диспуты

Поделиться статьей в социальных сетях:

в избранное

Социальные нормы

Ссылка на оригинал: Stanford Encyclopedia of Philosophy

Впервые опубликовано 1 марта 2011 года

Социальные нормы – сложившиеся правила, регулирующие поведение в группах и обществах, – являются предметом всестороннего изучения в социальных науках. Антропологи описывают функционирование социальных норм в различных культурах (Гирц 2004), социологи сосредотачиваются на их социальных функциях и их способности мотивировать действия людей (Дюркгейм 1899; Парсонс 2002, Parsons and Shils 1951; Coleman 1990; Hechter and Opp 2001), а экономисты исследуют влияние соблюдения норм на поведение рынка (Akerlof 1976; Young 1998). Также в недавнее время правоведы предлагали рассматривать социальные нормы как эффективную альтернативу правовым нормам, поскольку они могут интернализировать отрицательные экстерналии и обеспечивать сигнальные механизмы практически без затрат (Ellickson 1991; Posner 2000).

За несколькими исключениями в социальных науках нормы считаются экзогенными переменными. Поскольку нормы в основном рассматриваются как то, что ограничивает поведение, некоторые важные различия между моральными, социальными и правовыми нормами, а также различия между нормами и конвенциями оказываются размыты. Вместо этого много внимания уделяется условиям, при которых нормы будут соблюдаться. Из-за этого в литературе по социальным наукам проблема санкций обрела первостепенно значение. Более того, поскольку социальные нормы считаются ключевым элементом производства социального порядка или социальной координации, исследования норм стали сосредотачиваться на выполняемых ими функциях и эффективности их выполнения. Тем не менее даже если норма может выполнять важные социальные функции, такие как максимизация благосостояния или устранение экстерналий, ее нельзя объяснить исключительно или главным образом через ее функции. Упрощенный функционалистский подход перестал использоваться по нескольким основаниям, поскольку, даже если некая конкретная норма может рассматриваться как средство достижения какой-либо социальной цели, последняя обычно не является главной причиной ее возникновения. (Elster 1989). Более того, хотя определенная норма может сохраняться (где сохранение есть нечто отличное от возникновения) из-за некоторой позитивной социальной функции, которую она выполняет, есть множество других норм, которые неэффективны и даже не имеют широкого хождения.

Философы рассматривают социальные нормы иначе. В литературе, посвященной нормам и конвенциям, оба социальных конструкта рассматриваются в качестве эндогенного продукта взаимодействия индивидов (Lewis 1969; Ullmann-Margalit 1977; Vandershraaf 1995; Bicchieri 2006). Нормы представляются как равновесие в стратегических играх, и как таковые они поддерживаются группой самореализующихся ожиданий. Таким образом, убеждения, ожидания, групповое знание и общее знание стали центральными понятиями в развитии философского подхода к социальным нормам. Акцент на роли, которую играют ожидания в поддержании социальных норм, помог провести различие между социальными нормами, конвенциями и дескриптивными нормами, которое часто упускается в социальных науках.

Введение

Как и многие другие социальные явления, социальные нормы являются незапланированным неожиданным результатом взаимодействия индивидов. Утверждалось (Bicchieri 2006), что социальные нормы следует понимать как своего рода грамматику социальных взаимодействий. Подобно грамматике, система норм определяет, что является и не является приемлемым в обществе или группе. И, аналогично грамматике, нормы нельзя назвать продуктом человеческого замысла и планирования. Этот подход предполагает, что изучение условий возникновения норм (в отличие от подхода, отталкивающегося от их функций) важно для понимания различий между социальными нормами и другими типами запретов, такими как гипотетические императивы, моральные кодексы или правовые нормы.

Еще одна важная, но зачастую плохо описанная в литературе проблема — связь между нормативными убеждениями и поведением. Некоторые авторы отождествляют нормы с наблюдаемыми повторяющимися паттернами поведения. Другие фокусируются исключительно на нормативных убеждениях и ожиданиях. При этом всем авторам с трудом удается объяснить наблюдаемые расхождения в поведении, конструируемом нормами, и каждый предлагает в лучшем случае частичное объяснение конформности. Хотя было бы сложно следовать чисто бихевиористскому пониманию норм, верно и то, что одни только нормативные убеждения не могут обеспечить их существование.

Существуют три основные канонические теории конформности: теория социализации, социальной идентичности и рационального выбора. Поскольку все эти теории делают проверяемые утверждения о конформном поведении, их следует оценивать в свете множества экспериментальных данных о влиянии нормативных убеждений (если оно вообще имеет место) на поведение. Подобные данные, однако, показывают несовершенство всех трех теорий; их определения нормы слишком жесткие и ограниченные для объяснения богатого разнообразия типов поведения, конструируемого нормами. Альтернативные теории выбирают иной подход, рассматривая нормы как кластеры самореализующихся ожиданий (Шеллинг 2007). Такие ожидания приводят к поведению, которое их усиливает, но важнейшим элементом поддержания нормы является наличие условных предпочтений конформности. Только совместное наличие условного предпочтения конформности и убежденности в том, что другие также будут следовать нормам, приведет к согласию между нормативными убеждениями и поведением (Bicchieri 2006).

Поскольку интерес представляют те нормы, которые возникают из взаимодействия индивидов незапланированно или без предварительного замысла (Шеллинг 2016), важная теоретическая задача состоит в том, чтобы проанализировать условия зарождения таких норм. Основное внимание в исследованиях, разрабатывающих модель возникновения и динамики социальных норм, было сосредоточено на нормах кооперации — нормы часто являются решением проблемы достижения и поддержания социального порядка, а социальный порядок требует кооперации. Нормы честности, лояльности, взаимности и выполнения обещаний — среди прочих норм кооперации — имеют решающее значение для успешного функционирования социальных групп. Одна из гипотез состоит в том, что они возникают в небольших сплоченных группах, где люди постоянно взаимодействуют друг с другом (Hardin 1982, Bicchieri 1993). Эволюционная теория игр позволяет выдвинуть более строгую формулировку этой гипотезы, поскольку повторяющиеся игры пригодны лишь в качестве упрощенной модели жизни в сплоченной группе (Axelrod 1984, 1986; Skyrms 1996; Gintis 2000). Традиционная концептуальная рамка теории игр была расширена за счет описания обучения в повторяющихся играх. В повторяющихся встречах люди имеют возможность учиться на поведении друг друга и обеспечивать паттерн взаимности, сводящий к минимуму вероятность недопонимания. Чтобы быть эффективными, нормы взаимности, как и прочие нормы кооперации, должны быть простыми. Отсроченное и несоразмерное наказание, как и запоздалое вознаграждение, трудно понять, и именно по этой причине они часто неэффективны. Нормы кооперации, которые могут развиваться в сплоченных группах, просты, и это предположение легко проверить (Alexander 2000, 2005, 2007).

Хотя нормы развиваются в небольших сплоченных группах, они часто распространяются далеко за пределы узких границ исходной группы. Таким образом, следующая задача состоит в объяснении динамики распространения норм от малых групп к популяции. Для описания распространения норм были предложены эволюционные модели (Skyrms 1996, 2004; Alexander 2007; Gintis 2000).

Если нормы могут благополучно развиваться и распространяться, они также могут исчезать. Внезапное и неожиданное изменение устоявшихся паттернов поведения — явление, причины которого трудно понять (Mackie 1996). Например, курение на публике без спрашивания разрешения быстро становится неприемлемым, а всего несколько лет назад никто не беспокоился об использовании гендерно окрашенного языка. Можно ожидать, что неэффективные нормы (такие как дискриминирующие нормы в отношении женщин и меньшинств) исчезают быстрее и чаще, чем более эффективные. Тем не менее Биккьери (Bicchieri 2006) указывает на то, что неэффективность является не достаточным условием отказа от нормы, а лишь необходимым. Это хорошо видно на примере исследования коррупции. Существует множество примеров (как из прошлого, так и из настоящего времени) одинаково коррумпированных обществ. Коррупция порождает огромные социальные издержки, но этих издержек — даже когда они ставят общество на грань распада — оказывается недостаточно для пересмотра всей системы. Биккьери и Ровелли (Bicchieri and Rovelli 1995) продемонстрировали, что коррупция может быть неустойчивым равновесием в фиксированной популяции. Как показали Биккьери и Даффи, в более реалистичных условиях, где популяция варьируется, общество может переключаться между «честными» и коррумпированными социальными нормами, не имея единого стабильного состояния (Bicchieri and Duffy 1997).

Нормы и эффективность

Существует несколько распространенных объяснений причин существования социальных норм: нормы являются эффективным средством достижения социального благосостояния (Arrow 1971, Akerlof 1976), предотвращения рыночных сбоев (Coleman 1989) или сокращения социальных издержек (Thibaut and Kelley 1959, Homans 1961). Нормы – это либо равновесия Нэша в координационных играх, либо кооперативные равновесия в играх типа дилеммы заключенного (Lewis 1969, Ullmann-Margalit 1977), и как таковые они решают проблемы коллективных действий.

Предложенный Акерлофом анализ норм, регулирующих землевладельческие отношения, и эволюции испольной системы является хорошим примером постулата, утверждающего, что нормы являются эффективным средством достижения социального благосостояния. Поскольку арендатор-испольщик гораздо беднее и менее «гибок», чем арендодатель (он не владеет землей, подлежащей залогу), для арендодателя было бы более естественным, чем для арендатора, нести риск неурожая. Так было бы в случае, если бы арендодатель платил арендатору заработную плату и продавал урожай. На входе у испольщика есть два компонента: затраченное время и вложенные усилия. Затраченное время (T = time) легко измеряется и может быть оплачено фиксированной заработной платой. Усилия невозможно измерить без тщательного рабочего контроля. Предположим, что усилия (E = effort) могут быть измерены. В системе заработной платы (W = wage) последняя будет вычисляться как W = W (E, T), поскольку производимый испольщиком продукт зависит и от усилий, и от времени. Но без рабочего контроля количество затраченных усилий определить невозможно. Таким образом, выплачиваемая заработная плата будет зависеть от среднего усилия среднего работника, то есть W = W (E', T). Такая ситуация не стимулирует работника тратить усилия больше того минимума, который необходим для оплаты его времени. Если ему не нравится вкладывать усилия в работу, он будет их минимизировать. В испольной системе, напротив, работнику платят и за вложенные усилия, и за потраченное время. Эти показатели имеют индикатор оценки, далекий от идеала — произведенный продукт. Всякий раз, когда по каким-то причинам необходим рабочий контроль (например, для капиталоемких плантационных культур), можно ожидать возникновения системы заработной платы.

Подход, предложенный Тибо и Келли — рассматривать нормы как субституты неформального влияния — имеет оттенок функционализма. В качестве примера они рассматривают повторяющуюся игру битвы полов. В этой игре каждой стороне необходимы своего рода торги, позволяющие хотя бы иногда получать желаемый результат. Стороны могут инициировать затратную последовательность угроз и обещаний, но представляется, что лучше заранее договориться о каком-то правиле для этой торговли – например, о чередовании пропорционально предпочтительных результатов. Правила возникают по причине того, что они снижают издержки, связанные с личным влиянием при личном общении. Аналогичным образом Ульман-Маргалит (Ullman-Margalit 1977) использует теорию игр, показывая, что нормы решают проблемы коллективных действий, такие как дилемма заключенного; по ее собственным словам, «… с помощью этого генерируется норма решения проблемы, присущей такой ситуации» (Ullman-Margalit 1977: 22). В проблеме коллективных действий рациональный выбор приводит к неэффективному по Парето результату. Эффективность по Парето восстанавливается при помощи норм, подкрепленных санкциями. Коулман также считает, что нормы возникают в ситуациях, в которых присутствуют экстерналии, то есть во всех случаях, где деятельность оказывает положительное или отрицательное воздействие на других людей, которые, как правило, не имеют легальных средств для обеспечения продолжения/прекращения деятельности. Таким образом, тот, кто производит экстерналии порядка, не несет никаких издержек / не получает никакой выгоды из дополнительных последствий своей деятельности. Норма решает проблему, предписывая или запрещая действие, имеющее экстерналии. Простейшим примером является повторяющаяся дилемма заключенного, в которой выбор сотрудничества одним игроком создает положительный эффект для другого. Таким образом, у каждого из них есть стимул побуждать к сотрудничеству другого игрока, устанавливая норму кооперации, то есть набор санкций, наказывающих отступничество и поощряющих сотрудничество.

Все упомянутые примеры относятся к функционалистскому объяснению норм. Функционалисты делают типичную логическую ошибку post hoc, ergo propter hoc («после значит вследствие»), поскольку простое наличие социальной нормы не обосновывает вывод о том, что она должна выполнять какую-то социальную функцию. Такой взгляд на нормы не учитывает тот факт, что многие социальные нормы крайне неэффективны (как, например, в случае дискриминирующих норм в отношении женщин или норм расовой сегрегации) или настолько жестки, что препятствуют корректировке, необходимой для успешного учета новых случаев. Кроме того, многие нормы, повышающие благосостояние членов определенной группы, одновременно наносят ущерб ее аутсайдерам, как в случае с нормами лояльности в мафии.

Даже если норма является средством достижения социальной цели вроде сотрудничества, возмездия или справедливости, она, как правило, не является единственным средством. Многие социальные нормы недостаточно определены в отношении коллективных целей, которым они могут служить, и их нельзя упорядочить в соответствии с критерием большей или меньшей эффективности в достижении этих целей. Такое упорядочивание было бы возможно только в том случае, если бы можно было показать, что конкретная норма — одна из многих — является наилучшим средством достижения данной социальной цели. Проблема заключается в том, что сами цели определяются при помощи некоторой нормы, как это происходит, например, в случае норм, определяющих критерии справедливости и мести. Хотя нормы имеют много социальных функций, не следует путать функцию и причину. Их можно отождествлять только в тех случаях, когда институция замышлялась и планировалась для выполнения данной функции. Однако социальные нормы (в противоположность, к примеру, нормам правовым) являются непреднамеренным и незапланированным результатом человеческого взаимодействия. Мы можем объяснить их возникновение без отсылки к функциям, которые они в конечном счете выполняют.

Теории норм и их силы

Практически во всей литературе о нормах не ставится под сомнение предположение о том, что нормы устанавливают конформность и что существует сильная корреляция между нормативными убеждениями людей и их поведением. Под нормативными убеждениями обычно понимаются индивидуальные или коллективные убеждения относительно того, какое поведение предписано (или запрещено) в данном социальном контексте. Нормативные убеждения обычно сопровождаются ожиданием того, что другие люди будут следовать предписанному поведению и избегать запрещенного. Тем не менее неочевидно, что наличие нормативных убеждений побудит людей действовать в соответствии с ними. Чтобы удовлетворительным образом объяснить нормы, мы должны ответить на вопрос, могут ли существовать нормативные убеждения, противоречащие поведению, и если да, то почему это возможно.

Норму нельзя просто отождествить с повторяющимися коллективными паттернами поведения. Если бы мы приняли чисто бихевиористский подход, нам не удалось бы отличить общие критерии справедливости от, скажем, коллективной утренней привычки чистить зубы. Уход от исключительно бихевиористского определения означает смещение акцента на роль ожиданий в поддержке тех видов коллективного поведения, которые мы считаем нормой. В конце концов, мы чистим зубы вне зависимости от ожидания того же самого от других, но мы даже не будем пытаться просить о зарплате, пропорциональной нашему образованию, если ожидаем, что наши коллеги следуют правилу предоставления зарплаты в соответствии со стажем. Кроме того, существует поведение, которое можно объяснить только существованием норм, даже если предписываемое данной нормой поведение никогда не наблюдается.

В своем исследовании племени Ик Тернбулл (Turnbull 1972) сообщает, что эти страдающие от голода охотники-собиратели изо всех сил старались избегать ситуаций, где ожидается следование нормам взаимности. Другими словами, они старались не оказаться в роли дарителя и охотились в одиночку и тайно, чтобы не быть принужденными делиться добычей с теми, с кем они сталкивались во время охоты. Большая часть поведения племени Ик может быть объяснена как успешная попытка избегнуть существующих норм взаимности. Нормы могут оказывать значительное влияние на популяцию, даже если мы никогда не видим соответствующего поведения, которое должно было быть вызвано нормой.

Как показывает пример Тернбулла, наличие нормативных убеждений и ожидание того, что другие будут вести себя в соответствии с заданной нормой, не всегда приводит к поведению, следующему данной норме. Таким образом, просто рассматривая нормы как кластеры ожиданий, мы можем ввести себя в заблуждение, поскольку существует множество примеров расхождения между нормативными ожиданиями и поведением. Возьмем широко признанную норму личной выгоды (Miller and Ratner 1996); удивительно, насколько часто люди ожидают, что другие будут действовать эгоистично, даже если сами они готовы действовать альтруистично. Например, исследования показывают, что готовность людей сдавать кровь не зависит от денежных стимулов, но обычно те самые люди, которые готовы сдавать кровь бесплатно, ожидают, что другие будут сдавать кровь только при наличии достаточного денежного вознаграждения. Аналогичным образом, когда арендодателей спросили, будут ли они сдавать квартиру не состоящей в браке паре, все опрошенные участники ответили положительно, однако, по их мнению, на это согласятся только 50% других арендодателей (Dawes 1974). Подобные случаи плюралистического заблуждения довольно распространены; поэтому удивляет то, что люди могут ожидать соблюдения определенной нормы при отсутствии информации о поведении других людей и при наличии личных доказательств обратного (Bicchieri and Fukui 1999). Можно подозревать, что во всех упомянутых случаях вовлеченные лица хотя и верили в существование нормы, сами они не оказывались «в ее руках». Тем не менее есть много свидетельств того, что люди, которые сдают кровь / дают чаевые в зарубежной поездке / дают деньги нищим / возвращают потерянный кошелек, полный денег, часто пытаются приуменьшить альтруизм своего поведения, выдвигая эгоистичные мотивы, которые делают их действия приемлемыми в соответствии с нормами личной выгоды (Wuthnow 1991).

Если чисто бихевиористское определение норм недостаточно, а определение, основанное исключительно на ожиданиях, сомнительно, то с чем мы остаемся? Необходимо понимать, что семантическая неопределенность понятия нормы является общей для всех социальных конструктов. Не существует необходимого и достаточного условия, определяющего норму, – существует просто набор характеристик, которые любая норма может отображать в большей или меньшей степени. Нормы отсылают к поведению, к контролируемым людьми действиям и поддерживаются общими ожиданиями о том, что следует или не следует делать в различных социальных ситуациях. Нормы, однако, нельзя просто отождествлять с наблюдаемым поведением, равно как их нельзя отождествлять с нормативными убеждениями, поскольку нормативные убеждения не всегда могут приводить к соответствующим действиям.

Различная степень корреляции между нормативными ожиданиями и действиями является важным фактором для дифференциации различных типов норм и критической оценки трех основных теорий о связи между нормативными убеждениями и действиями. Этими теориями являются (1) теория социализированного актора, (2) теория социальной идентичности и (3) модель конформности, основанная на рациональном выборе.

Социализация

В теории социализированного актора (Парсонс 2018) индивидуальное действие приравнивается к выбору из нескольких альтернатив. Человеческая деятельность понимается утилитаристски — как инструментально ориентированная и максимизирующая полезность. Хотя утилитарная установка не обязательно подразумевает представление о человеческих мотивах как по природе эгоистических, это предпочтительная интерпретация утилитаризма, принятая Толкоттом Парсонсом и многими современными социологами. Здесь важно объяснить, с помощью каких механизмов достигается общественный порядок и стабильность, которые, естественно, постоянно находятся в состоянии, описанном Гоббсом. Порядок и стабильность, по сути, имеют социальное происхождение и обусловлены общей системой ценностей – «цементом» общества. Общие ценности социума воплощены в нормах, которые при их соблюдении гарантируют упорядоченное функционирование и воспроизводство социальной системы. В рамках теории Парсонса нормы являются экзогенными: проблемы создания общей системы ценностей, особенностей и причин ее возможных изменений остаются неисследованными. Главный вопрос, скорее, заключается в том, как должны ли соблюдаться нормы и что побуждает рациональных эгоистов их соблюдать. Ответ теории социализированного актора таков: люди добровольно придерживаются разделяемой системы ценностей, поскольку последняя интроецируется, становясь конститутивным элементом самой личности (Парсонс 2018).

По словам самого Парсонса,

Нормы играют важную роль в индивидуальном выборе — посредством формирования индивидуальных потребностей и предпочтений — и служат критериями при выборе различных альтернатив. Такие критерии являются общими для данного сообщества и воплощают общую систему ценностей. Люди могут выбирать то, что они предпочитают, но то, что они предпочитают, в свою очередь, соответствует социальным ожиданиям. Нормы влияют на поведение, потому что через процесс социализации, который начинается в младенчестве, они становятся частью мотивов, побуждающих к действию: соответствие упроченным нормам является устойчивой приобретенной склонностью, не зависящей от последствий, которые влечет за собой конформность. Такие длительные склонности формируются в результате долгосрочных взаимодействий со значимыми другими (обычно с родителями); благодаря повторяющейся социализации люди выучивают и усваивают общие ценности, воплощенные в нормах. Интернализация понимается как процесс, с помощью которого у людей развивается психологическая потребность или мотив для соответствия ряду общих норм. Когда нормы интернализируются, соответствующее им поведение воспринимается как хорошее или уместное и люди, как правило, чувствуют вину или стыд в связи с перспективой девиации. Если интернализация будет успешной, внешние санкции не будут играть никакой роли в следования норме, и, поскольку индивиды мотивированы к конформности, из этого следует, что нормативные убеждения и действия будут соответствовать друг другу.

Хотя предложенный Парсонсом анализ социальной системы отталкивается от теории индивидуального действия, он рассматривает социальных акторов как действующих согласно ролям, определяющим — через интернализацию и социализацию — их самоидентичность и поведение. Цель отдельных действий заключается в достижении максимального удовлетворения, которое определяется в терминах получения одобрения и избегания неодобрения. Потенциальный конфликт между индивидуальными желаниями и коллективными целями разрешается установлением общей системы ценностей, предшествующей социальному актору и ограничивающей его. Это решение достигается ценой исчезновения индивидуального актора как основной единицы анализа. Поскольку индивиды являются носителями ролей, в теории Парсонса акторами выступают социальные сущности — сущности, полностью оторванные от отдельных действий, которыми они были порождены. Это соображение лежит в основе большинства критических замечаний, высказанных против теории социализированного актора (Wrong 1961). Такая критика, как правило, довольно абстрактна, поскольку формулируется через противостояние холизма и индивидуализма. Насколько нам известно, ни один критик никогда не пытался проконтролировать, подтверждаются ли доказательствами основные эмпирические выводы о поведении, которые можно сделать из теории социализированного актора, в частности, из теории приобретения нормативной ориентации.

Теория Парсонса все еще используется социологами для объяснения повторяющихся социальных паттернов поведения как следствия социализации, которая создает мотивы или склонность действовать наблюдаемым способом. Учитывая широко распространенное использование данной теории, можно обоснованно рассматривать ее как набор проверяемых эмпирических утверждений. Есть несколько утверждений, которые мы можем вывести из теории социализированного актора, например: (а) Нормы будут меняться очень медленно и только благодаря интенсивному социальному взаимодействию; (б) Нормативные убеждения положительно коррелируют с действиями. Когда такие убеждения изменятся, вслед за ними будет меняться и поведение; (c) Если норма будет успешно интернализирована, ожидание конформности других людей не будет влиять на выбор конформности индивидом.

Некоторые из приведенных выше утверждений не подтверждаются данными социальной психологии. Например, исследования совместного изменения нормативных убеждений/установок и поведения показывают, что между тем, что люди утверждают, что они должны или будут делать, и тем, что они на самом деле делают, может не быть связи. В целом, в этих исследованиях изучался большой класс установок, где под «установкой» понимается «оценочное чувство за или против, предпочтение или отвержение определенных объектов»; объекты могут быть «конкретными представлениями о вещах или действиях или абстрактными понятиями» (Insko and Schopler 1967: 361–362). Понятие установки довольно широкое: установка включает в себя нормативные убеждения относительно того, как люди должны вести себя в определенных ситуациях и что считается хорошим/приемлемым поведением, однако также включает в себя личные мнения и предпочтения. Психологическое допущение многих таких исследований состоит в том, что, поскольку установки являются оценочными предрасположениями, они имеют последствия для поведения людей, особенно в социальных ситуациях.

Тем не менее ряд выдающихся полевых экспериментов, проводившихся начиная с 1934 года, предоставил доказательства, противоречащие предположению, что установки и поведение имеют тесную взаимосвязь. Лапиер (LaPiere 1934), как известно, сообщил о резком расхождении между широко распространенными антикитайскими установками в Соединенных Штатах и толерантным поведением, свидетелем которого он был. Многие другие исследования указывают на несоответствия между заявленными нормативными убеждениями человека и его действиями (Wicker 1969). Несоответствие может объясняться несколькими причинами. Например, исследования этнических предрассудков показывают, что нормативные убеждения с большей вероятностью определяют поведение в близких и длительных отношениях и с меньшей вероятностью определяют поведение в переходных ситуациях, типичных для экспериментальных исследований (Harding et al. 1969; Gaertner and Dovidio 1986). Ворнер и Де Флер (Warner and DeFleur 1969) сообщают, что когда видимое поведение чернокожих было хорошо заметно сообществу, выступающему против интеграции, субъекты с низким уровнем предрассудков были гораздо более склонны к поведению, поддерживающему различия в социальном статусе между белыми и черными, чем тому, которое бы их уменьшало. Представляется, что в этом исследовании основной переменной, влияющей на поведение человека, является не индивидуально переживаемое обязательство действовать определенным образом, а, скорее, убеждение относительно того, что «общество» (т.е. большинство других людей, его референтная группа и т.д.) велит ему делать.

Когда результаты исследований социальных психологов об установках и поведении сходятся друг с другом, у нас остается мало доказательств в пользу того, что нормативные убеждения человека влияют на его действия. Такие исследования, однако, не делают различий между разными типами нормативных убеждений, тогда как тщательная дифференциация могла бы помочь определить, какие нормативные убеждения —если таковые имеются — положительно коррелируют с поведением. Например, когда мы различаем личные нормативные убеждения и социальные нормативные убеждения, становится очевидно, что только вторая группа убеждений положительно коррелирует с поведением (Fishbein 1967). В экспериментальном исследовании о соответствии нормам (Bicchieri and Xiao 2009, Bicchieri and Chavez 2010) выясняется, что действия отдельных лиц, как правило, расходятся с тем, что понимается в качестве разделяемых норм, только когда (a) от других людей не ожидается, что они будут следовать нормам и/или (б) что нормативные убеждения не воспринимаются как коллективно разделяемые в данной ситуации. Напротив, всякий раз, когда люди полагают, что их группа (или общество в целом) ожидает, что они будут вести себя в соответствии с данным стандартом, а также ожидают, что норма будет в целом соблюдаться, они обычно следуют норме. На поведение влияют только те нормативные убеждения, которые люди воспринимают как коллективно разделяемые и применяемые на практике.

Отметим, что вышеупомянутые исследования предполагают, что нормы как убеждения относительно правильного поведения могут рассматриваться независимо от действий: у людей просто спрашивают, каковы их нормативные убеждения. Эта идея имеет свои достоинства, но к ней следуют добавить определенные условия. Чтобы утверждать о существовании нормы, важно спросить людей не только о том, каковы их личные нормативные убеждения, но и о том, какие нормативные убеждения, по их мнению, должны быть у других людей. Действительно, существует разница между личными нормативными убеждениями, такими как «Джон считает, что он должен делить деньги поровну», и нормативными ожиданиями, такими как «Джон считает, что другие думают, что он должен делить деньги справедливо, и могут наказать его, если он не будет это делать». Только когда мы наблюдаем широкое сближение нормативных ожиданий, мы можем говорить о существовании нормы (Bicchieri and Chavez 2010). Однако тот факт, что норма существует, не означает, что она будет соблюдаться. Нормативные ожидания сами по себе недостаточны для обеспечения следования норме. Если мы видим, что норма повсюду нарушается, сила наших нормативных ожиданий будет значительно уменьшена, как показывают экспериментальные данные (Bicchieri and Xiao 2009). Чтобы быть эффективными, нормативные ожидания должны сопровождаться убеждением, что большинство людей фактически подчиняются норме. Существуют обширные экспериментальные доказательства того, что люди предпочитают соответствовать норме при условии, что оба эти ожидания, эмпирическое и нормативное, подтверждаются (Bicchieri 2006).

То, что мы сейчас описали, представляет собой важную критику теории социализации. Если бы нормы напрямую влияли на поведение, как предполагал Парсонс, мы бы наблюдали высокую корреляцию между всеми типами нормативных убеждений и поведением, независимо от того, ожидается ли конформность от других членов групп и того, считается ли норма коллективно разделяемой. Согласно Парсонсу, как только норма становится интернализованной, внутренняя санкционирующая система, усвоенная индивидом, мотивирует его соответствовать норме независимо от внешних последствий, которые может повлечь за собой это конформное поведение. Однако мы наблюдаем только корреляцию между выбором людей и (а) тем, что, по их мнению, должны делать другие люди (нормативные ожидания) и (б) тем, что они ожидают от других в той же ситуации (эмпирические ожидания). Другими словами, эксплицитная оценка личных нормативных убеждений со стороны индивида имеет небольшую прогностическую ценность в отношении его выбора. Только в ситуации совпадения личных нормативных убеждений с тем, что, по мнению индивида, другие будут делать и считать надлежащим, мы получаем сильную связь с реальным выбором.

Однако возможно и другое толкование парсоновских норм. Нельзя отрицать, что существуют нормы, которые наше общество интернализировало в такой степени, что в конформном поведении практически не наблюдается расхождений. Такие нормы обычно носят рекомендательный характер и как таковые вряд ли будут коррелировать с наблюдаемым поведением. Например, норма, запрещающая убийство наступившего на чужую ногу в переполненном автобусе, никогда не встречается именно потому, что люди, как правило, не действуют подобным образом. Более того, подобное действие даже не рассматривается как одно из возможных, поскольку одна лишь мысль о нем породила бы в большинстве из нас страдание и чувство вины. Парсоновские нормы интернализированы таким образом, что их существование может быть выявлено только в случае нарушения нормы, и соответствие данным нормам является безусловным. В этом смысле такие нормы, похоже, совпадают с нормами морали, коль скоро мы понимаем моральные нормы как интернализированные безусловные императивы. Однако социальные нормы, напротив, являются условными, и их соблюдение в решающей степени зависит от наличия правильных ожиданий в подходящей ситуации.

Другим признаком того, что теориям социализации не достает универсальности, является способность норм довольно быстро изменяться, а также зачастую быстрое возникновение новых норм среди совершенно незнакомых людей (Mackie 1996). Долгосрочное, интенсивное и тесное взаимодействие, по-видимому, необходимо индивиду для приобретения определенного нормативного предрасположения, о чем свидетельствует относительная легкость, с которой люди учатся новым нормам в случае изменения их статуса или социальной группы (например, при заключении брака или переходе от статуса студента к статусу преподавателя и т.д.). Более того, исследования зарождающихся социальных и политических групп показывают, что новые нормы в них формируются довольно быстро и что исчезновение старых паттернов поведения часто бывает внезапным и неожиданным. Настолько несопоставимые исследования, как анализ поддержки сухого закона в США (Robinson 1932), расовой интеграции (O'Gorman 1986), сексуальной революции 1960-х (Klassen et al. 1989), употребления алкоголя в кампусе (Prentice and Miller 1993) и поведения членов банд (Matza, 1964), придают достоверность модели норм, основанной на эмпирических и нормативных ожиданиях индивидов в отношении того, что другие будут делать и считать надлежащим. Как только эти ожидания перестают оправдываться, норма быстро исчезает (Mackie 1996; Bicchieri 1999, 2006). Приходится заключить, что эмпирическая база теории социализированного актора и ее представления о социальных нормах слишком слаба — по крайней мере, если рассматривать ее в качестве универсальной, всеобъемлющей теории норм.

Социальная идентичность

Теория социализированного актора предполагает, что нормы влияют на действие посредством того, что становятся частью индивидуальных предпочтений и целей. В этом случае продолжающиеся социальные отношения, такие как членство в группе, могут оказывать лишь незначительное влияние на поведение. В противовес этой тенденции к чрезмерной социализации человеческих действий утверждается, что большая часть поведения тесно связана с сетью личных отношений и что теория норм не может оставлять без внимания конкретный социальный контекст (Granovetter 1985). Критики теории социализации, таким образом, призывают к созданию альтернативной концепции норм, способной, среди прочего, объяснять зачастую слабую связь между убеждениями и поведением (Deutscher 1973). В рамках этого альтернативного подхода социальные отношения играют первостепенную роль в объяснении социальных действий, а социальная идентичность полагается их главной мотивацией. Серьезную поддержку этой точки зрения среди антропологов можно найти в работе Канциана (Cancian 1975) о нормативных убеждениях индейцев зинакантеко и соотношении этих убеждений с их поведением.

Поскольку концепция социальной идентичности неразрывно связана с концепцией группового поведения, важно прояснить их связь. Под «социальной идентичностью» мы понимаем, по словам самого Тайфела, «ту часть самооценки человека, которая проистекает из его знаний о членстве в социальной группе (или группах) вместе с ценностью и эмоциональной значимостью, присущими этому членству». (Tajfel 1981: 255). Отметим, что главная особенность концепции социальной идентичности состоит в том, что идентификация с группой здесь является в некотором смысле осознанным выбором: индивид может случайно быть включенным в группу, но осмысленно говорить о социальных идентификациях мы можем только в том случае, когда членство в группе становится хотя бы частично определяющим для индивида.

Согласно теории Тайфела, наше восприятие самих себя и самоопределение, а также наши мотивы изменяются в случае, когда мы начинаем считать себя членами определенной группы. Мы начинаем воспринимать себя и тех, кто входит в эту же группу, в соответствии с «типичными» свойствами, характерными для нашей группы. Такие свойства включают в себя конкретные роли и убеждения/действия, которые их сопровождают.

«Теория самокатегоризации» Тернера (Turner 1987) дала более конкретную характеристику самовосприятия или самоопределения, описывая ее как систему когнитивных Я-схем, которые фильтруют и обрабатывают информацию, давая на выходе представление о социальной ситуации, направляющей выбор уместного поведения. Эта система имеет как минимум два основных компонента: социальную и персональную идентичность. Социальная идентичность относится к самоописанию, связанному с членством в группе. Персональная идентичность относится к более личным самоописаниям, таким как индивидуальные черты характера, способности и вкусы. Хотя персональная и социальная идентичности являются взаимоисключающими уровнями самоопределения, это различие следует рассматривать как аппроксимацию. Между социальной и персональной идентичностью существует множество взаимосвязей, и даже персональная идентичность имеет социальную составляющую. Тем не менее важно признать, что иногда мы воспринимаем себя в первую очередь с точки зрения членства в соответствующих группах, а не в качестве дифференцированных уникальных индивидов. Персональная и групповая идентичности преобладают в зависимости от ситуации (Brewer 1991). Например, когда кто-то сравнивает себя с другими членами группы, на первый план выходит персональная идентичность, тогда как групповая идентичность будет преобладать в ситуациях сравнения между группами. Внутри группы все факторы, заставляющие участников классифицировать себя как отличных друг от друга и наделенных особыми характеристиками и чертами, усиливают персональную идентичность. Если группа решает общую задачу, но каждый участник будет вознагражден в соответствии с его вкладом, на первый план будут выходить личные способности, и люди будут воспринимать себя как уникальных и отличных от остальных членов группы. И наоборот, групповая идентификация активизируется, если все члены группы в равной степени получают вознаграждение за совместно выполненную задачу. Когда различие между индивидом и другими членами группы усиливается, мы, предположительно, будем наблюдать доминирование эгоистических мотивов и проявления самолюбия в отношениях с другими членами группы. Напротив, когда интенсифицируется групповая идентификация, активируется внутригрупповой фаворитизм против не-членов группы, а также поведение, противоположное мотивированному личной выгодой.

Согласно Тернеру, социальная идентичность — это главным образом когнитивный механизм, адаптивная функция которого состоит в том, чтобы сделать возможным групповое поведение. Когда социальная идентификация становится доминирующей, активируется когнитивный механизм категоризации, который вызывает изменения в восприятии и поведении. Такая категоризация называется стереотипом — прототипным описанием того, кем являются (или считаются) члены данной категории. Это группа физических, психических и психологических характеристик, приписываемых «типичному» члену данной группы. Формирование стереотипа, как и любой процесс категоризации, активирует сценарии, или схемы, и то, что мы называем групповым поведением, становится ничем иным, как поведением по прописанному сценарию. Например, категория «азиатский студент» связана с кластером поведения, личностных качеств и ценностей. Мы часто думаем об азиатских студентах как об уважительных, прилежных, дисциплинированных и особенно хорошо разбирающихся в технических предметах. Когда мы думаем об азиатском студенте исключительно с точки зрения его членства в группе, мы приписываем ему стереотипные характеристики, связанные с его группой, поэтому все члены этой группы становятся взаимозаменяемыми. Когда мы воспринимаем людей с точки зрения стереотипов, мы деперсонализируем их и рассматриваем как «типичных» членов их группы. Тот же процесс происходит, когда мы воспринимаем себя в качестве членов группы. Формирование стереотипа о самом себе — это когнитивный сдвиг от восприятия себя как уникального и отдельного к восприятию себя с точки зрения атрибутов, которые характеризуют группу. Именно этот когнитивный сдвиг является связующим звеном группового поведения.

Групповое поведение, в противоположность индивидуальному, характеризуется такими чертами, как видимое сходство между членами группы, сплоченность, склонность к сотрудничеству для достижения общих целей, наличие разделяемых установок и убеждений, а также соответствие нормам группы. Как только человек категоризирует себя в качестве члена группы, он начинает воспринимать себя как «обезличенного» и похожего на других ее членов в стереотипных измерениях, связанных с релевантной социальной категоризацией. Формирование стереотипа о самом себе побуждает члена группы принять интересы и цели группы как свои собственные и действовать для их продвижения в той степени, в которой члены группы воспринимают свои интересы и цели как идентичные — поскольку такие интересы и цели являются стереотипическими атрибутами группы. Таким образом, можно прогнозировать, что поведение в интересах социума будет усиливаться за счет членства в группе и ослабляться, когда люди действуют индивидуалистически (Brewer 1979).

Группы, с которыми мы себя идентифицируем, могут быть очень большими (мусульмане или французы) или малыми, как группа друзей. Некоторые очень широкие групповые идентичности могут не предписывать конкретные нормы, но во многих случаях групповая идентификация и социальные нормы неразрывно связаны, поскольку группы зачастую вырабатывают свои собственные специальные нормы. В этом случае члены группы считают, что определенные паттерны поведения уникальны для них, и используют свои отличительные нормы для определения членства в группе. Многие сплоченные группы, такие как амиши или хасиды, акцентируют нормы разделения, запрещающие вступление в брак и интимные отношения с не-членами группы, а также конкретный дресс-код и множество других предписывающих и запрещающих норм, которые делают группу уникальной и отличают ее от других. В этом случае индивид будет придерживаться прототипа группы и вести себя в соответствии с ним, если он воспринимает себя ее членом. Хогг и Тернер (Hogg and Turner 1987) назвали процесс, посредством которого люди принимают подобные групповые нормы, референтным информационным влиянием. Отличительные нормы группы имеют, среди прочего, двойную функцию: минимизация видимых различий между членами группы и максимизация различий между группой и аутсайдерами. Сформировавшись, такие нормы становятся устойчивыми когнитивными представлениями об уместном поведении члена группы. Социальная идентичность строится вокруг групповых характеристик и поведенческих стандартов, поэтому любой видимый недостаток соответствия групповым нормам рассматривается как угроза легитимности группы. Самокатегоризация подчеркивает сходство между поведением человека и поведением, предписанным групповой нормой, приводя тем самым к конформности, а также к склонности контролировать и наказывать членов группы, которые нарушают ее нормы. С этой точки зрения групповые нормы соблюдаются потому, что человек идентифицирует себя с группой, а медиатором этой конформности является категоризация себя в качестве члена группы. Яркий (но не необычный) исторический пример взаимосвязи между нормами и членством в группах — это разделение Англии на две партии — пуритан («круглоголовых») и роялистов («рыцарей»). Чарльз Маккей сообщает, что «в то время пуритане считали длинные локоны монархистов средоточием пороков и безбожия, а последние думали, что ум, мудрость и добродетель их оппонентов так же малы, как и их волосы. Волосы человека были отражением его убеждений — как политических, так и религиозных. Чем короче они были, тем набожнее был их обладатель, и наоборот» (Маккей 2015).

В рамках теории социальной идентичности нормы определяются как коллективные (в отличие от личных) убеждения относительно того, какие действия являются уместными для членов группы. Как утверждает Хоманс, нормы — это просто разделяемые убеждения; это не само поведение, а то, каким поведение должно быть по мнению людей (Homans 1950, 1961). В этом смысле подобное определение норм намного ближе к концепции нормативных/эмпирических ожиданий, принадлежащей Биккьери (Bicchieri 2006). Разница заключается в трактовке мотивации; согласно теории социальной идентичности, люди следуют нормам для подтверждения своей групповой идентичности. Отметим, что «желание подтвердить свою идентичность» может означать несколько вещей. С одной стороны, отождествление себя с определенной этнической или географической группой может быть мотивировано будущими существенными выгодами; членство, таким образом, может рассматриваться как рациональный выбор, строго мотивированный корыстными соображениями. Соответственно, подчинение нормам группы становится видимым признаком хорошей репутации члена группы и решающим шагом для получения вознаграждений, предоставляемых членством в группе. В других случаях, однако, преимущества членства в группе более расплывчаты: исследование «минимальных групп», проведенное Таджфелем (Tajfel 1973), предполагает, что последствия обладания социальной идентичностью могут возникать даже в отсутствие материального или нематериального вознаграждения, которое дает членство в установленной группе. Существует различие между мотивами, в конечном счете вытекающими из личных интересов, и мотивами, связанными с интересами и результатами группы. Таким образом, идентификация с ценной группой может отталкиваться индивидуальных или коллективных соображений благополучия: индивид может хотеть принадлежать к группе из-за перспективы будущих личных вознаграждений или же просто потому, что ценит группу и принимает цели и интересы группы как свои собственные, даже ценой утраты или ограничения индивидуальной выгоды.

Как бы то ни было, из этого следует, что для того, чтобы нормы влияли на действия, их не обязательно интернализировать. Соответствие нормам условно: люди перестают следовать норме, если возникают сомнения или разногласия относительно определяющих характеристик конкретной группы, что ставит под вопрос способность группы подтвердить конкретную идентичность, или если индивиды покидают одну группу ради другой. Жесткие споры, характерные для первых христианских групп — это примеры первого вызова конформности (Pagel 2003), в то время как примером проблемы второго типа являются изменения в социальном статусе, такие как переход от статуса студента к статусу преподавателя.

Критика модели социализации состояла в том, чтобы показать, что на поведение влияют только социально разделяемые нормативные убеждения (или нормативные ожидания), тогда личные нормативные убеждения/могут не оказывать никакого воздействия. Модель социальной идентичности подчеркивает этот момент, поскольку утверждает, что влиять на действия будут только те убеждения, которые воспринимаются как разделяемые релевантной группой, тогда как личные нормативные убеждения могут этого не делать. Поэтому если индивид убежден, что жить в расово смешанном районе хорошо, он может как действовать, так и не действовать в соответствии со своим убеждением. Тем не менее, если тот же индивид осознаёт, что друзья не одобрят его отказ жить в расово интегрированном районе, он не откажется от своих убеждений (Cancian 1975). Таким образом, нормы, как правило, согласуются с действиями, но только в рамках тех действий, которые референтная группа считает значимыми, подобающими или желательными.

Если люди мотивированы к конформности из-за своего желания приобрести или поддерживать определенную социальную идентичность, из этого следует, что они привержены не какой-либо определенной норме, но идентичности, которую эта норма поддерживает. Предположим, что чья-либо идентичность учителя определена тем, что ожидает от учителя соответствующая референтная группа. Тогда человек, который заботится об этой конкретной роли, будет действовать в соответствии с ожиданиями группы, поскольку желает, чтобы группа подтвердила его идентичность. И, снова, здесь нам нужно объяснить желание приобретать и поддерживать социальную идентичность. Такое желание может и не быть примитивным, так как за это можно получить вознаграждение, сопровождающее исполнение определенной соответствующей роли. Например, желание быть идентифицированным в качестве хорошего работника может означать, что человек хочет получить все материальные и психологические вознаграждения, которые сопровождают хорошее выполнение работы. С другой стороны, есть ситуации, где принадлежность к группе не предполагает ощутимых предсказуемых наград, однако люди все равно действуют в соответствии с групповыми нормами — как в случае с новыми политическими движениями (Hirschman 1982).

Учитывая приверженность идентичности, соответствие нормам не предполагает интернализации. Таким образом, новая норма может быть быстро принята без большого количества взаимодействий, а убеждения относительно подтверждения идентичности могут очень быстро меняться под давлением внешних обстоятельств. Вспомните, что значило быть успешным компетентным мужчиной в 1950-х. В те годы всеобщей иконой был тип Хамфри Богарта, которого, между прочим, никогда не видели без сигареты во рту. Теперь же быть успешным компетентным мужчиной означает вести здоровый образ жизни, который может включать бег, вегетарианство и воздержание от употребления алкоголя и табака.

Из теории социальной идентичности можно вывести несколько следствий. Поскольку нормы являются общими, коллективные убеждения относительно уместности определенных действий в определенном классе ситуаций и нормы будут соответствовать действиям – по крайней мере, до тех пор, пока индивид хочет принадлежать и быть идентифицированным с определенной группой, которая принимает рассматриваемые нормы. Тем не менее изменение социального статуса и/или членства в группе приведет к изменению норм в соответствии с новым статусом/группой. В этом смысле потенциально нестабильным оказывается не просто следование норме, но и сами нормы.

Выводы социальной психологии и поведенческих экспериментов подтверждают гипотезу о том, что на поведение влияют только коллективно разделяемые (а не личные) нормативные убеждения (Cialdini et al. 1991; Bicchieri and Xiao, 2009). В этом смысле концепция социальной идентичности справедливо подчеркивает важность общих убеждений. Существует, однако, несколько трудностей, связанных с использованием концепции социальной идентичности для объяснения соответствия нормам. Такие трудности становятся очевидными в экспериментальной литературе о кооперативном поведении в социальных дилеммах.

В типичной социальной дилемме группа людей пытается достичь общего блага при отсутствии централизованной власти (Olson 1971). У каждого индивида есть два варианта: либо внести свой вклад в общее благо, либо нажиться за счет чужого труда. Все люди имеют равные права на общее благо, независимо от их действий. Однако каждый сотрудничающий участник увеличивает количество общего блага на фиксированную величину, но получает взамен лишь ее часть. Поскольку цена сотрудничества превышает предельную выгоду, рациональным выбором для каждого индивида является отказ от сотрудничества. Перед каждым стоит один и тот же выбор, поэтому все рациональные агенты будут уклоняться от кооперации, и общее благо не будет произведено. Индивидуально рациональная стратегия сопоставления затрат с выгодами приводит к худшим результатам для всех. Загрязнение окружающей среды, демографический взрыв, распространение ядерного оружия, сохранение электричества и благотворительность — все это примеры ситуаций, в которых индивид получает выгоду, не внося свой вклад в общее дело, но если все индивиды наживаются за чужой счет, они оказываются в худшем положении.

В экспериментальной литературе по социальным дилеммам исследователи, пытаясь обнаружить механизмы, вызывающие кооперативное поведение, использовали концепции социальной идентичности (Dawes 1980; Brewer and Schneider 1990). Они утверждают, что, как только благодаря общения перед игрой идентификация с группой была установлена, члены группы начали сотрудничать и жертвовать своими корыстными целями ради группы. Например, было показано, что когда членам группы разрешили вести обсуждение, уровень сотрудничества в среднем составил 69%, но в отсутствие обсуждения он снизился до скудных 34% (Dawes 1991). Гипотеза заключалась в том, что групповая дискуссия будет вести к идентификации с группой и, следовательно, к сотрудничеству. Оказалось, что групповое обсуждение лицом к лицу может помочь членам группы собрать важную информацию друг о друге, и эта информация может склонить их к взаимному доверию и, таким образом, — к сотрудничеству; при этом им не обязательно предполагать, что они породили некую групповую идентичность (Bicchieri and Lev-On 2007). Кроме того, было убедительно показано, что для последующего сотрудничества значима также тема разговора. Высокая степень последующего сотрудничества наблюдается только тогда, когда участникам разрешено обсуждать игру и давать публичные обещания о сотрудничестве. Коллективные обещания и, как следствие, сосредоточенность на норме выполнения обещаний, по-видимому, являются решающим фактором в налаживании сотрудничества (Bicchieri 2002).

Таким образом, результаты сотрудничества можно объяснить без использования концепции социальной идентичности. Теория социальной идентичности имела бы больше смысла в относительно стабильном контексте, когда у людей есть время для эмоциональных инвестиций или, по крайней мере, где можно ожидать повторных взаимодействий с той же группой. В искусственных лабораторных условиях, где нет подобных ожиданий, концепция социальной идентичности кажется менее убедительной в качестве объяснения наблюдаемого уровня сотрудничества. Социальная идентичность, однако, играет определенную роль в экспериментальных условиях, когда участники делятся на отдельные группы. Было показано, что участники начинают классифицировать ситуацию как «мы против них», выказывая лояльность и доверие в группе и, в равной степени, недоверие к внешней группе (Kramer and Brewer 1984; Bornstein and Ben-Yossef 1994).

Однако даже в стабильной среде и при повторяющихся взаимодействиях описание соответствия нормам посредством теории социальной идентичности не может избежать трудности: как объяснить, что происходит, когда человек имеет одновременно несколько идентичностей? Мы можем быть одновременно работниками, родителями, супругами и друзьями, членами клуба и партии, и это лишь некоторые из возможных идентичностей, которыми мы можем обладать. Для каждой из них существуют правила, которые определяют, что является подходящим, уместным или хорошим поведением. Однако, с точки зрения социальной идентичности, неясно, что происходит в случае, если мы привержены разным идентичностям, которые предписывают конфликтующие паттерны поведения. Будет ли одна идентичность доминировать над остальными? И не тот ли это случай, когда о нормах строго договариваются, чтобы избежать конфликта лояльности? Например, правила, которые традиционно определяют хорошее поведение на рабочем месте, могут быть изменены, когда в фирму приходит определенное количество женщин. Однако теоретики социальной идентичности не учитывают гибкость и переговорный потенциал норм.

Наконец, есть достаточно доказательств, что восприятие людей может меняться очень быстро. Поскольку в структуре социальной идентичности групповые нормы определяются как совместные представления об убеждениях группы, можно ожидать, что всякий раз, когда все члены группы полагают, что другие изменили свои убеждения, скажем, относительно основных правил членства, те самые нормы, которые определяют членство, изменятся. Исследования моды, увлечений и финансовых пузырей ясно показывают, что имеются области социального взаимодействия, где могут происходить быстрые (и, возможно, разрушительные) изменения коллективных ожиданий. Однако гораздо менее ясно, какие нормы в большей степени подвержены быстрым изменениям. Дресс-код может меняться довольно быстро, но как быть с кодексами чести или нормами мести, которые веками существовали в странах Средиземноморья? К сожалению, представление о социальной идентичности не предлагает теоретической основы для различения этих случаев.

Хотя некоторые нормы явно связаны с членством в группе, и, следовательно, их соблюдение можно объяснить с помощью механизмов подтверждения идентичности, у теории социальной идентичности существует множество ограничений. Например, какое вознаграждение (с точки зрения подтверждения идентичности) получают те, кто принимает участие в новых возникающих группах или движениях? В этом случае новая идентичность и новый набор норм одновременно кажутся фальшивыми. Кроме того, нормы — будучи разделяемыми убеждениями относительно того, какое поведение подтверждает идентичность, — должны соответствовать поведению по крайней мере до тех пор, пока индивид принадлежит группе. Но, как мы говорили ранее, индивиды обычно имеют различные социальные идентичности, и со временем это может изменяться, так что мы едва ли можем предсказать согласованность нормативных убеждений и поведения (хотя и можем объяснить), разве что в случае простейших групп.

Рациональный выбор

Согласно модел рационального выбора конформности, если нормы определяются санкциями, стратегией максимизации полезности является согласие с данными нормами. Если соответствие норме влечет за собой одобрение, а нарушение — неодобрение, конформизм является рациональным решением, поскольку никто намеренно не желает быть дискредитирован или наказан (Rommetveit, 1955;Thibaut and Kelley, 1959). Если одобрение и неодобрение со стороны других действуют как внешние санкции, мы получаем модель согласия, основанную на выгодах и затратах (cost-benefit model of compliance) (Axelrod, 1986; Coleman, 1989). В рамках этой модели нельзя утверждать, что нормы мотивируют поведение. Конформное поведение выбирается рационально, чтобы избежать негативных санкций и получить вознаграждение. Модель рационального выбора обычно определяет нормы бихевиористски, путем сравнивая их с паттернами поведения, а не с ожиданиями и ценностями. Такой подход в значительной степени зависит от характера социальных санкций. Согласно Аксельроду (Axelrod, 1986), если мы видим, к примеру, что люди следуют регулярным паттернам поведения и наказываются за противоположные действия, это и есть норма. Также Джеймс Коулман (Coleman, 1989) утверждал, что норма соответствует набору санкций, которые определенным образом направляют поведение.

Однако далеко не все социальные нормы включают санкции. На это указывает ряд исследований о различиях между обществами по соотношениям и типам норм, соблюдение которых регулируется организованными санкциями (Diamond, 1935; Hoebel, 1954). Более того, санкционирование, как правило, хорошо работает в небольших группах и в повторяющихся взаимодействиях, где идентичности участников известны и где следить за их поведением сравнительно легко. Однако даже в таких случаях остается нерешенной проблема так называемого второстепенного общественного блага. Применение негативных санкций к нарушителям отвечает всеобщим интересам. Однако тот, кто следит за нарушениями, сталкивается дилеммой. Ему приходится решать, наказывать ли нарушителя в случае, если наказание имеет издержки и где нет гарантии того, что и другие в подобной ситуации накажут нарушителя. В этом случае соблюдение нормы зависит от предыдущего решения так называемой «дилеммы палача». Ответом на эту проблему становится допущение существования «метанорм», которые предписывают наказывать нарушителей норм низшего порядка (Axelrod, 1986). Это решение, однако, лишь переводит проблему на другой уровень, ибо поддержание самой метанормы требует существования санкционирующей системы более высокого порядка.  

Еще одна проблема: чтобы санкция была эффективной, она должна быть признана в качестве санкции. Коулман и Аксельрод использовали игру повторяющейся дилеммы заключенного в качестве примера работающих санкции. Однако в данной игре одно и то же действие (C или D) может служить как самим актом наказания, так и поводом для наказания. Наблюдая поведение само по себе, нельзя понять, является ли конкретное действие производным от санкции или самой санкцией. Таким образом, очень сложно определить наличие нормы, а тем более отличить ее влияние на выбор от индивидуальной стратегии игроков.

Дальнейшее рассмотрение уменьшает доверие к подходу, согласно которому нормы поддерживаются только из-за внешних санкций. Нередко мы продолжаем следовать норме даже в ситуациях полной анонимности, где вероятность быть пойманным на нарушении почти нулевая. В этом случае страх перед санкциями не может выступать мотивирующей силой. Часто утверждают, что все случаи «спонтанного» следования норме являются результатом интернализации — превращения внешних регуляторов во внутренние качества личности (Scott 1971). Люди, развившие внутреннюю систему санкций, испытывают чувство вины и стыда за девиантное поведение. Однако взгляды Парсона на интернализацию и социализацию в данном случае неприменимы, поскольку приводят к предсказаниям относительно следования нормам, которые противоречат многим доказательствам, по крайней мере, в случае предписывающих (а не запрещающих) норм.

Чтобы лучше объяснить интернализацию, сторонники модели рационального выбора настаивают на рациональности усвоения нормы. В частности, Коулман (Coleman, 1989) утверждал, что интернализацию можно в конечном итоге свести к рациональному выбору в той степени, в которой интересом одной из групп является интернализация нормы со стороны другой. Эта теория сталкивается с теми же самыми возражениями, которые выдвигают против теории Парсонса. Например, нормы, которые передаются детям от родителей, должны быть чрезвычайно устойчивыми к изменениям, и можно ожидать высокую степень корреляции между такими нормами и поведением, особенно в тех случаях, когда нормы предписывают определенные виды действий. Однако исследования нормативных убеждений о честности (которые обычно приобретаются в детстве) показывают, что они часто не коррелируют с поведением (Freeman and Aatov 1960).

Кристина Биккьери (Bicchieri 1990, 1997) представила третий, альтернативный — когнитивный — взгляд на интернализацию, основанный на предположении о том, что социальные нормы развиваются в небольших тесно сплоченных группах, где постоянные взаимодействия являются правилом. После того, как человек научился вести себя в соответствии с интересами группы, он будет склоняться к усвоенному поведению, если только не станет очевидно, что издержки такого поведения значительно перевешивают выгоды. Малые группы, как правило, могут следить за поведением участников и эффективно подавлять нежелательные отклонения. В таких группах человек обучается правилам сотрудничества, возможно, даже ценой личных издержек. И он будет поддерживать норму кооперации как «правило по умолчанию» при любом взаимодействии, пока не станет очевидно, что цена следования норме сделалась слишком высокой. Идея о том, что нормы могут быть «вялотекущими», согласуется с хорошо известными выводами когнитивной психологии, показывающими, что, когда в группе формируется норма, она имеет тенденцию сохраняться и регулировать поведение своих членов, даже когда они сталкиваются с новой ситуацией и изолированы от исходной группы (Sherif 1936).

В основном конформное поведение не является предметом подсчета затрат и выгод, как это предполагает теория рационального выбора. Соблюдение нормы, которое уже приводило к благоприятным результатам, позволяет экономить усилия и не просчитывать выгоду в каждой новой ситуации. Такой род «ограниченной рациональности» объясняет стремления людей подчиняться нормам, которые временами ставят их в невыгодное положение, как в случае с нормами честности. Это, однако, не означает, что внешние санкции никогда не играют роли в следовании нормам. На начальном этапе разработки нормы, а также в тех случаях, когда индивиды не задумываются о целях существования нормы, санкции могут играть важную роль в поддержании нормы.

Как только норма установлена, возникает несколько механизмов, которые обеспечивают конформность. Далее, положение о том, что следование норме обусловлено только негативными санкциями за неконформность, не позволяет отличить его от обсессии (при которой чувство внутреннего ограничения не позволяет повторить то же действие, чтобы заглушить некую «дурную» мысль) или от укоренившейся привычки, от которой невозможно избавиться без сильного беспокойства. Также это положение не позволяет различить установленные нормы и гипотетические императивы, навязанные санкциями, — например, такие как запрет загорать без одежды на общественных пляжах. Во всех этих случаях стремление избежать санкций, связанных с нарушением норм, образует главную причину соответствия норме, не зависящего от того, что делают другие. С точки зрения традиционной теории рационального выбора, значение имеют только ожидания определенных санкций, которые следуют за соблюдением или несоблюдением норм. С этой точки зрения убеждения относительно того, как будут вести себя другие люди, а не того, что они ожидают от нас, не является важной объяснительной переменной. Однако, как мы увидим в следующем разделе, теоретические и эмпирические данные имеют значительный уклон в пользу эмпирических и нормативных ожиданий, играющих решающую роль в достижении соответствия социальным нормам.

Равновесие и самореализующиеся ожидания

Традиционная модель рационального выбора конформности описывает человека как изолированного индивида, сталкивающегося с проблемой выбора решения. Если за несоответствие предусмотрены санкции, человек будет сравнивать издержки соответствия нормам с выгодой от их нарушения и делать выбор в пользу максимизации ожидаемой полезности. Однако индивиды редко делают выбор в изоляции. Они знают, что результат их выбора будет зависеть от действий и убеждений других индивидов. Поэтому рациональный выбор в контексте взаимодействия зависит от того, как действуют все остальные и что каждый ожидает от других. Теория игр обеспечивает формальную рамку для моделирования подобных взаимодействий.

Такие исследователи, как Томас Шеллинг (Шеллинг 2007), Дэвид Льюис (Lewis 1969), Эдна Улльман-Маргалит (Ullmann-Margalit 1977), Роберт Сагден (Sugden 1986), Пейтон Янг (Young 1993), Питер Вандршрааф (Vandrshraaf 1995) и Кристина Биккьери (Bicchieri 1993, 2006), предложили, описание норм и конвенций в рамках теории игр, согласно которому нормы являются в широком смысле равновесием Нэша. Равновесие Нэша — это комбинация таких стратегий (по одной на каждого участника), где стратегия каждого отдельного участника является лучшим ответом на стратегии других, если он принимает их как данность. Поскольку это равновесное состояние, норма поддерживается самореализующимися ожиданиями — в том смысле, что убеждения игроков в состоянии равновесия последовательны, и, следовательно, действия, которые вытекают из этих убеждений, подтвердят их. Описание социальных норм в качестве равновесных состояний обладает тем преимуществом, что подчеркивает роль ожиданий в поддержании норм. С другой стороны, эта интерпретация норм не может prima facie объяснить, почему люди предпочитают соответствовать норме, если они ожидают такого соответствия от других.

Возьмем, к примеру, такие конвенции, как класть вилки слева от тарелки, принимать определенный дресс-код, использовать определенный язык жестов или носовой платкок, чтобы высморкаться. Во всех этих случаях мой выбор следовать определенному правилу обусловлен ожиданием того, что и большинство других людей будут ему следовать. Как только мои ожидания оправдаются, у меня будут все основания принять данное правило. Если я не использую язык жестов, который используют все остальные, я не смогу общаться. И если я высморкаюсь в руку, я пошлю неверный сигнал о том, кто я такой. Соблюдение конвенций входит в мои непосредственные интересы, поскольку моя главная цель — координировать свои действия с другими людьми. В случае конвенций имеется преемственность между личными интересами человека и интересами сообщества, которые поддерживают конвенцию. Именно поэтому Дэвид Льюис моделирует конвенции как равновесие для координационных игр. Такие игры имеют несколько равновесий, но как только одно из них будет установлено, игроки получат все основания продолжить игру, так как любое отклонение приведет к значительным издержкам.

Возьмем вместо этого норму кооперации. В данном случае ожидание того, что почти все будут ее придерживаться, может оказаться недостаточным для обеспечения соответствия. Если ожидается, что все будут сотрудничать, у кого-то при отсутствии контроля может возникнуть соблазн повести себя противоположным образом. Суть в том, что соответствие социальным нормам, в отличие от конвенций, почти никогда не отвечает непосредственным интересам индивида, который должен соблюдать нормы. Нередко имеется разрыв между личными интересами человека и интересами сообщества, поддерживающего социальную норму. Типичная игра, представляющая такое положение дел, где следование норме обеспечивает лучший результат чем тот, что достигается путем рационального, эгоистичного выбора, является так называемой игрой смешанных мотивов. В таких играх уникальное равновесие по Нэшу представляет собой неоптимальный результат, однако в рамках данной игры нет способа добиться большего успеха.

Биккьери (Bicchieri 2006) утверждает, что социальные нормы, в отличие от конвенций, никогда не рождаются как равновесие игр смешанных мотивов, в которые они в конечном итоге трансформируются. В то время как конвенция является одним из нескольких равновесных состояний в координационной игре, норма никогда не может быть равновесием в игре смешанных мотивов (такой как, например, дилемма заключенного или игра на доверие). Однако, когда норма существует, она превращает первоначальную игру смешанных мотивов в координационную игру. В качестве примера рассмотрим следующую игру с дилеммой заключенного (рис. 1), в которой выигрыши составляют B (best) = лучший. S (second) = второй, Т (third) = третий, W (worst) = худший. Очевидно, что единственное равновесие по Нэшу — это предательство (D – defect), и в этом случае оба игрока получают (T, T) неоптимальный результат. Предположим, однако, что общество разработало норму сотрудничества; то есть, когда бы ни возникла социальная дилемма, всем понятно, что стороны должны отдавать предпочтение готовности к сотрудничеству. Если, однако, не подразумевается «воля», то новая игра, порожденная наличием кооперативной нормы, имеет два равновесия: либо оба игрока совершают предательство, либо оба сотрудничают.

Рис. 1.

— PD Game – Дилемма заключенного

— Coodrination Game – Координационная игра

— Self – Игрок 1 (индивид)

— Other – Игрок 2 (другой)

— С – кооперация

— D – предательство

— B – лучший

— W – худший

— S – второй

— T – третий

Отметим, что в новой координационной игре, возникшей из-за наличия нормы кооперации, выигрыши заметно отличаются от тех, что предполагаются в первоначальной дилемме заключенного. Теперь имеется два равновесных состояния: если оба игрока следуют норме кооперации, они будут играть при оптимальном равновесии и получат (B, B), тогда как если оба выберут предательство, то получат (S, S), что хуже, чем (W, W). Выигрыш игроков в новой координационной игре отличается от выигрыша в оригинальной игре, потому что их предпочтения и убеждения будут отражать наличие нормы. Говоря более точно, если игрок знает, что норма кооперации существует, и имеет правильный тип ожиданий, он предпочтет соответствовать норме в ситуации выбора между сотрудничеством или предательством. В новой игре, порожденной существованием нормы, выбор предательства в ситуации, где другие участники выбирают сотрудничество, больше не является благоприятным (Т, W). Чтобы понять причины этого, рассмотрим внимательнее предпочтения и ожидания, которые лежат в основе условного выбора соответствия социальной норме.

Биккьери (Bicchieri 2006) определила ожидания, которые лежат в основе соблюдения норм следующим образом:

(a)

Эмпирические ожидания: индивиды убеждены, что достаточно большое подмножество релевантной группы/популяции соблюдает норму в ситуациях типа S;

 (b)

Нормативные ожидания: индивиды убеждены, что достаточно большое подмножество релевантной группы/популяции ожидает соблюдения нормы в ситуациях типа S;

или

(b′)

Нормативные ожидания с санкциями: индивиды убеждены, что достаточно большое подмножество релевантной группы/популяции ожидает от них соблюдения нормы в ситуациях типа S, предпочитает, чтобы они следовали этой норме, и может наказывать за определенное поведение.

Обратите внимание: чтобы норма существовала, универсальное соответствие нормам обычно не требуется. Однако социальная приемлемость отклонений будет зависеть от рассматриваемой нормы. Практически все члены какой-либо группы или популяции обычно следуют групповым нормам и укоренившимся социальным нормам. При этом более сильное отклонение принимается в случае, когда нормы совсем новы или не признаны социально значимыми. Поскольку обычно неясно, сколько людей придерживается нормы, разные индивиды могут иметь различные убеждения относительно количества ее сторонников, а также могут иметь различные пороговые значения (thresholds)для того, что означает «достаточно большой». Индивид убежден, что несоответствием норме является то, что достигает или превышает его пороговые представления.

Если мы возвратимся к игрокам в координационной игре, показанной на рис. 1, то для следования норме и, соответственно, выбора C нужно, чтобы каждый ожидал от другого следования данной норме. В исходной дилемме заключенного эмпирических ожиданий игрока не достаточно для выбора в пользу сотрудничества. Однако, когда норма существует, игроки также убеждены, что и другие признают необходимость подчиняться норме, и могут даже наказать их, если они этого не делают. Совокупная сила нормативных и эмпирических ожиданий делает следование норме наилучшим выбором, а нарушение (если ожидается, что другие намерены сотрудничать) становится однозначно плохим выбором, будь то из-за последующего наказания или только в силу признания легитимности ожидания других людей (Sugden 2000).

Важно понимать, что соответствие социальной норме всегда зависит от ожиданий относительно того, что будет делать релевантный другой/другие. Мы предпочитаем соблюдать норму исходя из определенных ожиданий. Чтобы прояснить этот момент, рассмотрим игрока, который сталкивается с типичной дилеммой заключенного с одной попыткой (one-shot prisoner's dilemma) и неизвестным противником. Предположим, что игрок знает, что норма кооперации существует и в целом соблюдается, но не уверен, следует ли норме его противник. В этом случае игрок сталкивается со следующей ситуацией (рис. 2):

Рис. 2.

— Type 1 – тип 1

— Type 2 – тип 2

— PD Game – Дилемма заключенного

— Coodrination Game – Координационная игра 

— Self – Игрок 1 (индивид)

— Other – Игрок 2 (другой)

— С – кооперация

— D – предательство

— B – лучший

— W – худший

— S – второй

— T – третий 

С вероятностью = p противник относится к типу, соблюдающему норму, а с вероятностью 1–p он таковым не является. (Обычно предполагается, что природа выбирает такие типы с заданной вероятностью, но вероятность также может быть субъективной). В зависимости от своей оценки вероятности p игрок сам будет решать, как вести игру, и начнет действовать соответствующим образом. Условные предпочтения подразумевают, что наличие повода быть справедливым, отвечать взаимностью или сотрудничать в конкретной ситуации не сопряжено с наличием каких-либо общих мотивов или предрасположенности быть таковым. Наличие условных предпочтений означает, что можно следовать норме, если имеются соответствующие ожидания, но игнорировать норму при их отсутствии. Соблюдение нормы в определенный промежуток времени зависит от фактической пропорции последователей нормы, ожиданий условных последователей относительно такой пропорции и от комбинации индивидуальных порогов восприятия нормы.

В качестве примера рассмотрим сообщество, которое придерживается строгих норм честности. Человек, который при вступлении в это сообщество систематически нарушает такие нормы, безусловно, встретит враждебность, если вообще не будет исключен. Однако предположим, что в эту общину пробирается, условно говоря, большая группа воров. В должный момент люди прекратят ожидать честности со стороны других и не найдут больше оснований быть честными в мире, который охвачен воровством. Вероятно, нормы честности прекратили бы существовать, поскольку сила нормы заключается в том, что ей следуют почти все члены релевантной группы или популяции, что, в свою очередь, усиливает ожидания конформности.  

То, что мы здесь обсуждаем, является рациональной реконструкцией социальной нормы. Такая реконструкция призвана охватить некоторые существенные свойства социальных норм, а также помочь нам отличить социальные нормы от других конструктов, таких как конвенции или персональные нормы. Хорошая рациональная реконструкция, даже будучи довольно абстрактной, задает также собственные ограничения: если у нас есть модель нормы, построенная на убеждениях и желаниях, мы должны указать, как изменится поведение при изменении убеждений, и уметь делать верифицируемые предсказания. Следует обратить внимание, что рациональная реконструкция не конфликтует с эвристическим описанием того, как мы соблюдаем социальные нормы. В самом деле, для большинства из нас следование норме не является следствием рационального расчета. Большую часть времени мы не осознаем наших ожиданий, и соблюдение норм может выглядеть как привычка, бездумная и автоматическая, или проистекать из беспокойства от мысли о том, что произойдет, если кто-то нарушит норму. Соблюдение нормы не является предметом сознательных подсчетов издержек и выгод. Скорее, люди склонны повторять те модели поведения, которые они усвоили и которые хорошо срабатывают в самых разных ситуациях. Тем не менее мы все еще можем утверждать, что соответствие норме является рациональным, и объяснять это с точки зрения убеждений и желаний, даже если индивид не следует сознательному и рациональному расчету. Как отметил Дэвид Льюис, привычка может находиться под рациональным контролем агента в том смысле, что, если она когда-либо перестанет служить его желаниям и соответствовать его убеждениям, она будет сразу же отвергнута и забыта (Lewis 1975a, 1975b). Аналогичным образом, объяснение посредством норм не конкурирует с объяснением посредством ожиданий и предпочтений, поскольку норма сохраняется именно благодаря определенным ожиданиям и предпочтениям. Если бы мы когда-либо захотели полностью измениться или ожидали, что другие станут действовать совершенно иначе, мы, вероятно, преодолели бы силу нормы. Мы не всегда отдаем себе отчет в собственных убеждениях, предпочтениях и желаниях, которые мы принимаем за готовность действовать определенным образом в соответствующих обстоятельствах. Что действительно требуется для диспозиционального учета убеждений, предпочтений и желаний, так это готовность демонстрировать подобные мотивации в соответствующих обстоятельствах.

Преимущество рассмотрения социальных норм с точки зрения равновесия заключается в том, что таким образом подчеркивается важность ожиданий и условной конформности. Однако у такого взгляда есть ограничение: он не указывает, как достигается такое равновесие или, иными словами, как ожидания становятся самореализующимся.  

Эволюция

До сих пор речь шла о подходах, которые принимают за данность существование определенных норм среди некоей популяции. Однако для полного описания социальных норм мы должны ответить на два вопроса, которые связаны с их динамикой. Во-первых, мы должны задаться вопросом о том, как вообще может возникнуть норма. Нормы поддерживаются набором соответствующих убеждений и ожиданий, и необходимо исследовать, как они возникают. Во-вторых, мы должны исследовать, при каких условиях норма, испытывая конкурентное давление других норм, стабилизируется. Например, иногда в одной популяции за господство конкурируют сразу несколько норм. Даже если одна норма стала доминировать в популяции, новые нормы могут попытаться «вторгнуться» в среду тех, кто ее поддерживает.

Обратимся к вопросу о возникновении нормы. Можно выделить три группы теоретических моделей: это модели, возникающие, во-первых, в рамках чисто биологического подхода; во-вторых, в рамках подхода в большей степени когнитивного; в-третьих, в рамках подхода структурированных взаимодействий. Самые известные биологические подходы стремятся объяснить кооперативное поведение. Простейшими из них являются модели родственного отбора (Hamilton 1964). Они пытаются объяснить альтруистические тенденции в поведении животных: они утверждают, что, коль скоро естественный отбор связан с генами, эти гены заставляют особей заботиться об успешном воспроизводстве тех существ, которые имеют похожий набор генов. Эта объяснительная модель позволяет понять, как возникает кооперация в семьях, но по-прежнему остаются неясными причины кооперативного поведения между незнакомцами, зачастую никак не связанных генетически.

С другой стороны, можно обратиться к моделям «взаимного альтруизма» (Trivers 1971: 1985). Они утверждают, что кооперативное поведение не может развиваться в случайных парах. Оно развивается в такой социальной структуре, где людям выгодно помогать другим и иметь репутацию «хороших парней». Взаимный альтруизм, однако, не требует эволюционного аргумента — подойдет простая модель обучения в сплоченных группах, – а также лучше объясняет, почему определенные типы кооперативного поведения возникают чаще, чем другие. Самое главное в этих моделях — способность агентов правильно идентифицировать других агентов и запоминать их предшествующие стратегии поведения. Так возникает возможность репутации: людям, которые известны своей способностью кооперироваться, будут предлагать вступать в сотрудничество. С теми же, кто имеет репутацию нечестных, будут поступать нечестно.

Одну из версий концепции взаимного альтруизма можно найти у Аксельрода (Axelrode 1986). Аксельрод рассматривает «игру норм», в которой агенты вероятностно выбирают, соблюсти норму или отклониться от нее, и тогда другие агенты могут вероятностно выбрать наказывать за девиации. Со временем агенты могут становиться более или менее «смелыми», что будет проявляться в частотности нарушения нормы. Агенты также могут становиться более или менее «мстительными», что определяет частотность наказаний. Аксельрод отмечает, что такая игра оказывается стабильной, когда в ней постоянно совершаются нарушения при отсутствии наказания. Однако, если мы введем метанорму, которая наказывает людей, не наказывающих нарушителей, мы получим стабильность, в которой мало смелости, но очень высокий уровень мести. Оказывается, что именно в этих условиях возникает и стабилизируется социальная норма. Модель Аксельрода призвана показать, что нормы требуют метанорм. Другими словами, неспособность отреагировать на нарушение сама должна рассматриваться как нарушение. Но Аксельрод не анализирует, какую цену в такой системе имеет бдительность. А именно, наблюдение за отступниками и теми, кто отказывается наказывать других за пренебрежение нормой, может потребовать определенных затрат — хотя бы и номинальных, — которые могут заставить некоторых отказаться от бдительности, если в течение некоторого времени никто не был наказан.

Бикьери, Даффи и Толле (Bicchieri, Duffy and Tolle 2004) представляют альтернативную модель возникновения нормы, чтобы объяснить, как норма безличного доверия/взаимности может возникать и устоять в гетерогенной популяции. Эта модель не опирается на метанорму наказания — вместо этого она основана исключительно на повторяющихся взаимодействиях условных стратегий. В их модели агенты играют от 1 до 30 раундов игры доверия в течение 1000 итераций, полагаясь на 4 безусловные стратегии и 16 условных стратегий, стандартными для данной игры. После каждого раунда агенты обновляют свои стратегии на основе динамики репликатора. По мере увеличения числа раундов в популяции появляется норма безличного доверия/взаимности. Однако, что самое интересное, норма не связана с одной стратегией, а поддерживается несколькими стратегиями, которые ведут себя одинаково. Эта модель предполагает, что базовая модель Триверса хорошо работает в нормальных социальных контекстах, но мы можем еще больше обогатить теорию, позволив социальной норме руководствоваться несколькими поведенческими стратегиями.

Третья известная модель возникновения нормы принадлежит Брайану Скирмсу (Skyrms, 1996 2004) и Джейсону Александру (Alexander 2007). Они выделяют два различных свойства: относительно простые когнитивные процессы и структурированные взаимодействия. Оба исследовали различные игры, такие как «дилемма заключенного», «охота на оленя», «разделить доллар» и «ультиматум», в качестве примеров ситуаций, предлагающих возможность появления моральной нормы. Хотя Скирмс иногда использует динамику репликатора, оба стремятся подчеркнуть более простые механизмы в контексте обучения агентов. В частности, используются такие правила обучения, как «подражать лучшим» или «лучший ответ», поскольку они требуют гораздо меньших когнитивных способностей. Александр оправдывает использование этих более простых правил на том основании, что мы, в отличие от полностью рациональных агентов, являемся когнитивно ограниченными существами, которые полагаются на довольно простую эвристику для принятия решений. Такие правила, как имитация, чрезвычайно просты в использовании. Лучший ответ требует немного большей когнитивной сложности, но все же он проще, чем полностью байесовская модель с неограниченной памятью и вычислительной мощностью. Эти более простые правила обучения обеспечивают ту же функцию, что и динамика репликатора: между раундами игры агенты полагаются на свое правило обучения для выбора наилучшей стратегии. В отличие от модели Биккьери, Даффи и Толле, и Скирмс, и Александр склонны рассматривать нормы как единые стратегии.

Наибольший вклад в подобные подходы к моделированию вносят не предположения об ограниченно рациональных агентах, а скорее тщательное изучение влияния отдельных социальных структур на результаты равновесия в различных играх. Большая часть предыдущей литературы по эволюционным играм была сосредоточена на предположениях о бесконечном количестве агентов, играющих против случайно назначенных партнеров. И Скирмс, и Александр справедливо подчеркивают важность структурированного взаимодействия. Поскольку трудно обнаружить и представить реальные сетевые структуры, оба склонны полагаться на изучение различных классов сетей, имеющих различные свойства, и оттуда исследовать устойчивость конкретных норм по отношению к этим альтернативным сетевым структурам. Александр (Alexander 2007), в частности, очень тщательно изучил различные классические сетевые структуры, рассматривая решетки, сети малых миров, сети с ограниченной степенью связности и динамические сети для каждой рассматриваемой игры и для каждого правила обучения. Последней особенностью работы Скирмса и Александра является совершенствование структурного подхода: они отделяют друг от друга два различных типа сетей. Во-первых, существует сеть взаимодействия, представляющая собой набор агентов, с которыми любой данный агент может активно вступать в игру. Второй тип — сеть обновлений, представляющая собой набор агентов, которые агент может «видеть» при применении своего правила обучения. Таким образом, сеть взаимодействия — это непосредственное сообщество, а сеть обновлений — это все, что видит агент. Чтобы понять, почему это полезно, мы можем представить себе случай, не слишком нереалистичный, в котором есть довольно ограниченный круг других людей, с которыми мы можем взаимодействовать, но благодаря множеству доступных средств массовой информации мы можем видеть гораздо более широкий спектр возможного поведения. Такая ситуация может быть представлена ​​только путем четкого разделения двух сетей.

Теперь, когда мы исследовали возникновение нормы, необходимо понять, что происходит, когда в рамках одной популяции действуют сразу несколько норм. В этом случае социальные нормы должны конкурировать друг с другом за приверженцев. Это требует от нас исследования конкурентной динамики норм в течение длительного периода времени. В частности, мы можем исследовать особенности норм и среды, в которой они действуют (например, самих популяций) — то есть те свойства, которые позволяют одной норме доминировать над другими, или же делают так, что некая норма вытесняется ее конкурентами. Эволюционная модель описывает условия, при которых социальные нормы могут распространяться. Для начала мы можем рассмотреть несколько сред. Популяция может быть представлена ​​как полностью однородная, в том смысле, что каждый индивид в итоге выбирает один и тот же тип поведения, или в различной степени неоднородной. В первом случае важно знать, насколько данное общепринятое поведение способно сопротивляться спонтанным изменениям. Здесь уместна концепция эволюционно стабильной стратегии (Maynard Smith and Price 1973; Taylor and Jonker 1978); когда группа индивидов принимает такую ​​стратегию, она не может быть успешно захвачена изолированными проявлениями изменившегося поведения. Такому поведению едва ли удастся достичь репродуктивного успеха. Эволюционно стабильная стратегия — это уточнение равновесия Нэша в теории игр. В отличие от стандартных равновесий Нэша, эволюционно стабильные стратегии должны быть либо строгими равновесиями, либо иметь преимущество при игре против отклоняющихся стратегий. Поскольку строгие равновесия всегда превосходят любые односторонние отклонения, а второе условие требует, чтобы ЭСС имели преимущество в игре против отклонений, стратегия будет оставаться устойчивой к любому вторжению отклонений. Однако это сложный критерий. Например, классическая стратегия «услуга за услугу» в дилемме заключенного не является ЭСС. Многие стратегии одинаково хорошо справляются с этим, в том числе очень простая стратегия «всегда сотрудничай», не говоря уже о стратегии «услугу-за-две-услуги» и любых ее вариациях. «Услуга за услугу» является просто эволюционно нейтральной стратегией по отношению к остальным. Если мы рассмотрим только стратегии, ориентированные на предательство, то «услуга за услугу» будет ЭСС, так как она становится эффективной как против аналогичной стратегии у противника, таких против стратегий предательства.

Более интересный случай, релевантный для изучения воспроизводства норм сотрудничества, — это случай популяции, в которой в каждый момент времени имеются несколько конкурирующих стратегий. Наша цель — узнать, стабильна ли частотность одновременно существующих стратегий, или же существует тенденция к доминированию одной стратегии с течением времени. Если мы продолжим полагаться на концепцию решения ЭСС, мы увидим классический пример в игре «ястребы и голуби». Если предположить, что между игроками нет некоррелирующей асимметрии, то смешанное равновесие Нэша — это ЭСС. Если мы далее предположим, что структуры взаимодействия агентов друг с другом не существует, это можно будет интерпретировать двумя способами: либо каждый игрок избирает случайную стратегию в каждом раунде игры, либо мы имеем стабильный полиморфизм в популяции, а доля каждой стратегии в популяции соответствует частоте, с которой каждая стратегия будет использоваться в рандомизированном подходе. Таким образом, в тех случаях, когда мы можем предположить, что игроки случайно сталкиваются друг с другом при наличии смешанного решения ЭЭС, мы можем ожидать, что найдем полиморфные популяции.

Если мы хотим избежать проблемы с интерпретацией ЭСС со смешанным решением, существует понятие альтернативного аналитического решения, которое мы можем использовать: эволюционно устойчивое состояние. Эволюционно устойчивое состояние — распределение (одной и более) стратегий, устойчивых к пертурбациям, будь то экзогенные шоки или вторжения отклонений, при условии, что эти пертурбации не слишком велики. Эволюционно устойчивые состояния являются решениями динамики репликатора. Поскольку эволюционно стабильные состояния, естественно, способны описывать полиморфные или мономорфные популяции, с введением популяционно-ориентированных интерпретаций смешанных стратегий не возникает трудностей. Это особенно важно, когда противник не совершает случайный выбор: в таких случаях смешанная стратегия больше не может рассматриваться как описание популяционного полиморфизма.

Теперь, когда мы рассмотрели основные подходы к возникновению и стабилизации норм, мы можем обратиться к некоторым общим соображениям об интерпретациях эволюционных моделей. Эволюционный подход основан на принципе, согласно которому стратегии с более высокими текущими выгодами будут сохраняться, в то время как от стратегий, ведущих к провалу, будут отказываться. Успех стратегии измеряется ее относительной частотностью среди населения в любой момент времени. Это легче всего увидеть в теории игр. Игра повторяется конечное число раз со случайно выбранными противниками. После каждого раунда игры информация о фактических выгодах и стратегии игроков становится общедоступной; на основе нее каждый игрок корректирует свою стратегию для следующего раунда. Выгода отдельного игрока зависит от его выбора, а также от выбора других игроков. Игроки рациональны в том смысле, что они стремятся максимизировать свою выгоду. В эволюционной модели, однако, игроки учатся и адаптируются не байесовским способом, то есть они не зависят от прошлого опыта использования правила Байеса. В этом смысле они не являются типичными субъектами рационального обучения (Nachbar 1990, Binmore and Samuelson 1992).

В эволюционном подходе поведение адаптивно, так что стратегия, которая работала хорошо в прошлом, сохраняется, а стратегия, которая дала плохие результаты, будет изменена. Это можно интерпретировать двумя способами: либо эволюция стратегий является следствием ее адаптации отдельными агентами, либо эволюция стратегий понимается как ее дифференциальное воспроизведение агентами, основанное на показателях их успешности во взаимодействиях. Первая интерпретация предполагает короткие временные диапазоны взаимодействий: таким образом, многие итерации игры с течением времени представляют всего лишь несколько десятилетий. Вторая интерпретация предполагает довольно длительные временные рамки: каждый случай корректировки стратегии представляет новое поколение агентов, попадающих в популяцию, при этом старое поколение умирает. Рассмотрим последствия каждой интерпретации по очереди.

В первой интерпретации у нас есть агенты, которые используют не полностью рациональные правила обучения, не соответствующие правилам, которые должен иметь байесовский агент, как с точки зрения вычислительных способностей, так и с точки зрения памяти. Эти правила обычно классифицируются как адаптивные стратегии: они реагируют на более ограниченный набор данных с меньшими когнитивными ресурсами по сравнению с полностью рациональным обучающимся агентом. Однако есть много различных адаптивных механизмов, которые мы можем приписать игрокам. Одним из реалистичных адаптивных механизмов является обучение методом проб и ошибок; другой вероятный механизм — имитация: агенты наблюдают за теми, кто добивается лучших результатов, и впоследствии подражают их поведению (Hardin 1982). Обучение с подкреплением — еще один класс адаптивного поведения, в котором агенты подстраивают свои вероятности выбора одной стратегии среди прочих на основе вознаграждений, которые они только что получили.

Во второй интерпретации сами агенты не учатся, скорее, частотность использования той или иной стратегии растет или уменьшается в популяции в соответствии с репродуктивными преимуществами, которыми она наделяет агентов, ее придерживающихся. Эта интерпретация требует очень больших временных масштабов, так как для достижения равновесия требуется много поколений агентов. Типичная динамика, которая рассматривается в таких обстоятельствах, заимствована из биологии. Стандартный подход — это некое подобие динамики репликатора. Доля нормы в популяции растет или уменьшается пропорционально тому, сколько агентов придерживаются ее в данный момент времени, и исходя из ее относительных выплат. Более успешные стратегии приобретают приверженцев за счет менее успешных. Этот эволюционный процесс предполагает постоянную по размеру (или бесконечную) популяцию во времени. Такое толкование эволюционной динамики, требующее длительных периодов времени, ставит вопрос о том, медленно ли развиваются сами нормы. Как утверждала Биккьери (Bicchieri, 2006), нормы могут быстро разрушаться за очень короткие промежутки времени. Это явление нельзя представить в рамках модели, которая предусматривает изменения только в масштабе поколений. Однако остается открытым, подходят ли такие временные рамки для изучения возникновения определенных видов норм. Хотя известно, что многие нормы возникают быстро, неясно, верно ли это для всех норм.

Другая трудность использования эволюционных моделей для изучения социальных норм заключается в наличии потенциальной проблемы репрезентации. В эволюционных моделях не существует строгого способа репрезентации инноваций или новизны. Независимо от того, рассматриваем ли мы подход, основанный на агентах, или простой теоретико-игровой подход, стратегия, открытая для игроков, а также их выигрыши, должны быть определены заранее. Но многие социальные нормы опираются на инновации, будь то технологические или социальные. Ношение мини-юбок было невозможно, пока они не были изобретены. Марксистские подходы были в значительной степени невозможны до Маркса. Возраст вступления в брак и количество рожденных детей тесно связаны с наличием и обучением технологиям контроля рождаемости. Хотя большая часть исследований норм была сосредоточена на более общих понятиях, таких как справедливость, доверие или сотрудничество, полный перечень социальных норм охватывает многие из этих более конкретных норм, которые требуют учета социальных инноваций.

Эта проблема репрезентации имеет широкие последствия. Даже когда мы можем аналитически идентифицировать эволюционно стабильные состояния в конкретной игре — что наводит на мысль о нормах, на которых все сойдутся, — мы не можем утверждать, что они будут стабильны в долгосрочной перспективе. Такие события, как публикация отчета Кинси, могут довольно быстро изменить, казалось бы, стабильные нормы. Поскольку основная игра меняется в репрезентации, наши предыдущие результаты оказываются более неприменимы. Перед лицом этой проблемы репрезентации мы можем либо попытаться разработать некоторую метрику надежности данной нормы в пространстве похожих игр, либо более тщательно очертить те утверждения, которые мы можем сделать в отношении социальных норм, изучаемых с помощью этой методологии.

Хотя все еще сохраняются некоторые вопросы интерпретации и репрезентации, важным преимуществом эволюционного подхода является то, что он не требует сложных стратегических рассуждений в сложных обстоятельствах, таких как взаимодействие в больших группах, где учесть их было бы нереалистично. Люди вряд ли будут проводить полные байесовские расчеты при принятии решений о соблюдении норм. Как утверждала Биккьери (Bicchieri, 2006), агенты часто полагаются на кратчайшие когнитивные пути для определения того, когда в данном контексте должны действовать нормы, и должны ли они их соблюдать. Эволюционные модели, в которых используются стратегии адаптивного обучения, фиксируют такте когнитивные ограничения и позволяют теоретику исследовать, как эти ограничения влияют на возникновение и стабильность норм.

Выводы

Изучение социальных норм может помочь нам понять широкий спектр, казалось бы, загадочных человеческих поступков. Как утверждала Биккьери (Bicchieri, 2006), существование норм и соответствие им лучше всего удается понять с точки зрения условных предпочтений для следующих правил поведения, которые применяются к классам социальных взаимодействий. Предпочтения обусловлены двумя различными типами ожиданий: эмпирическим ожиданием того, что данного правила поведения придерживается достаточное количество людей, и нормативным ожиданием того, что другие люди ожидают следования правилу поведения, и, возможно, применения положительных/отрицательных санкций за соответствия/нарушения.

Этот подход к социальным нормам и другие подобные ему по-прежнему оставляют без ответа многие вопросы. Хотя существует несколько доступных моделей возникновения нормы, не было ни одной, которая не предполагала бы существование некоторой нормы в популяции. И Аксельрод (Axelrod, 1986, 1992), и Биккьери (Bicchieri, 2006) представляют модели возникновения нормы, но эти модели либо не учитывают нормативные ожидания, либо предполагают, что нормативные ожидания уже присутствуют в популяции. Объяснение того, как возникают нормативные ожидания, остается открытой проблемой. Еще один открытый вопрос — как проблематика социальных норм соотносятся с сигнальной теорией. Многие социальные нормы, – например, западная традиция носить белое платье в день свадьбы, – также несут сигнальную функцию. Но существует мало работ, где бы исследовалось то, как нормы развивают этот сигнальный компонент, и как он может усиливать или препятствовать соответствию норме или набору норм. Последний вопрос, который необходимо рассмотреть, заключается в том, каким образом возможно продуктивное вмешательство для изменения социально вредных норм. Если социальные нормы превращают игры со смешанными мотивами в координационные, а затем обеспечивают равновесие в координационной игре, они будут достаточно устойчивы перед вмешательствами. Тем не менее многие вопросы государственной политики вращаются именно вокруг этого вопроса: как мы можем изменить нормы, если они уже закрепились в населении? Поскольку в Соединенных Штатах произошли быстрые сдвиги в оценке социальной приемлемости курения, такие сдвиги возможны, но у нас пока нет общего представления о том, как популяция может перейти от вредных норм к более социально благотворным.

Библиография

На русском языке:

Гирц К., 2004, «Насыщенное описание»: в поисках интерпретативной теории культуры / Интерпретация культур. М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН). С. 11-38

Дюркгейм Э., 1899, Метод социологии. Киев; Харьков: Ф. А. Иогансон.

Маккей Ч., 2015, Наиболее распространенные заблуждения и безумства толпы. М.: Альпина Паблишер.

Парсонс Т., 2002, О структуре социального действия. М.: Академический проект.

–––, 2018, Социальная система. М.: Академический проект.

Шеллинг Т., 2007, Стратегия конфликта. М.: ИРИСЭН.

–––, 2016, Микромотивы и макровыбор. М.: Издательство Института Гайдара.

На английском языке:

Akerlof, George A. (1976). “The Economics of Caste and of the Rat Race and Other Woeful Tales,”The Quarterly Journal of Economics, 90(4): 599–617. [Available online]

Alexander, J.M. (2005). “The Evolutionary Foundations of Human Altruism,” Analyse & Kritik, 27: 106–113.

––– (2000). “Evolutionary Explanations of Distributive Justice,” Philosophy of Science, 67: 490–516.

––– (2007). The Structural Evolution of Morality, Cambridge: Cambridge University Press.

Arrow, Kenneth J. (1971). “A Utilitarian Approach to the Concept of Equality in Public Expenditure,” The Quarterly Journal of Economics, 85(3): 409–15. [Available online]

Axelrod, R. (1992). “Citation Classic: How to Promote Cooperation,” Social and Behavioral Sciences, 44: 10.

––– (1984). The Evolution of Cooperation, New York., Basic Books.

––– (1986). “An Evolutionary Approach to Norms,” American Political Science Review, 80 (4): 1095–1111.

Bicchieri, C. (1990). “Norms of Cooperation,” Ethics, 100: 838–861.

––– (1993). Rationality and Coordination, Cambridge, Cambridge University Press. Second Edition, 1996.

––– (1997). “Learning to Cooperate,” in C. Bicchieri, R. Jeffrey and B. Skyrms (eds.), The Dynamics of Norms, Cambridge University Press.

––– (1999). “Local Fairness,” Philosophy and Phenomenological Research, LIX (1): 229–236.

––– (2002). “Covenants without swords: group identity, norms, and communication in social dilemmas,” Rationality and Society, 14(2): 192–228.

––– (2006). The Grammar of Society: the Nature and Dynamics of Social Norms, New York: Cambridge University Press.

Bicchieri, C. and A. Chavez (2010). “Behaving as Expected: Public Information and Fairness Norms,” Journal of Behavioral Decision Making, 23(2): 161–178.

Bicchieri, C. and J. Duffy (1997). “Corruption Cycles,” in Paul Heywood, Political Corruption, Oxford: Blackwell, pp. 61–79.

Bicchieri, C., J. Duffy, and G. Tolle (2004). “Trust among strangers,” Philosophy of Science, 71: 1–34.

Bicchieri, C. and Y. Fukui (1999). “The Great Illusion: Ignorance, Informational Cascades and the Persistence of Unpopular Norms”, Business Ethics Quarterly, 9: 127–155.

Bicchieri, C. and A. Lev-On (2007). “Computer-Mediated Communication and Cooperation in Social Dilemmas: An Experimental Analysis,” Politics, Philosophy and Economics, 6: 139–168.

Bicchieri, C. and C. Rovelli, (1995). ‘Evolution and Revolution: The Dynamics of Corruption.’ Rationality and Society, 7: 201–224.

Bicchieri, C. and E. Xiao (2009). “Do the right thing: but only if others do so,” Journal of Behavioral Decision Making, 22: 191–208.

Binmore, K. and L. Samuelson (1992). “Evolutionary Stability in Repeated Games Played by Finite Automata,” Journal of Economic Theory, 57: 278–305.

Bornstein, G. and M. Ben-Yossef (1994). “Cooperation in Intergroup and Single-Group Social Dilemmas,” Journal of Experimental Social Psychology, 30: 52–67.

Brewer, M. B. (1979). “Ingroup Bias in the Minimal Intergroup Situation: A Cognitive Motivational Analysis,” Psychological Bulletin, 86: 307–324.

––– (1991). “The Social Self: On Being the Same and Different at the Same Time,” Personality and Social Psychology Bulletin, 17: 475–482.

Brewer, M. B. and S. K. Schneider (1990). “Social identity and social dilemmas: A double-edged sword,” in D. Abrams & M. Hogg (eds.), Social identity theory: Constructive and Critical advances, Wheatsheaf, NY: Harvester.

Cancian, F. (1975). What are norms? A Study of beliefs and action in a Maya community, Cambridge: Cambridge University Press.

Cialdini, R., C. Kallgren, and R. Reno (1991). “A focus theory of normative conduct,” in L. Berkowitz (ed.), Advances in experimental social psychology, New York: Academic Press, pp. 201–234.

Coleman, J. (1990). Foundations of Social Theory, Cambridge, MA: Belknap.

––– (1989). “The Rational Choice Approach to Legal Rules” Chicago-Kent Law Review, 65: 177–191.

Dawes, R. M. (1974). “Guttman Scaling Randomized Responses: A Technique for Evaluating the Underlying Structures of Behaviors to Which People May not Wish to Admit,” Working paper, Eugene: Oregon Research Institute (University of Oregon).

––– (1980). “Social dilemmas,” Annual Review of Psychology, 31: 169–193.

––– (1991). “Social dilemmas, economic self-interest and evolutionary theory,” in D.R. Brown & J.E.K. Smith (eds.), Recent Research in Psychology: Frontiers of Mathematical Psychology: Essays in Honor of Clyde Coombs, New York: Springer-Verlag, 53–79.

Deutscher, I. (1973). “What,” We Say/What We Do: Sentiments and Acts, Glenview, IL: Scott Foresman.

Diamond, A. S. (1935). Primitive Law, London: Watts.

––– (1950). Professional Ethics and Civic Morals, Glencoe, IL: The Free Press.

Ellickson, R. (1991). Order Without Law: How Neighbors Settle Disputes, Cambridge: Harvard University Press.

Elster, J. (1989). The Cement of Society, Cambridge: Cambridge University Press.

Fishbein, M. (1967). “A consideration of beliefs and their role in attitude measurement,” in Readings in attitude theory and measurement, Martin Fishbein (ed.), New York: Wiley.

Freeman, L. C. and T. Aatov (1960). “Invalidity of indirect and direct measures of attitude toward cheating,” Journal of Personality, 28: 443–447.

Gaertner, S.L., and J.F. Dovidio (1986). “The aversive form of racism” in J.F. Dovidio and S.L. Gaertner (eds.), Prejudice, Discrimination and Racism: Theory and Research, Orlando, FL: Academic Press, pp. 61–89.

Gintis, H. (2000). Game Theory Evolving, Princeton: Princeton University Press.

Granovetter, M. (1985). “Economic action and social structure: the problem of embeddedness,” The American Journal of Sociology, 91(3): 681–510.

Hamilton W.D. (1964). “The genetical evolution of social behaviour I and II,” Journal of Theoretical Biology, 7: 1–16 and 17–52.

Hardin, R. (1982). Collective Action, New York: Resources for the Future.

Harding, J., B. Kutner, H. Proshansky and I. Chein (1954, 1969). “Prejudice and Ethnic Relations,” in G. Lindzey and E. Aronson (eds), Handbook of Social Psychology (Volume V), 2nd edition, Reading: Addison Wesley.

Hechter, M. and K.-D. Opp (2001). Social Norms, New York: Russel Sage Foundation.

Hirshmann, A. (1982). Shifting Involvements: Private interest and public action, Princeton: Princeton University Press.

Hoebel, Adamson E. (1954). The Law of Primitive Man, Cambridge, MA: Atheneum.

Hogg, M.A., and J.C. Turner (1987). “Social identity and conformity: a theory of referent information influence,” in W. Doise & S. Moscovici (eds.), Current Issues in European Social Psychology (Volume 2), Cambridge: Cambridge University Press.

Homans, G. C. (1950). The Human Group, New York: Harcourt, Brace & Company.

––– (1961). Social Behavior, New York: Harcourt Brace and World.

Insko, C. A., and J. Schopler (1967). “Triadic consistency: A statement of affective-cognitive-conative consistency,” Psychological Review, 74: 361–376.

Klassen, A. D., C. J. Williams, and E. E. Levitt (1989). Sex and morality in the U.S., Middletown, CT: Wesleyan University Press.

Kramer, R.M. and M. B. Brewer (1984). “Effects of Group Identity on Resource Use in a Simulated Commons Dilemma,” Journal of Personality and Social Psychology, 46: 1044–1057.

LaPiere, R. T. (1934). “Attitudes vs. Actions,” Social Forces, 13: 230–237.

Lewis, D. (1969). Convention: A Philosophical Study, Cambridge, MA, Cambridge University Press.

––– (1975). “Languages and Language,” Minnesota Studies in the Philosophy of Science, 3: 3–35, K. Gunderson (ed.), Minneapolis: University of Minnesota Press,.

Mackie, G. (1996). “Ending footbinding and infibulation: A conventional account,” American Sociological Review, 61: 999–1017.

Matza, D. (1964). Delinquency and Drift, New York: John Wiley and Sons.

Maynard Smith, J. and G. R. Price (1973). “The Logic of Animal Conflict,” Nature, 246: 15–18.

Miller, D. T., and R. K. Ratner (1996). “The power of the myth of self-interest,” in L. Montada and M. Lerner (eds.), Current societal concerns about justice, New York: Plenum Press, pp. 25–48.

Nachbar, J. (1990). “Evolutionary Selection Dynamics in Games: Convergence and Limit Properties,” International Journal of Game Theory, 19: 59–89.

O'Gorman, H.J. (1975). “Pluralistic Ignorance and White Estimates of White Support for Racial Segregation,” Public Opinion Quarterly, 39: 313–330.

Olson, Mancur (1971 [1965]). The Logic of Collective Action: Public Goods and the Theory of Groups, revised edition, Cambridge, MA: Harvard University Press.

Pagel, E. (2003). Beyond Belief: The Secret Gospel of Thomas, New York: Vintage Books.

Parsons, T., and E. A. Shils (1951). Towards a General Theory of Action, Cambridge, MA: Harvard University Press.

Posner, E. (2000). Law and Social Norms, Harvard University Press.

Prentice, D.A. and D.T. Miller (1993). “Pluralistic ignorance and alcohol use on campus: some consequences of misperceiving the social norm, ” Journal of Personality and Social Psychology, 64(2): 243–56.

Robinson, C. E. (1932). Straw votes, New York: Columbia University Press.

Rommetveit, R. (1955). Social Norms and Roles, Oslo: Akedemisk Forlag.

Scott, J. F. (1971). Internalization of Norms: A Sociological Theory of Moral Commitment, New Jersey: Prentice Hall.

Sherif, M. (1936). The psychology of social norms, New York: Harper.

Skyrms, B. (1996). Evolution of the Social Contract, Cambridge, Cambridge University Press.

––– (2004). The Stag Hunt and the Evolution of Social Structure, Cambridge, Cambridge University Press.

Sugden, R. (1986). The Economics of Rights, Co-operation and Welfare, second edition, Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2004.

––– (2000). “The Motivating Power of Expectations,” in J. Nida-Rumelin and W. Spohn (eds.), Practical Rationality, Rules, and Structure (Theory and Decision Library), Dordrecht: Kluwer.

Tajfel, H. (1973). “The Roots of Prejudice: Cognitive Aspects”, in Psychology and Race, P. Watson (ed.), Chicago: Aldine, 76–95.

––– (1981). Human groups and social categories, Cambridge: Cambridge University Press.

Taylor, P. D. and L. B. Jonker (1978). “Evolutionary stable strategies and game dynamics,” Mathematical Biosciences, 40: 145–156.

Thibaut, J. W. and H. H. Kelley (1959). The social Psychology of Groups, New York: Wiley.

Trivers, R. L. (1971). “The Evoution of Reciprocal Altruism,” The Quarterly Review of Biology, 46(1): 35–57.

––– (1985). Social Evolution, Menlo Park, CA: Benjamin/Cummings.

Turnbull, C. M. (1972). The Mountain People, New York: Touchstone.

Turner, J.C., Hogg, M.A., Oakes, P.J., Reicher, S.D., and Wetherell, M. (1987). Rediscovering the Social Group: A Self-Categorization Theory, Oxford: Blackwell.

Ullmann-Margalit, E. (1977). The Emergence of Norms, Oxford: Clarendon Press.

Vanderschraaf, P. (1995). “Convention as Correlated Equilibrium,” Erkenntnis, 42(1): 65–87.

Warner, L. and M. L. DeFleur (1969), “Attitude as an interactional concept: social constraint and social distance as intervening variables between attitudes and action,” American Sociological Review, 34: 153–169.

Wicker, A. W. (1969), “Attitude versus actions: The relationship of verbal and overt behavioral responses to attitude objects,” Idea: A journal of social issues, 25: 41–78.

Wrong, D. H. (1961), “The Oversocialized Conception of Man in Modern Sociology,” American Sociological Review, 26 (2): 183–193.

Wuthnow, R. (1991), Acts of Compassion: Caring for Others and Helping Ourselves, Princeton: Princeton University Press.

Young, H. P. (1993), “The Evolution of Conventions,” Econometrica, 61: 57–84.

––– (1998),“Social Norms and Economic Welfare,” European Economic Review, 42: 821–830. [Available online]