диспуты

Поделиться статьей в социальных сетях:

в избранное

Авторитет

Ссылка на оригинал: Stanford Encyclopedia of Philosophy

Впервые опубликовано 2 июля 2004 года; содержательно переработано 11 января 2012 года.

Когда политический авторитет является легитимным? Таков один из фундаментальных вопросов политической философии. В зависимости от того, как понимается политический авторитет, этот вопрос можно приравнять к вопросу о том, когда принуждение со стороны государства является легитимным. Или: когда мы обязаны подчиняться государству? когда и кто обладает правом управлять посредством государства?

В настоящей статье рассматриваются философские вопросы, возникающие в ходе обоснования политического авторитета.

Во-первых, здесь исследуется ряд главных концептуальных проблем, возникающих в связи с политическим авторитетом. Что мы подразумеваем под политическим авторитетом? В статье проводится различие между политическим авторитетом (authority) и политической властью (power), а также между идеей моральной легальности политического авторитета и дескриптивными понятиями авторитета. Также мы выделяем следующие три смысла авторитета: морально оправданное принуждение, способность навязывать обязанности другим, право управлять. Дальнейшие разделения касаются природы обязанностей, которые политический авторитет вменяет подданным.

В главной части статьи (раздел 4) описываются природа и преимущества различных подходов к легитимации политического авторитета.

При каких условиях политический авторитет является легитимным?

В статье обсуждаются пять различных точек зрения на легитимацию политического авторитета. Описывается инструменталистская теория, согласно которой авторитет легитимен в той степени, в которой он вменяет людям делать то, что они и так уже обязаны делать. Обсуждается консенсуальная теория авторитета, согласно которой авторитет является легитимным, только если подданные на него соглашаются. Обсуждается теория, выдвинутая Джоном Ролзом, которая гласит, что авторитет легитимен, если и только если он действует сообразно принципам, с которыми подданные соглашаются. Обсуждается позиция Рональда Дворкина, в соответствии с которой легитимность политической власти близка к основаниям обязанностей, исходящих из дружеских, семейных и иных ассоциаций. И, наконец, описывается демократическая концепция авторитета, согласно которой демократическое собрание обладает легитимным политическим авторитетом в определенных границах, поскольку в процессе создания законов он рассматривает каждого гражданина как равного.

Легитимный авторитет, авторитет de facto и политическая власть

Давайте начнем с различия между политическим авторитетом как нормативным понятием (морально легитимный авторитет) и политическим авторитетом как не-нормативным понятием (авторитет de facto), а также с различия между политическим авторитетом в любом из этих значений и политической властью. Если мы говорим, что государство обладает авторитетом в нормативном смысле, то мы рассматриваем в нормативном ключе отношение между государством и его подданными. На этом отношении мы и сконцентрируемся в дальнейшем.

(Кроме того, некоторые мыслители истолковывают идею легитимности авторитета также и в дескриптивном значении (Вебер 2018). В дальнейшем мы будем использовать термин «легитимный авторитет» только в нормативном значении.) Мы должны здесь отметить, что компонент de facto  авторитета, связанный с установками, принимается не всеми.

Для Томаса Гоббса и Джона Остина политический авторитет в значении de facto просто-напросто совпадает со способностью человека или группы людей поддерживать общественный порядок и гарантирует подчинение большинства людей, отдавая приказы, подкрепленные санкциями. Согласно этому подходу, подданные не должны думать об авторитете как о легитимном авторитете.

Также не все принимают различие между de facto авторитетом и морально легитимным авторитетом, по меньшей мере не все согласны с тем, что такое различие имеет смысл.

Гоббс настаивает на том, что любая сущность, способная выполнять функцию de facto авторитета, обязательно оправдана и заслуживает подчинения со стороны de facto поданных (Гоббс 1991).

Но большинство все-таки настаивало на существовании важного различия между авторитетом de facto и легитимным авторитетом. В дальнейшем мы исследуем концепции легитимного политического авторитета, выдвигавшихся политическими философами и философами права.

Авторитет de facto, согласно любому из подходов, отличается от политической власти. Власть относится к способности государства или любого другого агента заставлять других действовать желаемым им образом, даже когда подданный не хочет делать то, чего желает от него агент.

Политическая власть не требует какой-либо благосклонности подданного по отношению к агенту и не требует, чтобы государство и вправду успешно обеспечивало публичный порядок.

Она полностью действует в сфере угроз и предложений. Нет сомнений, что для того, чтобы государство обладало de facto авторитетом или легитимным авторитетом, оно должно иметь власть принуждать тех подданных, которые не желают идти в ногу. 

Это необходимо для того, чтобы государство могло поддерживать общественный порядок и заверяло тех, кто считает его авторитетом, что оно способно делать то, что от него ожидается. 

Легитимный политический авторитет: некоторые концептуальные различения

Заголовок, под которым обычно известно нормативное понятие политического авторитета, — это идея легитимного политического авторитета. В данном разделе мы рассмотрим несколько различных идей, которые подпадают под идею легитимного политического авторитета.

Важно отметить, что различают теоретический и практический авторитет. Теоретическим авторитетом в некоторой области интеллектуальных исследований является эксперт в этой области.

Авторитеты в области теории действуют в основном дают советы неспециалисту, чьи советы последний может принять или отвергнуть. Суждения теоретических авторитетов дают людям основания для убеждения, в то время как суждения политических авторитетов обычно дают основания для действия. Теоретические авторитеты обычно не накладывают обязанности на других, хотя и могут дать совет относительно того, в чем состоит та или иная обязанность человека.

Большинство теоретиков, размышляющих над политическим авторитетом, рассматривают его как вид практического авторитета, а не теоретического, хотя этот взгляд разделяется не всеми.

Те, кто считает, что политический авторитет является видом практического авторитета, утверждают, что политические авторитеты издают директивы, которые дают людям основание для действия, но не дают основание для убеждения.

Мысль состоит в том, что политические авторитеты возлагают обязанности на своих подданных и дают им основание для действия.

Эти теоретики утверждают, что функция политических авторитетов состоит в том, чтобы заставлять людей действовать определенным образом для решения различных проблем коллективных действий, таких как различные типы проблем координации, проблемы гарантии и проблемы безбилетников. В последнее время в этой области имелся ряд несогласных точек зрения.

Некоторые авторы утверждали, что концепция практического разума, требуемая тезисом о том, что политический авторитет является практическим авторитетом, непоследовательна, и потому выступали за идею, что политические авторитеты, когда они легитимны, являются теоретическими авторитетами, определяющими характер существования обязанностей, а также оснований для действий людей (Hurd 2001).

Поскольку подобный взгляд необычен, то наша статья будет сосредоточена на концепции политического авторитета, согласно которой политический авторитет есть разновидность авторитета практического.

В остальной части данного раздела мы обсудим несколько различных анализов политического авторитета. Есть три основных концептуальных подхода к легитимному политическому авторитету: как к оправданному принуждению, как к способности налагать обязательства, как к праву управлять.

Во-первых, большинство людей понимали легитимный политический авторитет как политический авторитет, который находит оправдание в принуждении подданного своим авторитетом. Понятие оправдания здесь берется в моральном значении. Мысль заключается в том, что политический авторитет может быть морально оправдан принуждением тех, кто находится под авторитетом. Это особо тонкая концепция легитимного авторитета. Например, государство может иметь такого рода авторитет, когда оно легитимно оккупирует территорию в результате справедливой войны. Морально оправданным будет принуждение жителей оккупированной территории.

Моральное оправдание группы людей, которая принуждает других, может быть более или менее систематическим. Например, группа людей может быть оправдана в осуществлении лишь нескольких принуждающих действий. Или группа может быть морально оправдана в осуществлении принуждения более общего плана, как в случае морального оправдания военной оккупации.

Это понятие авторитета не должно включать обязанности со стороны того населения, которое принуждают. Более того, население может быть оправдано в своих попытках избежать принуждения (как в случае военной оккупации, которая оправдана на основании необходимости остановить третью страну от начала морально неоправданной агрессии). Концепция морально оправданного принуждения, таким образом, не включает концепцию морального сообщества людей. В этой первой концепции авторитета как оправданного принуждения авторитет может даже не отдавать приказы, не говоря уже о создании законов. Он может просто-напросто оправданно отправлять угрозы и предложения. Различие между легитимным и нелегитимным политическим авторитетом в этом отношении состоит в том, что действия нелегитимного политического авторитета не являются морально оправданными, тогда как принуждающие действия легитимного авторитета оправданы.

Второй концептуальный подход к легитимному политическому авторитету предполагает, что те, над кем авторитет осуществляется, имеют нечто наподобие обязанности в отношении авторитета.

Обязательство может быть просто долгом не вмешиваться в действия политического авторитета. Или оно может включать более значимый долг повиновения авторитету. Данная концепция авторитета включает авторитет и подданных, находящихся в слабых моральных отношениях. Авторитет оправдан в том, что отдает приказы и пытается заставить людей их исполнить, тогда как подданные обладают своего рода обязанностью не вмешиваться в эту деятельность или исполнять приказы.

Долг подданных — необязательно долг перед авторитетом. Дело может обстоять таким образом, что подданные обязаны подчиняться там, где этот долг не является долгом перед кем-то конкретным или когда долг в конечном счете есть долг перед людьми, которые не являются авторитетом. Например, если кто-то считает, что лучше уважать права других людей, исполняя указания авторитета, то данное действие в конечном счете является осуществлением долга перед другими.

Некоторые авторы подчеркивали, что ситуация оправданного политического авторитета может включать лишь долг со стороны других не противодействовать политическому авторитету. По их мнению, долг непротиводействия, или невмешательства, также намного слабее, чем долг подчинения (Morris 1998). Неясно, как велико различие между ними на практике, по крайней мере когда дело доходит до граждан, поскольку многие случаи неподчинения авторитету являются примерами противодействия авторитету. Здесь может быть полезна следующая аналогия: если кто-то играет в бейсбол с судьей и отказывается подчиняться указаниям судьи, то фактически он противодействует обязанностям судьи тем, что не выполняет его распоряжения.

Если долг подчиняться предполагает долг не вмешиваться, то имеются случаи обязанности невмешательства, которые не являются обязанностью подчинения, такие как обязанность иностранной силы не вмешиваться в действия легитимного государства. Кроме того, обязанность подчиняться, очевидно, очень спорна в вопросе об авторитете, поскольку она требует, чтобы каждый человек соотносил свои действия с особым распоряжением авторитета.

Третий концептуальный подход к авторитету или набор концепций легитимного авторитета включает идею, что авторитет обладает правом управлять. Строго говоря, авторитет может обладать правом управления без того, чтобы подданные имели долг повиновения. Авторитет может обладать «оправдывающим» правом управления (Ladenson 1980): ему позволено отдавать приказы, создавать правила и принуждать других подчиняться, а обладание правом оправдано моральными соображениями. Такое «оправдывающее право» есть не более чем первое понятие, которое мы обсуждали выше.

Более сильное право управления включает обязанность подданных перед авторитетом не вмешиваться в действия авторитета. Подданные обязаны перед авторитетом не вмешиваться в действия авторитета. Это связано с правом авторитета на управление. В итоге авторитет может иметь право управления в том смысле, что он может отдавать приказы, создавать правила и требовать от подданных подчиняться этим правилам и приказам, а подданные, в свою очередь, имеют долг перед авторитетом подчиняться правилам и приказам.

Различие между правом управления, коррелирующим с обязанностью не вмешиваться, и правом, коррелирующим с обязанностью подчиняться, пригодится при рассмотрении различия между обязанностью подданных легитимного политического авторитета перед этим авторитетом и обязанностью перед ним других государств и людей, которое не подпадают под данный авторитет. Подданные могут быть обязаны подчиняться государству, имеющему право управлять, но это подчинение обычно касается только долга невмешательства, адресованного тем, кто не является частью государства, например, другим государствам и гражданам этих государств. Здесь стоит провести различие между внутренней легитимностью и внешней легитимностью (Buchanan 2004).

Философы или политические мыслители обычно не ставят задачу определить, какой из концептуальных подходов к политическому авторитету верен. Каждый из них рассматривает тот вид легитимного политического авторитета, который стоит учитывать и отличать от других. Идея легитимного авторитета как оправданной принуждающей власти — это подходящий способ описать авторитет враждебной, но оправданной оккупационной власти. А идея легитимного авторитета, обладающего правом управлять подданными, которые обязаны ему подчиняться, и правом невмешательства со стороны иностранцев, является, безусловно, важным, характерным и, возможно, идеальным типом авторитета, который редко осуществляется. Тот вид легитимности, который просто-напросто коррелирует с долгом подчинения или невмешательства, является в данном случае полезной промежуточной категорией.

Стоит отметить, что идея легитимного авторитета как права управления в строгом смысле, который приведен выше, описывает разновидность идеального политического общества. Идея легитимного авторитета как права управления, которому граждане обязаны повиноваться, вменяет каждому гражданину моральную обязанность повиноваться авторитету. Таким образом, эта форма легитимности основана на моральных отношениях между сторонами, которое выходит за рамки того факта, что они являются собратьями. Установление сильного права управлять зависит от факта того, что каждый гражданин справедливо полагает в качестве основания для подчинения наличие у него моральной обязанности подчиняться авторитету. Поскольку легитимный политический авторитет с правом управления основан на том, что граждане имеют моральные основания, укорененные в необходимости подчиняться праву управлять, право управления затрагивает граждан на более глубоком моральном уровне. Отправление политической власти зиждется на моральном отношении между моральными личностями, которые признают и подтверждают моральный статус каждого гражданина.

Напротив, в обществе, где принуждение лишь оправдано, подданные допустимо расцениваются как средства для достижения морально оправданных целей. Подданные либо ничего не должны авторитету, либо не имеют никаких обязанностей подчиняться ему. Так, в случае авторитета как просто оправданного принуждения для подданных основанием для подчинения будет их желание избежать наказания. Именно на этом уровне авторитет и будет с ними соприкасаться. В таком обществе подданные не являются моральными личностями — оно лишь пытается управлять их деятельностью так, чтобы добиться морально оправданным образом желаемого результата. Если рассматривать крайний случай, заключенный в лагере для военнопленных или проживающий на территории, подвергшейся вражеской, но оправданной с военной точки зрения оккупации, оправдывает принуждение со стороны власти (authorities). Люди, подвергающиеся такому обращению, часто не обязаны подчиняться и не рассматривают друг друга или представителей власти в качестве членов единого политического сообщества. Они являются просто представителями одного человеческого рода. Политическое общество является самым лучшим в той степени, когда оно предполагает взаимное признание и подтверждение морального статуса каждого человека. А тот тип общества, в котором имеется лишь оправданное принуждения одних другими, является его бледной тенью.

Промежуточная форма политического авторитета является неполной в том отношении, в каком осуществление политической власти включает взаимное признание и подтверждение статуса каждого человека. Верно, что подданные имеют обязанности, но эти обязанности не связаны сущностным образом с чем-либо, касающимся авторитета. Подданные вместо этого, подчиняясь авторитету, действуют в соответствии с основаниями, которые от авторитета не зависят. Таким образом, в той степени, в которой общество управляется авторитетом, имеющим право управления, он представляет собой идеал морального сообщества, другие же разновидности авторитета представляют собой более слабые формы морального идеала политического сообщества.

Политический авторитет и различные виды обязанностей подчинения

В той степени, в которой обязанность подчинения включена в понятие политического авторитета, могут существовать различные формы подчинения подданных. Это предполагает наличие довольно четкого измерения политического авторитета. В случае, когда политический авторитет отдает приказы и подданный обязан им подчиняться, какова природа его долга?

Можно быть обязанным подчиняться приказам просто потому, что подданному приказывают делать нечто справедливое и любое другое действие будет несправедливым. Обязанность подчиняться будет зависеть от содержания приказа. Несправедливые приказы или, возможно, даже приказы, требующие не вполне справедливых действий, могут вообще не содержать обязанности.

Обычно считается, что распоряжения легитимного политического авторитета включают нечто большее. Обязанность подданного коренится не в содержании самого распоряжения, а в природе источника, отдающего распоряжения.

 В этом отношении обязанность подчиняться не зависит от содержания или не зависит от содержания конкретного распоряжения. Человек должен подчиняться потому, что ему было приказано, а не ввиду особого содержания приказа. Человек должен это делать потому, что ему велено это делать. Данный вид долга, по-видимому, является наиболее важной разновидностью долга, относящейся к обязанности подчиняться. Человек должен подчиняться авторитету потому, что это авторитет. Отсюда, однако, еще не следует, что человек обязан подчиняться авторитету, и потому отсюда также не следует, что за авторитетом закреплено право управления.

Здесь мы должны различать долг перед авторитетом и долг, который является просто результатом авторитетного приказа. Долг перед авторитетом укоренен в том факте, что авторитет обладает особенностью, которая дает ему право приказывать и именно в силу этого права человек обязан подчиняться. Идея состоит в том, что в подчинении авторитету есть нечто справедливое.

Еще одно различие, которое стоит провести в этой связи, — это различие между приоритетной и неприоритетной обязанностью подчиняться. Приоритетная обязанность вытесняет другие обязанности. Когда она имеет место, другие обязанности отменяются. Приоритетная обязанность не сопоставляется с другими обязанностями, которые могут относиться к тому, что человек собирается делать. Конечно, приоритетная обязанность и не вытесняет все прочие соображения, ее приоритет может быть действенным только в ограниченных условиях и, таким образом, вытесняет только некоторые соображения.

Пример приоритетной обязанности представляет собой случай долгового обязательства. Если я согласился сделать что-то для тебя и вдруг обнаруживаю приятную альтернативу сделать нечто иное, то большинство людей сочтет, что я должен не принимать во внимание возможность получения удовольствия, даже если бы удовольствие было соображением, которое бы руководило мной в ситуации, где я ничего не обещал. Просто я не могу легитимным образом сопоставить его с долговым обязательством. Так, если авторитет приказывает и обязанность подчиняться является приоритетной обязанностью, то подданный не рассматривает другие обязанности, которые в другой ситуации могли бы налагаться на него и сопоставляться с приоритетной обязанностью. Приоритетная обязанность исключает другие обязанности. Напротив, если обязанность не приоритетна, то, когда наступает время для ее исполнения, нужно сравнивать ее с другими обязанностями, которые сильнее или слабее этой обязанности.

Многие думают, что обязанности, связанные с авторитетом, не зависят от содержания: в том смысле, что нужно делать то, что говорят делать, даже если кто-то скептически относится к данному приказу. Однако имеется некоторый скептицизм в отношении утверждения, что легитимный политический авторитет налагает на подданных приоритетные обязанности. Эти люди подвергли сомнению рациональность приоритетных обязанностей или оснований для действий. Конечно, есть моменты, когда то, что кажется приоритетным, добавляется к соображению, перевешивающему приоритетное соображение. Как это можно понять в модели приоритетности? Некоторые утверждают, что авторитетные распоряжения просто-напросто наделяют независимые обязанности — которые можно сопоставить с другими обязанностями — особенно сильным содержанием (Shapiro 2002). Обсуждение инструментализма ниже расскажет немного больше об этой критике.

Самое жесткое понятие авторитета — идея политического авторитета, обладающего правом управлять, которое коррелирует с независимой от содержания и приоритетной обязанностью подчиняться авторитету.

Политический авторитет, не обязывающий подчиняться

Большинство тех, кто считает легитимный авторитет видом моральной власти изменять моральную ситуацию других людей, считают, что он порождает обязанности, вменяющиеся другим. И это непременно самое выдающееся и поразительное проявление авторитета. Но политический авторитет не только вменяет обязанности другим, в некоторых случаях он не стремится порождать такие обязанности вообще.

Самые выдающиеся примеры этого можно найти в международных институциях. Совет Безопасности ООН применяет авторитет в различных случаях: иногда действуя в качестве своего рода законодательного органа, иногда в качестве своего рода исполнительного органа.

Авторитет исполнительной органа — его традиционная роль в международном праве. Но этот исполнительный авторитет является достаточно отличным от того вида авторитета исполнительной власти, который наблюдается в государстве.

Совбез ООН применяет свой авторитет исполнительного органа преимущественно посредством авторизации действий, однако сам он их не осуществляет или требует их осуществления. Моральную власть Совбеза ООН можно описать так: он дает свободу государствам вести войны. Это происходит на фоне общего запрета на все войны, кроме случаев оборонительных войн. Совбез ООН приостанавливает этот запрет для некоторых государств. Он не требует от них действовать, но только позволяет им решать споры военным путем. Так происходит потому, что агент правоприменения в международной системе является децентрализованным.

Более того, механизм урегулирования споров во Всемирной торговой организации функционирует похожим образом. Система урегулирования споров сперва определяет, нарушило ли фактически государство ее соглашения по торговле и тарифам с другими государствами. И когда она это определяет, она разрешает государству-истцу действовать таким образом, который в нормальном ситуации считался бы нарушением соглашений. Она позволяет осуществлять ответные меры через систему тарифов и нетарифных барьеров. Она не может требовать этих ответных мер.

Следовательно, два самых эффективных и авторитетных института в международной системе не возлагают обязанностей во многих случаях. Они осуществляют моральную власть для смены моральной ситуации в государствах, но смена во многих случаях — это изменение с обязанности на позволение. Конечно, они делают это исходя из договоров и соглашений, которые имеют законодательную силу и которые налагают подлинные обязанности. И есть обязанности, которые не коррелируют с авторизованной деятельностью, но дело в том, что первоначальное осуществление является превращением обязанностей в позволения. Это можно подтвердить идеей Эпплбаум о том, что авторитет не нуждается в наложении обязанностей.

Многообразие носителей политического авторитета

Одна из причин для готовности к рассмотрению различных подходов к политическому авторитету состоит в том, что имеются различные виды политического авторитета. Различные подходы могут хорошо описывать различные виды авторитета.

В самом деле, различные принципы, обосновывающие авторитет, могут соотноситься с различными видами авторитета.

В трактовках политического авторитета недостаточно часто обсуждается тот факт, что имеются весьма различные виды политического авторитета. В одном только государстве есть законодательная, исполнительная, судебная и административная власти. Эти различные виды авторитета могут иметь различные подвиды. Имеются также и политические авторитеты за пределами современного государства, то есть международные институты. Они обладают весьма особенным видом авторитета, по меньшей мере в современном мире, и авторитет этих различных агентов покоится на различных принципах.

В качестве примеров различных форм авторитета для разных политических сущностей рассмотрим разные части современного государства. Мы можем полагать, что демократическое законодательное собрание обладает неотъемлемым правом управлять в том смысле, что граждане обязаны ему подчиняться. Они должны ему подчиняться, поскольку собрание объединяет все демократические права всех граждан и, таким образом, граждане относятся друг к другу как к равным, соблюдая директивы собрания.

Более того, основания авторитета должны отличаться от данных двух видов сущностей. Демократическая концепция должна обеспечивать основу авторитета собрания, в то время как авторитет судов и административных органов может быть обоснован более инструментально.

Концепции легитимного политического авторитета

Немногочисленные теоретики после Гоббса (1991) и Юма (1996) утверждали, что есть общий долг подчиняться закону или что политический авторитет в целом легитимен. Большинство утверждало, что легитимный политический авторитет имеется только тогда, когда политический авторитет удовлетворяет определенным нормативным важным условиям. Мы рассмотрим здесь некоторые из главных теорий, которые пытаются объяснить, при каких условиях политический авторитет обладает легитимностью.

Общие теории определяют общие свойства, которыми может обладать практически любой политический режим и которые придают ему легитимность. Частные теории выделяют особенные классы режимов, которые обладают легитимностью или обладают особенно высоким уровнем легитимности. В действительности есть четыре типа общей теории политического авторитета, а следовательно, есть множество частных теорий политического авторитета. Четыре типа общей теории легитимности представляют собой теории согласия, теории обоснованного консенсуса, теории группового обязательства и инструменталистские теории. Двумя исторически важными формами частной теории на западе были теории божественного права королей и демократические теории.

Загадка политического авторитета: философский анархизм

У истоков современных дискуссий о легитимности авторитета лежит проблема несовместимости моральной автономии и политического авторитета, поставленная Робертом Полом Вольфом.

Проблема действительно связана только с теми видами политического авторитета, которые предполагают независимые от содержания обязанности соблюдать приказы авторитета.

Основная идея состоит в том, что поданный не может одновременно следовать приказам авторитета только потому, что это приказы авторитета, и действовать при этом исходя из моральной автономии.

Вольф считает, что каждый человек обязан действовать согласно его собственным моральным суждениям о правильном и неправильном и должен рефлексировать над тем, что является правильным и неправильным в каждом конкретном случае. Его долг действовать автономно будет нарушаться, если он будет соблюдать приказы авторитета на основаниях, не зависящих от содержания приказов.

Таким образом, долг автономии несовместим с долгом подчинения политическому авторитету. Таков вызов, бросаемый философским анархизмом (Wolff 1970).

Проблема состоит в том, что авторитет в таком случае никогда не легитимен, потому что тип подчинения, связанный с авторитетом, не совместим с автономией подданного. Однако мы можем видеть, что эта проблема затрагивает только определенные концепции авторитета, подразумевающие долг подчинения со стороны подданных. Этот аргумент не затрагивает идею авторитета как оправданного принуждения, равно как и идею легитимного авторитета, состоящего из оправдывающего права. Тем не менее большинство подходов к природе авторитета подразумевают наличие независимых от содержания обязанностей у подданных. Мы можем увидеть, что любая обязанность, независимая от содержания, будь то обязанность не препятствовать приказам авторитета или подчиняться авторитету, этим аргументом ставится под сомнение.

Инструментальная концепция легитимного политического авторитета

Можно рассмотреть различные концепции легитимного политического авторитета как ответ на анархистский вызов. Давайте начнем с инструменталистской интерпретации легитимности. Иосеф Раз дал каноническую формулировку легитимного авторитета.

Он называет ее «тезисом нормального оправдания».

Он заявляет, что «нормальный способ установить, обладает ли человек авторитетом над другим человеком, включает в себя демонстрацию того, что предполагаемый подданный будет, вероятно, придерживаться тех оснований, которые относятся к нему (отличных от предполагаемых авторитетных директив), если он принимает директивы предполагаемого авторитета как авторитетно обязывающие и пытается следовать им, а не пытается следовать основаниям, которые относятся к нему напрямую» (Raz 1986).

Эта концепция легитимного авторитета проистекает из идеи, что «директивы авторитета должны базироваться на тех основаниях, которые независимым образом уже применяются к подданным — адресатам директив и относятся к их действиям в обстоятельствах, охватывающихся директивой» (Raz 1986).

Согласно Разу, направлять решения правительства относительно того, какие приказы отдавать подданным, должно то, на что подданные уже имеют основания.

Например, подданные уже имеют основания отдавать соответствующую долю ресурсов для общего блага.

Власти только помогают им придерживаться этих оснований, устанавливая эффективную и справедливую систему налогообложения. Подданные имеют основания защищать своих соотечественников, а власти помогают им в этом, эффективным и справедливым образом создавая армию.

Власти делают путем отдания приказов подданным, а эти приказы призваны заменить собой те основания, которые уже имеются у поданных. Вместо того, чтобы подданный пытался точно выяснить, сколько и кому он должен, координируясь со множеством других людей, авторитет просто берет на себя эти задачи и определяет то, для осуществления чего у подданного есть основания, и ожидает, что подданный воспримет его авторитетный приказ в качестве основания вместо тех оснований, которые напрямую относятся к действию.

Авторитет хорошо выполняет свою задачу и, следовательно, является легитимным, когда позволяет поданным действовать лучше на основаниях, которые относятся к ним, когда они принимают приказы как дающие им приоритетные основания.

Инструменталист пытается ответить на вызов Вольфа, говоря, что авторитет легитимен, когда кто-то выполняет свой долг в целом лучшим образом путем подчинения авторитету, чем пытаясь действовать на основании собственных оценок того, что является правильным или неправильным в каждом конкретном случае.

Такое заявление равносильно отказу от долга автономии, который является центральным для идеи анархизма. Или по меньшей мере оно отказывается от представления, в соответствии с которым долг автономии является наиболее фундаментальным.

Но здесь мы действительно приходим к чему-то важному. Вызов Вольфа выражает в довольно общем виде беспокойство, согласно которому имеется нечто аморальное в неспособности к критической рефлексии о том, что нужно делать в каждом случае. И он говорит, что подчинение приказам государства является именно таким случаем неспособности действовать на основании критической оценки ситуации. Инструменталист предоставляет нам перспективу, в рамках которой неспособность критически размышлять в каждом случае над своим будущим действием уже не оказывается аморальной. В самом деле, инструменталист может сказать, что иногда было бы аморально настаивать на критической рефлексии и автономном действии в ситуации, когда кто-то поступает хуже в результате совершения последовательной критической рефлексии. Часто мы действуем на основании правил поведения, не учитывая все детали обстоятельств, в которых мы действуем, на том основании, что попытка принять во внимание все детали каждой ситуации для каждого действия приведет к принятию неверных решений. Инструменталист утверждает, что мы должны занять такую позицию в отношении к приказам государства, при которой действие в соответствии с нашим долгом будет лучше, чем попытки сделать независимые суждения о ценности наших действий в каждом случае (см. Raz 1986: ch. 3).

Данный ответ на вызов философского анархизма устанавливает лишь частичный долг повиновения государству. Инструменталисты утверждают, что некоторые государства время от времени отдают приказы, которым мы (или какие-то индивиды) должны подчиниться без критической рефлексии. Отсюда не следует, что долг повиновения государству распространяется на все приказы государства и всех подданных. Это верно только тогда, когда подданному с вероятностью будет лучше действовать в соответствии с общим долгом, считая приказы авторитетными (т.е. устанавливая независимые от содержания и приоритетные обязанности подчиняться приказам), чем действуя на основании независимого суждения о правильности каждого действия.

Налагают ли приказы обязанности или нет, зависит от особенностей подданного, таких как его или ее знания вопросов, связанных с приказами и т.п.

Конечно, важно отметить, что не каждый акт повиновения будет гарантировать лучшее соответствие разуму. Будут случаи, когда приказы государства не будут согласовываться с лучшими основаниями. Концепция авторитета, выдвинутая Разом, зависит от убедительности той мысли, что в той мере, в какой подданный действует лучше, поступая в соответствии с рациональностью вообще, он обязан подчиняться каждому приказу: правильному или неправильному. В некотором смысле повиновение приказам с большей вероятностью гарантирует согласие с разумом.

В конечном счете этот особый подход к долгу повиновения не утверждает, что выполнение обязанностей есть обязанность перед государством. Этот подход не устанавливает никакое фундаментальное право управления со стороны государства.

Проблема инструменталистской интерпретации практического разума

Сила приведенной интерпретации политического авторитета и долга повиновения существенным образом зависит от интерпретации практического рассуждения, лежащей в ее основании.

Многие исследователи доказывали, что эта концепция практического рассуждения несостоятельна.

Авторы были обеспокоены тем, что требуемая непрямая форма практического рассуждения не является легитимной. Данную проблему относительно легко сформулировать. Форма практического рассуждения в этой интерпретации авторитета требует, чтобы мы игнорировали основания, непосредственно относящиеся к действию, которое мы собираемся предпринять, даже если иногда эти основания негативно высказываются о данном действии.

Возникает вопрос: в каких случаях основания, непосредственно относящиеся к действию, оказываются настолько противоречащими действию, что мы должны отвергнуть приоритетное основание?

В случае следования правилу мы иногда сталкиваемся с конкретными случаями, когда следование правилу является контрпродуктивным. Как мы определим, когда мы должны следовать правилу и когда мы должны ему не следовать? Включает ли это определение само обдумывание конкретных случаев, которые должны были быть исключены этим правилом? Некоторые утверждают, что следование правилу не может быть рациональным, поскольку игнорирование конкретных фактов каждой ситуации не может быть рациональным (Hurd 2001).

Главный ответ Раза на эту критику состоит в том, что мы ищем ясные примеры, в которых правило не следует принимать во внимание, и игнорируем другие случаи, а также что лишь поступая так, мы наилучшим образом поступаем в соответствии с разумом. Ограничение исключений из правила до ясных примеров устраняет необходимость для обдумывания (делиберации) в каждом случае.

Вторая форма философского анархизма

Другая версия вызова философского анархизма может избежать сильных сторон подхода, обозначенного выше. Этот подход, защищаемый Аланом Джоном Симмонсом (Simmons 2001) и Лесли Грином (Green 1989), заявляет, что каждый человек имеет право не быть связанным приказами государства. Этот тезис достаточно отличен от того типа анархизма, который отстаивает Вольф.

Последний заявляет, что каждый индивид должен быть автономным. Настоящая теория утверждает, что человек имеет право не нести чужие обязанности. Философский анархист затем утверждает, что только если человек соглашается быть связанным политическим авторитетом, он действительно может быть им связан. Главная предпосылка философско-анархистского аргумента состоит в следующем: либо практически невозможно, либо по крайней мере не соответствует действительности то, что государства могут быть устроены таким образом, что они могут требовать послушания всех и только тех, кто согласился на их авторитет. Таким образом, анархист заключает, что нет легитимного государства и, вероятно, никакое государство не может быть легитимным.

Важно отметить, что подобный взгляд не подразумевает, будто бы никогда не следует подчиняться государству. Он лишь предполагает, что у человека нет независимых от содержания обязанностей повиноваться государству и что государство не обладает правом управления. Обоснованно справедливое государство будет приказывать человеку делать вещи, которые обоснованно являются справедливыми, и во множестве случаев человек должен повиноваться этим приказам, потому что они справедливы. То, что, согласно философскому анархизму, никто не обязан делать — так это повиноваться любому государству только потому, что оно приказывает делать определенные вещи.

В целях рассмотрения этой точки зрения мы сначала обсудим аргументы, выдвигавшиеся в пользу консенсуальной теории политического авторитета. Мы также обсудим некоторые контраргументы. Затем мы обсудим популярную версию теории согласия, разработанную для уклонения от философского анархизма.

Консенсуальная теория политического авторитета: аргумент естественного права на свободу

Консенсуальная теория политического авторитета устанавливает только необходимое условие легитимности политического авторитета. Она утверждает, что политический авторитет легитимен, только если он располагает согласием тех, кто подчиняется его приказам. Многие авторы заявляют, что помимо согласия требуется, чтобы государство, притязающее на легитимность, было минимально справедливым (Локк 1988).

В пользу данной точки зрения был выдвинут ряд аргументов. Аргумент Локка таков: каждый человек обладает равным естественным правом на свободу; отсюда следует, что в зрелом возрасте никто не может быть подчинен по своей природе чьим-либо приказам (Локк 1988). Давайте назовем его аргументом естественного права. Такая подчиненность будет нарушать равную свободу подчиненного лица. В той мере, в какой политический авторитет предполагает издание приказов и требует, чтобы другие следовали этим приказам, он предполагает подчинение одних лиц приказам других и таким образом нарушает естественное право на свободу подчиненного лица.

Инструменталистская критика аргумента естественного права

На эту аргументацию было бы естественным возразить, что политический авторитет на самом деле необходим для защиты равной свободы каждого человека. Сам Локк утверждал, что естественное состояние в некоторой степени будет угрожать возможности каждого человека жить свободно, потому что, скорее всего, будет иметься много разногласий по поводу того, какими правами обладает каждый человек, и потому люди могут нарушать права друг друга. Кроме того, он утверждает, что при наличии разногласий мы нуждаемся в беспристрастном судье, устанавливающем, в каких случаях право было нарушено. Для защиты от преступников в полицейской власти, защищающей наши права. Локк утверждает, что только посредством учреждения политического общества с законодательной властью, которая издает известные и прочные правовые нормы, и учреждения судебной системы, которая разрешает оставшиеся противоречия между людьми и обладает исполнительной властью, обеспечивающей исполнение законов, наши права и свободы могут быть защищены.

Как только мы примем во внимание упомянутый выше аргумент, нам станет трудно увидеть силу аргумента естественного права в пользу отсутствия политического авторитета без согласия. Мы могли бы считать, что сама свобода, которая используется для обоснования необходимости согласия, была бы лучше защищена обоснованно справедливым политическим авторитетом. Инструменталист может в таком случае может утверждать, что свобода всех и каждого будет защищена лучше, если мы учредим политический авторитет и будет считать его приказы авторитетными. И поэтому инструменталист может утверждать, что поскольку свобода является фундаментальной ценностью, было бы аморально не поддерживать обоснованно справедливый политический авторитет и рассматривать его приказы как авторитетные.

Теоретик естественного права может сказать в ответ, что вышеупомянутый аргумент включает в себя своего рода утилитаризм прав. Такая позиция утверждает, что было бы оправданно нарушать права человека для того, чтобы защитить права других людей. Но такой теоретик мог бы сказать, что естественные права людей представляют собой сторонние ограничения действий. Они не должны нарушаться, даже если права других людей впоследствии будут защищены лучше. В настоящей статье я не буду рассматривать множество вопросов, которые возникают в дискуссии о деонтологии и консеквенциализме. Мы вернемся к вопросу о сторонних ограничениях после обсуждения следующего аргумента.

Теория согласия: аргумент выбора

Некоторые авторы предложили то, что я буду называть аргументом выбора против тех соображений, которые приводит инструменталист. Инструменталист утверждает, что у меня есть естественный долг справедливости способствовать работе справедливых институтов и что эти обязанности лучше всего исполняются посредством подчинения авторитету обоснованно справедливого государства. Но философский анархист ответит, что хотя у меня может иметься долг справедливости, отсюда не следует, что для содействия справедливости я должен подчиняться любому конкретному институту. Идея состоит в том, что, так же как «Amnesty International» может не требовать от меня уплаты взносов независимо от моего членства, даже если эти взносы будут явным образом продвигать защиту прав человека по всему миру, так и государство может не требовать от меня выполнения его приказов, даже если такая уступчивость с моей стороны будет способствовать достижению целей справедливости в мире. Предположим, что основания явным образом говорят в пользу моей поддержки «Amnesty International». Интуитивно кажется, что она все еще может не потребовать от меня поддержки. Только если я добровольно вступаю и добровольно остаюсь в «Amnesty», то я обязан сделать то, что требуют условия членства в этой организации. И я не обязан вступать в «Amnesty». Я могу вступить в другие организации, чтобы исполнять какие-либо другие имеющиеся у меня обязанности помогать кому-либо. Таким образом, ответ на вопрос о том, должен ли я присоединиться к «Amnesty» и иметь обязанность выплачивать членские взносы, зависит от меня. Сторонник теории согласия считает, что точно так же — только если я добровольно заключу сделку, обязывающую меня исполнять приказы государства, — я буду обязан подчиняться государству. Я должен как-то включиться в проект осуществления благих дел, которые продвигает государство (Simmons 2001).

Инструменталистская критика аргумента выбора и аргумента естественного права

Этот аргумент может упустить центральную идею инструменталистской концепции авторитета. Инструменталистская концепция исходит из предпосылки, что государство не только помогает человеку исполнить его долг справедливости. Она утверждает, что подчинение государству необходимо для исполнения обязанностей. Следовательно, человек поступает несправедливо, если не соблюдает приказы государства.

Чтобы понять это, нам необходимо ввести другое понятие. Государство не только содействует установлению справедливости — оно учреждает справедливость. Что это значит? Для определенного сообщества государство решает, какая справедливость требуется в отношениях между индивидами. Это делается путем определения отношений собственности и обмена, так же как и институтов уголовного и гражданского права. Сказать, что законодательная деятельность государства учреждает справедливость, — совсем не то же самое, что сказать, будто деятельность государства учреждает справедливость. Справедливость, согласно этому подходу, по-прежнему оказывается независимым стандартом оценки.

Основанием для утверждения, что государство устанавливает справедливость, является то, что, словами Иосефа Раза, справедливость и, шире, мораль не до конца определяют законодательство, необходимое для обеспечения справедливости в сообществе. Это означает, что можно применять одинаковые принципы справедливости с помощью разных наборов правил. Но справедливо относиться к другим можно, лишь будучи на одной стороне с другими. Так, то, что является справедливым в конкретном случае, будет частично зависеть от набора правил, на основе которого действуют другие. В той степени, в какой государство определяет базовую структуру правил, оно определяет то, какие действия являются справедливыми, а какие нет. Человек, согласно этому подходу, поступает несправедливо, решая не взаимодействовать с государством, в котором он живет, и посылая деньги другому государству или ассоциации. Если человек не считается с правилами собственности и обмена, он поступает с другими несправедливо. Аргумент выбора предполагает, что имеется некоторый способ, с помощью которого человек освобождается от своего долга перед другими, делая нечто отличное от подчинения закону. Вместо того, чтобы подчиняться закону о собственности, установленному в моем обществе, я просто решаю послать деньги в другую часть мира, где права собственности соблюдаются. Но этот аргумент игнорирует центральное значение закона для определения справедливости среди людей. Хотя не все законы справедливы, справедливость среди людей во всяком, даже умеренно сложном обществе требует закона и подчинения закону.

Консенсуальная теория политического авторитета: аргумент личных оснований

Один из аргументов в пользу консенсуальной теории, проанализованный Симмонсом, утверждает, что человек должен иметь свободу действовать исходя из личных оснований, противоположных основаниям безличным. Так что даже если государство помогает каждому человеку действовать в большей степени исходя из безличных оснований, которые применяются к ним независимо от государства, человек может отказаться следовать распоряжениям государства исходя из личных оснований. Следовательно, как утверждается, наложение на индивида обязанностей со стороны государства может иметь место только в случае, если индивид дал согласие на авторитет государства (Simmons 2001).

Представление о том, что человек может иметь личные основания не подчиняться приказам обоснованно справедливого государства, не вполне ясно. Оно может иметь отношение к идее о том, что у каждого человека есть своего рода личная прерогатива, позволяющая ему уклоняться от требований моральной всеобщности. Она была предложена критиками утилитаризма в качестве способа избежать чрезмерной требовательности утилитаризма, при этом сохранив большинство его интуиций. Утилитаризм поддерживает исключительно безличные основания для действия. Это, как кажется, подрывает личные проекты и интересы индивидов. Некоторые предложили видоизменить утилитаризм так, чтобы он соответствовал проектам индивидов, допустив личную прерогативу действовать исходя из личных оснований. Другие утверждали, что должна быть личная прерогатива игнорировать безличные основания, относящиеся к любому набору моральных требований.

Однако не представляется очевидным, что эта роль личных оснований может многое дать для защиты консенсуальной теории. Одна из причин состоит в том, что такие основания избегают некоторых требований морали. Но в вопросе оправдания авторитета речь идет о том, следует ли подчиняться требованиям морали. Если, с другой стороны, мы считаем эти личные основания частью структуры морали, то оказывается, что эти личные основания лучше всего защищаются обоснованно справедливым государством, охраняющим индивидуальную свободу. Так что ответ, состоящий в том, что у индивидов есть личные основания уклоняться от распоряжений государства, опровергается тем же аргументом, который подрывает теорию естественного права.

Теория согласия: аргумент от несогласия

Есть еще один способ представить эту критику личных оснований, выдвигаемую инструменталистскими концепциями политического авторитета. Инструменталистский подход держится идеи, что авторитет может быть легитимен, если большинство членов общества не соглашается с его действиями. Коль скоро государство требует от людей действовать так, как они должны действовать, у подданных имеется долг подчиняться даже в случае, если они не видят, что у них имеется этот долг. Теперь можно увидеть, каким образом это может быть верным в тех обстоятельствах, где члены общества глубоко аморальны или иррациональны. Но было бы противоестественно полагать, что наличие у государства легитимного авторитета полностью независимо от обоснованного мнения его подданных. Но за этой кажимостью стоит основание.

Государство, будучи группой людей, имеет обязанность перед подданными уважать их суждения. Долг уважения требует по меньшей мере некоторой степени чуткости со стороны государства при принятии решений. Более того, государство частично является институтом, основанным на необходимости решений, принимаемых даже при несогласии относительно того, что следует делать.

Для государства принятие решений, полностью игнорирующее взгляды многих несогласных, кажется особенно вопиющим нарушением обязанности выказывать некоторое уважение к мнениям разумных и взрослых людей.

Теории согласия, теории обоснованного консенсуса, теории группового обязательства и демократическая теории приходят к этим выводам частично исходя из своего понимания легитимного авторитета. Консенсуальная теория (consent theory) политического авторитета требует, чтобы для обладания авторитетом над всяким лицом государство заручилось согласием лица на этот авторитет. Согласие, согласно данному подходу, есть необходимое условие легитимности авторитета, хотя и необязательно достаточное условие. Теория согласия явным образом пытается совместить политический авторитет с обязательным уважением к мнениям подданных.

Проблемы иррационального, аморального провала согласия

Однако мы могли спросить, не заходят ли эти теории слишком далеко. Если согласие представляет собой подлинно необходимое условие политического авторитета, то выходит, что у индивидов имеется возможность не повиноваться идеально справедливому государству, имеющему юрисдикцию над зоной их проживания.

И они могут не повиноваться исходя из извращенных мотивов или они могут просто хотеть пользоваться выгодами, которые предоставляет государство, не беря на себя никакое бремя. Как это может быть легитимным и как это может подрывать авторитет справедливого государства?

Кажется, что, пытаясь выразить уважение к обоснованным мнениям личностей, теория согласия заходит слишком далеко, выказывая уважение к аморальным, иррациональным и беспринципным провалам несогласия (Raz 1986).

Сторонники теории согласия могут ответить на это, заявив, что под угрозой здесь оказывается лишь претензия государства на авторитет, а не справедливая деятельность государства. Ибо верно, что люди лишь односторонне пользуются желаемой деятельностью и что несправедливо, когда человек действует неправильно. Следовательно, справедливость действий государства может быть достаточной, чтобы осудить действия безбилетников, и осудить их можно без того, чтобы приписывать государству право управлять.

Но теперь инструментализм может заявить, что подчинение авторитетным государственным приказам может быть необходимо для справедливого действия во многих случаях. Мысль состоит в том, что только если люди расценивают приказы государства как придающие содержание независимым основаниям для подчинения, обоснованно справедливое государство в действительности может исполнять задачи, которые делают его справедливым. Если люди постоянно сомневаются в правильности государственных решений, то главенствующая роль координации, коллективное действие и государственные гарантии обеспечения справедливости были бы подорваны. Таковы коллективные эффекты критики задним числом. Но инструменталист также ответит, что индивиды зачастую будут не склонны действовать в согласии с применяемыми к ним основаниям, если они окажутся неспособны принять приказания обоснованно справедливого государства как предлагающие удовлетворительные независимые основания, поскольку лишь государственные приказы могут сообщить им то, что представляют собой правила, устанавливающие справедливость, в их конкретном сообществе. Инструменталисты могут затем сказать, что, следовательно, будет неправильно, если люди не будут считать распоряжения государства авторитетными, по крайней мере в большинстве случаев.

Молчаливое согласие

Локк, отчасти желая избежать этих трудностей или иррациональных и аморальных провалов согласия, ввел понятие молчаливого согласия (Локк 1988). Возможность молчаливого согласия позволяет, чтобы человек мог согласиться без того, чтобы совершать обыкновенные движения, связанные с выражением согласия. Например, на собрании совета директоров человек молчаливо соглашается с распоряжением председателя относительно расписания собрания, если отвечает молчанием на вопрос председателя о наличии возражений и предложений. И такое молчаливое согласие имеет силу в той степени, в какой отказ от возражения понимается как род согласия и является добровольным.

Главная проблема молчаливого согласия — это интерпретация. С помощью какой процедуры можно проинтерпретировать действия другого лица как выражение согласия, коль скоро лицо не выражает его явным образом? Теоретики расходятся во мнениях относительно ограничений, которые следует наложить на интерпретацию поведения других. Симмонс утверждает, что для того, чтобы поведение считалось молчаливым согласием, оно должно недвусмысленно истолковываться всеми как разновидность согласия: должно быть ясно, в каких случаях исполнение или неисполнение действия, составляющего молчаливое согласие, не является слишком трудным и цена за несогласие не является слишком высокой. Однако не очевидно, что Локк рассуждал подобным образом. Он полагал, что простое проживание на некоей территории и добровольное извлечение пользы из действия минимально справедливого государства достаточны для молчаливого согласия. Можно посчитать, что Локк рассуждал так: если человек добровольно проживает на некоей территории, над которой государство имеет юрисдикцию, и если этот человек извлекает выгоду из установления закона и всех прочих государственных благ, то он должен или обязан знать, что государственное предоставление подобных выгод зависит от послушания членов данного общества. Но если человек продолжает добровольно проживать в государстве, то он должен знать, что другие ожидают от него подчинения, покуда для него не будет сделано особое исключение. Другими словами, он должен или обязан знать, что другие могут обоснованно интерпретировать его добровольное проживание как нечто, что накладывает на него обязанность соблюдать законы этого государства. Так, у нас есть прочные основания интерпретировать продолжительное добровольное проживание некоего лица как вид согласия на подчинение законам государства.

Юмовская критика молчаливого согласия

Юм подверг критике этот интерпретативный ход (Юм 1996). Он утверждал, что с учетом огромной цены, которую множеству людей пришлось бы заплатить за выезд из страны своего рождения, никто не может разумным образом интерпретировать тот факт, что человек продолжает добровольно проживать в своем государстве, как случай молчаливого согласия. Он приводит следующее сравнение: допустим, человек вынужденно сел на судно, управляемое неким капитаном, и единственной альтернативой для него было бы выброситься в бушующее море. Конечно, человек продолжает оставаться на корабле, однако здесь и речи не идет о добровольном согласии на авторитет капитана. Человек лишь пытается избежать ужасающей цены — сбрасывания с корабля. Однако неясно, почему юмовский аргумент должен работать. Он как будто оспаривает добровольность согласия. Но это не может здесь иметь решающей силы. В конце концов, многие люди соглашаются на нечто, чтобы избежать платы ужасной цены за несогласие. Люди соглашаются оплачивать свои страховые взносы, чтобы не оказаться без медицинской помощи тогда, когда она им потребуется. Сделанные на поле боя обещания сложить оружие при условии, что оппонент не нанесет ему вреда, тоже делается под сильным давлением. Но мы считаем, что эти обещания несостоятельны и не имеют обязывающей силы. Так что тот факт, что альтернатива была бы ужасна, не является основанием полагать, что те, кто выбрал остаться в государстве, не связывают тем самым себя своим обещанием.

Конечно, юмовский пример включает в себя тот факт, что человек был вынужден остаться на корабле. В этом смысле аргумент проделывает бо́льшую работу, нежели чем он должен. Ибо немногие люли сказали бы, что государство с необходимостью делает нечто дурное, устанавливая свою юрисдикцию над территорией, где родился человек. Нам нужно, следовательно, изменить юмовский пример так, чтобы лицо, находящееся на корабле, оказалось там не по вине кого-либо, находящегося на судне, хотя оно и могло оказаться там невольно.

Одна из возможностей состоит в том, что Юм полагал, что мы не можем интерпретировать продолжительное проживание человека в данном государстве как случай согласия с авторитетом государства, поскольку у нас нет оснований считать, что он принял такое решение в результате обдумывания того, является ли оно установленным согласием. Обездоленный человек, остающийся в государстве, не думал ни о чем другом, кроме как о том, что отъезд был бы крайне затратным или доставил бы неудовольствие другого рода. У нас нет оснований думать, что он размышлял над вопросом о согласии, а потому было бы неправомерно интерпретировать его поведение таким образом.

Однако неочевидно, что такой ход рассуждений к чему-то приводит. Если человек извлекает выгоду из проживания на территории и все знают, что выгода от подчинения закону только возрастает от подчинения закону со стороны членов общества, не должно ли этому человеку быть очевидно, что, если он остается на этой территории, от него ожидают послушания? И не подразумевает ли тем самым его продолжительное проживание на территории то, что он соглашается с авторитетом, в чей власти находится территория?

Конечно, для всякого человека верно, что его послушание не является необходимым для получения выгод от публичного порядка. Но в то же время очевидно, что покуда у этого человека не появятся особые основания не подчиняться правилам, которым подчиняются все остальные, элементарные нормы честности будут подсказывать ему и всякому другому, что послушание ожидается от него так же, как и от всякого другого.

Описанное вполне может послужить основой для интерпретации поведения человека в случае согласия. Всякий может видеть, что от каждого, проживающего на данной территории, ожидается послушание — до той поры, пока закон является обоснованно справедливым. Если некто не продумал эти факты, он вероятно, в любом случае будет считаться ответственным за согласие. В конце концов, если мы обратимся к примеру зала совещания Симмонса, мы точно так же расценим того, кто, будучи извещенным, что отказ от возражения подразумевает согласие с избранной политикой, отказывает возражать только потому, что он не захотел злить свою подругу и в действительности не подумал над вопросом о согласии. Конечно, его поведение следует считать молчаливым согласием, несмотря на его безответственность. Так почему бы нам не относиться в том же ключе к человеку, который продолжает добровольно жить в обоснованно справедливом государстве?

Как молчаливое согласие может быть основанием политического авторитета?

Важное возражение состоит в том, что идея молчаливого согласия предвосхищает основание в разрешении вопроса о том, как государство получает авторитет.

Некоторые авторы утверждают, что группа людей, исходно не имеющая авторитета отдавать приказы, может требовать от людей подчиниться приказу или покинуть часть территории, которую они ложным образом считают находящейся в их юрисдикции (Brilmayer 1989; Wellman 2001).

Размышляя над примером зала совещания, описанным выше, Брилмайер представляет на месте председателя, предлагающего утвердить дату встречи, мойщика окон, который раскачивается и делает то же самое предложение, спрашивая при этом, есть ли у кого возражения.

Очевидно, что в этом случае отказ учитывать возражения не будет засчитываться как согласие с предложенным расписанием. Причина этого в том, что право делать такое предложение есть лишь у надлежащим образом учрежденного авторитета. Но претензия на авторитет есть именно то, что молчаливое согласие должно обосновать. Так что в качестве теории авторитета концепция молчаливого согласия, похоже, предвосхищает основание.

Эта критика в известной мере справедлива. Но следует отметить четыре пункта.

Во-первых, она касается открытого согласия точно так же, как и молчаливого. Мое согласие на некоторые действия другого человека не легитимируют его действия, а равно не обязывают меня уважать его действия, покуда он не получит права делать предложение. В случае политических властей  (authorities) мое согласие с издаваемыми распоряжениями, которые распространяются на ту часть территории, на управлении которыми у этих властей нет права, не легитимирует их распоряжения и не имеет для меня обязывающей силы.

Во-вторых, эта критика не относится к Локку, поскольку он очевидным образом полагал, что молчаливое согласие легитимирует и обязывает только в случае наличия надлежащим образом учрежденного авторитета. По мнению Локка, право управлять, принадлежащее авторитету, следует возводить к исходному акту согласия на образование политического тела — акту, произошедшему в естественном состоянии (которому не предшествует никакой авторитет). Это политическое тело затем посредством согласия всех участников получает авторитет на установление определенного институционального устройства (покуда оно минимально справедливо). Функция молчаливого согласия, равно как и согласия новых участников, состоит просто-напросто в обновлении этого уже созданного авторитета.

В-третьих, если Локк прав и согласие может создать авторитет из естественного состояния, то же, вероятно, может сделать и молчаливое согласие. Мы можем представить такое естественное состояние, где человек, обладающий даром убеждения, появляется посреди хаоса и предлагает создать первичное политическое тело из естественного состояния, и затем очень ясно утверждает, что если у кого есть возражения, они должны без страха заявить о них. И мы можем представить, что тот же самый человек предлагает водворить определенную структуру авторитета на политическом теле и предлагает высказать возражения, так же как и раньше. Нет никаких очевидных причин, почему это может не сработать. Локк не предлагал такого варианта, но он не кажется невероятным.

Последние два пункта опровергают аргумент о том, что молчаливое согласие требует предшествующего ему должным образом установленного авторитета. Изображенная Локком картина предполагает, что валидное согласие или молчаливое согласие не требуют, чтобы согласие на некое предложение давалось теми, кто уже имеет над собой авторитет; они могут быть валидны, коль скоро предложение было сделано тогда, когда никакого авторитета не существовало. Предложение может быть сделано кем-то, кто обладает правом делать предложение. В естественном состоянии всякий предположительно имеет это право.

В-четвертых, даже если молчаливое согласие не может установить авторитет, оно по-прежнему может выступать необходимым условием для легитимности авторитета. Ибо если политический авторитет установлен должным образом, как то описывал Локк, однако оказывается неспособен предложить своим гражданам право на выход или наложить серьезное бремя на тех, кто хочет выйти, он становится, согласно Локку, на время нелегитимным.

И все же эта критика довольно значима, коль скоро показывает, что ни согласие, ни молчаливое согласие не могут выступать единственным основанием политической легитимности. Теория политического авторитета, опирающаяся исключительно на согласие, требует, чтобы исходное согласие давалось в естественном состоянии, предшествующем политическому авторитету. И это добавочное требование, похоже, ослабляет правдоподобность данного воззрения.

Основное возражение сторонников теории согласия относительно молчаливого согласия

С точки зрения теории согласия в таком подходе беспокойство вызывает то, что он игнорирует все индивидуальные основания для несогласия. В самом деле, подход молчаливого согласия основывается на предпосылке, что всякий должен видеть, что если он остается на территории обоснованно справедливого государства, то от него справедливо ожидается подчинение законам, по крайней мере в той мере, в какой они являются обоснованно справедливыми. Теория согласия, напротив, опирается на мысль, что индивиды могут справедливым образом отвергать подобные обязательства исходя из чисто личных оснований.

Мы можем видеть, что приведенные выше соображения порождают дилемму. Если молчаливое согласие и вправду возникает из добровольного проживания в обоснованно справедливом государстве, то оказывается,  что эта интерпретация проживания не принимает в расчет то, что множество теоретиков согласия считали самым важным в теории согласия, а именно — личные основания подданного при решении о согласии или несогласии. С другой стороны, если эти личные основания суть те, что подданный мог должным образом принять во внимание при решении о согласии или несогласии, тогда интерпретативный ход, требуемый для того, чтобы добровольное проживание породило обязательства со стороны всех подданных обоснованного справедливого государства, не может иметь силы. Он не имеет силы, поскольку подданные могут иметь личные основания для несогласия, которое добровольное проживание не исключает.

Следовательно, оказывается, что теория молчаливого согласия не соответствует тому, что многими рассматривается как чрезвычайно индивидуалистический дух теории согласия. Так, поклонники теории согласия не склонны соглашаться с идеей, что люли обычно молчаливо соглашаются с государственным авторитетом, когда добровольно проживают на его территории. Критики теории согласия склонны, однако, оспаривать этот чрезвычайно индивидуалистический подход способом, описанным выше.

Нормативное согласие

Дэвид Эстлунд осторожно выдвинул новое и интригующее предложение для укрепления в своей основе волюнтаристской концепции авторитета. Эстлунд утверждает, что в некоторых случаях даже в отсутствие эксплицитного или молчаливого согласия мы можем говорить, что люди согласились с политическим авторитетом. Он называет это «нормативным согласием». Идея обосновывается следующим образом. Эстлунд отмечает, что действительные случаи явного согласия могут оказаться неспособны произвести обязательства, если то, с чем люди соглашаются, носит сильно аморальный характер. Согласие аннулируется (в своей способности вменять обязательство) очевидной аморальностью своего содержания. Эстлунд далее исследует вопрос о том, не может ли отсутствие согласия при определенных обстоятельствах точно также аннулироваться в случаях, когда не согласиться было бы явно неправильно. Эстлунд предлагает представить случай, в котором пассажирский самолет потерпел катастрофу, однако сохраняется значительный шанс спасти пассажиров координированными усилиями. Как это бывает, бортпроводник встает и «берет дело под свой контроль», отдавая распоряжения различным людям, организуя таким образом усилия по оказанию помощи. Предположим, что это обоснованным образом приводит к успеху, но в действительности требует кооперации (почти) всех, кому бортпроводник отдал распоряжения. И представим, что бортпроводник не дает каких-либо явно аморальных распоряжений. Эстлунд отмечает, что было бы явным образом аморально для всякого, могущего оказывать существенную помощь, не соглашаться следовать распоряжениям бортпроводника. Теперь представим, что некто в этой ситуации отказывается соглашаться с распоряжениями. Эстлунд спрашивает, не аннулируется ли их несогласие в свете того факта, что несогласие является аморальным. И если несогласие аннулируется, тогда его нормальное действие, состоящее в сохранении свободы агента, не осуществляется. В таком случае лицо более не свободно действовать независимо от предполагаемого авторитета. Поскольку его несогласие аннулируется, в действительности данное лицо согласилось, и теперь у него имеются обязательства перед авторитетом. Такова суть нормативного согласия.

Эстлунд настойчиво отличает эту идею от гипотетического согласия или того, на что вы бы согласились, будь вы лучшим человеком, чем в действительности являетесь. И все же он хочет сказать, что это нормативное согласие имеет сущностную связь с волей.

Можно было бы поинтересоваться, имеется ли здесь какая-либо подлинная связь с волей личности, идущей на нормативное согласие, и усиливает ли это волюнтаристское воззрение. Но вопрос, который можно было бы здесь поставить, состоит в том, действительно ли Эстлунд определил место отступления для неполноценного согласия и несогласия.

Вероятно, надлежащим определением места отступления не будут ни согласие, ни несогласие. Человек, который согласился на нечто глубоко аморальное, не отказывается тем самым соглашаться на это действие, а просто не делает ничего морально продуктивного.

Вероятно, в случае серьезно аморального несогласия идея состоит в том, что человек попросту не делает ничего морального продуктивного. В обоих случаях предшествующая моральная ситуация агента остается той же. В случае аннулированного согласия вы все еще сохраняете обязанность не делать того, с чем вы согласились, и в случае аннулированного несогласия вы все еще сохраняете обязательство делать то, от согласия с чем вы отказались.

Это предполагает, что решение между согласием и несогласием не имеет здесь нормативных последствий: на что бы ни решился агент, предшествующая ситуация сохраняется. Следовательно, между двумя случаями имеется некая симметрия. Позиция по умолчанию попросту не является ни согласием, ни несогласием. Одним из возможных следствий здесь является то, что человеку еще раз зададут вопрос, покуда он снова не согласится, тогда как в нормальной ситуации, если человек отказывается соглашаться нечто делать, вы должны оставить его в покое.

Концепции обоснованного консенсуса

Концепции обоснованного консенсуса (в отношении политического авторитета) пытаются найти своего рода срединный путь между крайним индивидуализмом теории согласия и отсутствием уважения к мнениям людей, присущему инструменталистским воззрениям.

Джон Ролз утверждает, что либеральный принцип политической легитимности требует, чтобы институты принуждения считались с обоснованными воззрениями членов общества.

Покуда им это удается, у них есть право вменять им обязанности. Члены общества могут не возражать с опорой на необоснованные взгляды. Более того, с этой точки зрения необязательно, чтобы люди, над которыми осуществляется авторитет, действовали добровольно или выказывали некие знаки согласия. Все, что требуется, так это то, чтобы базовые принципы, регулирующие институты принуждения, одобрялись разумными членами общества (Rawls 1996).

Такой взгляд кажется своего рода промежуточной позицией между теорией согласия и инструменталистскими воззрениями.

Он не позволяет индивидам снимать с себя обязательства, опираясь на ложные основания или исходя из личного интереса, поскольку в нем уточняется, что является разумным, а что — неразумным основанием для соглашения с базовыми принципами общества. В то же время он выказывает уважение мнениям членов общества, требуя, чтобы базовые принципы, регулирующие общество, считались с их обоснованными взглядами.

Такая концепция легитимности опирается на приверженность принципам разумности или обоснованности (reasonableness).

Базовый принцип утверждает, что разумные люди будут выдвигать честные условия для кооперации с другими разумными людьми только в том случае, если эти условия могут быть оправданы перед этими другими на основании предпосылок, которые они могут обоснованно принять. Этот принцип и его посылки стали предметом большой дискуссии, но в данной статье мы сосредоточимся лишь на главной проблеме данной идеи.

Проблемы обоснованности и консенсуса

Такая позиция много критиковалась. Многие утверждали, что релевантное понятие обоснованности, по всей вероятности, будет очень точно определить таким образом, чтобы оно было одновременно и убедительным, и совместимым с возможным консенсусом. Главная проблема теорий обоснованного консенсуса состоит в том, чтобы для того, чтобы говорить о консенсусе на основании базовых принципов, регулирующих общество, они опираются на возможность консенсуса по поводу по меньшей мере достаточного количества базовых норм.  Так, если мы пытаемся помыслить такое понятие обоснованности, которое было бы достаточно прочным, чтобы произвести согласие такого рода, наше понятие оказывается довольно противоречивым. И тогда оказывается, что данный подход не выказывает достаточного уважения к мнениям членов общества, коль скоро весьма многие, вероятно, не согласятся с такой концепцией обоснованности. С другой стороны, если мы предложим такую концепцию обоснованности, которая будет в достаточной мере «слабой», чтобы она удовлетворяла большинство членов общества, тогда мы навряд ли установим согласие относительно базовых общественных принципов.

Такой консенсус кажется недостижимым в условиях современного общества. Однако одно из направлений аргументации Ролза в пользу достижимости консенсуса состоит в том, чтобы заявить: нужен лишь перекрывающий консенсус. Идея состоит в том, что граждане соглашаются не относительно всего, но только относительно тех принципов, которые связаны с базовой структурой общества. И даже здесь, когда граждане не соглашаются по поводу ряда вопросов социальной справедливости, противоположные взгляды отбрасываются. Так что граждане могут не соглашаться по поводу природы благой жизни, или относительно религиозных вопросов, или даже по различным вопросам социальной справедливости. Покуда имеются некоторые принципы, с которыми все соглашаются и которые относятся к базовой структуре общества, в полном консенсусе нет необходимости. Следовательно, нужен лишь перекрывающий консенсус.

Хотя эта идея и снижает в некоторой степени беспокойство по поводу того, что ролзовская теория требует слишком много консенсуса, она не продвигается на данном пути достаточно далеко. Есть один главный случай, когда перекрывающий консенсус оказывается неспособен породить требуемый Ролзом консенсус. Если группа граждан соглашается с набором правил, регулирующих общество, и если некоторые из этих граждан также полагают уместными некоторые другие принципы, то идея перекрывающего консенсуса состоит в том, что люди, придерживающихся специфических взглядов, должны отказаться от своих частных требований и согласиться лишь по поводу базовых общих принципов. Каждый обращается только к тем принципам, которые лежат в зоне «перекрытия», а не к тем, что за нее выходят. Легитимное использование политической власти основано только на таких принципах, лежащих в зоне «перекрытия». Это, похоже, снижает объем согласия, необходимого для легитимации общества.

Но данное впечатление иллюзорно. Чтобы это увидеть, нам нужно лишь подумать о тех, кто придерживается специфических взглядов. Если общество, в котором они живут, основывается исключительно на тех принципах, что лежат в зоне «перекрытия», то у этих людей не будет оснований жаловаться, что общество несправедливо ввиду того, что игнорирует данные специфические принципы. Например, если некто придерживается специфического мнения, что люди должны получать в соответствии со своими заслугами, то общество, которое не гарантирует уважение данного принципа, будет считаться по мнению этого человека несправедливым. Такие люди будут жить в неприемлемом для них обществе: неприемлемом в важном аспекте, касающимся справедливости.

Конечно, если принцип заслуг используется для фундирования базовых общественных институтов, хотя он и не лежит в зоне «перекрытия», то те, кто не считает принцип заслуг подлинным принципом справедливости, будут скорее всего полагать, что они живут в несправедливом обществе. Этот принцип легитимности в данном контексте будет подразумевать, что базовые институты общества нелегитимны, поскольку не основываются на всеми разделяемых принципах. Но, очевидно, то же самое скажут те, кто придерживается специфических принципов. Они могут пожаловаться, что от них требуют лояльности к институтам, которые, по их мнению, являются несправедливыми. Требование, адресованное им базовыми институтами, которые неспособны действовать в соответствии с принципом заслуг, будет так же велико, как и требование к другим со стороны тех институтов, которые распределяют блага в соответствии с принципом заслуг. Здесь царит абсолютная симметрия. В самом деле, один из способов это показать — сказать, что те, кто не считают принцип заслуг подлинным принципом справедливости, сами придерживаются специфических взглядов, учитывая тот факт, что многие люди полагают заслуги подлинным принципом справедливости.

Выводом из этих соображений будет то, что лишь полный консенсус по поводу политических принципов будет удовлетворять принцип легитимности, отстаиваемый Ролзом. Но полный консенсус по поводу политических принципов невозможен, учитывая условия обычных политических обществ. И в той степени, в какой данный принцип легитимности нереализуем в обычных политических обществах, он является неприемлемым и утопическим. В особенности он кажется неприемлемым принципом политической легитимности потому, что отчасти целью принципа политической легитимности является согласование моральных полномочий в условиях политического несогласия.

Политический авторитет, основанный на обязательствах перед группой

Одна из классических концепций политического авторитета берет в качестве модели политического авторитета и сопутствующих обязанностей семейные обязанности и родительский авторитет. Платон представил этот подход к авторитету и обязательствам в диалоге «Критон». Из современных авторов, попытавшихся фундировать легитимность политического авторитета таким же образом, следует указать Рональда Дворкина (Dworkin 1986). Это воззрение призвано отразить идею, что политическое общество может обладать легитимным авторитетом, даже если оно не является добровольной ассоциацией и даже если в нем имеется разногласие по поводу политических принципов.

Если мы возьмем в качестве модели семью, то мы видим, что детям вменяется обязанность подчиняться родителям, любить их и помогать им и своим братьям или сестрам без того, чтобы они добровольно вступали в эти отношения. Между родителями и детьми могут иметься отношения авторитета по меньшей мере до той поры, пока дети не достигнут зрелости. Еще одна модель, которую использует Дворкин, — это дружба. Он утверждает, что хотя дружба обладает важным свойством добровольности, неверно, будто люди добровольно соглашаются относительно условий дружбы. Они обнаруживают, что приобретают обязательства по мере возрастания дружбы. Конечно, в дружбе мало авторитета, его мало даже в семье после достижения детьми зрелого возраста.

Уподобление обязательств в рамках семьи, в рамках дружеских отношений и в рамках политического сообщества основывается на идеи, что во всех трех сообществах индивиды обязаны подчиняться правилам, или нормам, сообщества. Дворкин утверждает, что легитимный политический авторитет возникает как следствие того, что члены политического общества приобретают обязанность подчиняться правилам сообщества, основывающегося на подлинной ассоциации. Это дает предполагаемому авторитету обоснование для принуждения членов общества подчиняться правилам, что является ключевым элементом дворкиновской концепции авторитета.

Дворкин пытается определить основание обязательств, существующих в дружеских отношениях и в семье, посредством интерпретации данных социальных практик. Его тезис состоит в том, что сообщества, удовлетворяющие четыре условия подлинного сообщества, способы порождать обязательства, соответствующие условиям ассоциации. Эти четыре условия таковы: (1) каждый член сообщества полагает, что он имеет особые обязательства перед другими членами; (2) они полагают, что эти обязательства суть обязательства перед каждым другим человеком лично; (3) эти обязательства понимаются как проистекающие из заботы о благополучии каждого члена общества; (4) обязательства понимаются как проистекающие из правдоподобной разновидности равной заботы о всех членах общества. Всякое сообщество, удовлетворяющее этим четырем условиям, есть подлинное сообщество и потому порождает в каждом из своих членов обязательство соответствовать условиям ассоциации.

Дворкин полагает, что семьи и дружеские связи во множестве случаев удовлетворяют данным критериям и что лишь при условии, что они им удовлетворяют, они порождают обязательства. Он также полагает, что данным критериям может удовлетворять определенный вид политического сообщества, то есть сообщество, где каждый член считает себя связанным общими принципами со всеми другими.

Можно было бы выразить сомнение в том, что политическое общество способно порождать те разновидности эмоциональной связи между людьми, которые имеются в семье и между друзьями (Simmons 2001). И можно было бы заключить, что в отсутствие подобных связей данные четыре условия не могут быть удовлетворены. Дворкин это отрицает. Он согласен, что политические сообщества не производят подобные эмоциональные связи, но утверждает, что эмоциональные связи не являются необходимыми — ни каузально, ни концептуально — для удовлетворения этих четырех условий.   

Дворкин утверждает, что удостоверение этих четырех условий в тех или иных отношениях производится посредством интерпретации этих отношений, так что нет необходимости, чтобы каждый человек, удовлетворяя какое-либо из условий, осознавал это. Возьмем человека, который обращается к своим согражданам исходя из принципа свободы слова на основании, что это часть их конституции. Он привержен правовым принципам, которые он разделяет с другими гражданами. Человек будет придерживаться принципов, лежащих в основе других конституционных элементов и правовой истории его страны. Он будет привержен принципу равенства в той мере, в какой он является частью конституции. О поведении этого человека и подобном поведении других людей мы можем сказать, что оно привержено особым обязательствам перед согражданами в той мере, в какой оно ориентировано на общую конституцию. Об этом человеке мы можем сказать, что он выражает равную заботу о своих согражданах в той мере, в какой он ориентирован на правовые принципы, которые защищают всех. И мы можем толковать его поведение таким образом, даже если бы он не согласился с этим толкованием. И в той мере, в какой люди следуют подобной практике в широком смысле, мы можем говорить, что их поведение в широком смысле удовлетворяет четырем условиям обязательства перед группой.

Сообщество принципа удовлетворяет четырем условиям. Дворкин пытался показать, что политическое сообщество способно порождать особые обязательства граждан перед друг другом. Сообщество принципа управляется принципами, которые особым образом были установлены в данном сообществе. Граждане считают себя обязанными следовать этим принципам только в отношении к тем другим (людям), которые участвовали в их разработке. Принципы требуют, чтобы каждый был включен в сообщество и чтобы счастье каждого расценивалось равным образом.

Идея сообщества принципа призвана приспособить и включить значимое общественное разногласие двумя способами. Во-первых, люди могут не считать, что принципы данного сообщества являются наилучшими. Они могут быть просто-напросто лучшей интерпретацией их общей правовой культуры и истории. Так что люди могут пытаться предлагать собственные концепции лучших принципов. Во-вторых, люди будут не соглашаться относительно лучших интерпретаций общей правовой культуры и, таким образом, могут полагать, что общество основывается на других принципах.

Удовлетворяют ли сообщества принципа четырем условиям подлинной ассоциации?

Однако несомненно, что удовлетворение некоторым условиям должно зависеть от того, каковы принципы данного сообщества. Принципы, ориентированные на свободу и избегающие всякой отсылки к счастью, подобные тем, какие потребовал бы Кант, предположительно не удовлетворили бы последним двум условиям. Неэгалитарные принципы вроде тех, на которых основывались США в течение первого века своего существования и, вероятно, даже дольше, не удовлетворили бы последнему условию. Так что не очевидно, что быть сообществом принципа — это достаточное условие для удовлетворения четырех критериев.

Также не очевидно, что для того, чтобы сообщество удовлетворяло четырем условиям в смысле Дворкина, оно должно быть сообществом принципа. Поскольку можно представить сообщество, где индивиды привержены демократическому урегулированию возникающих разногласий относительно справедливости и тем самым привержены идее равной значимости счастья каждого члена сообщества.

Они пытаются продвигать конфликтующие принципы справедливости и концепции общего блага и найти компромисс там, где они не могут удержать консенсус большинства по данным вопросам. В самом деле, такой взгляд кажется гораздо ближе к форме современных демократий, чем взгляд Дворкина. Такое общество удовлетворяло бы четырем условиям, но не очевидно, что оно было бы сообществом принципа.

Идея Дворкина, что современные политические общества могут рассматриваться как сообщества принципа, основывается на его представлении о том, что юридические институты составляют сердцевину современных политических обществ, и на его концепции правовой интерпретации. Его позиция состоит в том, что судьи интерпретируют закон посредством создания последовательной концепции как можно большего количества догм права и интерпретации буквы закона через принципы, которые делают закон наилучшим. Следовательно, судьи стремятся выстроить последовательную концепцию права, взятого в целом, фундируя ее наилучшими базовыми моральными принципами. Опираясь на эти соображения, он полагает, что современные общества стремятся к выработке общих принципов, которыми может управляться общество.

Но этот акцент на юридическом процессе принятия решений кажется избыточным. В демократическом законодательном процессе граждане часто не считают, что они следуют общим принципам. Им кажется, что они не соглашаются друг с другом по поводу того, какими принципами должно руководствоваться общество. Они также часто считают, что они не согласны с принципами, которые, по их мнению, встроены в право, и пытаются их изменить. Они могут рассматривать свое законодательство как установленный в порядке договора компромисс между различными принципами, а не как нечто следующее из общего набора принципов. И все же они считают себя членами общего демократического сообщества. Этот аспект демократического противостояния не кажется слишком уж соответствующим взгляду Дворкина на современные общества как сообщества принципа.

Демократическая концепция легитимного политического авторитета

Основная идея, стоящая за демократической концепцией легитимного авторитета, состоит в следующем: когда имеется разногласие относительно того, как люди должны совместно структурировать их общий мир, и когда это совместное структурирование имеет большую важность, выбор общих аспектов общества осуществляется путем процесса принятия решений, который является честным по отношению к интересам и мнениям каждого члена общества. Когда имеются разногласия относительно способов организации общей системы права, собственности, общественного образования и попечения об общественных благах, никто не может настаивать на своем всецело в данном контексте без того, чтобы некто другой также не настаивал на своем. Каждый человек полагает, что идеи относительно справедливости и общего блага, с помощью которых другие хотели бы устроить их общий мир, некотором образом ошибочны. Однако же им нужно предпринять коллективное действие. Единственный способ сделать это честно по отношению ко всем — принять решение демократическим путем.

Мысль состоит в том, что когда результат получен демократическим путем и некоторые люди с ним неизбежно не соглашаются, у них все равно имеется долг соблюдать это решение, поскольку в противном случае они бы поступили нечестно в отношении других. Если они отказываются следовать этому решению и попирают демократические установления, тем самым они претендуют на обладание правом определять должное, которое попирает право остальных. Они, говоря словами Питера Сингера, встают на позицию диктаторов в отношении других. Ибо если бы они оказались большинством, они бы требовали покладистости меньшинства.

Идея честности, лежащая в основании демократического процесса, обосновывается разными способами в различных теориях. Базовая идея равенства является общей для большинства теоретиков демократии. Некоторые утверждают, что демократический процесс принятия решений в ситуации глубокого несогласия фундируется основополагающим долгом равного уважения ко всем мнениям других (Singer 1974; Waldron 1999). Другие хотели бы фундировать этот долг на более глубоком принципе равной заботы об интересах всех членов сообщества (Christiano 1996).

Согласно этому воззрению, демократическое собрание имеет право управлять и ожидать подчинения со стороны своих членов. Это право демократического собрания фундировано в праве каждого члена собрания пользоваться равным уважением. Долг равного уважения требует, чтобы процесс коллективного принятия решений наделял каждого голосом в более широком мажоритарном процессе и давал равную возможность участия в обсуждениях и переговорах, результирующих в принятии решений. Равные права каждого члена в действительности объединены в демократическом собрании, так что, поскольку каждый должен оказывать каждому равное уважение и поскольку демократический способ принятия решений воплощает это равное уважение, каждый должен уважать демократическое собрание.

Демократическое собрание можно понимать как собрание всех взрослых граждан или — лучше — как собрание всех демократически избранных представителей граждан. Концепция демократического собрания, согласно данной точке зрения, требует теории подобающих форм демократического представительства (Christiano 1996). К тому же демократическое собрание — лишь одна часть всей системы правительства. Она имеет дело только с законодательством. В добавок к этому правительство требует исполнительной и судебной функций, легитимность которых может частично зависеть от других факторов, которые лучше учитываются инструменталистским подходом.

Обязанности демократического собрания не зависят от содержания и представляют собой  приоритетные обязанности. Они не зависят от содержания, поскольку каждый член имеет обязанности (с рядом исключений, которые мы вскоре рассмотрим) просто потому, что собрание приняло решение. Обязанности являются приоритетными, поскольку граждане должны отбросить те соображения, на основании которых они исходно планировали действовать, чтобы относиться к остальным своим согражданам с должным уважением. Идея равного уважения требует, согласно этому подходу, уважения к решению большинства и отказа от действия согласно своему собственному суждению, когда большинство не согласно. Так, решение большинства дает основание для подчинения, которое является приоритетным; или же оно вытесняет соображения, на основании которых человек мог действовать там, где решение большинства отсутствует.

Важно отметить, что эта концепция авторитета есть та самая специальная концепция, которую мы описывали выше. Тот факт, что демократические собрания обладают авторитетом, не предполагает, что все другие формы режима никогда не обладают авторитетом. Можно подчиняться режиму на основании инструменталистской концепции авторитета или и вовсе теории согласия, даже если она недемократическая. Очевидно тем не менее, что демократическое собрание обладает авторитетом особого рода.

Как демократия может сделать несправедливые законы легитимными?

Согласно этому подходу, демократическое принятие решений можно рассматривать с двух разных сторон. С одной стороны, можно рассматривать демократическое решение в терминах справедливости или эффективности результата принятого решения. Можно было бы спросить, справедливо ли законодательство и ориентировано ли оно на общее благо. Это точка зрения гражданина, который соглашается с законодательством, выступая против других, и пытается создать коалицию сходно мыслящих людей, чтобы продвинуть законодательство. С другой стороны, демократическое принятие решений можно рассматривать через призму того способа, каким принимается решение. Рассматривал ли данный процесс принятия решений всех членов общества честно и с равным уважением? Являются ли честными институты законодательного представительства честными или является ли честным финансирование избирательной компании?

Но почему равенство, воплощенное в демократическом собрании, должно доминировать над другими соображениями справедливости? Демократическая концепция авторитета требует, чтобы каждый человек выдвигал вопросы на демократическое голосование. Так что если они защищают некоторую политику на основаниях, согласующихся с тем, что они считают правильным принципом справедливости С, и большинство выбирает другую политику на основании несовместимого принципа L, то демократическая теория говорит, что они должны принять политику, основанную на L, поскольку только таким образом они выкажут должное равное уважение к своим согражданам.

Но некоторые могут спросить, почему принцип равенства доминирует над принципом С? Оба они суть принципы справедливости, а потому у нас должны иметься некоторые основания, чтобы отдать предпочтение принципу равенства вообще перед другими принципами.

Один из способов ответить на это — сказать, что социальная справедливость требует, чтобы принципы справедливости были публичными в том смысле, что они должны включать в себя принципы, приложимые ко всем, кто осознает некоторые базовые факты политической жизни (такие как разногласие, подверженность ошибке и предвзятость). То, что справедливость должна не только осуществляться, но должна осуществляться видимым образом, есть разновидность базовой максимы справедливости. Мысль состоит в том, что в той степени, в какой при принятии решения о той или иной политике имеется значительное разногласие относительно базовых принципов справедливости, справедливое общество требует некоего способа публичного воплощения равного отношения ко всем входящим в общество индивидам. Спорные принципы, регулирующие формирование политики, обычно не удовлетворяют этому ограничению публичности. В самом деле, учитывая споры вокруг справедливости, индивиды будут думать, что проводимые политики не согласуются с их концепцией равенства. Демократический процесс не воплощает публичное равенство статусов всех граждан и равную ценность их интересов исходя из факта разногласия, подверженности ошибке и всех фактов, соответствующих этим феноменам. Так что демократический процесс кажется единственным процессом, способным публично воплотить принцип равной важности всех людей и равной важности защиты их интересов (Christiano 2004).

Критики данной позиции могут по-прежнему не соглашаться с тезисом, что социальная справедливость требует, чтобы эти принципы были публичны, и что публичность дает приоритет принципам, фундирующим демократию, перед теми, которые фундируют содержательные предложения касательно той или иной политики. Вопрос должен состоять в том, почему публичность (в обрисованном выше смысле) имеют такую большую важность.

Ограничения демократического авторитета

Вопрос, возникающий в связи с теорией демократического авторитета, состоит в том, в каких случаях соображения касательно справедливости или несправедливости результата пересиливают соображения касательно честности процесса принятия решений?

Утверждение о том, что демократическое собрание имеет право управлять, не является несовместимым с идеей о том, что у этого права есть ограничения. В самом деле, теоретики утверждали, что тот же самый принцип, что фундирует демократический авторитет, также ограничивает этот авторитет (Christiano 2004). Принцип публичного равенства, на котором покоится аргумент в пользу демократии, также фундирует набор либеральных прав (свободы совести, собраний, слова и свободы преследовать свои личные цели). Основание для этого состоит в том, что демократическое собрание, на корню отрицающее либеральные права индивидов, публично бы попирало обязанность равного уважения к индивидам. Те, кто попирает базовые либеральные права других, публично относятся к ним как к низшим. В той мере, в какой претензия демократического собрания на обладание авторитетом основана на публичном осуществлении принципа равного уважения, его авторитет обнуляется в случае, когда оно принимает закон, подрывающий равное уважение. Это устанавливает — по меньшей для одной концепции демократического авторитета — базовый набор ограничений на авторитет.

Легитимный политический авторитет в международных институтах

За последние полвека или около того международные институты приобрели политический авторитет. Они довольно сильно различаются по своему характеру. Для некоторых людей авторитет этих институтов отличается от авторитета государственных органов. Основания авторитета международных институтов также могут быть отличны. В целом это сложные институты со множеством частей, и потому к различным частям могут прилагаться различные принципы. Например, что касается Всемирной торговой организации, некоторые принципы государственного согласия могут быть высшим основанием легитимности их законодательной функции, в то время как для легитимности механизма обсуждения могут быть релевантны другие стандарты.

Поскольку глобальные институты действуют в контексте отсутствия всеобъемлющей и централизованной политической власти, формы и основания авторитета здесь также зачастую будут отличны. Как я отмечал выше, некоторые наиболее могущественные глобальные институты обладают властью вносить предложения, нежели порождать обязанности, как то делает Совет безопасности США, обладающий авторизующей силой. Другой пример — ситуация, когда механизм обсуждения, принятый в ВТО, постановляет, что государство может ограничить торговлю с другим государством, что в нормальном случае было бы попранием их соглашений в угоду санкциям против государства, нарушившего торговые соглашения.  

Другая интересная черта международных институтов состоит в том, что согласие государства может быть здесь возможным основанием для легитимности международных институтов. Естественно, многие скажут, что международные институты следует оценивать исключительно исходя из инструментальных оснований, а другие скажут, что обладать легитимностью могут лишь демократические международные институты. Но согласие государства имеет хороший шанс играть значительную роль в укреплении этих институтов. Международная система очень децентрализована, и государства в значительной степени являются наиболее важным инструментом для того, чтобы сделать власть подотчетной лицам, которые нам известны.

Конечно, доктрина государственного согласия порождает множество вопросов. Во-первых, мы должны спросить, является ли согласие государств, не представляющих интересы своего народа, подлинно легитимным. Во-вторых, мы должны спросить, насколько честными являются условия, при которых было получено согласие. Если условия нечестны и если более могущественные государства извлекают выгоду из уязвимости более слабых, то какое влияние это будет иметь на легитимность этого государства? В-третьих, какой нормативный вес (если он вообще имеется) следует приписывать несогласию государства, когда кооперация является необходимым условием достижения морально обязательных целей, таких как предотвращение или снижение глобального потепления?

Библиография

·             Вебер, Макс, 2018. Политика как призвание и профессия. М.: Гуманитарный центр.

·             Гоббс, Томас, 1991. Соч.: В 2 т. М.: Мысль. Т. 2.

·             Локк, Джон, 1988. Два трактата о правлении // Соч.: В 3 т. М.: Мысль. Т. З. С. 140–405.

·             Харт, Г.Л.А., 2007. Понятие права. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та.

·             Юм, Дэвид, 1996. О первоначальном договоре // Соч.: В 2 т. М.: Мысль. Т. 2. C. 666–675.

·             Applebaum, Arthur Isak, 2010, “Legitimacy without the Duty to Obey,” Philosophy and Public Affairs, 38: 215–239.

·             Austin, John, 1832, The Province of Jurisprudence Determined, H. L. A. Hart (ed.), London: Weidenfeld & Nickolson, 1955.

·             Beran, Harry, 1987, The Consent Theory of Political Obligation, London: Croon Helm.

·             Brilmayer, Lea, 1989, Justifying International Acts, Ithaca, NY: Cornell University Press.

·             Buchanan, Allen, 2003, Justice, Legitimacy and Self-Determination, Oxford: Oxford University Press.

·             Buchanan, Allen and Robert O. Keohane, 2006, “The Legitimacy of Global Governance Institutions,” Ethics and International Affairs, 20 (4): 405–437.

·             Christiano, Thomas, 2004, “The Authority of Democracy,” Journal of Political Philosophy, 12(3): 245–270.

·             Christiano, Thomas, 2011, “Democratic Legitimacy and International Institutions,” in The Philosophy of International Law, Samantha Besson and John Tasiolas (eds.), Oxford: Oxford University Press.

·             Christiano, Thomas, 1996, The Rule of the Many, Boulder, CO: Westview Press.

·             Dworkin, Ronald, 1986, Law's Empire, Cambridge, MA: Harvard University Press.

·             Estlund, David, 2007, Democratic Authority, Cambridge: Cambridge University Press.

·             Edmundson, William, 1998, Three Anarchical Fallacies, Cambridge: Cambridge University Press.

·             Green, Leslie, 1989, The Authority of the State, Oxford: Oxford University Press.

·             Hurd, Heidi, 2001, Moral Combat, Cambridge: Cambridge University Press.

·             Ladenson, Robert, 1980, “In Defense of a Hobbesian Conception of Law,” Philosophy and Public Affairs, 9: 134–159.

·             Morris, Christopher, 1998, An Essay on the Modern State, Cambridge: Cambridge University Press.

·             Plato, Euthyphro, Apology and Crito, F. J. Church (trans.), New York: Macmillan, 1948.

·             Rawls, John, 1996, Political Liberalism, New York: Columbia University Press.

·             Raz, Joseph, 1986, The Morality of Freedom, Oxford: Oxford University Press.

·             Raz, Joseph (ed.), 1990, Authority, New York: New York University Press.

·             Shapiro, Scott, 2002, “Authority,” in The Oxford Handbook of Jurisprudence and Philosophy of Law, Jules Coleman and Scott Shapiro (eds.), Oxford: Oxford University Press.

·             Simmons, A. John, 2001, Justification and Legitimacy: Essays on Rights and Obligations, Cambridge: Cambridge University Press.

·             Singer, Peter, 1974, Democracy and Disobedience, Oxford: Oxford University Press.

·             Waldron, Jeremy, 1999, Law and Disagreement, Oxford: Oxford University Press.

·             Wellman, Christopher, 2001, “Toward a Liberal Theory of Political Obligation,” Ethics, 111 (4): 735–759.

·             Wolff, Robert Paul, 1970, In Defense of Anarchism, New York: Harper & Row.