: мужчины казались рациональными, агрессивными, склонными к соперничеству, политически активными, доминирующими лидерами; женщины рассматривались как эмоциональные, пассивные, заботливые, домашние, подчиненные и ведомые. Разные версии этого набора убеждений оказались глубоко и повсеместно встроены в устоявшиеся социальные институты от политики и экономических отношений до образовательных и религиозных учреждений, эстетических стандартов и персональных взаимоотношений – и закон здесь не является исключением (MacKinnon 2006, 1989; Smith 2005, 1993; Olsen 1983).

Равенство и различия

Центральная задача феминистской философии права – сформулировать, что требуется для достижения равноправия, противостоящего этому патриархальному бэкграунду. Однако феминистки придерживаются разных подходов к этой проблеме. Для либеральных феминисток первостепенной задачей является достижение принципа процессуального равноправия, сформулированного еще Аристотелем, согласно которому сходные случаи должны рассматриваться одинаково, а различающиеся случаи – по-разному, в зависимости от их различий. Для других направлений феминизма такое рассмотрение процессуальной справедливости поднимает вопрос о том, существуют ли различия между мужчинами и женщинами, которые закон может обоснованно принять во внимание. На протяжении многих веков мужчины и женщины считались решающим образом различными, и поэтому считалось должным и оправданным относиться к ним по-разному и в области права.

Разумеется, одной из причин сохранения полового неравенства однозначно является наблюдение о том, что некоторые различия между мужчинами и женщинами реальны: только женщины могут стать беременными и рожать детей. Исторически сложилось так (и феминистки разными способами доказывают это), что эти различия были чрезвычайно преувеличены, равно как их значимость и то, в какой степени их можно отнести к биологическим, а не социально сконструированным различиям.

Для феминистских философов права остается открытым ряд вопросов относительно того, каковы те различия (если они вообще существуют), которые закон должен принимать во внимание в соответствии с принципом равенства правоприменения. Существуют биологические различия, такие как беременность и роды. Существуют статистические различия: мужчины выше и сильнее; у женщин большая продолжительность жизни. Существуют исторические различия: женщины, а не мужчины систематически занимали подчиненное положение по причине своего пола – как неспособные голосовать, владеть имуществом или заключать юридические контракты.

Для феминисток вызовом является вопрос, можно ли признать определенные различия, и как это сделать, не укрепляя стереотипы, не поощряя пагубные обычаи, не способствуя сексистской социализации, не спровоцировав мощную негативную реакцию (Rhode 1997; Minow 1991) – и не поступившись равенством.

Этот вызов указывает на «дилеммы различия» (Minow 1991), которые возникают, когда решение основывается на неписаных нормах, предполагающих статус-кво в качестве универсального и неизбежного, тогда как фактически эти нормы отражают некоторую частную точку зрения. Структура дилеммы различий такова. Допустим, существует различие: к примеру, только женщины становятся беременными; или: у женщин исторически возникали трудности с продвижением по службе. Чтобы обеспечить равное отношение, кажется необходимым принять это различие в расчет: в противном случае женщины столкнутся с неприятностями, которых не будет у мужчин. Но если принять это различие в расчет, то опять возникает неравное отношение, в соответствии с которым у женщин возникают особые преимущества (свободный график работы, ускоренное продвижение по службе), отсутствующие у мужчин. Таким образом, кажется, что нет никакого способа достичь равенства перед лицом различий, подобных этим.

Чтобы противостоять дилемме различий, требуется подорвать сам способ, при помощи которого этот проблемный вопрос оказался изначально сформулирован (если не сказать «формализован»). Например, критикуя представление о том, что декретный отпуск является особым преимуществом, феминистки отмечают, что единственный вариант, позволяющий расценивать эти преимущества как особые, состоит в том, что норма, относительно которой они оцениваются, является мужской.

Если бы нормативным было женское или даже человеческое, подобные преимущества нельзя было бы считать особенными (или даже необычными), поскольку необходимость в них является гораздо более распространенной в повседневной жизни, чем, скажем, в льготах по причине перелома ноги или рака простаты (которые не рассматриваются как особенные ни в том, ни в другом случае). Подспудный мужской стандарт невидим, поскольку является традиционным для большинства предприятий, и декретный отпуск для всех требует изменения этих норм. По мнению феминистских критиков, этот скрытый стандарт необходимо разоблачить как мужской, поскольку в действительности он не несет равенства (Rhode 1997; Minow 1991). Если мужские нормы признаны только таковыми – мужскими – нормами, презумпция различий должна быть скорректирована. Если такая необходимость коррекции воспринимается серьезно, то юридическое признание различий само по себе не может означать неравенства перед законом. Утверждение о том, что имеется различие, – это утверждение факта. Равенство – это политический (или моральный) стандарт. Одно не следует за другим автоматически. Следовательно, постановка вопроса в терминах тождества или различия должна быть преодолена осмыслением равенства (Smith, 2005; Rhode, 1997; Minow, 1991).

Принцип разумности в праве

Правовые стандарты разумности являются еще одной областью, где феминистские философы стремятся выявить мужские нормы.

Принцип разумности играет основную роль в различных областях права: в уголовном праве (сочтет ли здравомыслящий человек, что угроза нанесения ему вреда была достаточной для того, чтобы применить силу при самообороне?), в деликтном праве (действовал ли подзащитный с разумной осторожностью?), в договорном праве (что такое разумные коммерческие стандарты честной сделки?), при рассмотрении случаев дискриминации в профессиональной деятельности (было ли разумным с ее стороны принять поведение коллег по службе как оскорбление?).

Традиционно стандартом для принципа разумности считался средний здравомыслящий мужчина, – формулировка, которая открыто указывает на свою гендерную природу. В наши дни формулировка этого стандарта в большей степени соответствует идее разумной личности, однако феминистки продолжают демонстрировать, как этот стандарт отражает мужские нормы. Также феминистки предложили стандарт средней здравомыслящей женщины, который позволил добиться успеха в суде – в процессе Эллисон против Брэди (Ellisonv. Brady, 924 F.2d 872; 9th Cir. 1991). Наличие отдельного правового стандарта, однако, может быть подвергнуто критике – как несправедливость или как дезинтеграция закона на множество субъективных взглядов – хотя этот вывод также подлежит критике в качестве иллюстрации дилеммы различий. В последнее время внимание феминисток было направлено на де-легитимизацию маскулинистских взглядов по поводу принципа разумности и достижения равноправия в понимании разумности (Chamallas 2010). Такие области права как деликтное (Chamallas & Wriggins 2010) и договорное право (Threedy 2010) сейчас оцениваются как воспроизводящие предвзятую точку зрения в своей структуре, типах исков, которые они признают, в их понимании повреждений и ущерба, а также в компенсации, которую они обеспечивают.

Публичная и частная сферы

Еще одной центральной темой в феминистской философии права является роль различия между публичным и частным. Для либералов, включая либеральных феминисток, существует некая область частной жизни, которая должна сохраняться для индивидуального выбора. Радикальные феминистки выражают беспокойство по поводу того, что патриархальная идеология и сексуальное доминирование пронизывают личные отношения.

Одной из областей, где эта дискуссия возникла среди феминисток, является закон о проституции (см. дискуссию в статье о феминистских взглядах на рынок сексуальных услуг); некоторые либеральные феминистки заявляют, что, когда проституция является полностью добровольной, она должна быть разрешена законом, а роль закона заключается в том, чтобы запрещать принудительные формы практики. Другие феминистки возражают, что легализованная проституция просто позволяет процветать в своей тени торговле людьми (Dempsey 2010) или, если выразить это в более общей форме, платный секс никогда не может быть полностью добровольным (Miriam 2005). Среди феминисток остается актуальной областью теоретического исследования вопрос о том, в какой мере и с каким смыслом проводится какое бы то ни было различие между публичным и частным в том, что касается репродукции, структуры семьи, рабочих договоренностей, сексуальных отношений и т.п.

Права человека

Роль теории прав человека является еще одной центральной проблемой для феминистских философов права. К концу ХХ века многие общества официально отвергли неравенство перед законом по признаку пола, по крайней мере в том, что касается основных прав человека. В настоящее время считается, что права человека распространяются на женщин целиком и что закон обеспечивает конституционную защиту, которая в равной мере относится и к мужчинам и к женщинам (CEDAW – Конвенция ООН о ликвидации всех форм дискриминации в отношении женщин, 1979). Феминистки приветствуют эти сдвиги, но по-прежнему обеспокоены тем, что во многих обществах работа в отношении прав человека остается недостаточной, а законы, отражающие патриархальную среду и культуру, продолжают разрастаться и процветать. Более того, некоторые феминистки занимают открытую критическую позицию относительно роли прав человека. Феминистки, связанные с движением критических юридических исследований, к примеру, рассматривают права в качестве потенциальной маскировки для подспудных отношений власти и доминирования (Scales 1986). Другие, к примеру, те, чей подход касается критической теории расы, озвучивают опасения, что феминистки, делающие акцент на изучении доминирования, допускают эссенциализм, который заглушает голос афроамериканских женщин (Harris 1990) и что права человека могут обеспечивать решающую защиту жертв дискриминации и угнетения (Williams 1992). Феминистки, используя анализ областей пересечения проблем расы и пола – так называемую теорию интерсекциональности (intersectionality) – различают эссенциалистские тенденции, которые в работах как радикальных, так и либеральных феминисток сглаживают всю сложность проблемы идентичности (Harris 1990). Подобные дискуссии ведутся также по поводу прав в международном законодательстве: либеральные феминистки защищают преимущества, достигнутые благодаря международному признанию прав человека, а сторонники критической теории, к которым примыкают некоторые феминистки третьего мира, осуждают тенденциозность, свойственную международному законодательству, а также роль, которую права человека играют в том, чтобы угнетение продолжало существовать в замаскированном виде (Engle2005; Otto 2005).

Множественные методологии

В своей методологии феминистская философия права во многом опирается на работу феминисток в других областях философии, но также открывает некоторые новые возможности. Например, феминистская эпистемологическая дискуссия о природе точек зрения от первого лица и важности их понимания послужила основой для обсуждения вопросов защиты жертв (Schroeder 1991). Работа в области реляционной метафизики помогла проанализировать, как правовые институты должны отражать связи между людьми, включая отношения заботы (McClain 1992; West 1988). Многие феминистские авторы в данной традиции старались дистанцироваться от упрощенных эссенциалистских допущений относительно способа мышления женщин или о том, что их роль состоит в заботе о других, подчеркивая вместо этого, насколько важен контекст для понимания таких вещей. Феминистская теория побудила к развитию новые формы правового реализма (то есть представления о том, что закон отражает его социальный контекст), чтобы подвергнуть критике формализм, который часто возникает при рассмотрении права в терминах экономических отношений и рационального выбора (Nourse & Shaffer 2009).

Правовая археология, понимаемая как исследование казусов в полном контексте, – это метод, разработанный профессором права Деборой Л. Триди (Threedy 2010) и другими специалистами для критики формализма, характерного для юридического анализа в большинстве случаев, а также для выявления того, насколько правовые доктрины, такие как защита в договорном праве, пронизаны гендерно обусловленными нормами. Феминистки, заинтересованные в критике парадигм рациональности и устранении мнимого расхождения между рассудком и эмоциями, задаются вопросом, не отвергаются ли эмоции с излишней готовностью в тех контекстах, где гендер предположительно не имеет значения (к примеру, в доказательном праве, в котором апелляция к эмоциям рассматривается как иррелевантная), в то время как существует излишнее внимание к эмоциям в контекстах, когда женщины подвергаются стереотипному отношению, которое негативно сказывается на их правах, примером чего может послужить утверждение Верховного суда о том, что государство стремится защитить женщин от поздних абортов, поскольку они могут впоследствии пожалеть о своем решении (Abrams & Keren2010).

Формальное равенство и равные гражданские права

Общественно-политическое движение женщин второй половины XX века – так называемая вторая волна феминизма – началось как движение за освобождение (см. статью о феминистской политической философии). Идея была в том, что женщины имеют право быть свободными и равноправными гражданами – настолько же свободными, как мужчины, в том, чтобы принимать участие в общественной жизни, преследовать свои амбиции и распоряжаться своими жизнями. Отправной точкой для достижения равных гражданских прав было политическое равноправие. Несмотря на ту защиту, которое политическое равноправие для женщин получило благодаря Конвенции в Сенека-Фоллз в 1848 году, а также в “Освобождении женщины”, написанном Гарриет Харди Тейлор-Милль, и несмотря на то, что избирательные права для женщин были достигнуты в Соединенных Штатах и во многих других странах к началу XX века, к его середине политическое равноправие оставалось радикальной идеей, которая вела к некоторой радикальной законодательной реформе. И до сих пор политическое равноправие остается понятием, вокруг которого ведется ожесточенная борьба.

Тогда как основные права относительно политического равенства сегодня считаются чем-то само собой разумеющимся во многих обществах и эксплицитно выражены в нормах международного закона (CEDAW – Конвенция о ликвидации всех форм дискриминации относительно женщин, 1979), в некоторых культурах женщины по-прежнему не являются равноправными гражданами. Бывает так, что они не могут голосовать, занимать официальную должность, посещать школу, заниматься бизнесом или свободно путешествовать. Некоторые лишены контроля над собственной половой жизнью, доступа к собственному телу, возможности преследовать какие-либо жизненные цели кроме брака или не могут свободно выбирать своего брачного партнера. Некоторые женщины обладают чрезвычайно малой степенью контроля над сколько-нибудь серьезными решениями, касающимися их собственных жизней. Есть общества, где закон запрещает им принимать все подобные решения или некоторые из них, и, таким образом, женщины оказываются зависимыми от тех, кто имеет право принимать эти решения. Можно рассмотреть данную проблему другим способом, а именно, осознать, что все цели, перечисленные выше (также как и многие другие) являются действиями, четко сформулированными и/или санкционированными законом, и закон некоторых обществ лишает женщин права заниматься ими.

Одна из наиболее фундаментальных целей глобальный феминистской юриспруденции – противостоять тем препятствиям, которые стоят на пути женщин, стремящихся участвовать в общественной жизни, и устранять эти препятствия. Основная предпосылка заключается в том, что неравные гражданские права влекут за собой статус второго сорта, и нет никакого оправдания тому, чтобы женщинам навязывался подобный статус. Равные гражданские права – это подразумеваемая ценность для современного мира. Феминистки утверждают, что всякий, кто поддерживает идею о том, что половина человеческого рода должна быть лишена этих прав, по крайней мере, должен нести бремя доказывания (МакКиннон, 2006). Проблематично только, что в юриспруденции бремя доказывания обычно лежит на реформаторе, и прецедент поддерживает существующее положение вещей.

Что касается гражданства, феминистская юриспруденция критикует такие системы взглядов, в соответствии с которыми женщинам даются гражданские права, но при этом неравенство сохраняется, то есть женщинам не дается одинаковых прав с мужчинами. Международное признание прав человека остается особенно важным в качестве средства достижения равных гражданских прав. Феминистские теоретики права долгие годы работали над проблемами прав человека по отношению к женщинам на международном уровне, во всяком случае, с момента образования ООН. CEDAW (Конвенция о ликвидации всех форм дискриминации относительно женщин), принятая в 1979 году, устанавливает международный стандарт против гендерной дискриминации. Эти усилия начинают поддерживаться средствами массовой коммуникации, международными путешествиями и Интернетом, в особенности с 1980-х годов (Rhode & Sanger, 2004). Международные конференции содействуют диалогу и обмену идеями относительно проблем в самом широком спектре, начиная с кровной мести и заканчивая трудовым законодательством. Некоторые международные группы (как негосударственные, так и получающие правительственную поддержку) сосредотачивают особенное внимание на том, что часто называется проблемами женщин, а именно, на насилии в отношении женщин и девочек, экономической жизнеспособности женщин, женском здоровье и репродуктивных проблемах (см. ссылки в Other Internet Resources Sectionto CRLP, Futures without Violence, Gendercide Watch, Human Rights Watch, National Network to End Domestic Violence, Wild for Human Rights и WomenWatch). Информация, собранная социологами, на данный момент является более точной и содержательной, чем когда бы то ни было в истории, и, таким образом, обеспечивает лучшие основания для анализа. Наконец, коллективные исследования и сравнительный анализ разнообразных правовых систем и социальных установлений активно развиваются, по меньшей мере, в течение тридцати последних лет, и сейчас практически в любом обществе все большее количество женщин получает возможность участвовать в этом процессе, а также возрастает число мужчин, которые начинают интересоваться этими исследованиями (Jain 2005; Rhode & Sanger 2005; Stark 2004; Nussbaum & Glover 1995; Peters & Wolper 1995).

В итоге как эти проблемы, так и пути их решения начинают рассматриваться на мировом уровне. Возникновение глобальной перспективы способствует появлению благоприятных условий для концептуальной ревизии, которая необходима для законодательной реформы. В процессе того, как разные страны присоединяются к международным конвенциям и подписывают соглашения, которые уделяют правам женщин все больше внимания, феминистки получают необходимые основания, позволяющие им доказывать, что местные законы должны соответствовать этим международным соглашениям. К примеру, подписание Декларации об искоренении насилия в отношении женщин подразумевает, что государство обязуется вводить и осуществлять законы против жестокости в отношении женщин. Подписание декларации ООН о политических и гражданских правах предполагает, что государство обязуется на минимальном уровне обеспечить всеобщее избирательное право и равные гражданские права в более общем смысле. Если государство становится участником CEDAW, то это предполагает, что в нем будет обеспечиваться поддержка прав человека, равных для всех, и будут исключены все формы дискриминации в отношении женщин. Тогда как множество стран принимают CEDAW с определенными оговорками, это не относится к Соединенным Штатам. Таким образом, международный закон и договорные обязательства могут быть использованы для борьбы за законодательную реформу на государственном или локальном уровне (Schneider 2004; Peters & Wolper 1995)

Однако даже если цель установления законного равенства достигнута, закон не может обеспечить никакой защиты, если он не проводится в жизнь. Феминистские критики права утверждают, что законы и установления, которые существуют на бумаге, зачастую фактически игнорируются, когда дело в них касается женщин и эти законы противоречат местным обычаям и верованиям (Husseini 2007; MacKinnon 2006). Дополнительной проблемой здесь является то, что формальное принятие соглашений может скрывать значительные проблемы с выполнением требований, которые в них содержатся (Hathaway 2005)

Более того, остается спорным значение равных гражданских прав при отсутствии равного участия в политической жизни. Первоначально либеральный феминистский подход заключался в том, чтобы бороться за формальное равноправие, то есть отрицать, что какие бы то ни было сексуальные различия могут быть релевантными для правовой доктрины. Эта стратегия, которую часто называли ассимиляционной моделью, была эффективной для того, чтобы бороться с открытыми ограничениями, которым женщины подвергались со стороны закона (Taub & Williams 1993; Smith 1993; Bartlett & Kennedy 1991). К примеру, в Соединенных Штатах феминистские юристы, следуя за прецедентом, созданным Рут Бейдер Гинсбург, директором Проекта прав женщин Американского союза защиты гражданских свобод (постановление Reed v. Reed, 404 U.S. 71 (1971)), успешно доказывали: законы, которые предусматривают отличия для женщин в том, что касается, например, управления имуществом или возраста совершеннолетия, нарушают конституционную гарантию равенства. Наиболее фундаментальным образом эта тенденция была выражена в стремлении феминисток США провести Поправку к Конституции о Равных правах (ERA), в соответствии с которой сексуальные различия будут поставлены на то же самое юридическое основание, что и расовые.

Достижение равных гражданских прав, рассматриваемое как разрушение эксплицитных препятствий со стороны закона, оставляет открытыми дальнейшие вопросы относительно того, требуется ли еще что-то для достижения равенства. Даже в Соединенных Штатах закон оставляет достаточно места для продолжения разногласий. Усилия к тому, чтобы установить полную конституционную гарантию равенства, проведя поправку к Конституции ERA, не увенчались успехом на основании того, что различия относятся к настолько разнообразным вопросам как военная служба, алименты на ребенка и использование общественных туалетов (Mayeri 2011; Frug 1992). Такие аргументы подогрели консервативное сопротивление, оказываемое ERA, но эти проблемы так или иначе встают перед феминистками в различных формах. Феминистки, делающие акцент на классовых различиях и правах рабочих, опасаются, что могут быть подвергнуты риску привилегии, которые с таким трудом были для получены женщинами. Те, кто разрабатывают критическую теорию расы, считают, что стремление к формальному равенству для женщин упускает из виду комплексное пересечение различных факторов при дискриминации чернокожих женщин. Критики патриархальных традиций настаивали на том, что исторические сюжеты, касающиеся дискриминации, являются ключевыми для понимания того, как функционируют мужские нормы в социальных институциях от семьи до профессиональных коллективов и политических структур.

О какой равной защите со стороны конституционного закона США в настоящее время может идти речь, когда категория сексуальных различий не сформирована с должной внимательностью, в соответствии с тем, как это было сделано относительно расовых различий? Необходимо, чтобы сексуальные различия, детально рассматриваемые законом, стали объектом повышенного внимания в том, что касается разумных оснований, исходя из которых они могли бы быть приняты конституционно. Продолжаются споры о том, является ли достижение отсутствия дискриминации достаточным для установления равенства, или требуется нечто большее, чтобы искоренить последствия патриархальных предпосылок.

По всему миру ведутся подобные дискуссии о том, что является необходимым помимо равных гражданских прав. Требование CEDAW (1979) о ликвидации “всех форм” дискриминации против женщин задает точку отсчета для этих дискуссий (International Women's Rights Action Watch Asia Pacific, 2012). Эти дискуссии, однако, осложняются тем, что по меньшей мере определенные способы понимания того, что в норме представляют собой права человека, нераздельны с так называемыми западными ценностями, и это представляется несовместимым с закономерно существующими культурными различиями. Вопрос о том, могут ли теории прав быть сформулированы в таком виде, чтобы учитывать культурные различия, стал предметом пристального внимания со стороны феминистских политических философов (Mookherjee 2009; Ackerly 2008), являясь центральным для понимания международных норм прав человека и той роли, которую они играют в законодательстве.

Брак, репродуктивные права и коммодификация тела

Как в судебном деле, так и в политике сторона, контролирующая то, каким образом будет сформулирован обсуждаемый вопрос, с большей вероятностью побеждает в дискуссии. Одна из проблем феминистской правовой реформы заключается в том, что сам язык права имеет тенденцию отражать и сохранять статус-кво, который ставит женщин в невыгодное положение и скрывает дискриминацию в их отношении. Еще одна проблема заключается в том, что требования традиций и обычаев, а также их оправдание часто прикрываются внешне религиозным или моралистическим языком. Обычные примеры – понятия неприкосновенности жизни, священных уз брака или фамильной чести. Однако не только язык делает вопросы основной реформы такими сложными и деликатными. Язык является симптомом способа мышления об обычаях или социальных институтах, которые считаются основополагающими и, следовательно, имеют решающее значение для определенного образа жизни, – соответственно, изменять или реформировать их представляется опасным. Поэтому проекты реформ, которые бросают вызов традиционным установкам, часто эмоционально осуждается как нападки на семью, моральные принципы конкретного сообщества или принятый в нем образ жизни.

Такой язык также является характерным для риторики, противостоящей движению к законному признанию однополых отношений, гражданских браков и однополых браков. Официальное признание однополых браков является продолжением или расширением традиционной идеи семьи. И все же противники нападают на однополые браки как на нечто разрушающее семью. Законы США, которые запрещают однополые браки или ограничивают юридическую категорию брака одним мужчиной и одной женщиной, называются «актами защиты брака» (Defense of Marriage Acts, DOMAs), а не запретами, каковыми они являются на самом деле. Феминистские теоретики определили несколько проблем, касающихся подобных языковых манипуляций. Во-первых, они основаны на ложной предпосылке (или, по крайней мере, используют ее), согласно которой сохранение института брака требует его ограничения одним мужчиной и одной женщиной. Очевидно, что это не так, поскольку институт брака существует и в юрисдикциях, которые не ограничивают его таким образом, то есть допускают многоженство или (как растущее число юрисдикций в США и других странах) признают однополые браки. Кроме того, ярлык DOMA, если принять его в качестве корректной формулировки проблемы, позволяет закончить дебаты еще до того, как они начнутся, таким образом заведомо решая вопрос не в пользу оппонентов. Вполне очевидно, что язык, на котором формулируются проблемы, предполагает различные подходы к их рассмотрению (Husseini 2007; Mir-Hosseini 2006; Peach 2002; Rhode 1997; Minow 1991).

Кроме того, рассмотрение проблемы однополых браков в традиционных терминах осложняет важную дискуссию о самом институте брака, которая ведется в рамках феминизма. С одной стороны, кажется, что равенство требует сделать доступным институт брака для однополых партнеров, поскольку он доступен для разнополых, и нет никакой существенной разницы между этими двумя сочетаниями. Такова преобладающая либеральная позиция. С другой стороны, в той степени, в которой брак институционализирует проблемные формы доминирования, было бы ошибкой вообще расширять его или, по крайней мере, расширять без существенных фундаментальных изменений в самом институте брака (Kim 2010). Те, кто придерживается ассимиляционных парадигм, осознают, насколько болезненным является ограничение на брак для однополых партнеров, но в то же время они не могут проблематизировать роль, которую брак в играет в институционализации экономического и других формах неравенства (Robson 2002).

Правдоподобно утверждение о том, что женщины не могут быть свободными и равноправными гражданами, если они не контролируют свое собственное тело, и эту позицию занимает большинство феминисток. Многочисленные исследования, проведенные феминистками, содержат исторические подробности относительно самостоятельности женщин в вопросах деторождения, и в контексте этих исследований обсуждаются импликации, имеющиеся в законах и политической практике современности, которые ограничивают или дозволяют такую самостоятельность (см. напр. Peach 2002; Rhode 1997; Callahan & Knight 1989; Cohen & Taub 1984). Было показано, что патерналистское отношение к женщинам определило структуру решения Верховного суда в деле Роу против Уэйда (410 US 113, 1973), а также последующие усилия властей штатов, направленные на то, чтобы установить контроль над абортами или ограничить их во имя защиты здоровья женщин (Appleton 2011; Laufer-Ukeles 2011). Даже феминистки, которые сами выступают против абортов или критикуют некоторые связанные с ними случаи (например, те, что свидетельствуют о дискриминации по инвалидности), обычно настаивают на том, что аборты должны оставаться законными. Некоторые утверждают, что контроль над собственным телом является необходимым условием любой другой свободы (см. Peach 2002; Estrich 2001; Rhode 1997; Olsen 1993). Однако, вместе с патернализмом, проявляющимся в стремлении защитить женщин от их эмоциональной и иррациональной реакции в вопросах, касающихся деторождения, традиционные взгляды на репродуктивные роли женщин сформировали существующие закон и политику. Продолжаются атаки на законы, разрешающие аборты, и в некоторых юрисдикциях они становятся все более строгими.

Проблема абортов также поднимает вопросы о том, как закон должен решать проблемы глубокого морального разногласия в обществе. В США защита репродуктивной свободы женщин от ограничений со стороны правительства основывается на праве на неприкосновенность частной жизни, понимаемом с точки зрения свободы. Впервые примененное в отношении репродукции по делу Грисвольда против Коннектикута (Griswold v. Connecticut, 381 US 479; 1965), конституционное право на неприкосновенность частной жизни защищает людей от вмешательства государства в некоторые решения, затрагивающие их личную жизнь, в частности, брак, семью, сексуальную близость и деторождение. Хотя дело Грисвольд сам по себе является юридически спорным случаем, поскольку право на неприкосновенность частной жизни прямо не указано в Конституции, в целом это право стало той неотъемлемой частью американского законодательства, которая усиленно поддерживается общественным мнением и вряд ли когда-либо будет отменена. Это отражает приверженность индивидуальной свободе (или семейной автономии), которая была широко признана в качестве основного права во многих обществах по всему миру и лежит в основе либеральных обществ (см. Peach 2002; DeCew 1997; Rhode 1997; Allen 1988).

Обратной стороной дебатов об абортах, связанных с репродуктивной свободой женщин, является вопрос о моральном статусе плода. Здесь также феминистки задокументировали ключевую роль конструирующего языка. Расширенное использование дела Роу против Уэйда относительно права приватности для решения женщины прервать беременность путем аборта вызвало бурю протестов и споров, которые продолжаются более сорока лет. Данное решение лучше всего рассматривать как компромисс, который пытается сбалансировать два противоречивых интереса: заинтересованность женщины в контроле над своим телом и деторождением (как постановил Суд) – против заинтересованности государства в защите потенциальной жизни (Olsen 1993). Но является ли интерес к защите потенциальной жизни тем же самым, что и интерес к защите жизни как таковой – это именно то, что поставлено на карту. Попытки провести так называемые «поправки на личность», обозначая плод как «не рожденного» ребенка или человека, поднимают именно этот вопрос.

В деле Роу, изучив множество различных мнений об аборте, контрацепции, моральном статусе плода (или наличия у него души согласно различным религиям в разные периоды), Суд пришел к выводу, что у него нет оснований для определения статуса плода. Тем не менее, Суд утверждал, что тот факт, что плод является потенциальной человеческой жизнью, достаточен для поддержания заинтересованности государства в его защите. В контексте дела Роу может быть выстроена аргументация для этой позиции. В деле Роу государственный интерес не обладает исковой силой до тех пор, пока плод не станет жизнеспособным в том смысле, что он может выжить вне материнского чрева, и, таким образом, имеет определенное право считаться отдельным человеком. Таким образом, можно утверждать, что в этот момент государство может стать заинтересованным в его защите, как в защите жизни любого человека. Многие феминистки также согласны с тем, что государство заинтересовано в защите плода в том смысле, что он будет рожден живым, то есть оно заинтересовано в защите сохранения беременности, защищая плод от вреда, включая тот, что причиняется самой женщиной. Тем не менее, феминистки также признают, что этот интерес не должен рассматриваться как оправдание проблемных принудительных или патерналистских вмешательств в свободу беременных женщин.

В более поздних делах Верховный суд США постановил, что заинтересованность государства в защите потенциальной жизни может начаться в момент зачатия, даже если интересы матери перевешивают это (Planned Parenthood v. Casey, 505 US 833; 1992). Некоторые феминистки рассматривают эту формулировку как попытку вбить клин в законодательство (Peach 2002), и действительно, более поздние решения подтверждают эту озабоченность. Последнее высказывание Верховного Суда об абортах в решении дела Гонсалеса против Кархарта (Gonzales v. Carhart 550 US 124; 2007) поддерживает конституционность Закона о запрете частичного аборта от 2003 г. Этот закон запрещает то, что он называет поздним абортом (partial birth abortion) – здесь язык подводит плод к образу живорожденного человека – за исключением случаев, когда это необходимо для сохранения жизнь матери. В этом решении Суд учел значительные интересы государства в защите здоровья матери и в сохранении жизни плода, проявляемые на протяжении всей беременности – в противовес правам женщины на репродуктивную свободу. Противники этого закона утверждали, что ярлык «поздний срок» скрыл его расширение и на случаи аборта в стадиях отсутствия у плода самостоятельной жизнеспособности. Многие комментаторы считают, что решение Суда № 5–4 предвещает дальнейшую готовность придать доверие и вес государственным законам, ограничивающим аборт. Многие штаты приняли законодательные акты, требующие информирования женщин о предполагаемой природе и последствиях аборта для здоровья, предусматривающие снижение предполагаемых страданий плода или навязывающие нормативные требования к клиникам с заявленной целью защиты здоровья матери. Эти законодательные акты побуждают Суд ограничить дальнейшее применение прецедента дела Роу или, возможно, переосмыслить данное решение. Более того, многие из государственных законов устанавливают такие устрашающие барьеры на пути абортов на практике, что они будут фактически недоступны. Феминистки отмечают, что анализ того, накладывают ли подобные законы чрезмерное бремя на права женщин под углом зрения формальных правовых барьеров, являет собой правовой формализм, который скрывает реальность продолжающегося угнетения или неравенства возможностей.

Также феминистки критикуют аргументацию Верховного суда США в поддержку заинтересованности государства в защите потенциальной жизни. Одна из проблем здесь – границы предполагаемого интереса, например, вопрос о том, распространяется ли он на продажу или распространение противозачаточных устройств, которые предотвращают имплантацию после оплодотворения, или даже которые, как утверждают, делают это в редких случаях. Другая проблема заключается в том, как может любой интерес к защите жизни плода с момента зачатия поддерживаться светским, либеральным государством. Если ответ таков, что определенный статус, присваиваемый человеческому эмбриону или оплодотворенной яйцеклетке, требует их защиты с момента оплодотворения, то феминистки заявляют, что это взгляд религиозный. Это предмет веры, которую вправе иметь любой человек, но он не должен навязываться другим людям посредством закона. Следовательно, как утверждают феминистки, религиозные убеждения «провозятся контрабандой» в государственные законы и Конституцию США, что оказывает непропорциональное давление на женщин. Более того, любые подобные законы должны быть недействительными во всяком светском государстве и прямо запрещены Первой поправкой к Конституции США (регулирующей религиозные принципы) (Peach 2002). Однако расплывчатые ссылки на защиту потенциальной жизни, столь важные для всех решений Верховного суда по этому сложному вопросу, скрывают эти критические осложнения и являются проблематичными по многим другим причинам. Даже в современном светском и либеральном государстве, которое явно привержено идее индивидуальной свободы, основные свободы женщин могут быть омрачены и мистифицированы с помощью языка и деятельности, поддерживающей и навязывающей устаревшие ограничительные способы мышления и обычаи, происхождение которых может пониматься не как религиозное, но лишь как отсутствие другого реалистичного объяснения. Подобные ограничения часто выражаются и защищаются с использованием религиозных выражений (таких как святость или безгрешность), которые применяются к противоречивым религиозным доктринам как если бы те были устоявшимися, основными и бесспорными. (Например, вопрос о том, с какого момента начинается жизнь человека, является спорным и для христиан. Даже католическая церковь в разные исторические периоды придерживалась разных взглядов на это. Но противники аборта относятся к этому вопросу так, как если бы он был религиозно урегулирован.) Наконец, зыбкие и юридически необоснованные языковые формулировки (например, неоплодотворенные яйцеклетки или эмбрионы как потенциальная жизнь или еще не рожденные дети) имеют тенденцию затенять проблемы и подрывать рациональные аргументы эмоциональными апелляциями.

Некоторые общества неприкрыто включают религиозное право в свои правовые системы, используют двойные системы или являются подчеркнуто теократическими. Другие общества – светские, но сталкивающиеся с сильными традиционными элементами. В некоторой степени во всех обществах возникает проблема обычного сопротивления реформам, что иллюстрирует спор об абортах в США, рассмотренный выше. В нациях с сильным религиозным (или традиционным) влиянием на закон феминистки могут столкнуться со сложными вопросами о том, как интерпретировать религиозное право языком, более предпочтительным для темы женской свободы, как обращаться к международным нормам в области прав человека и/или как интерпретировать язык обычного права таким образом, чтобы он мог со временем воспринимать феминистские реформы (Quriashi 2011). Это частный случай общей проблемы укоренения. Он может вовлекать несколько разных возможностей оспорить религиозный истеблишмент в вопросах толкования, которые (традиционно) считаются устоявшимися или основополагающими. Некоторые сложившиеся доктрины не располагают конкретными основаниями в религиозных текстах, что доказуемо, хотя к ним относятся так, будто такие основания существуют (например, вопрос о том, в какой момент начинается жизнь). Кроме того, некоторые доктрины имеют весьма обобщенную религиозную основу (например, идея того, что женщины должны быть скромными), но интерпретируются как требующие гораздо более строгих или детальных традиций (например, требования о том, что женщины должны быть полностью скрыты одеждами, когда появляются на публике). Дальнейшая стратегия указывает на то, что всякое религиозное толкование является избирательным, поэтому необходимо определить, следует ли считать отрывок текста базовым и непреходящим, или же это просто отражение определенных обычаев или установок, относящихся к конкретному периоду времени (например, прелюбодеяние и богохульство, трактуемые как тяжкие преступления). По этим вопросам были проведены определенные инновационные исследования, например, изучение того, какие различия имеют в исламе шариат («вечный закон») и фикх (обычай или доктрина о правилах поведения в юриспруденции), а также рассмотрение взаимодействия двойных систем (Quriashi 2011; Mir-Hosseini 2005; Reed & Pollitt 2002; Jeffrey & Basu 1998).

Еще одна широко обсуждаемая в феминистской философии права тема – коммодификация тела. С одной стороны, некоторые либеральные теоретики настаивают на том, что если добровольный платный секс, платное суррогатное материнство, платное пожертвование гамет и т.п. могут быть достигнуты добровольно, то это законные формы экономических возможностей. Запретить их – значит, лишить людей (прежде всего женщин) возможностей, которые могут представлять для них ценность. Если бы на самом деле все формы сексуальности, включая брак, рассматривались на основе модели экономических отношений, это, как утверждают некоторые, способствовало бы равенству женщин (Ertman 2001). Феминистки, критикующие эту либеральную позицию несмотря на слишком очевидную реальность того, что альтернативы коммодификации могут быть только хуже, утверждают, что коммодификация может привести к неверному пониманию природы тела в человеческой жизни как предмета собственности (Radin 1996). Кроме того, некоторые из них утверждают, что коммодификация тела в таких направлениях как платное суррогатное материнство по своей сути являются эксплуататорской практикой (Dickenson 2007).

Также многие либеральные феминистки выступают против целого ряда других методов коммодификации. Некоторые утверждают, что необходима отмена даже добровольной проституции для защиты жертв секс-траффикинга (торговли людьми в целях сексуальной эксплуатации), поскольку легализованная проституция может скрывать в своей тени продолжающийся рост траффикинга (Dempsey 2010). Другие обеспокоены возможностью подлинно добровольного согласия в условиях бедности или ограниченных возможностей для многих женщин. Несколько стран, которые легализовали проституцию, такие как Нидерланды и Германия, ведут активные дискуссии о том, является ли легальная проституция добровольно выбранной профессией для многих, улучшила ли легализация материальное положение проституток и сопровождалась ли эта легализация усилением правоприменения против траффикинга и иных сексуальных преступлений. Другие страны, такие как Швеция, полностью запретили проституцию под влиянием феминистской критикой данной практики.

Постоянно обсуждаемой темой в дискуссиях о браке, воспроизводстве и телесности были вопросы о границах, в которых эти проблемы следует понимать с точки зрения защиты свободы и защиты равенства. Для либеральных феминисток ключевым моментом является то, в какой степени женщины могут осуществлять без принуждения выбор в отношении своего тела и личной жизни. Если женщины выбирают брак, в котором они находятся в экономической зависимости, принимают решение о том, сколько у них будет детей, и проводят свою жизнь за неоплачиваемым домашним трудом, эти решения должны уважаться, если только они не вызваны принуждением. Для других феминисток критически важна степень, в которой даже явно свободный выбор осуществляется на фоне экономического неравенства или патриархального доминирования. Для этих феминисток экономическая зависимость и нормы доминирования ставят под вопрос возможность подлинно свободного выбора.

Насилие в отношении женщин

Никакой индивидуум не имеет права причинять незаконный вред другим. Никто не должен жить в страхе. Это одни из немногих непротиворечивых принципов, принятых во всех моральных системах; они составляют и ядро уголовного права в любом обществе. Поддержание мира и порядка долгое время считалось основополагающим оправданием самого существования государства или законной власти. Многие философы открыто поддерживали этот идеал, даже те, кто выступал за ограничения государственной власти. Например, Джон Стюарт Милль утверждал, что единственной законной причиной вмешательства государства в дела отдельных лиц является защита одного человека от причинения вреда со стороны другого. Томас Гоббс считал, что мир (т.е. личная безопасность) является высшей политической ценностью, ради которой разумный индивид подписал бы общественный договор, оправдывающий государственную власть по защите безопасности каждого человека от потенциальной угрозы со стороны любого другого человека (см. статью о моральной и политической философии Гоббса).

От Конфуция и Лао-цзы до Магомета и Ганди, от Десяти Заповедей до Законов Хаммурапи личная безопасность – как свобода от страха – является бесспорной ценностью, которую государство, как ожидается, защищает и поддерживает.

Однако до ХХ века эти обязательства не защищали женщин от одного из самых обычных источников опасности: их мужей, любовников, родственников, друзей или работодателей. Действительно, за всю историю эти самые распространенные угрозы личной безопасности женщин вообще не были признаны угрозами, а наиболее распространенный вред не признавался вредом. Вместо этого он часто воспринимался как неизбежный или оправданный. Неудивительно, что значительное внимание и реформистские усилия феминисток из числа правоведов были направлены на выявление и изменение многих направлений, в которых закон не защищает женщин и девочек от изнасилования (включая изнасилование на свиданиях и изнасилование в браке), бытового насилия, сексуальных домогательств и других форм насилия. Непрекращающееся проявление насилия в отношении женщин и его серьезность всегда отрицались, но на данный момент этот факт установлен неопровержимо. Хотя некоторые страны отказываются собирать официальные данные, а характер и масштабы такого насилия сильно различаются в зависимости от культуры, многие исследования показывают, что ни одно общество не является исключением. В Докладе ООН «Цели развития тысячелетия» за 2012 год отмечается, что хотя в настоящее время равное число мальчиков и девочек посещают школу по всему миру, насилие в отношении женщин продолжает подрывать прогресс в достижении всех указанных целей.

Что касается теоретизирования о гендерном насилии, то критической темой здесь является сама возможность разделения публичной и частной сфер. Исторически закон не занимался повреждениями, нанесенными близкими людьми. Таким образом, хотя единственной величайшей гражданско-правовой целью закона было предохранять людей от взаимного насилия (и, что еще более важно, отражать иностранное вторжение), множество проявлений насилия над женщинами со стороны мужчин считались личным делом, выходящим за рамки компетенции закона. Домашние телесные наказания когда-то считались законной дисциплинарной мерой в отношении собственной жены, а изнасилование в браке исключалось из определения изнасилования во многих законах об уголовном праве. Изнасилование со стороны знакомого человека также не рассматривалось как «настоящее изнасилование» (Estrich, 1987), и его было практически невозможно доказать с помощью строгих требований подтверждения и других правил доказывания. Жертвы, которые не оказывали активного сопротивления – в том числе те, кто подвергался наибольшему запугиванию или боялись причинить вред сопротивлением – бывали признаны согласившимися с тем, что с ними произошло, или по крайней мере дающими понять нападавшему о согласии (McGregor 2007). У жертв отбивали желание подавать жалобы посредством таких правил доказывания, которые дозволяли экзаменовать сексуальную историю жертвы, принуждая раскрывать интимные приватные подробности и подвергая все это осуждению как аморальное. Инцест, как и изнасилование, всегда считался незаконным, но в нем редко сознавались, не говоря уже о том, чтобы подавать в суд.

Прокуроры были слишком предрасположены снять обвинения, если женщина предпочитала не настаивать, что открывало возможность путать опасение жертвы перед позором или оказанием давления с уважением перед ее выбором. А сексуальные домогательства (так же как и дискриминация по признаку пола) просто не существовали в качестве юридических требований до 1960-х и даже позднее (MacKinnon & Siegel 2004; MacKinnon 1979).

Таким образом, очевидно, что до недавнего времени не только не признавалось равное право женщин получать защиту закона, но и силы закона использовались для поддержки господства мужчин. Если человек подвергся нападению на улице, он мог преследовать нападавшего в суде. Но если на женщину напали в ее доме, у нее не было законных оснований для действий, поскольку это считалось личным делом. Важно признать, что подобная амнезия по поводу домашнего насилия продолжает характеризовать то, как функционирует законодательство, считают многие феминистские критики (Dempsey 2009). Согласно их мнению, это относится как к уголовному праву, так и к законодательству о частных исках по возмещению ущерба (Chamallas & Wriggins 2010).

За последние 30 лет или около того во многих юрисдикциях по всему миру были приняты значительные меры по улучшению формальной правовой защиты от такого насилия, которое раньше считалось частным. Во многих обществах законы об изнасиловании были в разной степени реформированы, хотя даже самым лучшим из них, вероятно, еще далеко до идеала (McGregor 2005; Estrich 2001; Taslitz 1999; Schulhofer 1998). Например, большинство западных стран больше не требуют подтверждения изнасилований свидетелями. Во многих юрисдикциях отсутствие сопротивления больше не расценивается как согласие, и существуют более строгие требования к относимости доказательств.

Феминистские адвокаты упорно трудились, чтобы обеспечить эти правовые реформы, что представляет собой важное достижение. Международное право также признало изнасилование женщин на войне преступлением против человечности, и недавно впервые в истории произошло судебное преследование за это преступление. Сексуальные домогательства и дискриминация по признаку пола в настоящее время довольно широко признаны как противоправное поведение и законные причины ответных действий в различных формах.

Несмотря на значительный прогресс в формальном праве, сохраняющаяся высокая статистика преступности подтверждает, что насилие в отношении женщин остается серьезной проблемой. Доля вынесенных приговоров ни в коей мере не отражает столь же полного стремления к наказанию за эти преступления, как при наказаниях за другие виды преступлений (Estrich 2001; Schulhofer 1998). Феминистки утверждают, что результатом такого нарушения правоприменения является то, что на практике мужчины обладают почти такими же властными полномочиями в отношении женщин, которые были исторически закреплены в законе. От женщины больше не может требоваться по закону оставаться с мужем, который ее избивает, но если ей некуда идти, нет дохода или возможности трудоустройства и требуется поддержка детей, то на практике ее ограничения остались такими же, как и в прошлом (см. Gendercide Watch; WomenWatch). Наличие давних обычаев субординации, традиционное неравенство власти и среднестатистическое различие в размерах и силе между мужчинами и женщинами, угроза физического вреда и различное использование экономической и политической власти являются достаточными для сохранения мужского доминирования, если только закон не вмешивается, противодействуя этим силам (Husseini 2007; Manderson 2003; Schneider 2000; Rhode 1997). Как в США, так и в других странах женщины-иммигранты или женщины без документов могут быть особенно уязвимы как перед своими партнерами, так и перед нарушением правоприменения.

Так почему же вмешательство закона не стало более успешным? Феминистские теоретики дают разные ответы на этот вопрос. Например, либеральные феминистки могут сосредоточиться на предвзятом отношении полицейских, прокуроров и судей, большинство из которых мужчины. Другие феминистки указывают на постоянное экономическое неравенство между женщинами и мужчинами, в результате чего возникает зависимость, из-за которой женщинам трудно отказаться от оскорбительных отношений или противостоять преследованиям. Например, профессор права Вики Шульц из Йеля (Schultz 2003) утверждает, что неприятие сексуального харрасмента следует отождествлять не с противодействием сексу на рабочем месте, а с противодействием практической тенденции исключать женщин с предприятий и с рассмотрением подлинного равенства на работе.

Феминистки, основывающиеся на критике господства (dominance feminism) предлагают более радикальную критику, согласно которой повсеместность, серьезность и настойчивость мужских угроз, а также неадекватность официальных ответов отражают патриархальную конструкцию самого гендера, основанную на модели доминирования и подчинения. Иными словами, закон отражает образ мышления, согласно которому мужественность означает силу, решительность, агрессивность и доминирование, а женственность означает хрупкость, сопротивление, подотчетность и подчинение. Различие между убеждением и силой проявляется в виде тонкой грани, которую легко пересечь. Если грань между нормальным сексуальным поведением и изнасилованием заставляет женщину в последний момент принять решение прекратить сопротивляться и подчиниться, то вряд ли удивительно, что изнасилование оказывается очень распространенным, но широко отрицается (McGregor 2005; MacKinnon 1989). Более того, если само понятие мужественности – это не просто сила, а доминирование, то применение насилия для принуждения к подчинению женщин является четким коррелятом данной модели. Если стандарты разумности («что является разумным, чтобы ожидать, чтоб партнеры понимали, спрашивали и делали так, а не иначе») являются мужскими, границы приемлемого поведения будут выглядеть совсем иначе, чем в ситуации, когда приговоры на основе разумности понимаются как гендерные (и, в основном, мужские). Наконец, если природные отношения между полами принимаются как иерархические и состязательные, то правовая система, в которой доминируют мужчины, сформулированная мужчинами и с точки зрения мужчин, склонна защищать интересы мужчин за счет женщин всякий раз, когда пара конфликтует или представляется находящейся в состоянии конфликта. Таким образом, патриархальная конструкция гендера делает доминирование моделью мужественности, а насилие (или, по крайней мере, власть и подчинение) моделью секса (Mackinnon & Siegel 2004; Estrich 2001, 1987; Schneider 2000; Schulhofer 1998; MacKinnon 1989).

Данная критика от феминисток этого направления была повсеместно неправильно понята. Критики этого доминантного подхода характеризуют его как осуждение всего секса и обвинение всех мужчин как насильников, но и эта критика в определенной мере несправедлива. Да, в нескольких преувеличенных заявлениях со стороны некоторых феминисток, широко разрекламированных в начале 1970-х годов, осуждается весь секс. Но в более прочной и долговременной позиции феминистки, критикующие доминирование, опираются на ряд наблюдений, которые иллюстрируют правду феминистских утверждений об укоренившемся патриархате как статусе-кво и о модели доминирования в сексуальности. Многие феминистки утверждают, что использование секса для доминирования широко распространено и влияет на то, как люди рассуждают и взаимодействуют во всех культурах (Schneider 2000; MacKinnon 1989). Критики интерпретируют это наблюдение как заявление о том, что каждый половой акт является актом доминирования (или изнасилования), – вывод, который не следует из общего исследования роли секса в угнетении. Часть причин этой реинтерпретации заключается в том, что феминистки в очередной раз выступают против нормы. Если феминистки корректны в том, что доминирование – это патриархальная модель сексуальности, а патриархат – это статус-кво, то неудивительно, что они являются выступающими против самого секса, по крайней мере, согласно мнению кого-либо, кто не может вообразить альтернативную модель секса.

Вначале феминистки были разобщены в том, как обращаться к модели сексуального доминирования в законодательстве и в обществе. Сосредоточив внимание на причинах или влияниях, некоторые феминистки пытались бросить вызов медиа-стереотипам, – подход, который раскритиковали как цензуру. Некоторые с минимальным успехом бросили вызов индустрии моды и красоты, вдобавок пострадав от персонального высмеивания своих усилий. Некоторые сосредоточились на противодействии порнографии (особенно насильственной) как символу модели доминирования и разрабатывали модели анти-порнографических законов для различных юрисдикций (см. статью о порнографии и цензуре). Когда одна юрисдикция – в Индианаполисе – приняла запрет насильственной порнографии, это было вскоре признано неконституционным нарушением свободы слова – на процессе Американских книготорговцев против мэра Индианаполиса Уильяма Хадната (American Booksellers v. Hudnut, 771 F.2d 323; 7th Cir. 1985). Эти усилия оказались проигранной битвой, в которой феминистский месседж о противостоянии традициям женского подчинения был превращен в викторианское осуждение аморального секса, за что феминистки были затем раскритикованы как ханжи. Все это, как утверждают некоторые феминистки, иллюстрирует глубокое укоренение модели доминирования. Каждая атака пересматривается, переформулируется, перефразируется, сокращается и, если возможно, полностью извращается, чтобы соответствовать изначальной модели с настолько незначительным пересмотром концепции или социальной перестройкой, насколько это возможно (Rhode 1997). Взамен феминистки предложили разработать усовершенствованную модель маскулинности (MacKinnon & Siegel 2004; Estrich 2001; Rhode 1997).

В конечном итоге феминистские теоретики права предложили законодательные акты и процедуры судебной практики, которые бы рассматривали насилие в семье как часть систематической культурной среды, которая является дискриминационной по отношению к женщинам (Schneider 2000). Эти предложения регулярно подрываются (в хорошем смысле) терапевтическими моделями, которые рассматривают бытовое насилие как следствие индивидуальных психологических проблем управления гневом или злоупотребления психоактивными веществами и т.п., а не как часть повсеместной социальной проблемы. Медицинские подходы часто деперсонализируют проблему как семейную дисфункцию. Мужчина-преступник как бы исчезает, а ответственность растворяется, как если бы вред был причинен болезнью, а не жестоким человеком, агентом социальной ответственности. Явное противодействие укоренившемуся насилию со стороны мужчин в отношении женщин потребует долгосрочных согласованных усилий. Достигнуты впечатляющие успехи, но требуется гораздо большее (MacKinnon 2006; Husseini 2007; Manderson 2003; Schneider 2000; Hassan 1998).

Равенство в социальной и экономической жизни

Экономические трудности, возникающие у женщин на работе, усиливаются домашними проблемами – поддерживающимися как формальной стороной семейного права, так и негласными предубеждениями в отношении применения внешне нейтральных правил. В то время как большинство обществ идеализируют роль матери, ее домашняя работа постоянно недооценивается или не оплачивается. В результате когда матери ищут развода, опеки над детьми и имущественного урегулирования, они часто оказываются в крайне невыгодном положении (Fineman 2004; Williams 2001; Weitzman 1992, 1987). В некоторых обществах обесцененный статус жен и дочерей оставляет их без наследства, имущества или даже без надлежащего питания, здравоохранения или образования (Carr et al. 1996; Okin 1995; Sen 1995; Chen 1995, 1983). Многие феминистские теоретики права представили предложения по пересмотру некоторых семейных законов с определенным (довольно скромным) успехом. Некоторые из них предложили шкалы оплаты для традиционных домашних обязанностей и альтернативные модели для исков по поводу опеки и урегулирования имущественных отношений (Williams 2001; Jain 1995; Olsen 1983). Отдельные феминистки проанализировали сам внутренний идеал, предложив альтернативную правовую модель семьи. Марта Файнман (2004, 1995) утверждала, что у государства нет оснований укреплять и отдавать привилегии «сексуальной семье» – сексуальным отношениям между мужчиной и женщиной, которые являются традиционной основой брака как правового института. Поощряться и поддерживаться государством должно скорее заботливое отношение.

Одна из проблем, связанных с ролью по обеспечению ухода, заключается в том, что эта роль делает хозяйку зависимой от иного источника дохода, которым стандартно и традиционно является кормилец. Именно этот зависимый статус лица, осуществляющего домашние заботы, должен рассматриваться в законодательстве и государственной политике, предполагая, что оказание заботы является позитивной и поистине ключевой ролью в человеческой жизни. Согласно этой точке зрения миф о независимости является неблагоприятным побочным эффектом мужской перспективы, которая имеет тенденцию делать приватную домашнюю сферу невидимой и обесцененной (Fineman 2004, 1995). И эта проблема еще более осложняется пересечением гендера с расой и классом (Roberts 2002).

Это обесценивание и невидимость непосредственно способствовали феминизации бедности, которая в настоящее время является проблемой глобального масштаба. Глобальная бедность усугубляется, и ее основное бремя все больше ложится на плечи женщин. Два миллиарда человек (примерно каждый третий) живут в условиях крайней нищеты, менее чем на 2$ в день. Около 800 миллионов человек каждую ночь ложатся спать голодными, а 8 миллионов. ежегодно умирают от причин, связанных с бедностью. Более 70% из них (почти три четверти) – женщины. Эффект крайней нищеты для женщин (и девочек) настолько серьезен, что Всемирная организация здравоохранения назвала это заболеванием («крайняя нищета», код Z59.5) и назвала его «самым безжалостным убийцей в мире» (Jain 2005, p. 138).

Причины феминизации бедности сложны и различаются в важных аспектах в зависимости от культуры. Некоторые женщины бедны, потому что бедно их общество – опустошено стихийными бедствиями, войной и социальными беспорядками, либо подорвано коррумпированными чиновниками или колониальными властями. Некоторые из них являются беженками, а некоторые – больными, пожилыми или инвалидами. Многие из бедных – дети. Было особо отмечено, что крайняя нищета как для мужчин, так и для женщин обусловлена множеством укоренившихся традиционных структурных механизмов, таких как иерархия классов или каст, этническая или религиозная дискриминация и неравное распределение земли (Carr, Chen & Jhabvala 1996). Зачастую эти долгосрочные структурные проблемы усугубляются глобализацией, конъюнктурой мирового рынка, экономической перестройкой и подобными современными тенденциями в мировой экономике. Бедность женщин является результатом всех этих факторов: проблема быть частью бедной семьи, деревни или региона усугубляется подчинением женщины в семье, общине или социальной структуре в целом. Когда груз бедности тяжел, он тяжелее для женщин. Когда не хватает еды и лекарств, больше всего страдают женщины и девочки. Нормы принудительной изоляции – исключение из наследства, нехватка кредитов, отсутствие обучения и образования – все это ставит женщин и девочек в невыгодное положение. Во всех обществах самые бедные женщины несут совокупное бремя дискриминации по признаку расы, класса, касты или религии, равно как и дискриминации по признаку пола (Roberts 1995; Chen 1995; Crenshaw 1989; Matsuda 1987).

Многие программы были предложены и инициированы, чтобы облегчить эту проблему. Сформированы женские союзы и кооперативные ассоциации. Апробируются новые модели предоставления кредитов и ссуд. ООН, различные неправительственные и женские организации, а также национальные и местные организации работают над расширением возможностей для ликвидации неграмотности и трудоустройства женщин и девочек (Jain, 2005; Carr, Chen & Jhabvala 1996; Nussbaum & Glover 1995). Пионеры микрокредитования Мухаммад Юнус и организованный им «Грамин Банк» (Grameen Bank) получили Нобелевскую премию мира в 2006 году. Однако во многих обществах нищета и поляризация усиливаются. Многие феминистки считают, что реформа экономических и социальных институтов имеет решающее значение для благополучия женщин. Резкое различие между государственным и частным трудом необходимо признать искусственным (Fineman and Dougherty 2005). Как отмечает Марта Чен (Chen 1983, p. 220), «до тех пор, пока лица, определяющие политику, проводят искусственное различие между фермой и домашним хозяйством, между оплачиваемой и неоплачиваемой работой, между производительной и домашней работой, женщины будут по-прежнему игнорироваться». Таким образом, должна быть взаимосвязь между частным трудом и общественным благом, и она, что признано, появляется. Например, Чен (Chen, 2011) утверждает, что вклад неоплачиваемого труда следует включить в оценки ВВП; вклад работы в неформальном секторе (где преобладают женщины и мужчины с низким доходом) все чаще включается в национальные и институциональные исследования, потенциально влияющие на экономическую политику; а неоплачиваемый домашний труд в настоящее время иногда рассматривается в судебных делах как имеющий денежную оценку.

Некоторые феминистки пришли к выводу о том, что, подобно доминирующей модели сексуальности, социальную модель неоплачиваемого домашнего труда женщин нельзя рассматривать, осуждая его напрямую. Эта модель также может потребовать плавного ослабления путем устранения причин и следствий, то есть постепенной замены на лучшую модель. Например, согласно Марте Чен (Chen 1995, 1983), аргументы в пользу равенства женщин (идеологические) в сельских районах Индии и Бангладеш были встречены с огромным сопротивлением. Но когда этот подход был пересмотрен как обеспечение практической помощи бедным женщинам для экономического развития, которая существенно улучшала их жизнь (и, следовательно, жизнь их семей), сопротивление значительно снизилось. Индийские экономисты профессор Жан Дрез и Нобелевский лауреат Амартья Сен (Dreze & Sen, 1989, p. 58) отметили, что «имеются значительные свидетельства того, что более активное вовлечение в работу вне дома, как правило, сопровождается снижением предвзятости против женщин при внутрисемейном распределении». Можно утверждать, что уважение к женщинам возрастает по мере увеличения их независимости.

Коммунистические общества, которые предполагали, что установили равенство женщин, так сказать, сверху вниз, не смогли достичь своей цели именно за счет игнорирования очевидного конфликта между идеальной матерью и идеальным работником. Например, такие комментаторы, как Сяожун Ли (Li, Xiaorong 1995), утверждают, что в Китае коммунистическая модель равенства наложила внешний лоск равноправных гендерных отношений на более чем 5000-летние патриархальные обычаи, которые жестко социализировали женщин в роли послушной и почтительной жены и дочери. Сочетание этих норм с равными трудовыми обязанностями коммунистических женщин создало для них двойные обязательства и роли без какого-либо реального признания двойной нагрузки (Li 1995). Некоторые феминистки отмечают, что советская коммунистическая идея гендерного равенства и его посткоммунистического развития создала тройное бремя, поскольку женщины должны были выполнять три роли: жена и мать, хороший работник или профессионал, плюс общественный деятель (Petrova 1993). И сегодня, когда женщины входят в общественную сферу по всему миру, они несут бремя и частной сферы, потому что институциональная структура не изменилась, чтобы приспособиться к социально-экономической эволюции или признать ценность традиционного женского труда (Fineman 2004 , 1995).

На этом этапе многие феминистки пришли к выводу о том, что крайне важно вовлекать женщин в общественную сферу, тем самым повышая их авторитет в качестве участников экономической деятельности и, следовательно, их контроль над собственной жизнью. Крайне важно ослабить различие между государственным и частным секторами, чтобы сделать общее пространство работы более гостеприимным для родителей и тех, кто осуществляет работу по воспитанию и уходу. И необходимо продолжать повышать уровень феминистского сознания: не только выявлять предвзятость мужских норм, но и уделять внимание контекстуальному окружению, необходимому для точной оценки сложных человеческих отношений, а также прагматических решений давнего укоренившегося неравенства. Закон является важным инструментом для этих усилий (Stark 2004; Williams 2000; Okin 1995).

Заключение

Закон способствует социальной стабильности, но может закреплять нормы угнетения. Закон также может быть и необходимым средством реформирования. Закон может быть якорем прошлого или локомотивом, идущим в будущее. У каждой функции есть свое место. Феминистская философия права – это стремление изучить и переформулировать правовую доктрину, так, чтобы преодолеть укоренившуюся предвзятость и навязанное неравноправие прошлого, поскольку она упорядочивает человеческие концепции и социальные институты ради будущего.

Библиография

На русском языке:

Организация Объединенных Наций. Конвенция о ликвидации всех форм дискриминации в отношении женщин, 1979. URL: https://www.un.org/ru/documents/decl_conv/conventions/cedaw.shtml

Организация Объединенных Наций. Цели развития тысячелетия: доклад за 2012. URL: http://www.intelros.ru/pdf/doklad_yunesko_2012_zeli_tisyacheletiya.pdf

На английском языке:

Abrams, K. and H. Keren, 2010. “Law and Emotion,” Minnesota Law Review, 94: 1997–2074.

Ackerly, B.A., 2008. Universal Human Rights in a World of Difference, Cambridge: Cambridge University Press.

Allen, A., 2011. Unpopular Privacy: What must we hide?, New York: Oxford University Press.

–––, 2005 After Privacy: A Feminist Analysis of Preferential Regulation in the Liberal State, New York: Oxford University Press.

–––, 1988. Uneasy Access: Privacy for Women in a Free Society, Totowa, NJ: Rowman & Littlefield.

Appleton, S.F., 2011. “Reproduction and Regret,” Yale Journal of Law & Feminism, 23: 255–333.

Bartlett, K., 1990. “Feminist Legal Methods,” Harvard Law Review, 1039(4): 829–888.

Bartlett, K. and R. Kennedy (eds.), 1991. Feminist Legal Theory, Boulder: Westview Press.

Callahan, J. and J. Knight, 1989. Preventing Birth, Salt Lake City: University of Utah Press.

Carr, M, with M. Chen, and R. Jhabvala (eds.), 1996. Speaking Out: Women's Economic Empowerment in South Asia, London: IT Publishing.

Chamallas, M., 2010. “Who is the Reasonable Person? Gaining Some Perspective in Tort Law: A New Take on Third Party Criminal Attack Cases,” Lewis & Clark Law Review, 14: 1351–1400.

–––, 2003. Introduction to Feminist Legal Theory, 2d edition, Gaithersburg, MD: Aspen Law & Business.

Chamallas, M. and J. Wriggins, 2010. The Measure of Injury: Race, Gender, and Tort Law, New York: New York University Press.

Chen, M.A., 2011. “Recognizing Domestic Workers, Regulating Domestic Work: Conceptual, Measurement, and Regulatory Challenges,” Canadian Journal of Women and the Law, 23(1): 167–184.

–––, 1995. “A Matter of Survival: Women's Right to Employment in India and Bangladesh,” in M. Nussbaum and J. Glover (eds.) 1995, pp. 37–60.

–––, 1983. A Quiet Revolution: Women in Transition in Rural Bangladesh, Cambridge, MA: Schenkman Publishing Co.

Cohen, S. and N. Taub (eds.), 1984. Reproductive Law for the 1990s, Clifton, NJ: Humana Press.

Cornell, D., 1995. The Imaginary Domain, New York: Routledge.

Crenshaw, K., 1989. “Demarginalizing the Intersection of Race and Sex,” University of Chicago Legal Forum, 1989: 139–167; reprinted in D. Kairys (ed.), The Politics of Law: A Progressive Critique, 2nd edition, Pantheon, 1990, 195–217.

Crenshaw, K., with N. Gotanda, G. Peller and K. Thomas (eds.), 1996. Critical Race Theory: Key Writing that Formed the Movement, New York: New Press.

DeCew, J., 1997. In Pursuit of Privacy, Ithaca, NY: Cornell University Press.

Dempsey, M.M., 2010. “Sex Trafficking and Criminalization: In Defense of Feminist Abolitionism,” University of Pennsylvania Law Review, 158: 1729–1778. 

–––, 2009. Prosecuting Domestic Violence, Oxford: Oxford University Press.

Dickenson, D., 2007. Property in the Body: Feminist Perspectives, Cambridge, UK: Cambridge University Press.

Dreze, J. and A. Sen, 1989. Hunger and Public Action, Oxford: Clarendon Press.

Engle, K., 2005. “International Human Rights and Feminisms: When Discourses Keep Meeting,” Ch. 3 in D. Buss and A. Manji (eds.), International Law: Modern Feminist Approaches, Oxford and Portland: Hart Publishing.

Ertman, M., 2001. “Marriage as a Trade: Bridging the Public-Private Distinction,” Harvard Civil Rights-Civil Liberties Law Review, 36: 79–132.

Estrich, S., 2001. Sex & Power, New York: Riverhead Books.

–––, 1987. Real Rape, Cambridge, MA: Harvard University Press.

Fineman, M., 2004. The Autonomy Myth, New York: The New Press.

–––, 1995. The Neutered Mother, the Sexual Family, and Other 20th Century Tragedies, New York: Routledge.

Fineman, M. and T. Dougherty (eds.), 2005. Feminism Confronts Homo Economicus, Ithaca: Cornell University Press.

Frug, M.J., 1992. “Sexual Equality and Sexual Difference in American Law,” New England Law Review, 26: 665–682.

Funk, N. and M. Mueller (eds.), 1993. Gender Politics & Post-Communism, New York: Routledge.

Goldin, C. and C. Rouse, 2000. “Orchestrating Impartiality: The Impact of ‘Blind’ Auditions on Female Musicians,” American Economic Review, 90(4): 715–741.

Gould, C., 2003. “Women's Human Rights & the U.S. Constitution,” in S. Schwarwenbach and P. Smith (eds.), Women and the United States Constitution, New York: Columbia University Press, pp. 197–219.

Greenhouse, L. and R. Siegel (eds.), 2010. Before Roe v. Wade: Voices that Shaped the Abortion Debate before the Supreme Court's Ruling, New York: Kaplan Publishing.

Halley, J. with P. Kotiswaran, H. Shamir, and C. Thomas C., 2006. “From the International to the Local in Feminist Responses to Rape, Prostitution/Sex Work, and Sex Trafficking: Four Studies in Contemporary Governance Feminism,” Harvard Journal of Law & Gender, 29: 335–423.

Harris, A., 1990. “Race and Essentialism in Feminist Legal Theory,” Stanford Law Review, 42(3): 581–616.

Hathaway, O., 2005. “Between Power and Principle: A Political Theory of International Law,” University of Chicago Law Review, 71: 469–536.

Hassan, Y., 1998. The Haven Becomes Hell: A Study of Domestic Violence in Pakistan, Lahore, Pakistan: Shirhat Gah.

Husseini, R., 2007. Murder in the Name of Honor, Oxford: Oneworld Publishers.

International Women's Rights Action Watch–Asia Pacific (IWRAW-AP), 2012. “The Principle of Equality,” linked into the page CEDAW Principles.

Jain, D., 2005. Women, Development & the United Nations, Bloomington: Indiana University Press.

Jeffry, P. and A. Basu (eds.), 1998. Appropriating Gender: Women's Activism & Politicized Religion in South Asia, New York: Routledge.

Kellerman, B. and D. Rhode (eds.), 2007. Women and Leadership, New York: Jossey-Bass Pub.

Kim, S.A., 2010. “Marital Naming/Naming Marriage: Language and Status in Family Law,” Indiana Law Journal , 85: 893–953.

Laufer-Ukeles, P., 2011. “Reproductive Choices and Informed Consent: Fetal Interests, Women's Identity, and Relational Autonomy,” American Journal of Law & Medicine, 37: 567–623.

Li, X., 1995. “Gender Inequality in China & Cultural Relativism,” in M. Nussbaum and J. Glover (eds.) 1995, pp. 407–425.

McGregor, J., 2005. Is it Rape? On Acquaintance Rape and Taking Women's Consent Seriously, London: Ashgate.

MacKinnon, C., 2006. Are Women Human?, Cambridge: Harvard University Press.

–––, 1989. Toward a Feminist Theory of the State, Cambridge, MA: Harvard University Press.

–––, 1979. Sexual Harassment of Working Women, New Haven: Yale University Press.

MacKinnon, C. and R. Siegel (eds.), 2004. Directions in Sexual Harassment, New Haven: Yale University Press.

Manderson, L., 2003. Violence Against Women in Asian Societies, New York: Routledge.

Matsuda, M., 1987. “Looking to the Bottom: CLS and Reparations,” Harvard Civil Rights-Civil Liberties Law Review, 22(2): 374–380.

Mayeri, S., 2011. Reasoning from Race: Feminism, Law, and the Civil Rights Revolution, Cambridge: Harvard University Press.

McClain, L.C., 2006. The Place of Families: Fostering Capacity, Equality and Responsibility, Cambridge: Harvard University Press.

Minow, M., 1991. Making All the Difference: Inclusion, Exclusion & American Law, Cambridge: Harvard University Press.

Mir-Hosseini, Z., 2006. “Muslim Women's Quest for Equality: Between Islamic Law and Feminism,” Critical Inquiry, 32: 629–645.

Miriam, K., 2005. “Stopping the Traffic in Women: Power, Agency and Abolition in Feminist Debates over Sex-Trafficking,” Journal of Social Philosophy, 36: 1–17.

Mirza, Q. (ed.), 2006. Islamic Feminism & the Law, London: Routledge Cavendish.

Mookherjee, M., 2009. Women's Rights as Multicultural Claims: Reconfiguring Gender and Diversity in Political Philosophy, Edinburgh: Edinburgh University Press.

Nourse, V. and G. Shaffer, 2009. “Varieties of New Legal Realism: Can a New World Order Prompt a New Legal Theory?,” Cornell Law Review, 95: 61–137.

Nussbaum, M., 2006. Frontiers of Justice: Disability, Nationality, Species Membership, Cambridge, MA: Harvard University Press.

Nussbaum, M. and J. Glover (eds.), 1995. Women, Culture & Development, Oxford: Clarendon Press.

Okin, S., 1995. “Inequality Between the Sexes in Different Cultural Contexts,” in M. Nussbaum and J. Glover (eds.) 1995, pp. 274–297.

Olsen, F. (ed.), 1995. Feminist Legal Theory, New York: New York University Press.

–––, 1993. “Unraveling Compromise,” in P. Smith (ed.) 1993, pp. 335–353.

–––, 1983. “The Family & the Market,” Harvard Law Review, 96: 1497–1578.

Otto, D., 2005. “Disconcerting ‘Masculinities’: Reinventing the Gendered Subject(s) of International Human Rights Law,” Ch. 6 in D. Buss and A. Manji (eds.), International Law: Modern Feminist Approaches, Oxford and Portland, OR: Hart Publishing.

Peach, L., 2002. Religious Lawmaking in a Secular State, New York: Oxford University Press.

Pearce, D., 1978. “The Feminization of Poverty: Women, Work, and Welfare,” Urban and Social Change Review, 11: 28–36.

Peters, J. and A. Wolper (eds.), 1995. Women's Rights, Human Rights, New York: Routledge.

Petrova, D., 1993. “The Winding Road to Emancipation in Bulgaria,” in N. Funk and M. Mueller (eds.) 1993, pp. 22–29.

Quraishi, A., 2011. “What if Sharia weren't the Enemy?: Rethinking International Women's Rights Advocacy on Islamic Law,” Columbia Journal of Gender and the Law, 22: 173–249.

Radin, M.J., 1996. Contested Commodities: The Trouble with Trade in Sex, Children, Body Parts, and Other Things, Cambridge, MA: Harvard University Press.

Reed, B. and K. Pollitt (eds.), 2002. Nothing Sacred: Women Respond to Religious Fundamentalism, New York: Nation Books.

Rhode, D., 1997. Speaking of Sex: The Denial of Gender Inequality, Cambridge, MA: Harvard University Press.

–––, 1989. Justice and Gender, Cambridge, MA: Harvard University Press.

Rhode, D. and C. Sanger (eds.), 2005. Gender and Rights, New York: International Library of Essays on Rights.

Roberts, D., 2002. Shattered Bonds: The Color of Child Welfare, New York: Basic Books.

Robson, R.A., 2002. “Assimilation, Marriage, & Lesbian Liberation,” Temple Law Review, 75: 709–820.

Scales, A., 2006. Legal Feminism: Activism, Lawyering and Legal Theory, New York: New York University Press.

–––, 1986. “The Emergence of Feminist Jurisprudence: An Essay,” Yale Law Journal, 95: 1373–1403.

Schneider, E., 2000. Battered Women & Feminist Lawmaking, New Haven: Yale University Press.

–––, 2004. “Transnational Law as a Domestic Resource,” New England Law Review, 38: 689–724.

Schroeder, J., 1991. “Feminist Methodologies and the Logic of Imagination,” Texas Law Review, 70: 109–210.

Schulhofer, S., 1998. Unwanted Sex: The Culture of Intimidation & the Failure of Law, Cambridge, MA: Harvard University Press.

Schultz, V., 2003. “The Sanitized Workplace,” Yale Law Journal, 112: 2061–2193.

Schwarzenbach, S. and P. Smith (eds.), 2003. Women & the United States Constitution, New York: Columbia University Press.

Sen, A., 1995. “Gender Inequality & Theories of Justice,” in M. Nussbaum and J. Glover (eds.) 1995, pp. 259–273.

Smith, P., 2005. “Four Themes in Feminist Legal Theory: Difference, Dominance, Domesticity & Denial,” in M. Golding and W. Edmundson, Philosophy of Law & Legal Theory, Oxford: Blackwell Publishing, pp. 90–104.

––– (ed.), 1993. Feminist Jurisprudence, New York: Oxford University Press.

Smock, P., with M. Manning and S. Gupta, 1999. “The Effect of Marriage and Divorce on Women's Economic Well-Being,” American Sociological Review, 64: 794–812.

Stark, B., 2004. “Women, Globalization, & Law,” Pace International Law Review, 16: 333–356.

Sunder, M. (ed.), 2007. Gender and Feminist Theory in Law and Society, Aldershot: Ashgate.

Taslitz, A., 1999. Rape & the Culture of the Courtroom, New York: New York University Press.

Taub, N. and W. Williams, 1993. “Will Equality Require More Than Assimilation, Accommodation, or Separation from the Existing Social Structure” in P. Smith (ed.) 1993, pp. 48–56.

Threedy, D., 2010. “Dancing Around Gender: Lessons from Arthur Murray about Gender and Contracts,” Wake Forest Law Review, 45: 749–777.

Valdes, F., 1995. “Queers, Sissies, Dykes and Tomboys,” California Law Review, 83: 1–377.

Walker, L., 1979. The Battered Woman, New York: Harper & Rowe.

Weitzman, L., 1987. The Divorce Revolution: The Unexpected Social and Economic Consequences for Women and Children in America, New York: Free Press.

Weitzman, L. & M. Maclean, 1992. Economic Consequences of Divorce: International Perspectives, New York: Oxford University Press.

Williams, J., 2010. Reshaping the Work-Family Debate: Why Men and Class Matter, Cambridge, MA: Harvard University Press.

–––, 2001. Unbending Gender: Why Family & Work Conflict & What to Do About It, New York: Oxford University Press.

Williams, P., 1997. Seeing a Color-Blind Future: The Paradox of Race, Cambridge, MA: Harvard University Press.

–––, 1992. The Alchemy of Race and Rights, Cambridge: Harvard University Press.