входрегистрация
философытеорииконцепциидиспутыновое времяматематикафизика
Поделиться статьей в социальных сетях:

Философия процесса

Ссылка на оригинал: Stanford Encyclopedia of Philosophy

Впервые опубликовано 15 октября 2012 года; содержательно переработано 26 октября 2017 года.

Философия процесса исходит из посылки, что бытие динамично и что эта динамичная природа бытия должна быть основным предметом любого глубокого философского анализа реальности и нашего места в ней. Несмотря на то, что мы воспринимаем наш мир и самих себя как постоянно меняющихся, западная метафизика уже давно одержима идеей описания реальности как совокупности статичных индивидов, динамические аспекты которых либо воспринимаются как иллюзии, либо оказываются онтологически вторичными и производными.

Для философов процесса философское приключение начинается с ряда проблем, которые традиционная метафизика отодвигает на второй план или даже вовсе отбрасывает: что такое динамичность или становление — если через них мы воспринимаем реальность, то как мы должны интерпретировать их метафизически?

Существует ли несколько разновидностей становления; например, однородное протекание деятельности в сравнении с наступлением результатов развития? Все ли результаты обладают одинаковым способом появления, независимым от того, что являет собой процесс развития? Какая событийная классификация будет наилучшей для протекающих процессов и их результатов? Как нам стоит понимать появление новых условий?

В то время как философы процесса настаивают на том, что все внутри и вокруг реальности непрерывно течет и случается, они не отрицают, что существуют устойчивые во времени и систематически повторяющиеся аспекты реальности. Но они рассматривают такие виды постоянств как регулярное поведение динамических организаций, порожденное непрерывно продолжающимся взаимодействием процессов.

Однако для того, чтобы представить процессуальный взгляд на реальность, требуются особые теоретические усилия, поскольку стандартные теоретические инструменты западной метафизики нацелены на статическое рассмотрение реальности. В особенности это касается стандартной интерпретации логики предикатов через статичных индивидов со свойствами, которые инстанцированы либо атемпорально, либо в момент времени, и приводят к тому, что с точки зрения философии процесса является бессмысленным теоретическим предубеждением.

Это накладывает на философию процесса двойную функцию метафизического и метафилософского начинания — стремясь к смене парадигмы, философия процесса ставит перед собой двойную задачу: сформулировать новый блок описательных понятий и выдвинуть аргументы в пользу того, почему данные понятия лучше служат целям философии.

Философия процесса фокусируется на онтологии и метафизике, но при этом имеет полный систематический охват: ее интересует динамический смысл бытия как становления или события, условия пространственно-временного существования, виды динамических сущностей, отношения между сознанием и миром и реализация ценностей в действиях. Некоторые подходы к философии процесса являются крупномасштабными и предлагают полноценную метафизику в виде систематической теории или всеобъемлющего философского мировоззрения. Другие подходы, в особенности недавние, более умеренны.

Они направлены на конкретные проблемы, с которыми сталкиваются различные философские дисциплины, при этом фокусируясь на динамических аспектах каждой предметной области. Онтологии процесса, процессуальные этики, эпистемологии, теории сознания и пр. формируют поле «философии процесса», в широком смысле являющейся исследовательской парадигмой философской деятельности. Они придерживаются общей идеи того, что естественное существование сводится к способам становления и типам явлений. «Процессисты» согласны в том, что мир представляет собой ассамбляж физических, органических, социальных и когнитивных процессов, взаимодействующих как горизонтально, так и вертикально на уровнях динамической структуры. Однако в этой общей широкой рамке философы процесса спорят о том, как следует интерпретировать такой мир процессов, как он соотносится с человеческим сознанием (которое также является процессом) и как динамическая природа реальности соотносится с нашими научными теориями. Поэтому философы процесса также расходятся во взглядах на роль философии и в своих теоретических предпочтениях.

Философия процесса противостоит «метафизике субстанции», господствующей исследовательской парадигме в истории западной философии начиная с Аристотеля. Субстанциальная метафизика берет начало в интуиции — впервые сформулированной греческим философом-досократиком Парменидом, — что бытие должно мыслиться как простое и, следовательно, внутренне неделимое и неизменное. Сторонники метафизики субстанции перефразируют эту интуицию в утверждение о том, что изначальные элементы реальности (называемые «субстанциями») должны быть статичными — они тождественны себе в любой момент времени. В противоположность субстанциально-метафизическому взгляду на реальность, с его характерной ориентацией на вечное бытие и на то, что есть, философы процесса анализируют становление и то, что происходит, а также способы явленности. В некоторых процессуальных подходах становление — это режим бытия, общий для многих видов явлений или динамических сущностей. Другие подходы придерживаются взгляда, что бытие — это непрерывная самодифференциация; у них же становление — это и способ бытия различных видов динамических сущностей, и процесс, порождающий их.

Для построения таксономии динамических сущностей (типов и модусов явлений) процессисты заменяют дескриптивные понятия метафизики субстанции новыми базисными категориями. Ключевая из них — понятие некой базисной сущности, определяемой в терминах того, что она «делает». Этот вид функционального определения сущности зачастую именуется «процессуальным» в техническом смысле этого слова, который не совпадает с нашим обыденным понятием процесса. Некоторые «процессы», о которых говорят философы процесса — в согласии с нашим обыденным представлением о процессах — темпоральные процедуры, анализируемые как темпорально упорядоченные последовательности стадий некого явления, где каждая стадия нумерически и качественно отлична одна от другой. Но некоторые «процессы», с которыми работают философы, не являются темпоральными процедурами в этом смысле — они, к примеру, могут быть темпоральными, но не имеющими процедурного характера явлениями, вроде деятельности, или событиями, не обладающими пространственно-временным характером, которые осуществляются процедурно и в силу этого обуславливают направленность времени.

Для всех динамических сущностей, называемых «процессами», является общим то, что они происходят — они тем или иным образом тесно связаны со временем и часто, хотя и не с необходимостью, имеют отношение к направленности или течению времени.

Философы процесса утверждают, что есть множество надежных философских оснований для того, чтобы рассматривать процессуальные аспекты природы, познания и действия как фундаментальные свойства реального. Пожалуй, самым сильным аргументом в пользу философии процесса является ее широкая описательная или объяснительная значимость. Если мы принимаем процессы в качестве базисных сущностей нашего мира, то получаем возможность создания лучших философских описаний всевозможных видов сущностей и отношений, с которыми мы имеем дело в повседневности и в науке: от квантовой запутанности до сознания, от вычислений до чувств, от вещей до институций, от организмов до обществ, от транспортных пробок до изменения климата, от пространства-времени до красоты. Кроме того, достижения когнитивных наук, как считают некоторые философы, показывают, что для построения натуралистической теории сознания и нормативности необходима процессуальная метафизика. Эти доводы образуют почву для процессуальной критики зацикленности западной философии на субстанции. Предрасположенность к субстанциям, по-видимому, коренится отчасти в познавательных диспозициях носителей индоевропейских языков, отчасти в теоретических привычках, поскольку установленная приоритизация статических сущностей (субстанций, объектов, положений дел, статических структур) лежит у самых истоков западной метафизики. В отличие от этого, философия процесса демонстрирует меньше сходства с какой-либо конкретной языковой группой и может ссылаться на богатую интеллектуальную традицию многих великих восточных школ.

Как оказалось, философия процесса также обладает растущей практической значимостью, поскольку только если мы переосмыслим наш мир как систему взаимодействий, мы сможем концептуально и этически разобраться с новыми явлениями искусственной жизни, искусственного интеллекта и искусственной социальности и исследовать исключительность человеческих способностей и сферу моральных обязательств.

Таким образом, современная философия процесса сулит стать исключительным подспорьем в решении трех наиболее насущных задач философии начала XXI века. Во-первых, она опирается на теоретико-категорные средства при построении объединенной метафизики, включающей в себя наши повседневные и научные представления о мире. Во-вторых, она может служить теоретической основой для построения межкультурной философии и облегчить междисциплинарные исследования репрезентации глобального знания с помощью онтологической структуры, которая больше не является сугубо западной. В-третьих, она предлагает концепции, которые облегчают междисциплинарное сотрудничество в исследованиях технологического развития и задействует культурное и этическое воображение, необходимое для формирования прогнозируемых глубоких социокультурных изменений, вызванных распространением технологий, в особенности автоматизации.

 Исторические аспекты

История философии процесса простирается вглубь античности как в восточной, так и в западной мысли. В западной традиции греческий философ Гераклит Эфесский (родившийся примерно в 560 г. до н.э.) считается основателем процессуального подхода. Немногие оставшиеся фрагменты высказываний Гераклита часто интерпретируются как выражение философии фундаментальной и всепроникающей текучести, воплощенной в лозунге panta rhei («все течет»). Но высказывания Гераклита подразумевают много больше. Несомненно, фрагменты свидетельствуют об однозначной приверженности всеобщей динамике: «Этот космос… всегда был, есть и будет вечно живым огнем…» (Фр. 217, Kirk-Raven-Schofield). Все существующее представляет собой преобразование этого космического огня, превращающееся в кажущиеся устойчивыми формы материи, такие как море и земля (Фр. 218), и пребывающее в этих якобы устойчивых формах (Фр. 204). Космический огонь — источник изменения всех наблюдаемых космологических и естественных процессов. Кроме того, Гераклит утверждает, что все наблюдаемые изменения являются результатом «борьбы» противоположностей за превосходство, которая порождает преобразующую силу как господствующее условие существования: «война — отец всех, царь всех» (Фр. 212). Однако, репутация Гераклита как главного поборника фундаментальной текучести (перманентной изменчивости) может быть обусловлена главным образом влиянием его ранних комментаторов: Платона, Аристотеля, Мелисса и Теофраста. Не стоит забывать, что в фрагментах Гераклита динамика неразрывно связана с балансом или «мерой» (Kirk 1951). В то время как огонь рассматривается как определяющая космическая сила, являющаяся созидательной и самодвижимой, изменения, производимые огнем, поддаются контролю и измерению. Огонь «мерно разгорается и мерно угасает» (Фр. 217) и «все обменивается на огонь и огонь на все, подобно тому, как на золото товары и на товары золото» (Фр. 219). Кроме того, противоборствующие силы, являющиеся проявлением огня, образуют оппозиции циклического изменения — «день-ночь, зима-лето, изобилие-голод» (Фр. 204) — которое осуществляется в рамках количественной меры (metron), подкрепленной «законом» природы (Фр. 226). Единство противоположностей создает взаимный баланс благодаря циклическим переходам между крайностями — «ибо это, изменившись, становится другим, а другое, изменившись, становится этим» (Фр. 202). «Одни и те же реки» формируются за счет постоянных потоков «других вод», которые «рассеиваются и… собираются… образуются и убывают… приближаются и удаляются» (Фр. 214). Кроме того, единство противоположностей порождает динамическую задержку, как «лук или лира» (Фр. 209), то есть неподвижное динамическое воздействие, возникающее в результате напряжения «обратной гармонии» (palintonos harmoniē) при одинаковом натяжении в двух противоположных направлениях.

Одним словом, Гераклит сформулировал три фундаментальных постулата, которые стали основополагающими в истории западной философии процесса, несмотря на его несколько тенденциозный образ в древнегреческой мысли.

Во-первых, Гераклит приписывает процессу или динамике роль объясняющего признака, а не только признака природы, который подлежит объяснению. Во-вторых, он предполагает, что процессы образуют организационные единицы и протекают количественно измеряемым и упорядоченным образом. В-третьих, он противопоставляет динамические переходы или изменения динамическому постоянству и, таким образом, впервые идентифицирует и различает два основных «гештальта» или формы динамичности.

Прямой контрмоделью гераклитовского описания изменений является атомизм Левкиппа, Демокрита и Эпикура, где материя рассматривается как составленная из инертных атомов с постоянными свойствами (напр., весом), а развитие в природе — как макроскопические эффекты столкновения атомов и изменения их пространственного положения. Аристотель возражал, что источник движения атомов остается без объяснения, и развил такую философию природы, которая включила в себя целостный анализ источника движения в природных явлениях, позволяющий также объяснять их с точки зрения самовоспроизводящихся и самоподдерживающихся структурных или формальных факторов.

По мнению Аристотеля, предмет в природе существует посредством активной мобилизации набора возможностей, самоподдерживающейся внутренней организации процесса (physis, или в более общем смысле morphē), определяющей характерный тип функционирования; на основании этих характерных типов функционирования мы сортируем сущности на естественные виды.

Эти видоспецифичные возможности актуализируются в материи или в медиуме (hylē), который поддерживает релевантную организацию процесса, но также препятствует противодействию, дезинтегративным стремлениям, связанным с тем, что элементарные компоненты материи (огонь, вода, земля или воздух) активно стремятся к своему «естественному месту» все дальше вверх или вниз. Если бы Аристотель действительно воспринимал эти активные стремления элементов как фундаментальные и рассматривал превращения элементов в качестве изменений per se без субстрата или первичной материи (как утверждается в Gill 1989), то его можно было бы считать представителем философии процесса.

Но в своем описании субстанции (ousia) Аристотель также представил такие аспекты, которые впоследствии легли в основу т.н. парадигмы «метафизики субстанции». Кроме того, метафизика субстанции также опирается на аристотелевское деление изменений (kineseis) на возникновение, уничтожение, преобразование и перемещение, поскольку данная классификация опирается на учение о противостоянии «потенциальных» и «актуальных» качеств, присущих статичному субъекту изменений. Аристотелевское различение kinesis и energeia, с другой стороны, также следует рассматривать как существенный вклад в процессуальную традицию. Изменения, такие как постройка дома или обучение, ведут к цели (telos), лежащей «по ту сторону», и являются незавершенными, пока цель не достигнута — «строительство осуществляется в том, что строится, и оно возникает и существует вместе со строением» («Метафизика», Θ 6). Напротив, действия, например, умение видеть или благополучно жить, являются целью самой по себе и полны постольку, поскольку они осуществляются — «видение — в том, кто видит».

Аристотелевское различение изменений и действий само по себе примечательно, но также представляет важность для философии процесса, так как это первая попытка классификации типов явлений с точки зрения логических и лингвистических особенностей связанных с ними выражений (см. раздел 3 ниже).

История западной метафизики начиная с Аристотеля была в основном сосредоточена на развитии различных версий метафизики субстанции — в сущности, мы можем вслед за Гегелем сказать, что «история [западной] метафизики есть стремление к субстанции».

Однако в этой истории метафизики субстанции есть очаги процессуального мышления, представленные частично как вспомогательные элементы основанных на понятии субстанции теорий, а частично как независимые исследования философии процесса. К примеру, философ-неоплатоник Плотин (204–270) представил мысль о том, что динамичность бытия — это «божественная эманация», идею, позже дополненную философом Возрождения Франческо Патрици (1529–1597) мереологическими описаниями диффузии процессов в контексте развития «метафизики света». Г. В. Лейбниц (1646–1716) развил полноценную метафизику с опорой на идею процесса, постулирующую в качестве базисных индивидов так называемые «монады». Монады представляют собой упорядоченные последовательности состояний, состоящие из совместных инстанциаций качеств в течение некоторого периода времени. Но монады не статичны: они наделены внутренней «активной силой», позволяющей им переходить между состояниями. Кроме того, поскольку Лейбниц считал, что качества монад фундируют темпоральные отношения, то состояния монад per se не являются темпорально различимыми.

Отдельные направления процессуальной мысли появились в конце XVIII и начале XIX столетий в немецком идеализме, где И. Г. Фихте, Ф. В. Й. Шеллинг и Г. В. Ф. Гегель откликнулись на систему трансцендентального идеализма Иммануила Канта

Все три мыслителя обратили внимание на процессуальную природу «трансцендентального субъекта» и стремились преодолеть неуместный постулат Канта о существовании непознаваемых «вещей-в-себе», сосредоточившись на процессе, посредством которого порождается мир познаваемых явлений, включая рефлексивные рассуждения, — этот процесс рассматривался как претендующий на роль реальности самой по себе. Гегель дал наиболее полную и детальную формулировку этой ключевой идеи. Он полагал, что реальность — это саморазвертка динамических структур или схем (Begriffe); среди этих схем возникает внешний контраст, вызывающий саморазвитие схем до более дифференцированных версий, которые, в свою очередь, порождают дальнейшие внешние контрасты. В результате сеть динамических зависимостей становится все более взаимосвязанной, а «движение рефлексии», приводящее к взаимосвязанным дифференциациям схем, в конце концов достигает динамической фиксированной точки. Согласно гегелевскому динамическому структурализму, саморазворачивание реальности дифференцируется на ментальные, природные, социокультурные и институциональные процессы и со временем развивает любую возможную дифференциацию, так что в конечном итоге реальность предстает как совокупность всех возможных форм взаимообусловленности.

Гегель считал, что это всеобщее «движение» постепенной самодетерминации путем внутренней и внешней дифференциации руководит всеми актуальными и возможными изменениями в соответствии с внутренней необходимостью — реальность суть «разум», артикулирующий себя как мир и внутри мира. Гегель называл это движение «диалектикой», а его философская система представляла попытку описания «логики», лежащей в основе общего диалектического развития мира. Шеллинг заявлял, что диалектика Гегеля в лучшем случае описывает развитие ограничивающих условий самораскрытия реальности. Но, как отмечал Шеллинг, продуктивная динамика процесса, будучи ограниченной, не включена и не объяснена системой Гегеля, что верно, поскольку последняя обязательно трансцендентна для человеческой мысли. С точки зрения современной процессуальной онтологии, идеи немецкого идеализма 1790–1850 годов, выработанные в дебатах между Фихте, Гегелем и Шеллингом, указывают на ограничения процессуальной метафизики, в центре рассмотрения которой находятся типы производства, в частности, познание здесь понято как производство: как некий процесс развития с результирующим продуктом. Как картины являются продуктами рисования, так и ментальные репрезентации (мысли, понятия) рассматриваются как квазиобъекты, результирующие из продуктивного хода процессов восприятия и мышления. Когда мы рассматриваем некое событие как производство, мы понятийно различаем результат и процесс, приведший к нему. Таким образом, производственный подход мешает нам воспринимать динамическое присутствие реальности самой по себе как «процесса и результата слитых воедино», как предполагал Гегель. Метафилософские дискуссии между Фихте, Гегелем и Шеллингом, глубоко повлиявшие на дальнейшее развитие континентальной философии от Ницше до Хайдеггера, Деррида и далее, могут быть рассмотрены как вытекающие из предположения о том, что познание — это своего рода производство; если бы познанию был присвоен другой статус, то едва ли такая метафилософская дискуссия имела бы место.

Гегель предполагал, что реальность как процесс следует определенным принципам, которые можно выявить в философском исследовании. Этот тезис является визитной карточкой спекулятивной процессуальной метафизики, у которой есть ряд последователей среди философов следующих поколений. Она была наиболее ярко выражена в «философии организма» Альфреда Норта Уайтхеда, работы которого относятся к первым десятилетиям XX века. Базисный элемент реальности, согласно Уайтхеду, это событийная сущность, называемая «актуальным событием» (actual occasion), являющаяся процедурной интеграцией или «сращением» процессов передачи данных («схватываний», prehensions) в единства, превращающиеся в новые данные. Каждое актуальное событие ведет к росту общей информации, имеющейся во вселенной на момент времени, согласно определенным принципам, повторяя и усиливая определенные закономерности («вечные объекты»), тем самым создавая новые. Процессуальная метафизика Уайтхеда на сегодня является наиболее полной дескриптивной метафизической системой — как показали прошлые и нынешние последователи Уайтхеда, она может быть использована не только для интерпретации знакомых областей философии, но и может давать наглядные описания для таких областей науки, где пасуют другие метафизические теории, такие как дискурсивная прагматика в лингвистической типологии, нейропсихологические основы ценностных суждений, квантовая физика или измерения в астрофизике. Переосмыслив идеи Плотина о божественном, возникающем в процессе становления мира, философия Уайтхеда также дала новый импульс философии религии. Чарльз Хартсхорн, возможно, самый примечательный американский философ религии XX века, усвоил и расширил идеи Уайтхеда о процессуальном взгляде на Бога, и развил позицию процессуального теизма в духе рациональной спекулятивной процессуальной мысли. Важно заметить, что в то время как ранние последователи Уайтхеда, вроде Хартсхорна и Пола Уайсса, принимают спекулятивные принципы его философии, многие современные последователи Уайтхеда используют онтологические понятия его системы лишь дескриптивно.

Другие сторонники спекулятивной метафизики процесса 1850–1950 годов, такие как Чарльз Сандерс Пирс, Сэмюэл Александер, Конви Ллойд Морган и Эндрю Пол Ушенко, способствовали появлению двух новых направлений процессуальной мысли, а именно философского объяснения эволюционных процессов и философского объяснения эмерджентности и самоорганизации. Однако они сформировали такой образ метафизики процесса, который в глазах их современников казался методологически проблематичным. Первый шаг, осуществляемый в этих философских проектах, кажется беспроблемным — безусловно, было важно выявить ограничения механистических объяснений в науке. Но второй шаг — попытка сформулировать чисто умозрительные объяснения направления и происхождения возникающей эволюции, которые шли вразрез с позитивистским духом того времени. Такие объяснения не укладывались в рамки формирующейся в то время «аналитической» мысли в послевоенной англо-американской философии. Отвергая любые эмпирические утверждения, выходящие за рамки научно доказанных, и возлагая на философию более рутинную задачу анализа концептуального содержания (а также лингвистических и социальных практик, и феноменального опыта), они стремились повысить интерсубъективную проверяемость философских утверждений. Но в ходе этой важной методологической ревизии онтологические категории метафизики процесса в основном отбрасывались целиком, вместе с массой спекулятивных построений, в которые эти категории были встроены.

Тем не менее спекулятивная процессуальная метафизика XX века шла параллельно с аналитико-интерпретативным направлением современной процессуальной мысли.

Разнообразие процессуальной мысли также исходит из теоретической интуиции, согласно которой процессуальность в ее различных формах является отправной точкой философского описания мира или реальности, но не ставит вопрос о том, как реальность формируется. Здесь процессуальность либо является определяющей характеристикой основных категорий, выдвигаемых анализом здравого смысла и научного рассуждения, в духе аналитической философии; либо процессуальность выражается через сеть метафор, отобранных для интерпретации человеческого опыта и условий человеческого существования, в духе так называемой «континентальной» философии. Зачастую работы в русле аналитико-интерпретативного направления располагаются посередине между полюсами аналитического и континентального методов в современной философии. Следующие примеры проиллюстрируют эту методологическую открытость современной не-спекулятивной философии процесса.

На основе анализа феноменального опыта, исследований «рефлекторной дуги» в лабораториях психологов и анализа социальных практик, Уильям Джеймс и Джон Дьюи разработали процессуальную прагматическую метафизику. Процессуальное описание самости у Джеймса менее значимо для истории процессуальной мысли, чем более всесторонние исследования Дьюи. Дьюи полагал, что все существующее описывается в терминах «событий», чьи свойства мы устанавливаем, наделяя их значимостью во взаимодействиях друг с другом. Для Дьюи значение — это не абстрактный или психический объект, но аспект кооперативного поведения человека; взаимодействуя с миром, мы порождаем смыслы, определяющие характер наступающих событий. Изучая социальные взаимодействия, Джордж Герберт Мид добавил к процессуальному прагматизму тезис о том, что сознание возникает в социально-коммуникативной практике. Со стороны «континентальной» философии, Анри Бергсон формулирует процессуальную метафизику также на основании исследований феноменального опыта, как Джеймс и Дьюи. Но если Дьюи и другие прагматики укореняют процессуальность в человеческой агентности и практических и теоретических интерпретациях текущей ситуации, то Бергсон полагает, что процессуальность бытия лежит за пределами наших познавательных способностей, по крайней мере когда мы пытаемся концептуализировать наш опыт. Пока мы понимаем опыт в терминах субъектно-объектных отношений, отмечает Бергсон, мы просто следуем теоретическим привычкам традиции метафизики субстанции. Однако, когда мы внимательно смотрим на то, в чем мы принимаем участие во время сознательного опыта, особенно за нашим самосознанием, не подвергая это эмпирическое содержание или акт опыта вынужденной концептуализации, мы находим не отношение и готовые его стороны или термины, а интерактивность — непрерывное взаимодействие, из которого мир и я возникают в наших концептуализациях. В непосредственном, неконцептуализированном опыте мы понимаем динамичность этого взаимодействия как становление или поток длительности (durée), но это ощущаемое динамическое содержание нашего опыта выходит за рамки того, что мы можем концептуально артикулировать. Как только мы пытаемся концептуализировать то, что мы ухватили в «интуиции», мы превращаем непрерывный и сложный поток опыта в последовательность дискретных единиц, в множественность состояний объектов в местах, которые порождают парадоксы движения Зенона, и мы превращаем наше запутанное существование с миром в вечно озадачивающее противостояние субъекта и объекта.

Ранняя и поздняя философия Мартина Хайдеггера также входят в аналитико-интерпретативное направление философии процесса, лишенные спекулятивного описания метафизических «законов развития», но касающиеся метафилософских и практических следствий процессуальной метафизики. В работе «Бытие и время» (1927) Хайдеггер представляет так называемую «обстоятельственную модель» процессуальной метафизики; отталкиваясь от анализа человеческого существования (Dasein), Хайдеггер показывает, что то, что метафизическая традиция понимала под существованиями или сочетающимися друг с другом качествами — напр., пространство, мир, самость, другие, возможность, материя, функция, значение, время — могут быть поняты как «обстоятельства» Dasein, как модусы и способы, какими Dasein являет себя, в то время как Dasein сам по себе является взаимодействием между «открытостью» и «восприятием» (das Vernehmen). Поскольку «восприятие» у Хайдеггера суть практический модус понимания, его ранняя философия имеет определенное сходство с прагматизмом в американской философии процесса XX века. У позднего Хайдеггера понимание перестает быть динамическим «локусом», становясь процессуальным измерением бытия («просветом»).

В то время как многие представители американской философии процесса испытали влияние Уайтхеда, некоторые из них обращались к другим источникам или шли своим путем. К примеру, У. Г. Шелдон отстаивал диалектический взгляд на динамическую природу реальности, где процесс рассматривался как принцип разрешения конфликтов. Уилфрид Селларс, один из крупнейших представителей послевоенной аналитической философии, разработал первую в истории западной философии согласованную номиналистическую и натуралистическую систему; однако она зачастую упускается из виду, поскольку его система опирается на процессуальную онтологию, имеющую скорее характер наброска, нежели завершенного проекта. Натурализм подразумевает номинализм в отношении свойств, говорит Селларс, который может быть достигнут только при рассмотрении квалиа как элементов процесса — различая голубое и ощущение голубого (sensing-blue-ly), мы лучше понимаем, как физические процессы порождают чувственное содержание (Sellars 1981). Представленное процессуальное решение проблемы телесного восприятия, во многом предвосхищающее современные идеи «воплощенного познания», Селларс продолжает новой процессуальной реинтерпретацией интенциональности. Любое содержание, по Селларсу, начиная от простейшего содержания ощущений бактерии до нормативного содержания концептуального опыта и содержания научных теорий, есть не что иное, как способ функционирования. Опираясь на идею Селларса о том, что содержание — это функция, современные функционалистские теории сознания и познания обычно закрывают глаза на другие идеи Селларса, упуская ключевой элемент успешной функционалистской «редукции» интенциональности и ментального, а именно идею о том, что основа редукции — функции — представляет собой не статичные операторы ввода-вывода, а непрерывные процессы в природных системах, реализующие в этой непрерывности нормативные социокультурные практики (Seibt 2016). Недавно американская метафизика процесса обрела новый голос в лице Николаса Решера, который, как и Селларс, также развивает систематический подход к философии. Решер внес значительный вклад во все разделы философии; исходно его разработки образовывали систему «методологического прагматизма» и «прагматического идеализма». Однако в середине 1990-х Решер создал процессуальную метафизику как часть своей системы, используя знакомую философскую терминологию, таким образом, представив первое систематическое изложение объяснительного потенциала процессуальной метафизики не по Уайтхеду, избавленной от технических проблем и оперирующей понятием процесса гораздо более близким к нашему обыденному пониманию развития.

В целом, современная западная философия процесса отказалась от всех спекулятивных устремлений и развивает описательную, аналитико-интерпрететативную ветвь процессуальной мысли (исключением может быть использование метафизики процесса в тех областях философии физики, где сама физика является спекулятивной).

В то время как интерес к процессизму в последнее время возрос в аналитической философии науки, сознания и действия, процессуальное мышление в настоящее время также используется для выявления конструктивного сходства между континентальным и аналитическим направлениями ХХ века метафилософской критики традиционной метафизики.

Такие аналитико-континентальные пересечения возможны благодаря интересу к идее процесса, их также можно наблюдать в философии познания и философии техники. Другое, еще более масштабное междисциплинарное исследование — детальное историческое и систематическое сравнение западной и восточной философии процесса (например, даосизма) — является важной задачей, которую еще предстоит решить.

Три задачи философии процесса

Как, возможно, стало ясно из краткого обзора истории (западной) философии процесса в первом разделе, философии процесса — это обширная и в высшей степени диверсифицированная область, которая не привязана к какой-то школе, методу, позиции или даже парадигматическому понятию процесса. Некоторые философы процесса (напр., Уайтхед) опираются на модель процессов в организме при формулировке концепции явлений, порождающих внутреннюю и внешнюю согласованность некой структуры. Другие в качестве каноничных примеров берут индивидуальные психологические процессы (напр., Джеймс) или эволюционное развитие как парадигматическое (напр., Александер). Некоторые философы процесса (напр., Уайтхед и Морган) формулируют свой подход в форме аксиоматической теории, сближаясь с наукой, в то время как другие (напр., Бергсон) исходят из практически мистической установки вчувствования в реальность, настаивая на том, что метафизика процесса может быть выражена (если вообще может) только метафорически.

Были философы процесса (напр., Роджер Бошкович), отстаивающие материалистическую позицию, в то время как другие придерживались идеализма (напр., Лейбниц и Гегель). Исторический обзор в предыдущем разделе также показывает, что инструментарий философии процесса не привязан к конкретному методу философского исследования, давая современным адептам философии процесса широкий спектр подходов для построения теорий: понятийный анализ (через формальные и неформальные реконструкции понятийного содержания); интегративная интерпретация научных результатов; или феноменологическое исследование. Аналогичным образом, в то время как совместимость с последними результатами науки является для многих философов процесса главным методологическим ограничением, другие считают науку лишь одним из аспектов более полного философского анализа культурной практики.

Коротко говоря, философию процесса следует понимать прежде всего как парадигму философии, характеризующуюся набором фундаментальных предпосылок.

К примеру, философы процесса исходят из того, что единственными первичными или базовыми онтологическими категориями должны быть термины для событийных образований и что определенные формальные теории — к примеру, теория множеств — сами по себе плохо приспособлены, без надстроек, для выражения динамических отношений между событиями.

Или, опять же, исследователи процессов считают, что философские исследования могут законно рассматривать «творческие» явления, которые не могут быть описаны как модификации постоянных единичностей, таких как явления эмерджентности или самоорганизации. Что объединяет нынешние исследования в области философии процесса, так это их метафилософская цель по пересмотру давних теоретических привычек. Учитывая ее нынешнюю роль как конкурента преобладающей субстанциальной парадигмы западной метафизики, философия процесса задается основной задачей, сводимой к трем следующим положениям:

  • (Положение 1) Базовые допущения «субстанциальной парадигмы» (то есть метафизики, основанной на статичных сущностях, таких как субстанция, объект, положение вещей или мгновенные этапы) — опровержимые теоретические пресуппозиции, а не законы мышления.
  • (Положение 2) Теории, опирающиеся на понятие процесса, функционируют так же или лучше теорий, основанных на понятии субстанции, в приложении к знакомым философским сюжетам субстанциальной парадигмы.
  • (Положение 3) Существует ряд важных философских проблем, которые можно решить только при помощи процессуальной метафизики.

Нынешние исследования по философии процесса обычно обращены к одному из этих трех пунктов пересмотра теорий. Зачастую, однако, более масштабная цель исследования остается неявной, что является одной из причин, по которой современная философия процесса, особенно ответвление, не восходящее к Уайтхеду, не кажется единым предприятием, направленным на пересмотр теории. Нынешняя философия процесса представляет собой внутренне диверсифицированный, географически и дисциплинарно распределенный феномен новаторского мышления в западной философии. Соответственно, существуют значительные различия в том, как философы процесса подходят к пунктам (1)–(3). Далее мы рассмотрим аргументы в пользу положений (1)–(3) в современной аналитической философии процесса. Поэтому читателю следует иметь в виду, что указатели, приведенные в следующих разделах, в лучшем случае частично репрезентативны и должны быть дополнены вводными комментариями к, например, современному уайтхедианству или французской процессуальной мысли (Жиль Делёз, Ален Бадью). Кроме того, указания на вклад философии процесса в философию религии почти полностью опущены, поскольку обширный и тщательный обзор темы представлен в статьях настоящей энциклопедии о Чарльзе Хартсхорне и процессуальном теизме.

В поддержку положения (1) существует две стратегии аргументации.

Первая состоит в том, чтобы обосновать, что ключевые предпосылки субстанциальной парадигмы — особенно акцент на дискретных, счетных, статичных объектах и пренебрежение динамическими аспектами — просто отражают когнитивные диспозиции, характерные для носителей языков, в которых в основном развивалась западная метафизика, таких как древнегреческий, латынь, немецкий и английский языки.

Вторая стратегия — выбрать известный аргумент в пользу необходимости метафизики субстанции и показать, что он включает предвосхищение основания, petitio principii. Например, рассмотрим общепринятый аргумент Питера Стросона против самой возможности процессуальной метафизики. Его можно реконструировать следующим образом:

1. Для того чтобы объективные и распознаваемые конкретные сущности были познаваемыми, они должны (i) отличаться от других сосуществующих и (ii) быть распознаваемыми одним или несколькими членами сообщества носителей языка и знания.

2. Различимость и распознаваемость — условия «референциальной идентификации» в сообществе носителей знания; им требуется матрица для организации нашего опыта взаимодействия с объектами в единую всеохватную систему.

3. Пространственно-временная рамка обеспечивает эту матрицу; чтобы задать рамку, необходимую для межличностного общения, объекты должны «накладывать на нее свои собственные фундаментальные характеристики. То есть это должны быть трехмерные пространственные объекты, пребывающие в некотором отрезке времени… они должны обладать достаточным разнообразием, богатством, стабильностью, устойчивостью во времени, чтобы делать возможной и естественной ту картину единственной и целостной [пространственно-временной] схемы, которой мы обладаем» (Стросон 2009: 44–45, пер. изм.).

4. Только одна категория объектов удовлетворяет этим условиям: «Из всех категорий предметов, которые мы признаем, только те, что являются материальными телами или обладают ими — в широком понимании выражения — соответствуют этим критериям. Материальные тела образуют данную структуру. Поэтому при данной общей характеристике нашей конкретной концептуальной схемы и при данном характере имеющихся у нас наиболее важных категорий вещи, которые являются материальными телами или обладают ими, выступают в роли таких [эпистемологически] базисных партикулярий» (Там же).

Если эта линия аргументации верна, субстанциальная парадигма является неизбежной, а (Положение 1) выше — ложным. Ясно, что любая жизнеспособная метафизическая теория должна содержать учение о распознаваемых индивидах, размещаемых в пространстве и времени. Однако шаг (4) в аргументации Стросона вызывает несколько вопросов.

Всем условиям, указанным Стросоном в шаге (3) (разнообразие, богатство, стабильность и устойчивость или единство во времени), удовлетворяют сущности, рассматриваемые как физические процессы, так же как и те, что «являются или обладают материальным телом». Кроме того, сущности, которые мы концептуализируем как процессы, физически реализуются без их буквального воплощения, а на некоторые из них мы можем указать и различить («эта струя против той струи») и повторно распознать их («струя пропала на минуту, но затем снова появилась»). В природной пространственно-временной схеме мы различаем и повторном распознаем и предметы, и процессы.

То, что аргумент Стросона мог показаться правдоподобным, возможно, связано с тем, что его иллюстрации процессов — звуки и взрывы, которые, как и многие другие физические процессы, не являются продолжительными явлениями с определенным местоположением (как, например, пожары, торнадо или водопады).

Исходная достоверность шага (4) может также вытекать из основной предпосылки субстанциальной парадигмы, а именно из тезиса о том, что все процессы могут быть онтологически поняты как атрибуты субстанции. С этой редукционистской точки зрения, все процессы «принадлежат» чему-то и мы опознаем их через их носителя: убийство (кого?) Цезаря, строительство (чего?) города и т.п. Но тот факт, что процессы затрагивают определенные предметы и людей, является лишь одним из аспектов, которые онтологическая интерпретация процессов должна уловить, но не решающим, так как многие процессы (например, торнадо, молнии, текущий час пик в Нью-Йорке) вообще не имеют надлежащего «субъекта».

Еще важнее второй сомнительный аспект шага (4) аргументации Стросона, поскольку он отражает теоретическое предубеждение субстанциальной парадигмы на более фундаментальном уровне. Стросон устанавливает условия онтологической категории или типа сущности, которая образует пространственно-временную схему и утверждает на шаге (4), (i) что «объекты, являющиеся или обладающие телами» могут удовлетворять этим условиям, и (ii) что, таким образом, подобные вещи суть «базисные партикулярии».

Так Стросон превращает обыденное понятие «материальной вещи» в базовую онтологическую категорию, не задаваясь вопросом — нельзя ли то, что мы повседневно понимаем под «вещью», также онтологически интерпретировать с точки зрения категории из процессуальной метафизики (например, в качестве набора действий или, в духе Уайтхеда, в качестве постоянной схемы событий). Стросон в другом месте отвергает идею «ревизующей метафизики», в то время как метафизика, основанная на материальных вещах или субстанциях, «дескриптивна», однако эти прилагательные сами нуждаются в убедительном обосновании — до тех пор, пока онтологическая категория полностью отражает инференциальное содержание понятий здравого смысла, она является столь же дескриптивной, сколь и любая другая.

Вкратце говоря, аргумент Стросона неудачен по двум причинам. Дело не в том, что материальные вещи являются необходимой основой схематизации познаваемых, уникально расположенных, повторно распознаваемых вещей. Физические процессы надлежащего типа тоже могут выполнять эту функцию. Кроме того, если материальные вещи являются единственными кандидатами для эпистемически распознаваемых предметов, вопрос об их онтологической интерпретации все равно остается открытым. Конечно, опровержения аргумента Стросона недостаточно для того, чтобы обосновать (Положение 1), но достаточно для признания правомерности философии процесса.

По ту сторону традиционных «бифуркаций»: философия процесса в решении старых проблем

Лучший способ показать, что можно обойтись без основных посылок парадигмы субстанции — просто сделать это. Для философии процесса, как и для любой попытки пересмотра теории, все проверяется на практике.

Поскольку процессуальная метафизика Уайтхеда терминологически сложна на первых порах, современные философы пытаются наметить путь в философию процесса без опоры на Уайтхеда, исходя из лингвистических рассуждений и критического обзора традиционного философского репертуара.

Это последнее направление аналитической философии процесса берет начало с работ Зено Ведлера (Vendler 1957) и Энтони Кенни (Kenny 1963), где «типы действия» классифицируются в терминах «глаголов действия» (обе классификации, благодаря наблюдениям Гилберта Райла о глаголах «выполнения» и глаголах «результата», вдохновлены аристотелевским различением «того, что возникает» (kinesis) и «того, что происходит» (energeia)).

Вендлер и Кенни утверждают, что действия могут быть типизированы согласно логическим и лингвистическим особенностям глаголов, обозначающих эти действия. К примеру, Вендлер работает с четырехместной классификацией, различая «состояния, действия, свершения и достижения», опираясь, например, на то, относится ли глагол, выражающий рассматриваемый тип события, к группе длительного времени, находясь в настоящем времени, может ли он сочетаться с глаголом «завершить», или же он выполняется в любой момент временного интервала, в котором он выполняется. Некоторые проблемы, связанные с классификациями Вендлера и Кенни, были впервые отмечены Хэнком Веркуйлом (Verkuyl 1972) и Александром Мурелатосом (Mourelatos 1978), которые указали, что различия, которые пытались запечатлеть Вендлер и Кенни, относятся не к лексической семантике «глаголов действия», а в конечном счете к семантике целых предложений. Это делает задачу классификации более сложной, чем предполагали Вендлер и Кенни, и за последние три десятилетия лингвистическая дискуссия привела к появлению (в связи с терминами Aktionsart, «вербальные аспекты» и «аспектуальность») множества теорий о многообразии различных способов, с помощью которых естественные языки выражают динамические аспекты ситуации и, хотя они сами по себе не основываются на процессуальных теориях, они предоставляют необходимую основу для процессуальной онтологии.

Мурелатос также показал, что логические критерии классификаций Вендлера и Кенни действуют двояко: они могут быть использованы для различения разных типов явлений, таких как процессы и события, но также они могут подчеркивать инференциальные аналогии между процессами и всем остальным, с одной стороны, и между событиями и вещами, с другой стороны. Опираясь на эту идею, исследователи аналитических процессуальных онтологий предложили ряд критериев для классификации явлений и их отношений к другим категориям, однако до сих пор нет консенсуса относительно деталей этих классификаций и также существуют разногласия по вопросу о том, какая формальная теория (если она вообще нужна) подходит для формулировки искомых логических различий и какая динамическая категория (или категории) должна быть основной, а какие — производными. Большинство, но не все исследователи аналитических процессуальных онтологий согласны, что «деятельностные», не развивающиеся, процессы (или «то, что происходит») должны быть отделены от «результирующих», развивающихся, процессов (или «того, что возникает»). Некоторые представители аналитической философии процесса описывают процессы (базисную категорию, которая может иметь и любое другое название) как динамических индивидов, являющихся конкретными партикуляриями. Напротив, исходя из идей Мурелатоса, Сайбт разработала монокатегорную онтологию («общую теорию процесса»), основанную на концепции процесса как не-партикулярного индивида, который, как и все остальное, определен только в терминах актуального или типичного функционирования, существующего из допущения пространства-времени, и имеющего возможность повторяться в пространстве и времени. Однако и партикуляристские, и непартикуляристские интерпретации сходятся на том, что процессы нельзя определить исключительно в терминах пространственно-временного расположения и не могут быть отождествлены с материально заполненными регионами пространства-времени, тем самым расставаясь с «четырехмерностью» (позиция в современной онтологии, которая иногда неправильно понимается как процессуальный подход). Кроме того, хотя философы процесса согласны в том, что процессы сочетаются и имеют общие черты, существуют разногласия в отношении того, как описывать такие сочетания процессов (напр., с помощью специальной мереологии), и по вопросу о том, относятся ли схемы процессов к иной категории (как предполагал Уайтхед) или также являются процессами.

Говоря кратко, аналитическая философия процесса развила собственные понятия и теории, однако, более простые и мозаичные, в качестве альтернативы сложной системе категорий Уайтхеда, существует множество подходов в контексте аналитической процессуальной онтологии.

Несмотря на все конструктивные различия, и уайтхедианская, и неуайтхедианская философии процесса позиционируют себя как способ трансформации философского дискурса.

Далее представлены несколько сюжетов, в которых философы процесса сулят философский прорыв.

  • (i) Начиная с известного шага, сделанного Уайтхедом, отказа от традиционного раздвоения или «бифуркации природы» на области физического и ментального, философия процесса устанавливает новую перспективу на широкий ряд проблем. Сторонники Уайтхеда утверждают, что традиционная проблема «сознание — тело» разрешается при условии, что все базовые составляющие реальности суть краткосрочные процессы обмена информацией, обладающие как «ментальными», так и «физическими» аспектами в разных акцентуациях в зависимости от контекста. Независимо от философии Уайтхеда и приверженности панпсихизму, ряд аналитических философов утверждает, что современные дебаты в философии сознания и философии действия были осложнены онтологией, сосредоточенной на видимых результатах (состояниях и событиях, подобным им), и предложили теоретическую смену «гештальта» в метафизике опыта и агентности (Stout 2017). Хелен Стюард (Steward 1997, 2012) критикует стандартные концепции восприятия и агентности как каузальных последовательностей состояний, некоторые из которых физические, а некоторые — ментальные; чтобы обеспечить свободу агентов в природном мире, Стюард предлагает смотреть на агентность как на особую форму нисходящей каузальности, опирающейся на ориентиры из иерархических систем функционирования биологических организмов (Steward 2017). Другие исследователи отмечают, что наши обыденные (телеологические) объяснения действий обязывают нас принять в онтологию текущие события (Stout 1996) или что мы можем лучше всего понять единство нашего опыта, если рассмотрим процессы в качестве объектов нашего опыта, а не качестве состояний или вещей (Soteriou 2013).
  • (ii) Аналогичным образом, как отмечают представители неуайтхедианской аналитической философии процесса, процессуальная метафизика пересобирает традиционную проблему универсалий, отбрасывая принцип субстанциальной метафизики, согласно которому конкретные сущности полностью детерминированы, в то время как общие или неопределенные сущности абстрактны (то есть они не могут подвергаться изменениям или осуществлять их).
  • (iii) Философы процесса также предложили новый подход к проблеме персистентности, либо принимая персистентные сущности в качестве «устойчивых» схем или паттернов процессов (Уайтхед), либо ставя под сомнение идею того, что противопоставление «пердурантизма» и «эндурантизма» при описании персистентности формирует теоретически необходимую дихотомию.
  • (iv) Дихотомия «факта» и «нормы», как утверждают некоторые философы процесса, является другой традиционной «бифуркацией», которую можно преодолеть. Некоторые естественные процессы порождают определенную форму низкоуровневой нормативности. В некоторых способах организации процесса (напр., в неравновесных системах) каждый компонент процесса нуждается в каждом другом компоненте, чтобы иметь место; в контексте этих определенных способов организации процессов зависимость между отдельными процессами — это не просто линейная причинно-следственная связь, а ограниченная одновременными взаимодействиями всей системы связь, обеспечивающая «функциональность» каждого процесса для поддержания существования системы.
  • (v) Наконец, процессуальная оптика также оказывает влияние на философию религии. Если противопоставление «имманентности» и «трансцендентности» традиционно принимается в качестве единственной альтернативы, будь то в проблеме универсалий или дискуссиях о Боге, то инструменты процессуальной метафизики дают нам третий вариант, где используется пояснительная грамматика «режима», «способа», «модуса». Мы зачастую думаем о режиме или способе, каким процесс (или набор процессов) является нам как отдельный вид процесса (сравните, напр., царапание скрипичной струны смычком с игрой на скрипке или свободную рыночную экономику с плановой экономикой). Процессы, которые являются модификациями других процессов, имманентны в том смысле, что они влияют (ограничивая и допуская) на то, как возникают модифицированные процессы, но также трансцендентны в том смысле, что они могут быть многократно осуществлены, то есть сами по себе не зависят от конкретных пространственно-временных проявлений процессов, которые их осуществляют.
Кроме того, существует множество других современных проблем, где интерес к процессам порождает новые результаты, которые улучшают наше понимание знакомых вопросов философии существенным образом, даже не оспаривая какую-то центральную определяющую дихотомию.

Речь здесь идет о «процессуальном подходе к каузальности» (Salmon 1984, 1997) или процессуальном анализе знания Николаса Решера. Предлагая подробные реконструкции механизмов производства знания, Решер полагает, что рациональное познание, включая науку, является процессом создания когерентных теорий, систематизирующих то, что оформлено в виде данных с возрастающей сложностью (Rescher 1982). То, что этот метод исследования ведет к (промежуточным) истинам, обосновано практической успешностью, но данный метод (a) бесконечен и (b) поступателен, поскольку: (a1) любое утверждение знания содержит пресуппозицию, вызывающую новые вопросы; (а2) реальность «познавательно неисчерпаема»; и (b) поскольку увеличивающиеся темпы усложнения научного знания можно счесть за прогресс в познании, даже если этот прогресс не напоминает нам линейное и кумулятивное развитие (Rescher 1977, 1978, 1984). Под утверждения (a2) и (b) Решер подводит основания процессуальной метафизики, рассматривая природу как постоянно развивающуюся, а эволюцию — как идущую в сторону возрастающей сложности (Rescher 1996; 2006: ch. 10; 2012; см. также ниже раздел 6).

Возможно, самым наглядным примером сдвига в решении давних философских задач, к которому может привести процессуальный подход, является теория самости или личности. Какие бы культурные понятия «личности» и «самости» ни были нами приняты, наше непосредственное самосознание раскрывает нас самим себе как вовлеченных в деятельность и переживания. То, что мы делаем и переживаем, понимается нами как принадлежащее пространству возможных явлений. Мы замечаем закономерности в том, что с нами происходит, и некоторые из них мы используем для самоидентификации: в терминах талантов, навыков, способностей, черт характера, диспозиций, привычек, склонностей и тенденций к действию и бездействию.

Для нашего самосознания в данный момент существенно то, что это прочтение себя наше и что оно сохраняет тождество во времени. Это тождество самости переживается нами не как тождество вещи во времени, но как тождество «операции» включения — непрерывная унификация всех закономерностей опыта в перспективе первого лица. Некоторые философы процесса рассматривают переживание динамичности тождества в собственном опыте как основу для построения процессуально-метафизической теории личности, определяющей ядро самости как единое многообразие действий и способностей, склонностей и диспозиций к (физическим или психическим) действиям (см. Rescher 1996: ch. 6).

Таким образом они сохраняют понятие личности, при котором доступ к самости или эго остается в пределах опыта. Единство личности является единством переживаний — объединением всех отдельных переживаний как частей единого макропроцесса. Важно заметить, что философы процесса не приравнивают темпоральное единство личностных процессов к общей последовательности состояний сознания, как принято у неоюмианцев; скорее, это разновидность единства процессов, связывающего каждое сиюминутное событие с единым общим потоком. С точки зрения философии процесса, самость просто является композицией процессов, составленной из разнообразных физических взаимодействий, переживаний, чувств, настроений и действий в их системной взаимосвязанности. Целое конкретной личности непрерывно находится «в процессе создания» или конституирования, в то же время оно влияет на то, какие компоненты (напр., переживания, эмоции, действия) входят в структуру целого и каким образом эти компоненты возникают. Такая обратная зависимость между целым и его частями находится вне фокуса теории индивидов, опирающейся на базовые конструктивные принципы субстанциальной парадигмы, особенно это касается утверждения о полной детерминированности индивидов. Отношение взаимного конституирования является рабочим теоретическим инструментом процессуальных онтологий, где рекурсивные определения не противоречат аксиомам об индивидуальных сущностях.

Развивая идею динамических зависимостей в составных процессах в самости до включения туда физического и социального контекста, процессуальный подход к личности позволяет разнообразно описать в научном духе формирующую роль нашего окружения.

Если вернуться к (Положению 2) и (Положению 3) выше, существующие процессуально ориентированные трактовки знакомых проблем, несомненно, говорят в пользу утверждения о жизнеспособности философии процесса (Положение 2). В глазах многих философов процесса (Положение 3) наиболее значимо — как будет показано в следующем разделе, сегодня главной ценностью философии процесса может являться ее способность артикулировать новые вопросы и обращаться к тем, что поставлены современной наукой.

По стопам науки: новые темы в философии процесса

Отношение к науке и технике оказывается маркером отличия континентальной философии процесса (Хайдеггер, Делёз, Бадью) от ранней американской философии процесса (Пирс, Джеймс, Дьюи, Уайтхед, Мид) и современной аналитической мысли. В то время как континенталы развивают критическую позицию для рассмотрения науки и техники как культурных объектов, аналитики согласуют свои исследования с целями и духом науки и техники. В целом ранний этап развития философии процесса в Америке был вызван попыткой примириться с далеко идущими философскими последствиями теории эволюции Дарвина. Для ранних американских философов процесса эволюция была знаковым и парадигмальным процессом — казалось, что она дает ясную схему того, как стоит понимать новейшие изменения в человеческом и природном мире.

Эволюционная рамка требовала новой метафизики, как утверждали американские прагматисты, которая могла бы объяснить доминирующую роль процесса и движения времени. Было ли какое-то средство или субстанция, которые могли бы быть «носителем» физической, биологической и космической эволюции? Если и индивиды, и типы (виды) существ изменяемы во времени, необходимо новое описание бытия, допускающее появление чего-то нового в природе и улавливающее одновременную «неустойчивость и стабильность» (Дьюи) человеческого существования. Идея о том, что эволюция — это факт, который философия должна учитывать, объясняет многие элементы ранней американской философии процесса, в частности понимание динамики как силы, приводящей к возникновению нового, а также необходимость занять позицию по вопросу о том, направлен ли глобальный процесс реальности или случаен — который в конечном итоге расколол группу (см. раздел 6).

Нынешние исследования в аналитической философии процесса уже не связаны с попыткой осмысления эволюции. Однако они зачастую все еще мотивированы взглядом, согласно которому существуют определенные научные достижения, с которыми философия должна разобраться, и если он включает в себя фундаментальный пересмотр стандартного инструментария философии, то это именно та область, которая заслуживает внимания философии, следующей за наукой.

Исследователи философии биологии и философии химии утверждают, что процессуальные подходы дают лучшие онтологические описания этих областей, то есть лучше отражают дедуктивное содержание основных понятий биологии и химии.

В случае биологии мы имеем дело с особенно сильными эмпирическими доводами в пользу «процессуального поворота», отмеченного в недавнем сборнике работ по философии биологии, заслуживающем отдельного внимания, поскольку в большинстве статей авторы не исходят из положений процессуальной онтологии, а приходят к ним (Nicholson and Dupré 2018).

Как отмечают редакторы, метаболизм, жизненный цикл и экологические взаимозависимости, то есть типы динамических явлений, фигурирующие как на уровне клеточной биологии, так и на уровне многоклеточных организмов, образуют три класса явлений, которые различным образом оспаривают основания субстанциальной парадигмы; эти явления нуждаются в онтологии, в которой темпоральное тождество является зависимой от времени особенностью процессуальных систем и в которой организмы моделируются уже не как независимые и отдельные сущности, но как сложные сети внутренних и внешних взаимодействий.

Но в науке есть другие области и сюжеты, которые, как подчеркивают философы процесса, напрямую задействуют процессуальную метафизику. Поскольку, с одной стороны, оказывается, что концептуальное содержание соответствующих научных терминов не может быть без проблематичных искажений проанализировано в категориях метафизики субстанции.

С другой стороны, исследователи из этих областей уже приняли процессуальную перспективу в своей неформальной стилизации математических описаний и в своем эвристическом подходе. Среди различных примеров, относящихся к одному или к обоим из этих утверждений, можно назвать (i) квантовую физику, (ii) самоорганизацию и, совсем недавняя область, (iii) воплощенное познание.

(i) Процессы в квантовой физике. Когда Уайтхед перешел от математики к философии, он отдавал себе отчет в том, что последние достижения физики (гибель классического атомизма перед лицом квантовой теории и теории относительности) отбросили наше обыденное представление об устройстве Вселенной. Квантовая физика привела к идее дематериализации физической материи — материя в малых масштабах больше не могла быть концептуализирована как планетарная модель Резерфорда, описывающая подобные частицам объекты. Сущности, описываемые математическим формализмом, казалось, вписывались в картину совокупности флуктуирующих процессов, организованных в кажущиеся устойчивыми структуры статистическими закономерностями — то есть закономерностями поведения на уровне агрегированных явлений. В ранние десятилетия XX века философы процесса были обеспокоены тем, что физика перевернула положение дел в главном прибежище метафизики субстанции — в классическом атомизме. Вместо малых вещей (атомов), объединяющихся и производящих стандартные процессы (лавина, буран), современная физика предполагает, что очень маленькие процессы (квантовые явления) сочетаются, производя стандартные предметы (обычные макрообъекты) как результат еще не понятого modus operandi, который, однако, может быть математически описан. Так называемые длящиеся «предметы» или «вещи» в этой перспективе, возникают как закономерности в статистической флуктуации, говоря метафорически, как волны в бушующем море процессов.

Современная квантовая физика породила более разнообразный теоретический ландшафт, но остается открытым вопрос, продвинулись ли мы дальше той точки, где метафизическое переложение Уайтхедом понятия поля все еще актуально, или оно может быть скорректировано для интерпретации одной из конкурирующих в настоящее время теорий. Однако, вообще говоря, есть четыре ключевых особенности наших нынешних представлений о квантовой физике, которые говорят в пользу метафизики процесса (будь то уайтхедовской или любой другой). Во-первых, как показывает так называемая «проблема тождества частиц», на микрофизическом уровне индивидуация и счетность исчезают, что приводит к построению онтологии «бессубъектных» процессов, являющихся теми признаками, на основе которых мы выделяем объекты квантовой физики, но будучи измеримыми только в контексте взаимодействия. Во-вторых, если пространство-время является квантовым и эмерджентным, то метафизика не может оперировать базовыми сущностями, определенными в терминах их пространственно-временного расположения. В-третьих, «проблема измерения» представляет особенную сложность для метафизики субстанции, поскольку та зиждется на предположении о том, что все индивиды полностью детерминированы независимо от контекста их взаимодействия. Напротив, метафизика процесса придерживается принципа «взаимодействие суть детерминация». В-четвертых, квантовая запутанность (напр., в системах ЭПР–Бома) представляет собой наглядный пример онтической эмерджентности, которую не может объяснить метафизика субстанции; в то время как некоторые свойства систем (напр., вес) могут быть истолкованы как результат непосредственно каузальных свойств элементов устойчивой среды, корреляции, которые отображают измерения запутанных квантовых объектов, не могут быть интерпретированы таким образом, поскольку свойства компонентов системы не существуют независимо от проведенного измерения. Таким образом, измеренные корреляции суть свойства взаимодействия, а не субстанции.

Интересно, что в метафизике «агентного реализма» Карен Барад (Barad 2007) через неожиданный предмет онтологии квантовой физики открылись новые точки соприкосновения между аналитической и интерпретационной философией процесса. Опираясь на детальную научную интерпретацию философии Нильса Бора, Барад рассматривает реальность как переплетение природных и социальных «агентов», различимость которых укоренена в специфических «интра-действиях» (intra-actions), производимых в конкретных физических установках (экспериментах); непрерывная «интра-активность» реальности, утверждает Барад, требует неэссенциалистского перформативного понимания смысла и ценностей.

(ii) Самоорганизация. Метафизика процесса традиционно была мотивирована тем, что она, как представлялось, давала наилучшее объяснение феномену эмерджентности, изначально понятому как неотъемлемая особенность эволюции. Поскольку развитие научных теорий «самоорганизации», «хаоса» и «сложности» было призвано изменить наше представление об эволюционном изменении, появилась новая необходимость в метафизике, которая бы охватила все виды явлений, на которые динамические организация накладывает каузальные ограничения. В то время как более ранняя спекулятивная метафизика процессов принимала идею целей и творчества в природе и допускала объяснительную категорию «самореализующейся» или «самовоспроизводящейся» сущности (в различных терминологических обличьях), современные аналитические философы процесса ограничиваются утверждением, что «нисходящая причинность» становится совершенно понятной, как только физикализм отделяется от предпосылок субстанциальной парадигмы и особенно от той, согласно которой каузальные силы не могут быть приписаны динамическим организациям.

(iii) Воплощенное познание. Поворот к «воплощенному познанию» в когнитивной науке дает другой сильный стимул к обращению к процессам в метафизике. Стандартная модель познания как вычисления символических репрезентаций прекрасно согласуется с предпосылками метафизики субстанции и подсказывает прекрасную аналогию с классическим атомизмом: ментальные операции влияют на реляционное изменение когнитивных атомов. Но первые критики стандартной модели, коннекционизм и т.н. «динамическая гипотеза» (Тим Ван Гельдер), были построены во многом согласно идеям процессуальной онтологии, заменяя классическую концепцию мыслей как дискретных абстрактных объектов, отображающих конкретные объекты вне мышления, динамической концепцией мыслей как режимов функционирования нейронной сети или способов организации процессов. Последние результаты исследований воплощенного познания еще больше склоняют чашу весов в сторону процессуальной философии сознания, поскольку они предполагают, что телесное взаимодействие организма играет определяющую роль в познании. Некоторые сторонники воплощенного познания или «интерактивизма» настаивают на том, что новое внимание к взаимодействиям между организмом и средой делает дискуссии о репрезентациях устаревшими, в то время как другие защищают натуралистический подход к информации, возникновению процессов репрезентации и нормативности. Ключевое понятие «тезиса воплощенности» — это концепт «структурного сопряжения», фаза в одновременном развитии двух систем (напр., организма и окружающей среды), где взаимные динамические зависимости разворачиваются через границы системы. Критики тезиса воплощенности утверждают, что он верен только для некоторых форм познания, но даже несмотря на его охват, более подробное описание понятия структурной сопряженности возможно только в рамках процессуальной онтологии.

Нынешние вызовы

Философы процесса сходятся во мнении, что бытие динамично и что не существует конкретных статичных структур; однако, как подчеркивалось на протяжении всей этой статьи, существуют также глубокие различия в том, как философы процесса разрабатывают эту основную интуицию в своих описаниях структуры реальности и ее понимания. Какой из подходов к философии процесса является сегодня наиболее перспективным? Если теории, выдвигаемые философией процесса, позиционируются ей как обладающие большей объяснительной силой и предлагающие новые решения для старых проблем (раздел 3) или лучший концептуальный инструментарий для новых задач (раздел 4), то, безусловно, объяснительная сила должна быть критерием оценки процессуальных теорий. Но в то время как межпарадигмальные объяснительные преимущества в том смысле, в каком они изложены в разделах 3 и 4, могут быть оценены более точно, то на уровне внутрипарадигмальных сравнений эта оценка становится затруднительной. Перевесил ли широкий размах философии организма Уайтхеда тот факт, что все объяснительные технические термины у него оторваны от остальной части философского дискурса?

Или, опять же, где объяснительная сила богаче: в формально-аксиоматическом изложении процессуальной онтологии, в процессуальной метафизике, сформулированной при помощи обыденных понятий, значения которых тщательно подтасованы, или в той, что оперирует сетью метафор и полагается на герменевтический отклик читателя?

Здесь, на внутрипарадигмальном уровне, возникают все далеко идущие методологические вопросы, которые сопровождают философское обоснование как таковое. Оставляя в стороне эти более обширные вопросы и сосредоточиваясь только на аналитико-философском стиле работы с философией процесса, мы можем указать на следующие задачи, от решения которых может зависеть объяснительная сила процессуальной теории.

Первая задача состоит в определении понятия динамичности как таковой. Поскольку индивиды в процессуальной теории «динамические», а не «статические», как мы можем осмыслить эту новую особенность категории? Некоторые философы процесса считают, что процессуальная или динамическая сущность обозначается предложением, построенным в длительном (progressive) времени, или — что менее тесно связано с особенностями английской грамматики — предложениями, описывающими определенные инференциальные схемы аспектуального значения. В обоих случаях задача определения, таким образом, сводится к лингвистическим теориям аспекта; эти теории, однако, уже задействуют термин «динамический». В качестве альтернативы можно было бы вернуться к Аристотелю и определить динамичность как актуализацию потенции или способности; однако это связывает теорию с другими примитивными терминами (см. Eastman et al. 2016). В конце концов, следуя идеям немецкого идеализма, мы можем воспользоваться семантикой самореферентных высказываний, чтобы передать «присутствие без наличия» как отличительную черту динамического бытия. Должны ли процессуальные онтологии в таком случае отбросить идею прямого определения динамичности и довольствоваться его систематическим уточнением (в соответствии с аксиоматическим определением)?

Вторая задача состоит в том, чтобы точно описать отношения между процессами в пространстве и времени. Конституируют ли процессы пространство и время в каком-то смысле, как полагал Уайтхед? Или они занимают пространственно-временные области в качестве длящихся, но не статичных, сущностей (и потому, например, лучше подходят к презентистскому взгляду на время, чем классические субстанции)? Если присмотреться поближе, то различение «пердурантизма» и «эндурантизма» (Марк Джонстон, Дэвид Льюис), которое зачастую (хотя и не совсем корректно) связывается с различением случившегося (occurrents) и протекающего (continuants), проведенным У. Э. Джонсоном, плохо сочетается с процессуальной онтологией. Ибо «деятельностные» процессы (напр., снегопад) каким-то образом, по-видимому, занимают время точно так же, как и постоянные (perduring) сущности, но все же «полностью присутствуют» в каждый момент времени, в котором они существуют, точно так же, как устойчивые (enduring) сущности или протекающее (continuants). Некоторые авторы отмечают, что процессы ведут себя как протекающее. Как уже упоминалось в разделе 3, это ведет к новым путям решения проблемы персистентности, которая также требует четкого объяснения того, как непрерывные процессы развития и деятельностные процессы расположены во времени и пространстве и как они соотносятся с протяженными временными и пространственными областями.

Третья задача состоит в описании различных видов отношений между процессами, в особенности их объединений. Поскольку объединение процессов может порождать эмерджентные процессы и в другом отношении не подчиняется законам булевой алгебры, то ни теория множеств, ни классическая экстенсиональная мереология не могут быть использованы в качестве формально-онтологических рамок для описания и классификации различных типов объединения процессов. Кроме того, поскольку отношение «быть частью» не транзитивно на процессах, по крайней мере когда процессы не отождествляются с протяженными пространственно-временными областями, появляется необходимость в дальнейшем отклонении от классической аксиоматизации этого отношения при формализации мереологии процессов (Seibt 2015a). Далее, как показывает процессуально-философский подход к личности, изложенный выше в разделе 3, особым достоинством процессуальных теорий является то, что они могут опираться на динамические структуры со сложными схемами обратной связи и на такое понятие о целом, функционирование которого как обуславливает свои части, так и обусловлено ими.

Четвертая задача более фундаментальна. Если основные теоретические понятия разнообразных философий процесса, прошлых и настоящих, вообще имеют какую-то объяснительную ценность, значит должен быть способ, каким философ процесса связывает свою базовую интуицию с обыденным опытом. В конце концов, задачей философии является расширение границ человеческого понимания, поэтому ключевые понятия философских обоснований должны быть неким образом укоренены в том, что мы интуитивно постигаем в повседневном опыте. На самом деле, некоторые философы процесса (напр., Уайтхед) утверждают, что традиционное понятие субстанции (инвариантная во времени, необходимая, однозначно локализованная партикулярия) как раз-таки лишено какого-либо эмпирического обоснования. С другой стороны, онтология субстанции опирается на тот факт, что канонические примеры субстанций, вещей или живых существ занимают большое место в наших практических взаимодействиях. Объяснительная сила процессуальной онтологии, таким образом, зависит от возможности обнаружения столь же яркого канонического примера для любого специального понятия процесса, выдвигаемого в качестве основной категории. Некоторые процессуальные подходы прибегают к персональному опыту в поиске опорных канонических примеров для постулируемых технических понятий динамического тождества и единства, но есть вероятность, что такая модель окажется слишком сложна.

Главный вопрос: является ли реальность направленной?

Как уже отмечалось, философия процесса — это сложная и весьма разнообразная область, с трудом поддающаяся описанию иначе, нежели при помощи общих и расширительных терминов. В заключении этой главы будет затронута тема, являющаяся водоразделом для мнений современных философов процесса, где, кроме того, одна из групп считает, что данный сюжет в целом недостаточно продуман.

Как отмечает Решер (Rescher 1996: ch. 5), философы процесса распадаются на два основных лагеря.

С одной стороны — телеологическое (и зачастую теологическое) крыло: процессуальность природы есть телеологическая направленность к позитивной цели. На другой стороне — натуралистическое (и в целом секулярное) крыло: процессуальность природы есть эффект внутренней динамичности без какой-либо направленности (вообще или по крайней мере к конкретной цели).

Обе стороны согласны, что внутренняя динамичность играет ключевую роль в природе. Но одна сторона (натуралистическая) видит это в перспективе случайности, которая произвольным образом уводит нас от установленных формулировок и устоявшегося прошлого, в то время как другая (телеологическая) сторона видит это в перспективе целенаправленности, предопределенной некой ценностно-ориентированной руководящей силой.

Разделение между секулярной и теологической философией процесса уходит корнями в ранний период процессуальной мысли, в конец XIX и первую половину XX веков, и исходит из двух взглядов на эволюцию. Секулярное, атеологическое представление об эволюции типизирует виды творческой активности самодовлеющей природы, которая, в свою очередь, отвечает взглядам позитивистской программы, полностью отказываясь от фигуры Бога при объяснении любого события во Вселенной. Для процессистов-теологов, вроде Тейяра де Шардена, однако, эволюция отражает почерк Бога в книге природы.

Нынешние философы процесса, по большей части уже не рассматривающие дарвиновскую эволюцию как концепцию или явление, призывающее принять или отвергнуть теизм, обыкновенно указывают на возможные области согласия (см. Rescher 1996: ch. 5).

Во-первых, современные процессисты отмечают, что сторонники и секулярной, и теологической процессуальной мысли могут рассматривать эволюцию не только как важнейший инструмент для понимания места разума в архитектонике мира, но и как ключевой аспект естественного развития мира. Кроме того, как секулярные, так и теологические процессисты соглашаются в том, что эволюционный процесс является для философии процесса ключевым примером того, как масштабные собирательные процессы могут возникать в результате функционирования многочисленных мелких индивидуальных процессов, таким образом, описывая новизну и творчество также на макроуровне.

Во-вторых, современные философы процесса указывают на тот факт, что их предшественники расходились в своей оценке феномена эволюции, так как они не смогли провести разделение внутри самого феномена эволюции. Несомненно, человеческий разум является результатом телеологически слепого естественного отбора, работающего со случайными мутациями при формировании нейрофизиологических возможностей человеческого мозга.

С другой стороны, культурная эволюция имеет мало общего с этим и в каком-то смысле кажется направленной. Например, можно утверждать, будто культурная эволюция развивается согласно Тейяру де Шардену, то есть что она регулируется рационально обоснованным отбором из намеренно созданных мутационных вариаций. Когнитивная эволюция включает в себя и биологическую, и культурную, накладывая неслучайно принятые рациональные решения на биологический отбор. Наши когнитивные ресурсы и способности отчасти являются врожденными, чем мы обязаны биологической эволюции. Но наши когнитивные методы, процедуры, стандарты и техники являются социально-культурными средствами, которые развиваются в ходе принятия рациональных решений в процессе передачи культуры к последующим поколениям. Наше когнитивное «железо» (механизмы и способности) развивается согласно дарвиновскому естественному отбору, но когнитивный «софт» (методы и процедуры, при помощи которых мы реализуем наш когнитивный опыт) развивается согласно тейяровскому процессу принятия рациональных решений, включающему в себя целенаправленный разумный отбор и вариативность. В глазах современных философов процесса — по крайней мере тех, кто больше не занимается спекулятивной философией, — именно научное исследование должно решить, можно ли вообще (и в какой степени) понять взаимосвязь между биологической и когнитивной эволюцией по аналогии с тем, что «биология производит инструмент, а культура пишет музыку», причем именно инструмент задает границы воспроизводимой музыки, а не наоборот (ср. Rescher 1996: ch. 5; 2006: ch. 10).

Существует промежуточная позиция между строгой теологической телеологией и натуралистическим взглядом, согласно которому не существует такой цели, к которой в конечном счете направлены все процессы. Согласно этой третьей альтернативе, «мягкой» версии телеологической позиции, процесс представляет собой прогресс. Поэтому, как следует из этого хода рассуждений, можно извлечь урок из эволюционной теории о совокупном прогрессе, несмотря на непредвиденные обстоятельства и смертность на видовом уровне. В малом — т.е. вещь за вещью — процессы природы самоуничтожаются: то, что со временем возникает, также со временем исчезает. Но тем не менее, как следует из этого аргумента, (i) общий ход процесса изменения имеет тенденцию к развитию все более богатых, более сложных и изощренных условий возникновения. Кроме того, дарвиновский эволюционизм предполагает (ii), что

…механизмы, которые действительно преуспевают в учреждении и воспроизводстве самих себя, возводят это в общую тенденцию, поскольку они представляют собой фактические улучшения в той или иной форме. <…> Соответственно, результативность на длинной дистанции компенсирует недолговечность и смертность на короткой. (Rescher 1996: 102)

Однако две главные предпосылки мягкой телеологии весьма существенны. Предпосылка (i) подразумевает, что (iii) существует общая и универсальная мера простоты или сложности, применимая к природным и культурным процессам, необходимая для оценки общей тенденции развития к увеличению сложности; в частности, такая мера сложности должна позволять компенсировать уменьшение сложности по одному параметру увеличением сложности по другому параметру. Предпосылка (ii) подразумевает, что (iv) выживание видов можно рассматривать как сигнал о неком аспекте, который содержательно может быть связан с аксиологией прогресса. Оправдан ли таким образом оптимизм мягкой телеологии, в конечном счете зависит от обоснованности притязаний (iii) и (iv). Тот факт, что предпосылки мягкой телеологии имеют прямое отношение к нашим сегодняшним спорам о трансгуманизме, придает старому вопросу о направленности реальности неожиданную практическую значимость в вопросах регламентации искусственного интеллекта и робототехники.

Институционализация

Процессуальная мысль занимала видное место в активной философской жизни США первой половины XX века.

Помимо распространения книг и статей по предмету, она добилась заметной институционализации в США в годы после Второй мировой войны. Об этом свидетельствует образование сообщества Society for Process Studies, а также широкую распространенность философии процесса под эгидой Society for American Philosophy и American Metaphysical Society. Еще одним ярким примером является журнал Process Studies, издаваемый Center for Process Studies в Клермонте, основанным в 1971 году Льюисом Фордом и Джоном Коббом-мл.; это издание стало основным местом для академических дискуссий в области.

Представители философии процесса занимают влиятельные посты на кафедрах философии и религиоведения во многих американских университетах и колледжах, и ежегодно в этой области выпускается около полудюжины докторских диссертаций.

Но этим география философии процесса не исчерпывается. В 2002 году издательский дом Ontos во Франкфурте запустил книжную серию Process Thought, успев выпустить более 25 томов до момента, когда был поглощен издательством DeGruyter в 2015 году. В Европе Center for Practical Philosophy в университете Лювена (Бельгия), которым руководит Мишель Вебер, является координационным центром для теоретических и прикладных исследований международной философии процесса. Болгарская академия наук недавно создала Center for Process Studies для философов и специалистов по компьютерным наукам. German Whitehead Society регулярно организует конференции и летние школы, посвященные как уайтхедианской, так и неуайтхедианской традициям в философии процесса. International Process Network, недавно созданное Марко Диббеном в университете Тасмании (Австралия), — это новое сетевое международное сообщество философов процесса как из западных, так и из восточных философских школ. Несмотря на то, что философия процесса не институционализирована как таковая повсеместно в глобальном философском поле, эта исследовательская парадигма в настоящее время пользуется спросом по всему миру.

Библиография

• Стросон П. Ф. Индивиды. Опыт дескриптивной метафизики. Пер. с англ. В.Н. Брюшинкина и В.А. Чалого. Калининград: Изд-во РГУ им. И. Канта, 2009.

• Уайтхед А. Н. Наука и современный мир // Он же. Избранные работы по философии. Пер. с англ. и сост. Касавин И.Т. — М.: Прогресс, 1990.

• Уайтхед А. Н. Очерки науки и философии // Он же. Избранные работы по философии. Пер. с англ. и сост. Касавин И.Т. — М.: Прогресс, 1990.

• Уайтхед А. Н. Приключение идей. — М.: ИФРАН, 2009.

• Уайтхед А. Н. Процесс и реальность // Он же. Избранные работы по философии. Пер. с англ. и сост. Касавин И.Т. — М.: Прогресс, 1990.

• Уайтхед А. Н. Символизм, его смысл и воздействие. — Томск: Водолей, 1999.

• Уайтхед А. Н. Способы мышления // Он же. Избранные работы по философии. Пер. с англ. и сост. Касавин И.Т. — М.: Прогресс, 1990.

• Aameri, B., 2016, Reasoning About Change in Domain-Specific Process Ontologies, Ph.D. Dissertation, University of Toronto.

• Barad, K., 2007, Meeting the Universe Halfway: Quantum Physics and the Entanglement of Matter and Meaning, Duke University Press.

• Bickhard, M., 2004, “Process and Emergence: Normative Function and Representation,” Axiomathes, 14(3): 135–169.

• –––, 2008, “Issues in Process Metaphysics,” Ecological Psychology, 20(3): 252–256.

• –––, 2009, “The interactivist model,” Synthese, 166(3): 547–591.

• –––, 2011a, “Some Consequences (and Enablings) of Process Metaphysics,” Axiomathes, 21(1): 3–32.

• –––, 2011b, “Systems and Process Metaphysics,” in C. Hooker (ed.) Handbook of Philosophy of Science. Philosophy of Complex Systems, Vol. 10, Amsterdam: Elsevier, 91–104.

• –––, 2012, “A process ontology for persons and their development,” New Ideas in Psychology, 30: 107–119.

• Brenner, Joseph, 2008, Logic in Reality, Heidelberg: Springer.

• –––, 2010, “The Logical Process of Model-Based Reasoning,” in L. Magnani, W. Carnielli, and C. Pizzi (eds.), Model-Based Reasoning in Science and Technology. Studies in Computational Intelligence, Berlin: Springer, 333–358.

• Brown, Jason, 2005, Process and the Authentic Life—Towards a Psychology of Value, Frankfurt: Ontos Verlag.

• Browning, Douglas, 1965, Philosophers of Process, New York: Random House.

• Cahill, R., 2016, “Process Physics: Self-referential Information and Experimental Reality,” in T. Eastman, M. Epperson, and D. Griffin (eds.), Physics and Speculative Philosophy, New York: DeGruyter, 177–221.

• Campbell, R.,2009, “A process-based model for an interactive ontology,” Synthese, 166 (3): 453–477.

• –––, 2010, “The emergence of action,” New Ideas in Psychology, 28(3): 283–295.

• –––, 2011, The Concept of Truth, Basingstoke: Palgrave MacMillan.

• Campbell, R., Bickhard, M., 2011, “Physicalism, Emergence, and Downward Causation,” Axiomathes, 21(1): 33–56.

• Carlson, C., 2004, The Mind-Body Problem and Its Solution, Minnesota: Syren Books.

• –––, 2009, “Finite Eventism”, in: D. Skrbina (ed.), Mind that Abides: Panpsychism in the New Millenium, Amsterdam: J. Benjamins, 231–253.

• Cobb, John B., 1965, A Christian Natural Theology, Philadelphia: Westminster Press.

• Cobb, John B. and David R. Griffin, 1976, Process Theology: An Introductory Exposition, Philadelphia, Westminster Press.

• –––, 1982, Process Theology as Political Ecology, Philadelphia, Westminster Press.

• Deacon, T., 2010, What Is Missing from Theories of Information, Cambridge, Cambridge University Press.

• Dowe, P., 1992, “Wesley Salmon’s Process Theory of Causation and the Conserved Quantity Theory,” Philosophy of Science, 59: 195–216.

• Dupré, J., 2012, Processes of Life: Essays in Biology, Oxford, Oxford University Press.

• Eastman, T., M. Epperson, and D. Griffin (eds.), 2016, Physics and Speculative Philosophy, New York: DeGruyter.

• Epperson, M., 2004, Quantum Physics and the Philosophy of Alfred N. Whitehead, Fordham University Press.

• –––, 2016, “Bridging Necessity and Contingency in Quantum Mechanics,” in T. Eastman, M. Epperson, and D. Griffin (eds.), Physics and Speculative Philosophy, New York: DeGruyter, 55–107.

• Fink, H., 1973, An Analysis of Goodness, D.Phil. Thesis University of Oxford; available at the author’s webpage.

• Galton, A., 2006, “Processes as Continuants,” in: J. Pustejovsky and P. Revesz (eds.), 13th International Symposium on Temporal Representation and Reasoning, published online, doi:10.1109/TIME.2006.23

• –––, 2012, “The ontology of states, processes, and events,” in M. Okada & B. Smith (eds.),Interdisciplinary Ontology: Proceedings of the Fifth Interdisciplinary Ontology Meeting, February 23rd-24th, 2012, Open Research Centre for Logic and Formal Ontology, Keio University, Tokyo, Japan, 35–45.

• –––, 2017, “Processes as Patterns of Occurrence,” in R. Stout (ed.), Process, Experience, and Action, Oxford: Oxford University Press, forthcoming.

• Galton, A. and R. Mizoguchi, 2009, “The Water Falls But the Waterfall Does Not Fall: New Perspectives on Objects, Processes, and Events,” Applied Ontology, 4(2): 71–107.

• Gray, James R., 1982, Modern Process Thought, Lanham, MD.: University of America.

• Gruninger, M., and C. Menzel, 2003, “The process specification language (psl) theory and applications,” AI magazine, 24: 63–74.

• Fortescue, Michael, 2001, Pattern and Process: A Whiteheadian Perspective on Linguistics, Amsterdam, John Benjamins.

• Hättich, Frank, 2004, Quantum Processes, Münster, Agenda Verlag.

• Hartshorne, Charles, 1932, “Contingency and the New Era in Metaphysics (I/II),” Journal of Philosophy, 29(16): 421–431, 29(17): 457–469.

• –––, 1970, Creative Synthesis and philosophic Method, La Salle, IL.: Open Court.

• –––, 1971, “The Development of Process Philosophy,” in Process Theology, Ewert H. Cousins (ed.), New York, Newman Press.

• –––, 1948, The Divine Relativity: A Social Conception of God, New Haven: Yale University Press.

• –––, 1967, A Natural Theology for Our Time, La Salle, IL: Open Court.

• –––, 1972, Whitehead’s Philosophy: Selected Essays, 1935–1970, Lincoln, NE: University of Nebraska Press.

• Herstein, Gary, 2005, Whitehead and the Measurement Problem of Cosmology, Frankfurt, Ontos Verlag.

• Hornsby, J., 2012, “Actions and Activity,” Philosophical Issues, 22: 233–245.

• Ingthorsson, R. D., 2002, “Causal production as interaction,” Metaphysica, 3: 87–119.

• Kenny, A., 1963, Actions, Emotions, and Will, New York: Humanities Press.

• Kirk, G. S., 1951, “Natural change in Heraclitus,” Mind, 60(237): 35–42.

• Klinger, C., 2016, “On the Foundations of Process Physics,” in T. Eastman, M. Epperson, and D. Griffin (eds.), Physics and Speculative Philosophy, New York: DeGruyter, 143–177.

• Koutroufinis, S. (ed.), 2012, Life and Process, Frankfurt: Ontos Verlag.

• Kühl, C.-E., 2008, “Kinesis and Energeia—And What Follows: Outline of a Typology of Human Actions,” Axiomathes, 18(3): 303–338.

• Lucas, George R. Jr., 1979, Two View of Freedom in Process Thought: A Study of Hegel and Whitehead, Missoula, MT: Scholar’s Press.

• –––, 1983, The Genesis of Modern Process Thought, Metuchen, NJ: Scarecrow Press.

• –––, 1986, Hegel and Whitehead: Contemporary Perspectives on Systematic Philosophy, Albany: SUNY Press.

• –––, 1989, The Rehabilitation of Whitehead: An Analytical and Historical Arsenal of Process Philosophy, Albany, NY: SUNY Press.

• Mourelatos, A. P. D., 1978, “Events, Processes, and States,” Linguistics and Philosophy, 2(3): 415–434.

• Needham, P., 1999, “Macroscopic Processes,” Philosophy of Science, 66 (2), 310–331.

• –––, 2003, “Continuants and Processes in Macroscopic Chemistry”, in J. Seibt (ed.), Process Theories: Cross-Disciplinary Studies in Dynamic Categories, Dordrecht: Kluwer, pp. 237–265. Reprinted 2004 in Axiomathes 14 (1–3): 237–265.

• Nicholson, D. and J. Dupré, (eds.), 2018, Everything Flows: Towards a Processual Philosophy of Biology, Oxford: Oxford University Press.

• Palter, Robert, 1960, Whitehead’s Philosophy of Science, Chicago: University of Chicago Press.

• Plamondon, Ann, 1979, Whitehead’s Organic Philosophy of Science, Albany, NY: SUNY Press.

• Rescher, Nicholas, 1962, The Revolt Against Process, The Journal of Philosophy, 59 (15): 410–417.

• –––, 1977, Methodological Pragmatism, New York: Blackwell.

• –––, 1978, Scientific Progress: A Philosophical Essay on the Economics of Researh in Natural Science, University of Pittsburgh Press.

• –––, 1982, A Coherence Theory of Truth, Lanham: University Press of America.

• –––, 1984, The Limits of Science, Berkeley and Los Angeles: University of California Press.

• –––, 1996, Process Metaphysics: An Introduction to Process Philosophy, New York: SUNY Press.

• –––, 1998, Complexity: A Philosophical Overview, New Brunswick NJ: Transation Books.

• –––, 2000, Process Philosophy: A Survey of Basic issues, Pittsburgh: University of Pittsburgh Press.

• –––, 2006, Process Philosophical Deliberations, Frankfurt: Ontos Verlag.

• –––, 2010, Axiogenesis: An Essay in Metaphysical Optimalism, Plymouth: Lexington Books.

• –––, 2011, Productive Evolution: On Reconciling Evolution with Intelligent Design, Frankfurt: Ontos Verlag.

• –––, 2012, “Process Philosophy”, The Stanford Encyclopedia of Philosophy (Summer 2012 Edition), Edward N. Zalta (ed.), URL = <https://plato.stanford.edu/archives/sum2012/entries/process-philosophy/>.

• Roberts, J. H., 1979, “Actions and Performances Considered as Objects and Events,” Philosophical Studies, 35: 171–185.

• Rubenstein, E., 1997, “Absolute Processes: A Nominalist Alternative,” The Southern Journal of Philosophy, 35(4): 539–556.

• Salmon, W., 1984, Scientific Explanation and the Causal Structure of the World, Princeton: Princeton University Press.

• –––, 1997, “Causality and Explanation: A Reply to Two Critiques,” Philosophy of Science, 64(3): 461–477.

• Seibt, J., 1990, Towards Process Ontology: A Critical Study of Substance-Ontological Premises, Ph.D. Thesis, University of Pittsburgh; UMI Microfiche Publication; available at the author’s webpage.

• –––, 1995 “Individuen als Prozesse: Zur prozess-ontologischen Revision des Substanzparadigmas,” Logos, 2: 352–384.

• –––, 1996, “Existence in Time: From Substance To Process,”in J. Faye (ed.), Perspectives on Time. Boston Studies in Philosophy of Science, Dordrecht: Kluwer, pp. 143–182.

• –––, 2004, “Free Process Theory: Towards a Typology of Processes,” Axiomathes, 14(3): 23–57.

• –––, 2005, General Processes. A Study in Ontological Category Construction, Habilitationsschrift, University of Konstanz, Germany, Archive Publication. Chapters 2 and 3 are republished as Activities, DeGruyter, forthcoming 2017.

• –––, 2008, “Beyond Endurance and Perdurance: Recurrent Dynamics,” in: C. Kanzian (ed.),Persistence, Frankfurt: Ontos Verlag, 133–165.

• –––, 2009, “Forms of emergent interaction in General Process Theory,” Synthese, 166(3): 479–512.

• –––, 2015a, “Non-Transitive Parthood, Leveled Mereology, and the Representation of Emergent Parts of Processes,” Grazer Philosophische Studien, 91: 165–190.

• –––, 2015b, “Ontological Scope and Linguistic Diversity: Are There Universal Categories?” The Monist, 98: 318–343.

• –––, 2015c, “Aristotle’s Completeness Test as Heuristics for an Account of Dynamicity” in V. Petrov and A. C. Scarfe (eds.), Dynamic Being: Essays in Process-Relational Ontology, Newcastle upon Tyne: Cambridge Scholars Press, 2–27.

• –––, 2016, “How To Naturalize Sensory Consciousness and Intentionality Within A Process Monism With Normativity Gradient: A Reading of Sellars,” in J. R. O’Shea (ed), Sellars and His Legacy Oxford: Oxford University Press, 187–221.

• –––, 2018a, “Ontological Tools for the Process Turn in Biology: Some Basic Notions of General Process Theory,” in J. Dupré and D. Nicholson (eds.), Everything Flows: Towards a Processual Philosophy of Biology, Oxford: Oxford University Press, forthcoming.

• –––, 2018b, “What is A Process? Modes of Occurrence and Forms of Dynamicity in General Process Theory,” in R. Stout (ed.), Processes, Experiences,and Actions, Oxford: Oxford University Press, forthcoming.

• Sellars, W., 1981, “Foundations For a Metaphysics of Pure Process,” The Monist, 64(1): 3–90.

• Simons, P., 1998, “Metaphysical systematics: a lesson from Whitehead,” Erkenntnis, 48: 377–393.

• –––, 2008, “The Thread of Persistence,” in C. Kanzian (ed.), Persistence, Frankfurt: Ontos Verlag, 165–187.

• Soteriou, M., 2013, The Mind’s Construction: The Ontology of Mind and Mental Action, Oxford: Oxford University Press.

• Stapp, H., 2007, Mindful Universe: Quantum Mechanics and the Participating Observer, Berlin: Springer Verlag.

• Stein, R.L., 2006, “A Process Theory of Enzyme Catalytic Power—The Interplay of Science and Metaphysics,” Foundations of Chemistry, 8 (1): 3–29.

• Steward, H., 1997, The Ontology of Mind: Events, Processes, and States, Oxford: Oxford University Press.

• –––, 2012, A Metaphysics for Freedom, Oxford: Oxford University Press.

• –––, 2013, “Processes, Continuants, and Individuals,” Mind, 122: 781–812.

• Stout, R., 1996, Things That Happen Because They Should, Oxford: Oxford University Press.

• –––, 1997, “Processes,” Philosophy, 72(279): 19–27.

• –––, 2016, “The Category of Occurrent Continuants,” Mind, 125: 41–62.

• ––– (ed.), forthcoming, Processes, Experiences,and Actions, Oxford; Oxford University Press.

• Vendler, Z., “Verbs and Times,” Philosophical Review, 66(2): 143–160.

• Verkuyl, H., 1972, On the Compositional Nature of Aspect, Dordrecht: Reidel.

• Weber, M. (ed.), 2004, After Whitehead: Rescher on Process Metaphysics, Frankfurt: Ontos Verlag.

• Whitehead, A. N., 1919, An Enquiry Concerning the Principles of Natural Knowledge, Cambridge: Cambridge University Press; reprinted New York: Kraus Reprints, 1982.

• –––, 1920, The Concept of Nature, Cambridge: Cambridge University Press.

• –––, 1972, The Principle or Relativity, Cambridge: Cambridge University Press.

• –––, 1926, Religion in the Making, New York: Macmillan.

• –––, 1929, The Function of Reason, Boston: Beacon Press.

• –––, 1934, Nature and Life, Cambridge: Cambridge University Press.

• Whittemore, Robert C., (ed.), 1974, Studies in Process Philosophy, New Orleans: Tulane University Press.

• –––, 1975, Studies in Process Philosophy II, New Orleans: Tulane University Press.

• –––, 1976, Studies in Process Philosophy III, New Orleans: Tulane University Press.

• Zafiris, E., 2016, “Boolean Localization of Quantum Events,” in T. Eastman, M. Epperson, and D. Griffin (eds.), Physics and Speculative Philosophy, New York: DeGruyter, 107–127.

• Zemach, E., 1970, “Four Ontologies,” The Journal of Philosophy, 23(8): 231–247.

Поделиться статьей в социальных сетях: