концепции

Поделиться статьей в социальных сетях:

в избранное

Политическая легитимность

Ссылка на оригинал: Stanford Encyclopedia of Philosophy

Впервые опубликовано 29 апреля 2010; содержательно переработано 24 апреля 2017

Политическая легитимность — это достоинство политических институтов и решений — относительно законов, политических мер и кандидатов на государственные должности, — принимающихся в рамках данных институтов.

В этой статье рассматриваются основные ответы на следующие вопросы.

Во-первых, как следует определять легитимность? Это прежде всего дескриптивное или нормативное понятие? Если легитимность понимается нормативно, то что это подразумевает? Некоторые связывают легитимность с обоснованием принудительной власти и с установлением политического авторитета (authority). Авторитет означает право властвовать — право отдавать приказы и, вероятно, обеспечивать их выполнение при помощи принудительной силы. Дополнительный вопрос состоит в том, подразумевает ли легитимный политический авторитет политические обязательства или нет. Большинство скорее всего считает, что да. Но некоторые думают, что моральное обязательство подчиняться политическому авторитету может быть отделено от концепции легитимной власти, или по меньшей мере что подобные обязательства возникают только при удовлетворении дальнейших условий.

Далее следуют вопросы относительно требований к легитимности. Когда политические институты и решения, принимаемые в их рамках, могут называться легитимными? Некоторые утверждали, что на этот вопрос следует отвечать прежде всего на основании тех процедурных свойств, которые формируют эти институты и лежат в основе принимаемых решений. Другие утверждали, что легитимность зависит — частично или полностью — от реализации содержательных ценностей. С этим связан вопрос о том, требует ли политическая легитимность демократии. Этот вопрос активно обсуждается как в национальном, так и мировом контексте. Коль скоро демократия необходима для легитимности, когда демократические решения легитимны? Можно ли ответить на этот вопрос, ссылаясь исключительно на процедурные качества, или же демократическая легитимность зависит как от процедурных ценностей, так и от качества принимаемых решений? Наконец, есть вопрос о том, на какие политические институты распространяется требование легитимности. Исторически легитимность была связана с государством, с существующими внутри него институтами и принимаемыми им решениями. Однако в современной литературе этот подход считается чересчур узким. Это поднимает вопрос о том, как можно применить понятие легитимности за пределами национального государства и его решений, в международном и глобальном контексте.

Дескриптивные и нормативные концепции легитимности.

Если интерпретировать легитимность дескриптивно, то она относится к верованиям людей касательно политического авторитета и иногда — политических обязательств. В своей социологической теории Макс Вебер выдвинул влиятельную концепцию легитимности, которая исключает любое обращение к нормативным критериям (Mommsen 1989: 20).

Как хорошо известно, Вебер выделял три основных источника легитимности, понятной как принятие одновременно и авторитета, и необходимости подчиняться его приказам. Люди могут верить в определенный политический или социальный порядок, потому что он уже существует какое-то продолжительное время (традиция); потому, что они верят в правителей (харизма); или потому, что они доверяют его законности — рациональности верховенства права (Вебер 1990 [1918]). Вебер определяет легитимность как важную для социальных наук объяснительную категорию, поскольку вера в определенный социальный порядок производит общественные регулярности, которые более устойчивы, чем те, что возникают из личного интереса или обусловленного привычкой следования правилу (Вебер 2016: 90).

В отличие от дескриптивной концепции Вебера, нормативная концепция политической легитимности предлагает некий стандарт приемлемости или обоснованности политической власти или авторитета и, возможно, обязательств.

Согласно одному взгляду, которого придерживаются, к примеру, Джон Ролз (Rawls 1993) и Рипштейн (Ripstein 2004), легитимность относится прежде всего к обоснованию принудительной политической власти.

Согласно широко распространенному альтернативному взгляду, легитимность связана с обоснованием политического авторитета.

Они претендуют на право властвовать и создавать обязательства, и в той мере, в которой этим претензиям в достаточной степени подчиняются, они обладают авторитетом. Легитимный авторитет, согласно такому взгляду, отличается от де-факто авторитета тем, что он действительно обладает правом властвовать и создавать политические обязательства (см., например, Raz 1986). Некоторые считают, что даже легитимного авторитета недостаточно для порождения политических обязательств. Мысль здесь состоит в том, что обладателю политического авторитета (такому как государство) может быть разрешено отдавать приказания, которым граждане не обязаны подчиняться (Dworkin 1986: 191). Некоторые, основываясь на схожем взгляде, утверждали, что легитимный политический авторитет создает политические обязательства, только если удовлетворены дополнительные нормативные условия (см., напр., Wellman 1996; Edmundson 1998; Buchanan 2002).

Иногда наблюдается тенденция к приравниванию нормативного понятия легитимности к справедливости. Некоторые открыто определяют легитимность как критерий минимальной справедливости (см., к примеру, Hampton 1998; Buchanan 2002). К сожалению, иногда возникает и тенденция к размыванию границ между этими двумя понятиями, а это порождает путаницу. Например, некоторые могут утверждать, что хотя политическая власть вроде государства часто несправедлива, легитимным и морально приемлемым может быть только справедливое государство. Новая литература по реалистической политической теории критикует эту тенденцию (см., к примеру, Rossi and Sleat 2015), считая ее проявлением неуместного «политического морализма» (Williams 2005). Ролз (Rawls 1993, 1995) четко разграничивает эти понятия. На его взгляд, хотя они и связаны между собой — так как исходят из одного набора политических ценностей, — сферы их применения различны, а требования легитимности слабее, чем справедливости (1993: 225; 1995: 175ff.).

Петтит (Pettit 2012: 130ff) проводит более жесткое разграничение. Согласно Петтиту, государство справедливо, если устанавливаемый им социальный порядок способствует свободе как не-доминированию каждого гражданина.  Оно легитимно, если устанавливает социальный порядок правильным образом. Государство, которое неспособно сделать это, сколь бы справедливым оно ни было, нелегитимно. И наоборот, легитимное государство может быть неспособно установить справедливый социальный порядок.

Политические реалисты также поддерживают тех, кто оспаривает строгое разграничение дескриптивных и нормативных понятий легитимности (см., к примеру, Habermas 1979; Beetham 1991; Horton 2012). Возражение строго нормативной концепции легитимности состоит в том, что ее полезность в объяснении реальных процессов легитимации крайне ограничена. Недостаток ее в том, что философам свойственно чересчур сосредотачиваться на общих условиях, необходимых для обоснования политических институтов, но игнорировать при этом историческое воплощение процесса обоснования.

Говоря словами Юргена Хабермаса (Habermas 1979: 205):

Возражение чисто дескриптивным концепциям, таким как концепция Вебера, состоит в том, что они игнорируют верования второго порядка, то есть верования не только относительно того, насколько фактически легитимен конкретный политический институт, но и относительно обоснованности этого института, то есть относительно того, что необходимо для легитимности. Согласно Бентаму, «отношения власти легитимны не потому, что люди верят в их легитимность, но потому, что те могут быт обоснованы в терминах их верований» (Beetham 1991: 11).

Функция политической легитимности

В этом разделе представлены различные способы рассмотрения связи понятой нормативно легитимности с политическим авторитетом, принуждением и политическими обязательствами.

Легитимность и обоснование политического авторитета

Часто считается, что нормативная концепция политической легитимности связана с обоснованием авторитета. Основная функция политической легитимности, согласно этой интерпретации, состоит в том, чтобы объяснить разницу между де факто авторитетом и авторитетом, обладающим легитимностью.

Такую интерпретацию авторитета предложил Джон Локк. Для Локка стартовая точка — это естественное состояние, в котором все индивиды равно свободны действовать в рамках естественного закона и где никто не подвластен воле другого. Ролз (Rawls 2007:129) характеризует локковское понимание естественного состояния как

Хотя естественный закон и воплощается в естественном состоянии, он недостаточно конкретен для управления обществом и не может быть подкреплен силой. Решение проблемы — общественный договор, передающий политический авторитет гражданскому состоянию, могущему реализовать и обезопасить естественный закон. Согласно Локку и вопреки его предшественнику Томасу Гоббсу, общественный договор не создает авторитет.

Поэтому критерий легитимности, предлагаемый Локком, историчен, но то, что считается легитимным авторитетом, остается связанно с естественным состоянием. Легитимность политического авторитета в гражданском состоянии зависит, согласно Локку, от того, была ли передача авторитета совершена правильным образом. Это зависит от согласия индивидов: «никто не может быть выведен из этого состояния [состояния свободы, равенства и независимости — прим. ред.] и подчинен политической власти другого без своего собственного согласия» (Локк Т3: 317). Любой, кто выразил явное или неявное согласие на общественный договор, должен подчиняться законам государства (там же, 330).

Локк рассматривает согласие как критерий, применимый не только к изначальному установлению политического авторитета — тому, что Ролз (Rawls 2007: 124) называет «изначальным согласием». Оно применяется также и к постоянному оцениванию политического режима, которое Ролз (Rawls 2007: 124) называет «сплачивающим согласием» (joining consent).

Хотя Локк делает акцент на согласии, его недостаточно для легитимного авторитета, так как обладающая авторитетом власть, нарушающая естественный закон, нелегитимна (см., например, Simmons 1976). В некоторых интерпретациях Локка согласие даже не необходимо для легитимного политического авторитета — оно лишь выявляет нелегитимность.

Этот критерий легитимности негативен: он предлагает концепцию того, как обладатель политического авторитета утрачивает легитимность. Когда у него не получается обеспечить согласие, или когда он переступает границы естественного закона, он перестает быть легитимным, и, следовательно, обязательства следовать его приказам больше не существует. Для Локка, в отличие от Гоббса, политический авторитет не может быть абсолютным.

В современной литературе идеи Локка развивались в нескольких направлениях.

Джон Симмонс (Simmons 2001) применяет их для постулирования необходимости различать моральное обоснование государства в целом и политическую легитимность конкретных государств. Я вернусь к этому в разделе 3.3. Джозеф Раз связывает легитимность с обоснованием политического авторитета. Согласно Разу, политический авторитет — это особый случай более общей концепции авторитета (Raz 1986, 1995, 2006).

Он определяет авторитет через притязание — человека или организации — на то, что он называет преимущественными основаниями (pre-emptive reasons). Такие основания заменяют другие имеющиеся у людей основания к действию. К примеру, если учитель просит своих студентов сделать домашнее задание, он ожидает, что этого будет достаточно для того, чтобы они его сделали.

Авторитет, согласно такому взгляду, действенен, если он заставляет людей действовать согласно предоставляемым им основаниям.

Разница между фактическим (действенным) и легитимным авторитетом, на взгляд Раза, состоит в том, что первый лишь претендует на то, чтобы изменять основания других, тогда как второй действительно может их изменять. Легитимный авторитет удовлетворяет тому, что Раз называет тезисом о преимущественности: «Тот факт, что обладатель авторитета требует выполнения действия, есть основание в пользу его выполнения, которое должно не добавляться ко всем другим релевантным основаниям, а исключать и заменять некоторые из них» (Raz 1998: 46). (Такое основание необязательно заменяет все остальные, поскольку пределы есть даже у того, что носитель легитимного авторитета может правомерно приказывать другим.)

Когда действенный авторитет, или авторитет де-факто, легитимен? Другими словами, что определяет, удовлетворен ли тезис о преимущественности? Ответ Раза выражен в двух следующих тезисах. Согласно «тезису о зависимости», обоснование политического авторитета зависит от нормативных оснований, применимых к тем, кто находится под его непосредственным управлением, независимо от распоряжений авторитета. Согласно «тезису о нормальном обосновании», основывающемся на тезисе о зависимости, политический авторитет обоснован, если он позволяет тем, кто ему подчинен, лучше следовать основаниям, которые к ним и так применяются. В полном виде тезис о нормальном обосновании утверждает: «Нормальный способ установить, что у одного человека есть авторитет над другим, подразумевает демонстрацию того, что подчиненный c большей вероятностью будет следовать применяемым к нему основаниям (тем, что не являются распоряжениями со стороны носителя авторитета), если не будет следовать им напрямую, а примет как обязательные распоряжения носителя авторитета и будет следовать им» (Raz 1988: 53). Тезис о нормальном обосновании объясняет, почему те, кто находятся под управлением обладателя легитимного политического авторитета, должны относится к его указаниям как к обязательным для исполнения.

Таким образом, из тезиса о нормальном обосновании следует королларий о том, что легитимный авторитет порождает долг подчинения. Раз называет это « концепцией услуг» (service conception) (там же, 56). Заметьте, что хотя легитимный авторитет определяется как особый случай де-факто авторитета, только легитимный авторитет может быть описан как оказывающий подчиненным услугу. Нелегитимный де-факто авторитет не оказывает услуги тем, кем он стремится управлять, хотя и может на это претендовать.

Уильям Эдмундсон формулирует этот способ связать авторитет и легитимности через условие, которое он называет «тезисом о гарантии»:

Х означает «государство» или «авторитет». F означает, к примеру, «создавать долг подчинения».

Обоснование власти и создание политического авторитета.

Те, кто связывают политическую легитимность с проблемой обоснования авторитета, склонны считать политическое принуждение всего лишь средством, которое легитимные государства используют для поддержания авторитета. Как формулирует это Лесли Грин: «Когда у политического порядка не получается использовать свою первичную нормативную технику авторитетного руководства, угроза принуждения обеспечивает вторичную, упрочивающую мотивацию» (Green 1988: 75).

Согласно другой важной интерпретации, основная функция легитимности — это, напротив, именно обоснование принудительной власти. (Замечательное обсуждение двух интерпретаций легитимности и защиту интерпретации, основанной на принуждении, см. в Ripstein 2004; также см. Hampton 1998.) В интерпретациях, отталкивающихся от идеи принуждения, основная проблема, которую призвана решить концепция легитимности, полагается в том, как разграничить правомочное применение политической власти от простого принуждения.

Эту мысль можно передать, сказав, что, согласно таким взглядам,

Опять же, эта идея может быть понята разными способами.

Согласно влиятельной концепции Гоббса, политический авторитет создается с помощью общественного договора. В естественном состоянии самосохранение каждого находится под угрозой, и это, утверждает Гоббс, делает для всех рациональным заключение договора, передающего авторитет и права суверену — группе или индивиду, — который гарантирует защиту. Гоббс называет это «государством, основанном на установлении». Но политический авторитет может быть создан общим обещанием подчиняться представляющей угрозу силе («государство, основанное на приобретении», см. Левиафан, гл. 17). Оба способа создания суверена равно легитимны. Политический авторитет легитимен постольку, поскольку суверен гарантирует защиту граждан — Гоббс считает, что от естественного права на самосохранение отказаться невозможно (Левиафан, гл. 21). Ничто иное не может поставить под вопрос легитимность суверена.

тем не менее, см. главу 30 Левиафана, где обсуждается качество правления суверена).

Другой способ возможного истолкования отношения между легитимностью и созданием авторитета — считать, что правление без легитимности есть попытка использования принудительной власти, а не авторитета. Такой взгляд можно обнаружить в работах Жана-Жака Руссо. Для Руссо легитимность обосновывает использование принудительной власти и создает обязательство подчинения. Руссо противопоставляет легитимный социальный порядок системе правил, которая является попросту выражением власти. Принудительная власть характерна прежде всего для гражданского состояния.

Хотя в естественном состоянии и существуют некоторые формы принудительной власти — например, власть родителей над детьми, — Руссо предполагает, что дурная принудительная власть возникает в основном в гражданском состоянии, и это создает проблему легитимности. В первой главе первой книги «Об общественном договоре» он отмечает, что «человек рождается свободным», но гражданское состояние делает всех рабами. Главный вопрос для Руссо — при каких условиях гражданское состояние, в котором для поддержания законов используется принудительная власть, можно рассматривать как освобождающее граждан от этого рабства. Такое государство было бы легитимным. Как он говорит в первом предложении «Об общественном Договоре», «Я  хочу исследовать,  возможен  ли в гражданском  состоянии  какой-либо принцип управления, основанного на законах и надежного, если принимать людей такими, каковы они, а законы — такими,  какими  они могут  быть».

Важно, что концепция легитимности Руссо отличается от концепции Локка тем, что Руссо не рассматривает нормативно процесс появления гражданского состояния из естественного. Легитимный политический авторитет создается договором, достигнутым внутри гражданского состояния. Конкретно, Руссо предполагает, что легитимность возникает из демократического обоснования законов гражданского состояния («Об общественном договоре» I:6, ср. с разделом 3.3 ниже).

Для Канта, как и для Гоббса, политический авторитет создается установлением политических институтов в гражданском состоянии. В естественном состоянии он не существует. В нем, согласно Канту, есть только моральный авторитет каждого индивида в качестве рационального существа и обязательство сформировать гражданское состояние. Установление гражданского состояния «само по себе есть цель  (которую должен иметь каждый)» (Кант Т8, «О поговорке…»: 175; см. также «К вечному миру», Приложение I). Кант рассматривает гражданское состояние как необходимый первый шаг к моральному порядку («этичному государству»). Этот шаг помогает людям сформировать определенные правила, устраняя то, что сегодня бы назвали проблемой безбилетника или неполного соблюдения правил (partial compliance). Создавая принудительный порядок публичной правовой справедливости, «совершают тем самым большой шаг в сторону моральности, который (не будучи еще моральным шагом) превращает понятие о долге в самоцель без мысли о воздаяния» (Кант Т7, «К вечному миру»: 43, — пер. измен.; см. также Riley 1982: 129f).

Гражданское состояние, согласно Канту, устанавливает права, необходимые для защиты равной свободы. Однако в отличие от Локка и своих современных последователей, Кант не считал принудительную власть вторичной характеристикой гражданского состояния, необходимой для поддержки законов. Согласно Канту, принуждение входит в идею права. Эту мысль можно объяснить следующим образом. Принуждение определяется как ограничение свободы преследовать собственную цель. Любое мое право — вне зависимости от того, уважается оно или нарушается — подразумевает ограничение для других (ср. с Кант Т8, «О поговорке…», часть 2; Ripstein 2004: 8; Flikschuh 2008: 389f). Таким образом, принуждение, согласно этой точке зрения, есть не просто средство обеспечения соблюдения прав, как утверждают защитники концепции легитимности, основанной на авторитете. Согласно Канту, оно скорее конститутивно для гражданского состояния. Это понимание прав связывает концепцию легитимности Канта с обоснованием принуждения.

Для Канта легитимность основывается на конкретной интерпретации общественного договора. Он не считает общественный договор, устанавливающий гражданское состояние, реальным событием. Он принимает юмовское возражение Локку о том, что гражданское состояние часто устанавливается насилием (Юм, «О первоначальном договоре»). Кант использует общественный договор как «пробный камень правомерности всякого публичного закона» (Кант Т8, «О поговорке…»: 185).

Критерий здесь таков:

Он устанавливает стандарт легитимного политического авторитета. Так как кантовская интерпретация общественного договора специфична, его нельзя назвать теоретиком общественного договора в строгом смысле слова. Тем не менее идея договора имеет отношение к его пониманию легитимности (О разнице между волютнаристским и рационалистским течением в либерализме см. Waldron 1987).

Этот взгляд лучше всего объяснить через часто критиковавшуюся позицию Канта относительно революции. Известно, что Кант отрицал право на революцию (Кант, «К вечному миру», Приложение II; недавнюю дискуссию см. в Flikschuh 2008). Он подчеркивал, что в то время как «народ» — объединенный в гражданском состоянии — есть суверен, входящие в него индивиды обязаны подчиняться главе установленного государства. Такое обязательство несовместимо с правом на революцию.  В поддержку своей позиции Кант предлагает трансцендентальный аргумент (Кант Т7, «К вечному миру», Приложение II; Арендт 2011). Право на революцию входило бы в противоречие с идеей о том, что граждане связаны публичным законом, а без нее гражданское состояние было бы невозможно — только анархия. Но, как упоминалось ранее, установление гражданского состояния есть долг. Позиция Канта подразумевает, что обязательство подчиняться главе государства не зависит от его поведения.

Позиция Канта относительно права на революцию может создать впечатление, что для него политический авторитет столь же абсолютен, как и для Гоббса. Но Кант подчеркивает, что глава государства ограничен положениями публичного разума. Это проявляется в его требовании свободы пера:

Хотя права на революцию не существует, политический авторитет легитимен только тогда, когда глава государства уважает общественный договор. Но и нелегитимный авторитет порождает политические обязательства. Если глава государства действует в нарушение общественного договора, а значит, и публичного разума — к примеру, ограничивая свободу политической критики, — граждане все равно обязаны подчиняться.

Рипштейн (Ripstein 2004) утверждал, что в современной литературе по политической легитимности чересчур преобладает сосредоточенность на обосновании авторитета, а не принудительной политической власти. Похоже, что с тех пор ситуация изменилась, особенно если посмотреть на споры о международной и глобальной легитимности (раздел 5). Более ранние концепции, основанные на принуждении, разработаны Нагелем (Nagel 1987) и современными кантианцами, такими как Ролз и Хабермас (они обсуждаются в разделах 3.3 и 4.3).

Позвольте мне кратко упомянуть интерпретации, основанные на идее принуждения. Джин Хэмтон (Hampton 1998; опирается на Anscombe 1981) предлагает изящное современное выражение гоббсовской позиции. Согласное Хэмтон, политический авторитет «устанавливается группой людей, которая считает, что он необходим для коллективного решения проблемы взаимодействия на их территории, и которая создает государство таким образом, чтобы содержание и структура авторитета удовлетворяли их нуждам» (Hampton 1998:77).

Это право отличает минимально легитимный политический авторитет от простого использования силы. Хэмптон вводит и дальнейшее различение между минимальной легитимностью и тем, что она называет полноценной моральной легитимностью, которая имеет место, когда политический авторитет справедлив.

Бьюкенен (Buchanan 2002) также утверждает, что легитимность связана с обоснованием принудительной власти. Он отмечает, что это делает легитимность более фундаментальным нормативным понятием, чем авторитет. Как и Хэмптон, он защищает моральную концепцию легитимности. Согласно ему,

При таком подходе политический авторитет обладает легитимностью, если образование легитимно в этом смысле и если удовлетворены некоторые другие условия, касающиеся политических обязательств (2006: 691). Стилц (Stilz 2009) представляет концепцию государственной легитимности, основанную на идее принуждения и отталкивающуюся от Канта и Руссо.

Политическая легитимность и политические обязательства

С исторический точки зрения преобладающей позицией была та, согласно которой авторитет подразумевает политические обязательства. Локк, к примеру, пишет: «…каждый человек, согласившись вместе с другими составить единый политический организм, подвластный одному правительству, берет на себя перед каждым членом этого сообщества обязательство подчиняться решению большинства и считать его окончательным; в противном же случае этот первоначальный договор, посредством которого он вместе с другими вступил в одно общество, не будет что-либо значить и вообще не будет договором, если этот человек останется свободным и не будет иметь никаких иных уз, кроме тех, которые он имел, находясь в естественном состоянии» (Локк Т3: 318).

Этот взгляд разделяют не все, хотя многие и продолжают его придерживаться. Некоторые авторы считают вопрос о том, что составляет легитимный авторитет, отличным от вопроса о том, какие политические обязательства есть у людей. Рональд Дворкин (Dworkin 1986: 191) защищает взгляд такого рода. Дворкин считает политическое обязательство самостоятельным фундаментальным нормативным понятием. То, что он называет «ассоциативными обязательствами», возникаем не благодаря легитимному политическому авторитету, а напрямую из членства в политическом сообществе. (См. критическое обсуждение этой концепции в Simmons 2001; Wellman 1996.)

Эпплбаум (Applbaum 2010) выдвигает аргумент против взгляда, согласно которому легитимный политический авторитет подразумевает обязанность подчиняться. Эпплбаум допускает, что легитимный политический авторитет может менять нормативный статус тех, кто находится под его правлением, как утверждал, например, Раз (Raz 1986), и эту возможность следует интерпретировать в духе Хофельда, как моральное полномочие, а не как право требования (claim right) властвовать. Но, утверждает Эпплбаум, такие полномочие, в отличие от прав, коррелирует не с обязанностями (duties), а с возможностями их наложения (liabilities). На взгляд Эпплбаум, легитимный политический авторитет не может создавать первые, но может создавать вторые. Быть потенциально обязанным легитимному обладателю политического авторитета значит не быть свободным от его власти. Однако возможность того, что на вас наложат обязанность подчиняться, не следует путать с самой обязанностью подчиняться (об этом различении см. также Perry 2013).

Взгляды, отделяющие легитимный авторитет от политического обязательства, обладают привлекательностью для тех, кто стремится опровергнуть влиятельный анархистский аргумент Роберта Пола Вулфа. Этот аргумент обращает внимание на проблему, которую сегодня иногда называют «проблемой подчинения» (Perry 2013):

Первый ответ на анархистский вызов принадлежит Эдмундсону (Edmundson 1998). Он утверждает, что хотя легитимность дает государству основание отдавать приказы, она не создает даже prima facie долга подчиняться им. Он утверждает, что моральный долг подчиняться приказам легитимного политического авторитета возникает, только если удовлетворены дополнительные условия.

Симмонс (Simmons 2001) отвечает Вулфу по-другому. Он проводит различие между моральным обоснованием государства и политической легитимностью конкретных, исторических государств и их распоряжений. Согласно Симмонсу, обоснование государства зависит от возможности его моральной защиты.  Если можно успешно показать, что наличие государства морально лучше, чем отсутствие (Simmons 2001: 125), то его существование обосновано. Но моральное обоснование, согласно Симмонсу, лишь необходимо, но не достаточно для политической легитимности. Причина этого в том, что наши моральные обязательства относятся ко всем, включая граждан других государств, а не только к конкретному государству, в котором мы живем. Легитимность конкретного государства, понятая как возможность создавать и обеспечивать долг подчинения, зависит от фактического согласия граждан. Хотя нет общего морального долга подчиняться конкретному государству, в котором живешь, у нас может быть обязательство это делать, если мы дали государству свое согласие. Отсутствие общего долга подчиняться государству не подразумевает, что все государства необходимо нелегитимны (Simmons 2001: 137).

Источники политической легитимности

Покуда легитимность, понятая нормативно, определяет, какие политические институты и принимаемые в их рамках решения приемлемы — а в некоторых случаях то, какие обязательства принимают на себя те, кто управляется этими институтами, — будет существовать и вопрос о том, откуда исходит эта нормативность. В этом разделе кратко рассматриваются различные концепции источников легитимности.

Согласие

Хотя в христианской политической философии было сильное волюнтаристское течение, согласие стало рассматриваться как источник легитимности в только семнадцатом веке. Работы Гуго Гроция, Гоббса и Сэмюэля Пуффендорфа  часто рассматриваются в качестве основных поворотных моментов, приведших к замене теорий легитимности, основанных на божественном авторитете и естественном законе (см. Schneewind 1998; Hampton 1998). Современную перспективу выражает следующий пассаж из «О праве войны и мира» Гроция: «И подобно тому как существуют различные образы жизни, причем один предпочтительнее другого, и каждый волен выбирать любой из множества различных родов, так и народ может избрать любой образ правления; ибо тот или иной правопорядок следует оценивать не с точки зрения преимуществ его формы, о чем суждения людей весьма расходятся, но с точки зрения осуществления в нем воли людей» (Гроций 1994: 128). Главным источником легитимности политического авторитета согласие стало в локковской версии теории общественного договора.

Раз выделяет три способа понимания связи между согласием и легитимным политическим авторитетом (Raz 1995: 356):

• (i) согласие подданных — это необходимое условие легитимности политического авторитета;

• (ii) согласие — это не прямое условие легитимности, и условия легитимности таковы, что только тот политический авторитет, на который дано согласие, может им соответствовать;

• (iii) условия легитимной политического авторитета таковы, что те, кто подчиняются авторитету, обязаны дать согласие.

Локк и его современные последователи, такие как Нозик (Нозик 2008) и Симмонс (Simmons 2001), а также Руссо со своими сторонниками, защищают вариант (i) — наиболее типичную формулировку теорий согласия. Грин (Greene 2016) защищает одну из версий этого взгляда, которую она называет концепцией качественного согласия. (ii) привлекателен для тех, кто отвергает фактическое согласие в качестве основания легитимности, ведь они считают обязывающим только согласие, данное при идеальных условиях. Теории гипотетического согласия, вроде тех, что были сформулированы Кантом или Ролзом, относятся к этой категории. Такие теории рассматривают политический авторитет в качестве легитимного только тогда, когда подданные согласились бы на него при идеальных условиях (ср. с разделом 3.3).

Дэвид Эстлунд (Estlund 2008: 117ff) защищает вариант теории гипотетического согласия, относящейся к категории (iii). То, что он называет «нормативным согласием» — это теория, согласно которой отсутствие согласия с авторитетом при определенных условиях не имеет значения. Авторитет, на его взгляд, может быть обоснован без фактического согласия. Эстлунд определяет авторитет как моральное полномочие требовать совершения действия. Эстлунд использует теорию нормативного согласия как основание концепции демократической легитимности, понятой как дозволительность использовать принуждение для реализации решений обладателя авторитета. Теория нормативного согласия в теории Эстлунда выполняет следующую функцию: она вносит вклад в обоснование авторитета демократического коллектива в отношении тех, кто не согласен с какими-то из демократически одобренных законов.

Хотя в течение долгого времени теория согласия была преобладающей, против нее существует множество хорошо известных возражений. Как было отмечено в разделе 2.1, Симмонс (2001) утверждает, что теории гипотетического согласия (и, предположительно, также теории нормативного согласия) путают моральное обоснование с легитимностью. Другие возражения, особенно направленные против версии Локка, столь же стары, как сама теория согласия. Дэвид Юм в своем эссе «Об изначальном договоре», как и многие после него, возражал Локку, утверждая, что согласие недостижимо и что реальные государства всегда возникали из актов насилия. Попытка легитимизировать политический авторитет через согласие — это в лучшем случае выдача желаемого за действительное. Что хуже, она может скрывать проблематичные структуры подчинения (Pateman 1988). Решение Юма, как впоследствии и Бентама, заключалось в том, чтобы обосновывать политический авторитет через указание на его благоприятные последствия.

Благоприятные последствия

На взгляд утилитаристов, легитимный политический авторитет должен быть обоснован на принципе полезности. Эта морализированная концепция авторитета: легитимность политического авторитета зависит от требований морали. Христиана Томазия, ученика Пуфендорфа и современника Локка, можно рассматривать как предшественника утилитаристского подхода: он отвергал волюнтаризм и принимал вместо него идею о том, что политическая легитимность зависит от принципов рационального благоразумия (Schneewind 1998: 160; Barnard 2001: 66).

В чем Томазий отличается от утилитаристов, так это в том, что он пытался выделить именно политический, а не моральный или правовой источник легитимности.

Он ввел идею «декорума» в теорию того, как люди должны относится друг к другу в политическом контексте. Декорум лучше всего охарактеризовать как принцип «гражданской взаимности» (Barnard 2001: 65): «Вы относитесь к другим так, как ожидаете, чтобы они отнеслись к вам» (Thomasius, Foundations of the Law of Nature and of Nations, цит. по Barnard 2001: 65). Отделяя таким образом легитимность от легальности и справедливости, Томазий применил подход, значительно опережавший его время.

Иеремия Бентам отвергает гоббсовскую идею о том, что политический авторитет создается общественным договором. Стоящая перед государством проблема легитимности есть вопрос о том, какие из его законов обоснованы. Бентам предлагает считать, что легитимность зависит от того, способствует ли закон счастью граждан. (Современную версию утилитаристского взгляда на легитимность см. в Binmore 2000.)

Хорошо известная проблема позиции Бентама в том, что он обосновывает ограничения прав, которые кажутся либералам неприемлемыми. Ответ Джона Стюарта Милля на это возражение состоит, с одной стороны, в доказательстве совместимости утилитаризма с защитой прав и свобод, а, с другой стороны, в инструменталистской апологии демократического политического авторитета, основанной на принципе полезности. Согласно Миллю, индивидуальная свобода и право участия в политике необходимы для саморазвития индивидов (Милль, «О свободе», «Размышления о представительном правлении», см. Brink 1992; Ten 1998).

Взгляды Милля на инструментальную ценность (делиберативной) демократии выражены в следующем пассаже из первой главы «О свободе»:

Делиберация (обсуждение) согласно Миллю, важна, из-за его веры в силу идей — в то, что Хабермас позже назовет силой лучшего аргумента (Habermas 1990; 158f).

Делиберация должна держать под контролем узкогрупповые интересы, которые могут подорвать общее счастье, угрожая этим легитимности:

Многие не согласны с тем, что эти инструменталистские рассуждения дают удовлетворительную концепцию политической легитимности. Ролз (1971:175f) и Джереми Уолдрон (Waldron 1987: 143а) возражают, говоря, что утилитаристский подход может убедить только тех, кому выгоден felicific calculus [исчисление счастья], и что для тех, кому он не выгоден, у него недостаточно аргументов.

Один из ответов на эту проблему предлагают теории «честной игры» (см. Klosko 2004 и статью о политическом обязательстве). Другой ответ дают перфекционистские теории. Лучшие пример — это концепция услуг (легитимного авторитета) Раза (раздел 2.1). Раз старается показать, каким образом концепция легитимности, основанная на благоприятных последствиях, может быть совместима с наличием у всех оснований подчиняться легитимному авторитету. Согласно Разу (Raz 1995: 359), «правительства решают, что лучше для их подданных, и предоставляют результаты этих решений как обязательные для исполнения». Обоснование этого взгляда, которое дает Раз («тезис о нормальном обосновании»), объяснено выше: если обладатель авторитета легитимен, то его приказы помогают подданным лучше следовать собственным основаниям. (Критику этого подхода см. в Hershovitz 2003 and 2011, Nussbaum 2011, and Quong 2011).

«Самаритянская» концепция легитимности Уэлмана (Wellman 1996) также является попыткой преодолеть проблему, состоящую в том, что демонстрации того факта, что политические институты и принятые ими решения имеют благоприятные последствия, недостаточно для политической легитимности. В его концепции легитимность государства зависит от обоснованности использования принуждения для обеспечения соблюдения законов. Его предположение состоит в том, что обоснование государства может основываться на самаритянском  долге помощи нуждающимся.

Уэлман утверждает, что так как «политическое сообщество — это единственный способ избежать опасностей естественного состояния (Wellman 1996: 216), у людей есть «самаритянский» долг предоставления друг другу выгод от существования государства. Связанные с этим ограничения свободы легитимны, утверждает Уэлман.

Публичный разум и демократическое одобрение

Значимое наследие теорий согласия в современной мысли проявляется в концепциях, которые видят источник легитимности либо в идее публичного разума (reason), берущей начало у Канта, либо в теории демократического участия, берущей начало у Руссо. Теории делиберативной демократии совмещают элементы обоих концепций.

Концепции публичного разума склонны сосредотачиваться на проблеме обоснования политического принуждения. Предлагаемое ими решение состоит в том, что политическое принуждение обосновано, если его поддерживают такие основания (reasons), которые могут разделять все разумные люди. Интерес к теориям публичного разума начался с «Политического либерализма» Ролза, но в последующих работах Ролз развил эту идею более полно. Для Ролза стартовая точка — это следующая проблема легитимности (Rawls 2001: 41):

Ролзовская идея публичного разума лежит в основе либерального принципа легитимности, покоящегося на «политическом» — а не «метафизическом» — обосновании, которое Ролз выдвинул в ответ на критику своей теории справедливости как честности (Rawls 1985).

Это означает, что публичный разум должен быть столь же «самостоятельным», как и его теория справедливости.

Это сводит содержание публичного разума к семейству концепций, которые Ролз называет политическими концепциями справедливости. Ролз понимает, что так как содержание публичного разума ограничено, должна быть ограничена и область, к которой он применяется. Вопрос в следующем: в каком контексте важно соблюдение этих ограничений? Ролз считает, что область публичного разума ограничена основными вопросами конституции и базовой справедливости, а применяется он в основном (но не только) к судьям, государственным чиновникам и кандидатам на государственную должность тогда, когда они принимают решения в связи с основными конституционными вопросами и базовой справедливостью.

Симмонс (Simmons 2001) критикует подход Ролза за то, что тот ошибочно размывает грань между обоснованием государства и политической легитимностью (см. также раздел 2.3).

Ролзианец, однако, мог бы ответить, что в центре проблемы легитимности находится обоснование принуждения и что легитимность должна быть понята как то, что создает — а не просто обосновывает — политический авторитет. Это утверждение подтверждается следующей мыслью. Ролз в «Политическом либерализме» открыто сосредотачивается на контексте демократии.

Как формулирует это Хершовиц в своей критике разовского понимания политической легитимности, в демократии нет четкой границы между теми, кто «обязывает», и тем, кто «обязан» (Hershovitz 2003: 210а). Таким образом, политический авторитет демократического собрания подразумевает некое понимание условий, при которых граждане могут применять друг к другу принудительную власть (Peter 2008; Kolodny 2014a,b).

Но если возражение Симмонса и может быть опровергнуто таким образом, еще одна проблема для теорий публичного разума состоит в том, могут ли они успешно показать, что некая форма публичного обоснования в самом деле требуется для политической легитимности (см. Enoch 2015).

В недавних концепциях публичного разума (reason) исходная идея Ролза развивалась разными способами (также см. статью о публичном разуме). Те, кто более близко следуют Ролзу, понимают публичные основания (reasons) как приводящие к гипотетическому консенсусу. В такой интерпретации публичное основание — это такое основание, принятия которого можно ожидать от всех разумных людей. Консенсус должен быть достигнут либо в самих политических решениях, либо в процедурах, с помощью которых они принимаются. В стандартном сегодняшнем прочтении ролзовская идея публичного разума понимается  в терминах гипотетического консенсуса по подводу содержательных оснований (к примеру, Quong 2011).

В таких концепциях использование политического принуждения легитимно, если оно поддерживается содержательными основаниями, принятия которых можно ожидать от всех разумных людей. Проблема с такой интерпретацией публичного разума в том, что политический консенсус относительно содержательных оснований в условиях морального и религиозного плюрализма либо опирается на очень ограниченное понимание разумного человека, либо сильно сужает пространство, в котором возможно легитимное политическое принуждение. 

Концепцию легитимности Ролза можно также понимать в терминах процедурных оснований (Peter 2008). При этой интерпретации область применения публичного разума ограничена обоснованием процесса принятия решений и не обязана включать в себя содержательные (а не процедурные) основания, способные обосновать решение. Например, если гипотетический консенсус поддерживает демократическое принятие решений, то обоснование решения будет состоять в том, что оно было принято демократически.  Конечно, политическое решение, которое легитимно в силу процедуры, может быть не полностью справедливым. Но это указывает лишь на то, что легитимность — менее требовательная идея, чем справедливость.

Альтернативная интерпретация публичного разума сосредотачивается на согласованности (convergence), а не на консенсусе (Gaus 2011).

Заметьте, что согласованность моет быть гипотетической, а не фактической.

Концепции, подчеркивающие роль политического участия или влияния, рассматривают политическое решение как легитимное, если оно было сделано в процессе, позволяющем всем затронутым людям в равной мере принять в нем участие. То есть они считают, что политическая легитимность зависит не от воли всех, как в теории согласия, и не от обоснования, которое всем доступно, как в теории публичного основания, а, пользуясь выражением Бернарда Манина (Manin 1987), от общего участия, или влияния. Более старые концепции такого рода сосредотачиваются на демократическом участии (Pateman 1970). Более новые включают в себя делиберативно-демократические концепции (Manin 1987) и концепцию «равного контроля» Филипа Петтита (Pettit 2012).

На многих современных теоретиков демократии повлияло то, как проблему объяснения легитимности политических решений решал Руссо (раздел 4.3). Одно из важных отличий предложенной им теории общественного договора от теории Локка в том, что он считает негласное согласие недостаточным для политической легитимности.

Согласно его точке зрения, воля человека не может быть репрезентирована, это бы разрушило общую волю, которая только и является источником легитимности:

Руссо различает частную волю граждан, выражающую личные интересы, общую волю граждан, выражающую интерпретацию общего блага, и общую волю, истинно выражающую общее благо. Демократическое решение всегда касается общего блага. При демократическом принятии решений, граждане должны сравнить свои интерпретации общего блага. Если сравнение проведено верно, то оно обнаруживает общую волю. Такое решение будет легитимным.

Активное общее участие может не привести к консенсусу. Так почему тогда те, кто не согласен с решением, должны ему подчиниться? Ответ Руссо следующий. На его взгляд, граждане могут учиться — и захотят учиться — на демократических решениях. Так как демократическое решение, принятое правильным образом, выражает общую волю, те, кто голосовал против принятого предложения, поймут, что они были неправы и изменят свои убеждения касательно общей воли. Таким хитроумным образом оказывается, что индивиды связаны лишь собственной волей, но каждый связан демократическим решением.

Политическая легитимность и демократия

В этом разделе более подробно рассматриваются отношения между демократией и политической легитимностью. В современной политической философии многие, хотя и далеко не все, считают, что для политической легитимности необходима демократия.

Томас Кристиано (Christiano 2004) проводит полезное различение между монистическими и не-монистическими концепциям политической легитимности. Демократический инструментализм — это монистический взгляд.

Он сводит нормативность политической легитимности к одному измерению:

Эти, как я их здесь называю,

Некоторые из процедуралистских концепций тоже монистичны. То, что часто называется «чистым процедурализмом» — это также пример монистического взгляда. Согласно чистому процедурализму, для демократического принятия решений важны только процедурные качества. Многих авторов привлекают не-монистические концепции демократической легитимности. Такие смешанные концепции совмещают условия, относящиеся к качеству результатов, с условиями, относящимися к процедурным качествам.

Демократический инструментализм

Демократический инструментализм иногда используется для критики демократии. Согласно аргументам такого рода, стандарт, определяющий политическую легитимность, формируется некой идеей хороших результатов, как бы ни определялись последние. Если демократия не дает результатов, лучших, чем альтернативные процедуры принятия решений, то она не необходима для политической легитимности (Raz 1995; Wall 2007).

Те, кто защищают инструментализм, принимают в качестве предпосылки, что идеальный результат существует независимо от демократического процесса, и что в терминах этого результата ценность демократического процесса, его легитимность, может быть изменена. Например, эгалитаристские концепции Ричарда Арнсона (Arnson 2003) и Стивена Уолла (Wall 2007) отсылают к некому идеальному эгалитарному распределению. На их взгляд, легитимность политических институтов и решений, принимаемых в их рамках, зависит от того, как близко они приближаются к идеальному эгалитарному распределению.

Если принесение в жертву политического равенства позволяет лучше достичь равенства в целом, то, согласно их аргументу, это не подрывает легитимность.

Одна из проблем этого видения в том, что чтобы оно работало, ценность политического равенства должна восприниматься как меньшая, чем ценность других видов равенства.

Для тех, кто считает политическое равенство одной из главных эгалитарных ценностей, это неприемлемо (см., например, Rawls 1993; Buchanan 2002; Christiano 2008; Kolodny 2014a,b). К тому же, демократический инструментализм расходится с принимаемым многими демократами взглядом, согласно которому политический авторитет создается или конституируется легитимными процедурами демократического принятия решений.

Инструменталистская защита демократии призвана показать, что демократическое принятие решений вернее всего приводит к легитимным результатам. Известная версия этого аргумента основана на теореме жюри Кондорсе (см. недавнюю дискуссию в List and Goodin 2001).

В изначальной формулировке этой теоремы предполагается, что есть две альтернативы, и правильным результатом, как его ни определяй, является одна из них.  Предположим, что это легитимный результат. Теорема говорит, что если каждый голосующий скорее прав, чем неправ, то и большинство голосующих скорее право, чем неправо. К тому же, вероятность того, что большинство проголосует за верный результат, увеличивается с количеством голосующих.

Так как в демократии электорат больше, чем в каком-либо другом режиме, данная теорема предоставляет доводы в пользу того, что демократия лучше всего приводит к легитимным результатам. В дополнение к аргументам, основанным на теореме Кондорсе, есть и другие попытки защитить инструментальную эпистемическую ценность демократии.

Например, Лэндмор (Landemore 2012) предоставляет аргумент в пользу инструментальной эпистемической ценности демократии, который основывается на том, что демократическое принятие решений может объединять различные перспективы, давая лучшие результаты, чем принятие решений менее разнородными группами — к примеру, экспертами.

Чисто процедурные концепции демократической легитимности

Согласно чисто процедурным концепциям демократической легитимности, демократические решения легитимны в той мере, в которой они являются результатами должным образом ограниченного процесса демократического принятия решений. Взгляды этого рода делают нормативный упор на ценности демократической процедуры.

Чистый процедурализм может быть понят несколькими способами. При концепции агрегативной демократии, в которой агрегация индивидуальных предпочтений,  к примеру, через голосование, считается ключевой характеристикой демократии, чистый процедурализм подразумевает, что демократические решения легитимны, если честен процесс агрегации. Защита правления большинства (majority rule) Кеннетом О. Мэем подразумевает нечто вроде такого видения (также см.  Dahl 1956).

В делиберативной концепции демократии легитимность, по крайней мере отчасти, зависит от процесса публичного обсуждения (Manin 1987, Bohman 1996). Томас Кристиано удачно описывает то, что подразумевает чистый процедурализм в концепциях делибералитивной демократии:

Идея в том, что, хотя демократическое обсуждение и помогает отсортировать доводы за и против определенных кандидатов или политических мер и, возможно, даже порождает новые альтернативы, легитимность результатов зависит от честности процедуры, а не от их собственного качества. Такие концепции демократической легитимности обосновываются тем, что не существует стандартов оценки качества результатов — всегда будут существовать серьезные разногласия по поводу оснований за и против политических мер. Таким образом, честное разрешение таких разногласий — это единственный источник легитимности результатов (Waldron 1996; Gaus 1997; Christiano 2008).

Возражение против основанного на честности демократического процедурализма представил Эстлунд (Estlund 2008).

Он отметил, что другие процедуры принятия решений — например, подбрасывание монетки — тоже удовлетворяют требованию честности. Таким образом, аргумент от честности недостаточен для установления того, что демократическое принятие решение является наиболее легитимным. Сторонник чистого процедурализма может ответить, указав на специфическую честность демократических процедур принятия решения.

К примеру, Кристиано и Колодны утверждают, что легитимность демократически принятых решений проистекает из того типа политического равенства, который создается демократией, и только демократией. Согласно Кристиано (Christiano 2008), только в демократии к людям относятся как к равным, а согласно Колодны (Kolodny 2014 a, b), только демократия представляет такие возможности влиять на принятие решений, которые не подразумевают подчинения одних людей решениям других.

Другой процедуралистский ответ на возражение Эстлунда состоит в указании на процедурные эпистемические ценности, реализуемые в демократическом процессе. Например, на то, насколько он инклюзивен или на то, cколь тщательно в нем критикуются положения, на которых основаны политические меры.

Мысль здесь в том, что политическая легитимность может быть разрушена не только неравным доступом к политическим и экономическим институтам, но и необоснованными эпистемическими привилегиями.

Концепцию, согласно которой политические решения легитимны, только если они являются результатами делиберативного демократического процесса принятия решений, удовлетворяющего некоторым условиям политической и эпистемической честности, Питер (Peter 2008) называет чистым эпистемическим процедурализмом (о процедурных эпистемических ценностях также см. Peter 2013).

Еще один ответ — сосредоточиться скорее на той свободе, которую предоставляет демократия, а не на эгалитаристских соображениях. На этой стратегии основывается концепция равного контроля Петтита, уже упомянутая в разделах 1 и 3.3. Республиканская теория Петтита защищает демократию как единственный режим, который способен обеспечивать не-доминирование граждан.

Смешанные концепции демократической легитимности

Рационально-процедуралистские концепции демократической легитимности добавляют условия, относящиеся к качеству результатов, к тем условиям, которые относятся к процедурным качествам демократического принятия решений.

Тогда как чистые процедуралисты утверждают, что легитимность не может основываться на стандартах оценивания результатов из-за их неизбежной спорности, защитники смешанных концепций обеспокоены тем, что честный процесс может приводить к нерациональным результатам — результатам не необходимо и нецелесообразно низкого качества.

Общая мысль, лежащая в основе рационально-процедуралистских концепций, состоит в том, что честность демократического принятия решений недостаточна для легитимности результатов.

Как и в случае с чисто процедуралистскими концепциями, смешанные концепции демократической легитимности тоже различаются в зависимости от лежащего в их основании понимания демократии.

В концепции демократии, предложенной Эрроу, подразумевается определенная версия рационального процедурализма (Arrow 1963;  см. обсуждение в Peter 2008). Эрроу ставит следующую проблему: существуют ли методы демократического принятия решений, которые основаны на равном учете индивидуальных интересов и способствуют рациональному общественному выбору? Как хорошо известно, «теорема о невозможности демократии» показывает, что найти такой механизм принятия решений затруднительно.

То, как Эрроу ставит проблему (отличным от Мэй (May 1952) путем), предполагает, что возможная иррациональность правления большинства подрывает его легитимность, даже если оно соответствует процедурным ценностям. Его взгляд подразумевает, что демократическая легитимность наличествует лишь тогда, когда сами результаты удовлетворяют определенным условиям качества — говоря конкретнее, он постулировал, что они должны удовлетворять определенным аксиомам рациональности.

Исходная концепция демократической легитимности, которой отдает предпочтение множество демократов, также является смешанной. Примером может служить концепция демократической легитимности Хабермаса. Опираясь на этику дискурса, Хабермас (1990; 1996) утверждает, что для легитимности необходимо участие людей в процессах обоснования в рамках делиберативной демократии. Согласно Хабермасу,

Легитимность демократических решений зависит в таком случае как от процедурных ценностей, так и от качестве содержания результатов, которые достигаются этими делеберативными процедурами принятия решений. Хабермас формулирует это так: «Делеберативная политика получает свою легитимирующую силу от дискурсивной структуры формирования мнения и воли, которая может выполнять свою общественно-объединяющую функцию только потому, что граждане ожидают от нее результатов определенного качества (Habermas 1996: 304; также см.Benhabib 1994; Knight and Johnson 1994; Cohen 1997a,b; Bohman 1997). На его взгляд, только делиберативные процедуры принятия демократического решения могут привести к решению, основания для поддержки которых есть у всех.

Другие делиберативные демократы более скептично относятся к возможности достичь идеально обоснованных решений через процесс обсуждения, хотя также привязывают легитимность демократических решений одновременно к процедурам и их результатам (напр., Guttman and Thompson 1996).

Наглядным примером служит работа Филиппа Петтита и Кристиана Листа о дискурсивной дилемме (см. Pettit 2001, 2003; List and Pettit 2002; List 2006). Они показывают, как возникновение дискурсивной дилеммы может подорвать рациональность публичного обсуждения.

Такая проблема возникает, когда оценка альтернативных результатов логически связана с набором независимых посылок. Есть возможность, что структура обсуждения такова, что решение, основанное на оценке посылок, и решение, основанное на прямой оценке самих результатов, приведут к противоположным ситуациям. Например, большинство может считать, что (Р1) здоровье  — самое важное благо, а другое большинство, что (Р2) доступное здравоохранение является хорошей стратегией заботы о здоровье граждан, но все равно возможно такое, что реформа здравоохранения, (С) которая бы улучшила здоровье граждан, будет отвергнута. Такое может произойти, если участники поддержат реформу только в случае, если они поддержат обе посылки и если только это делает меньшинство — даже если для каждой посылки есть свое большинство.

Потенциальная иррационалность процесса делиберации (см. также Sunstein 2003) мотивирует некоторых теоретиков демократии учитывать эпистемические качества демократического принятия решений. Многие защитники эпистемической демократии отдают предпочтение инструменталистским или смешанным концепциям легитимности. Как было упомянуто выше, некоторые концепции эпистемической демократии опираются на теорему жюри Кондорсе.  Грофман и Фелд (Grofman and Feld 1988) интерпретируют теорему жюри как вариант теории Руссо о том, что демократическое решение отражает общую волю. Некоторые интерпретации эпистемической демократии опираются на то, что Дэвид Эстлунд называет «основанной на правильности теорией демократической легитимности» (Estlund 2008: 99). Согласно этой версии рационального процедурализма, демократическое решение легитимно, если оно правильно.

В своей собственной концепции эпистемической демократии Эстлунд выдвигает другое понимание легитимности. Его главное возражение концепциям, основанным на теореме жюри Кондорсе, состоит в том, что они неспособны удовлетворительно объяснить, почему те, кто не согласен с результатом демократического процесса принятия решений, должны считать его обязательным, и что, следовательно, такие концепции требуют от участников демократического принятий решений слишком много почтения. Чтобы исправить это, Эстлунд делает больший акцент на процедурах. Он защищает концепцию легитимности, которая «требует, чтобы процедура — на условиях, приемлемых со всех квалифицированных точек зрения — могла считаться эпистемологически наилучшей (или почти наилучшей) среди тех, которые лучше случайных» (Estlund 2008: 98). Он называет эту концепцию «эпистемическим процедурализмом». Иногда он называет ее «чисто» процедурной концепцией легитимности (например, в Estlund 2008: 108, 116).

Легитимность и политический космополитизм

Политический космополитизм — это взгляд, согласно которому национальные сообщества не являются единственным источником легитимности в глобальной сфере. Это минималистическая характеристика.

В той мере, в которой у международных соглашений есть некоторые атрибуты легитимного политического авторитета, политический космополитизм совместим с системой, в которой политическими агентами остаются национальные государства и их правители.  Ведь даже если государства и правительства являются главными политическими образованиями, вопрос о том, каковы должны быть отношения между ними, по-прежнему сохраняется. В каком случае национальные государства признают другие политические образования легитимными? И какие санкции приемлемы против тех, кто не соответствует критерию легитимности? Назовем это проблемой международной легитимности.

Политический космополитизм также совместим и с более требовательной идеей — идеей замещения национальных государств и правительств, по крайней мере в некоторых сферах, глобальными институтами. Примеры таких сфер — торговля или охрана окружающей среды. Соответствующие глобальные институты могут включать в себя как глобальные правила (например, правила договоров ВТО), так и глобальных политических агентов (например, генеральную ассамблею ООН). Это поднимает вопрос о том, каким условиям должны удовлетворять институты глобального правления, чтобы считаться легитимными. Назовем это проблемой глобальной легитимности.

Политический национализм

Противоположная и более знакомая позиция — это политический национализм. Это взгляд, согласно которому только политические институты национальных государств могут преодолеть проблему легитимности, а значит, быть источником политической легитимности. Политический национализм обычно защищают на основании идеи о том, что в использующемся государствами принуждении и в политическом авторитете, которым обладают государства, есть нечто уникальное, что нуждается в обосновании.

Политический национализм оказал большое влияние на споры о глобальной справедливости. Некоторые утверждали, что так как приверженность моральному космополитизму важнее приверженности (национальной) легитимности, концепцию глобальной справедливости можно отделить от забот о легитимности (Beitz 1979a,b, 1998; Pogge 2008). Другие утверждали — опять же, принимая политический национализм, — что легитимный авторитет на национальном уровне необходим для преследования моральных космополитических целей (эмпирический аргумент приводится в Ypi 2008). Другие и вовсе оспаривали идею глобальной справедливости на тех основаниях, что политическая легитимность привязывает обязательства справедливости к национальным государствам (Blake 2001, Nagel 2005). В этих подходах к глобальной справедливости не находит должного рассмотрения возможность убедительной космополитической концепции политической легитимности. Для Хасун (Hassoun 2012) это становится стартовой точкой. Она считает, что принудительная власть институтов глобального управления поднимает отдельную проблему легитимности, и утверждает, переворачивая аргументы  Блейка (Blake 2001) и Нагеля (Nagel 2005), что поддержание легитимности этих институтов подразумевает обязательства глобальной справедливости.

Политический космополитизм

Есть два основных подхода к интернациональной и глобальной легитимности: ориентированный на государство и ориентированный на народ. Первый берет за основание отношения между государствами. Чарльз Бейтц характеризует его следующим образом:

Среди прочих, к проблеме интернациональной легитимности так подходили Локк, Бентам и Милль. Среди современных мыслителей Майкл Уолцер является защитником государство-центрированного, или, как он его называет, сообщество-центрированного  подхода. Самый важный критерий интернациональной легитимности, который он предлагает — это критерий не-вмешательства (см. обсуждение предложений Уолцера в Beitz 1979a, b). Другие выдвигали концепции, основанные на согласии «хорошо упорядоченных» (либо «либеральных», либо «достойных») народов (Rawls 1999; см. критическую дискуссию в, к примеру, Buchanan 2000; Wenar 2002; Cavallero 2003).

Второй подход принимает в качестве основания легитимности свойства индивидов — их интересы или права. На сегодняшний день наиболее полной философское рассмотрение интернациональной легитимности такого рода — это, пожалуй, «Справедливость, легитимность и самоопределение» [Justice, Legitimacy, and Self-Determination] Аллана Бьюкенена (Buchanan 2003).

Как упоминалось выше (раздел 2.2.), Бьюкенен защищает морализированную концепцию легитимности, согласно которой организация легитимна, если ее обладание политической властью морально оправданно. В частности, политическая легитимность требует, чтобы был удовлетворен минимальный стандарт справедливости.

Основываясь на этой морализированной концепции легитимности, Бьюкенен спорит с государство-центрированными концепциями в целом и с теориями, основанными на согласии государств, в частности. Согласие государства не необходимо и недостаточно для легитимности, утверждает Бьюкенен. Оно недостаточно, так как государства, как хорошо известно, являются заядлыми нарушителями прав человека, а значит, для легитимности нужен независимый международный стандарт минимальной справедливости. Оно не необходимо потому, что международное право признает многие обязательства и без согласия правительств. В той мере, в которой эти обязательства совместимы с минимальным стандартом справедливости, они легитимны, даже если возникли без согласия государств.

Бьюкенен также отрицает идею того, что причина нехватки легитимности на международном уровне — это неравенство между государствами. Он не считает, что у государств должен быть равный вес в международных институтах. Вместо этого в качестве главной проблемы легитимности на международном уровне он называет то, что «технократическая элита, которой недостает демократической подотчетности индивидам и не-государственным группам, занимает все более могущественную позицию в системе регионального и глобального управления» (2003: 289). Он утверждает, что эффективное средство против этой проблемы — защита базовых прав человека и усиление демократической подотчетности.

Бьюкенен использует свою концепцию легитимности, чтобы ответить на вопрос о том, когда политическое образование– сформированное, скажем, в результате сецессии или объединения – должно быть признано в качестве легитимного. Он перечисляет три критерия (Buchanan 2003: 266ff). Первый — «требование минимальной внутреннеполитической справедливости».  Этот критерий определяет то, как политические образования должны обращаться с теми, на кого распространяется их политическая власть. Говоря точнее, он требует соблюдения базовых прав человека. Это условие включает в себя требование минимальной демократии. Но не все политические образования, удовлетворяющие этому условию, заслуживают быть признанными легитимными. Они также должны быть созданы правильным образом. Поэтому второй критерий — критерий процедурной справедливости — требует, чтобы политическое образование было создано не с помощью узурпации («требование не-узурпации») Наконец, есть «требование минимальной внешней справедливости». Оно включает в себя условия того, как политические образования должны взаимодействовать друг с другом.

Насстром (Näsström 2007) использует ориентированную на народ концепцию для критики тенденции связывать государственную легитимность с легитимностью правительств. Более фундаментальным, как она утверждает, является вопрос о легитимности устройства народа (constitution of a people). Было бы ошибкой думать, что это устройство народа — историческая или эмпирическая данность. Его легитимность — самостоятельный нормативный вопрос, задаваться которым нужно прежде вопроса о легитимности правительства.

Вопрос, который формулирует Насстром и который также обсуждается в литературе об устройстве демоса (Goodin 2007), важен для этики миграции. Насколько масштабным может быть легитимный контроль границ? Есть ли у государства право односторонне контролировать свои границы или в определении миграционной политики должны участвовать и потенциальные мигранты. Абизадеш (Abizadeh 2008), основываясь на утверждении о том, что устройство народа — это не историческая данность, утверждает, что приверженность демократической теории внутреннеполитической легитимности подразумевает, что право одностороннего контроля границ должно быть отвергнуто.

Его ключевое утверждение состоит в том, что государственные границы означают принуждение в отношении мигрантов. В свете этого, а также потому, что в демократии использование принудительной политической силы требует определенного демократического обоснования, он заключает, что как граждане, так и иностранцы должны иметь право голоса при определении политики границ (см. критическое обсуждение данного аргумента в Miller 2008).

Концепции глобальной легитимности расширяют понятие легитимного авторитета, включая в нее и институты глобального управления. Одним из предшественников идеи глобальной легитимности был Кант. Канта часто прочитывают как защитника концепции международной легитимности, основывающейся на идее свободной «лиги наций» — особенно это относится к трактату «К вечному миру». Однако Шэрон Бирд и Йоахим Хрушка (Byrd and Hruschka 2008) утверждают, что Канта, особенно в «Доктрине права», можно интерпретировать как сторонника  «государства национальных государств» в области глобальной легитимности. Эта концепция, пусть и не доходящая до требования единого мирового государства, передает на глобальный уровень больше политической власти, чем концепция «лиги наций», которая, по сути, не затрагивает суверенность национальных государств.

Философское исследование глобальной легитимности во многом остается незавершенным. Но в большинстве проектов предпочтение отдается системе управления, в которой глобальная легитимность достигается с помощью правильного разделения труда между национальными государствами и специализированными институтами глобального управления (напр., Caney 2006; Valentini 2012).

Любая успешная теория глобальной легитимности должна отвечать на три следующих вопроса. Во-первых, что такое институты глобального управления, и в каком ключе мы должны (и должны ли) думать о передаче им функций государствами? Это вопрос о субъекте глобальной легитимности (Hurrell and MacDonald 2012). Во-вторых, в чем проблема легитимности, с который они сталкиваются? И, в-третьих, как они могут ее решить, и какие критерии легитимности к ним применимы? Чем эти критерии отличаются от тех, что применяются на национальном уровне, если отличаются вообще?

Отвечая на первый вопрос, Бьюкенен и Кионе утверждают, что институты глобального управления, такие как ВТО или МВФ, «сходны с правительствами в том, что устанавливают правила и вводят последствия за следование или не-следование им, утверждая, что имеют на это право» (Buchanan and Keohane 2006: 406). Эти институты создаются для того, чтобы справляться с определенными проблемами, как это делают и национальные политические организации. Как и национальные институты, они представляют собой устройства для координации. Просто создают их для того, чтобы справляться с проблемами на глобальном уровне.

Концепция глобального управления Джошуа Коэна и Чарльза Cабела (Cohen and Sabel 2005) несколько шире: она не ограничивается проблемами координации, а делает упор на принуждении. Согласно Коэну и Сабелу (Cohen and Sabel 2005: 765), «создание правил, напрямую затрагивающих свободу действия индивидов, фирм и национальных государств (а также создание правил, регулирующих это создание правил) все больше происходит … в глобальной среде, созданной нациями, но больше не находящейся под их эффективным контролем». Отвечая на второй вопрос, они связывают проблему легитимности глобальных институтов управления с отсутствием на глобальном уровне политического авторитета, понятого как легитимное использование политической власти. Они утверждают, что для преодоления этой проблемы должны быть созданы новые формы управления со своими собственными структурами подотчетности. Эти структуры необходимы для того, что должным образом обращаться с принудительной силой этих институтов.

Бьюкенен и Кеоне согласны с тем, что попытка править без легитимности — это необоснованное использование власти. Они также утверждают, что попытка править без легитимности не только создает нормативную проблему, но имеет и прямые практические последствия, ведь необоснованные институты будут менее эффективным. Проблема легитимности, стоящая перед институтами глобального управления, состоит в том, что даже тогда, когда имеется широкое согласие относительно необходимости глобальных институтов, могущих выполнять функции координации, по-прежнему будет оставаться несогласие относительно того, какие именно институты нужны и какие правила они должны создавать (Buchanan and Keohane 2006: 408ff).

Отвечая на третий вопрос, Бьюкенен и Кионе (Buchanan and Keohane 2006) предлагают морализированную концепцию легитимности: легитимность — «это право править, подразумевающее одновременно то, что создание правил и обеспечение следования им со стороны институциональных агентов обоснованно, и то, что у людей, на которых эти правила распространяются, имеются моральные, независимые от содержания основания следовать им и/или не мешать следовать другим» (2006: 411). По существу, они предлагают считать, что институт морально обоснован в этом смысле, когда он не способствует серьезным несправедливостям («минимальная моральная приемлемость»), когда ему нет лучших альтернатив («сравнительная выгода») и  когда он уважает собственные принципы и процедуры («институциональная целостность») (Buchanan and Keohane 2006: 419ff).

Для политического космополитизма важен вопрос о том, в какой мере для международной легитимности требуется демократия на уровне национальных государств или институтов глобального правления. Многие авторы склонны склонно отвечать на этот вопрос утвердительно, хотя и с осторожностью (например, Beitz, 1979, 1998; Held 1995, 2002; Buchanan 2003; Buchanan and Keohane 2006). Исключение составляет Ролз с его «Правом народов», который защищает концепцию интернациональной легитимности, требующую от народов и государств упорядоченности, но не связывающей ее с демократией.

Такое осторожное отношение связано с двумя соображениями. Одно касается осуществимости: часто утверждается, что демократия на международном уровне, не говоря уже об уровне глобального управления, утопична и тяжело реализуема. Второе соображение имеет моральный характер: демократию не стоит навязывать людям и народам с другим набором ценностей (см. дискуссию в Valentini 2014).

Кристиано (Christiano 2015), отвечая на второе соображение, утверждает, что право на демократию совместимо с правом на самоопределение, и что право на самоопределение, понятое должным образом, предшествует праву на демократию. Работа Кристиано представляет наиболее полную защиту права на демократию на национальном уровне (Christiano 2011; 2015). В своей инструментальной аргументации Кристиано стремится показать, что демократии представляют лучшую защиту многим правам человека, чем не-демократии. Его ценностная аргументация в пользу права на демократию основывается на доводах, обсужденных выше (раздел 4.2), а именно на доводе о том, что только демократии могут реализовать ценность публичного отношения к людям как к равным.

Коэн и Сабель (Cohen and Sabel 2005) стремятся спасти идеал глобальной демократии от скептических тенденций. Они отвечают на эти соображения, защищая понимание глобальной демократии, которое подчеркивает делиберативный аспект. Признавая перед скептиками, что как из-за трудной осуществимости, так и по моральным причинам демократический механизм принятия решений может быть проблематичным, они утверждают, что для восполнения недостатка легитимности институтов глобального правления требуется некая форма делиберации (также см. Appiah 2006; List and Koenig-Archibugi 2010).

Библиография

Источники на русском языке

Вебер, М. (2016) Хозяйство и общество: очерки понимающей социологии:

в 4 т. T. I. Социология. — М.: Изд. дом Высшей школы экономики. 

Вебер, М. (1990) Политика как призвание и профессия // Вебер, М. Избранные произведения. М.: Прогресс.

Гроций, Г.  (1994) О праве войны и мира. М.: Ладомир.

Кант И. (Т7) К Вечному миру // Сочинения. В 8-ми т. Т.7. М.: Чоро 1994. — С. 5-56.

Кант И. (Т8) О поговорке “Может это и верно в теории, но не годится для практики” // Сочинения. В 8-ми т. Т.8. М.: Чоро 1994. — С. 158-204.

Локк Дж. (Т3) Два трактата о правлении // Сочинения: В 3 т. Т. 3. М.: Мысль, 1988

Нозик, Р. (2008) Анархия, государство и утопия. М.: ИРИСЭН.

Милль, Д.С. (1988) Размышления о представительном правлении. — Нью-Йорк: Chalidze Publications.

Милль, Д.С. (2000) О свободе // О Свободе. Антология мировой либеральной мысли (I половины ХХ века). М.: Прогресс-Традиция.

Руссо, Ж.-Ж. (1998) Об Общественном договоре. Трактаты. М.: КАНОН-пресс, Кучково поле.

Источники на английском языке

Abizadeh, Arash, 2008. “Democratic Theory and Border Coercion No Right to Unilaterally Control Your Own Borders,” Political Theory, 36(1): 37–65.

Anscombe, G.E.M., 1981. “One the Source of Authority of the State,” Ethics, Religion, and Politics (Collected Philosophical Papers: Volume 3), Oxford: Blackwell, pp. 130–155.

Appiah, Anthony, 2007. Cosmopolitanism, London: Penguin.

Applbaum, Arthur, 2010. “Legitimacy without the Duty to Obey.” Philosophy & Public Affairs, 38(3): 215–239.

Arendt, Hannah, 1992. Lectures on Kant’s Political Philosophy, Chicago: University of Chicago Press.

Arrow, Kenneth, 1963. Social Choice and Individual Values, New Haven: Yale University Press.

Barnard, Frederick M., 2001. Democratic Legitimacy: Plural Values and Political Power, Montreal: McGill-Queen’s University Press.

Beetham, David, 1991. The Legitimation of Power, Basingstoke: Palgrave.

Beitz, Charles, 1979a. Political Theory and International Relations, Princeton: Princeton University Press.

–––, 1979b. “Bounded Morality: Justice and the State in World Politics,” International Organization, 33: 405–424.

–––, 1998. “International Relations, Philosophy of,” in Edward Craig (ed.), Routledge Encyclopedia of Philosophy, London: Routledge.

Benhabib, Seyla, 1994. “Deliberative Rationality and Models of Democratic Legitimacy,”Constellations, 1(1): 25–53.

Bentham, Jeremy, 1987 [1843]. “Anarchical Fallacies,” In Waldron, Jeremy (ed.), Nonsense upon Stilts, London: Taylor and Francis, pp. 46–69.

Binmore, Ken, 2000. “A Utilitarian Theory of Legitimacy,” in Economics, Values, and Organization, Ben-Ner, Avner and Louis G. Putterman (eds.), Cambridge: Cambridge University Press, pp. 101–132.

Blake, Michael, 2001. “Distributive Justice, State Coercion, and Autonomy,” Philosophy and Public Affairs, 30(3): 257–296.

Bohman, James, 1996. Public Deliberation, Cambridge, MA: MIT Press.

–––, 1997. “Deliberative Democracy and Effective Social Freedom: Capabilites, Resources, and Opportunities,” in Deliberative Democracy: Essays on Reason and Politics, James Bohman and William Rehg (eds.), Cambridge, Mass.: MIT Press, pp. 321–348.

Brink, David, 1992. “Mill’s Deliberative Utilitarianism,” Philosophy and Public Affairs, 21(1): 67–103.

Buchanan, Allen, 2002. “Political Legitimacy and Democracy,” Ethics, 112(4): 689–719.

–––. 2003. Justice, Legitimacy and Self-Determination, Oxford: Oxford University Press.

Buchanan, Allen and Robert O. Keohane, 2006. “The Legitimacy of Global Governance Institutions,” Ethics and International Affairs, 20(4): 405–437.

Byrd, B. Sharon and Joachim Hruschka, 2008. “From the State of Nature to the Juridical State of States,” Law and Philosophy, 27: 599–641.

Caney, Simon, 2006. “Cosmopolitan Justice and Institutional Design: An Egalitarian Liberal Conception of Global Governance,” Social Theory and Practice, 32(4): 725–756.

Cavallero, Eric, 2003. “Popular Sovereignty and the Law of Peoples,” Legal Theory, 9(3):181–200.

Christiano, Thomas, 1996. The Rule of the Many, Boulder, CO: Westview Press.

–––, 2004. “The Authority of Democracy,” The Journal of Political Philosophy, 12(3): 266–90.

–––, 2008. The Constitution of Equality, Oxford: Oxford University Press.

–––, 2011. “An Instrumental Argument for a Human Right to Democracy,” Philosophy and Public Affairs, 39(2): 142–176.

–––, 2015. “Self Determination and the Human Right to Democracy.” In Cruft, Rowan, S. Matthew Liao, and Massimo Renzo (eds.) Philosophical Foundations of Human Rights.Oxford: Oxford University Press, pp. 459–480.

Cohen, Joshua, 1997a. “Deliberation and Democratic Legitimacy,” in Deliberative Democracy, James Bohman and William Rehg (eds.), Cambridge: MIT Press, pp. 67–91.

–––, 1997b. “Procedure and Substance in Deliberative Democracy,” in Deliberative Democracy, James Bohman and William Rehg (eds.), Cambridge: MIT Press, 407–437. Reprinted from Democracy and Difference, Seyla Benhabib (ed.), Princeton: Princeton University Press, pp. 95–119.

Cohen, James and Charles Sabel, 2005. “Global Democracy?” New York University Journal of International Law and Politics, 37(4): 763–797.

Dahl, Robert A., 1956. A Preface to Democratic Theory, Chicago: Chicago University Press.

Dworkin, Ronald, 1986. Law’s Empire, Cambridge: Harvard University Press.

Edmundson, William A., 1998. Three Anarchical Fallacies, Cambridge: Cambridge University Press.

Enoch, David, 2015. “Against Public Reason,” in David Sobel, Peter Vallentyne, and Steven Wall (eds.), Oxford Studies in Political Philosophy, Oxford: Oxford University Press, pp. 112–142.

Estlund, David, 2008. Democratic Authority, Princeton: Princeton University Press.

Flikschuh, Katrin, 2008. “Reason, Right, and Revolution: Kant and Locke,” Philosophy and Public Affairs, 36(4): 375–404.

Gaus, Gerald F., 1997. “Reason, Justification, and Consensus: Why Democracy Can’t Have It All,” in Deliberative Democracy, Bohman, James and William Rehg (eds.), Cambridge: MIT Press, pp. 205–242.

–––, 2011. The Order of Public Reason, Cambridge: Cambridge University Press.

Goodin, Robert, 2007. “Enfranchising all Affected Interests, and its Alternatives,” Philosophy and Public Affairs, 35(1): 40–68.

Green, Leslie, 1988. The Authority of the State, Oxford: Oxford University Press.

Greene, Amanda, 2016. “Consent and Political Legitimacy,” in David Sobel, Peter Vallentyne, and Steven Wall (eds.), Oxford Studies in Political Philosophy, Oxford: Oxford University Press, pp. 71–97.

Grofman, Bernard and Scott L. Feld, 1988. “Rousseau’s General Will: A Condorcetian Perspective,” The American Political Science Review, 82(2): 567–76.

Gutmann, Amy and Dennis Thompson, 1996. Democracy and Disagreement, Cambridge: Harvard University Press.

Habermas, Jürgen, 1979. Communication and the Evolution of Society, transl. by Thomas McCarthy. Boston: Beacon Press.

–––, 1990. Moral Consciousness and Communicative Action, transl. by Christian Lenhardt and Shierry Weber Nicholsen. Cambridge: MIT Press.

–––, 1996. Between Facts and Norms, Transl. by William Rehg. Cambridge: MIT Press.

Hampton, Jean, 1998. Political Philosophy, Boulder: Westview Press.

Hassoun, Nicole, 2012. Globalization and Global Justice, Cambridge: Cambridge University Press.

Held, David, 1995. Democracy and the Global Order, Paolo Alto: Stanford University Press.

–––, 2002. “Law of States, Law of Peoples: Three Models of Sovereignty,” Legal Theory8(1):1–44.

Hershovitz, Scott, 2003. “Legitimacy, Democracy, and Razian Authority,” Legal Theory, 9: 201–220.

–––, 2011. “The Role of Authority,” Philosopher’s Imprint, 11(7): 1–19.

Hobbes, Thomas, 1668. Leviathan, edited by Edwin Curley, Indianapolis: Hackett, 1994.

Horton, John, 2012. “Political Legitimacy, Justice and Consent,” Critical Review of International Social and Political Philosophy, 15(2): 129–148.

Hume, David, 1748. “Of the Original Contract.” In Hume’s Ethical Writings, ed. Alasdair MacIntyre. London: University of Notre Dame Press, 1965.

Hurrell, Andrew and Terry Macdonald, 2012. “Global Public Power: The Subject of Principles of Global Political Legitimacy,” Critical Review of International Social and Political Philosophy, 15(5): 553–571.

Kant, Immanuel, 1999. Practical Philosophy, Cambridge Edition of the Works of Immanuel Kant in Translation, edited by Mary J. Gregor, Cambridge: Cambridge University Press.

Klosko, George, 2004 [1992]. The Principle of Fairness and Political Obligation, 2nd edition, Lanham, MD: Rowman & Littlefield.

Knight, Jack and James Johnson, 1994. “Aggregation and Deliberation: On the Possibility of Democratic Legitimacy,” Political Theory, 22: 277–296.

Kolodny, Niko, 2014a. “Rule Over None I: What Justifies Democracy.” Philosophy and Public Affairs, 42(3): 195–229.

–––, 2014b. “Rule Over None II: Social Equality and the Justification of Democracy.”Philosophy and Public Affairs, 42(4): 287–336.

Korsgaard, Christine, 1997. The Sources of Normativity, Cambridge: Cambridge University Press.

Landemore, Hélène, 2012. Democratic Reason, Princeton: Princeton University Press.

List, Christian, 2006. “The Discursive Dilemma and Public Reason,” Ethics, 116(2): 362–402.

List, Christian and Robert Goodin, 2001. “Epistemic Democracy: Generalizing the Condorcet Jury Theorem,” Journal of Political Philosophy, 9(3): 277–306.

List Christian and Mathias Koenig-Archibugi, 2010. “Can There Be a Global Demos? An Agency-based Approach,” Philosophy and Public Affairs, 38(1): 76–110.

List, Christian and Philip Pettit, 2002. “Aggregating Sets of Judgments: An Impossibility Result,” Economics and Philosophy, 18(1): 89–110.

Manin, Bernard, 1987. “On Legitimacy and Political Deliberation,” Political Theory, 15: 338–368.

May, Kenneth O., 1952. “A Set of Independent, Necessary, and Sufficient Conditions for Simple Majority Decision,” Econometrica, 20(4): 680–84.

Miller, David, 2008. “Why Immigration Controls Are Not Coercive: A Reply to Arash Abizadeh,” Political Theory, 38(1): 111–120.

Mommsen, Wolfgang, 1989. The Political and Social Theory of Max Weber, Oxford: Blackwell.

Nagel, Thomas, 1987. “Moral Conflict and Political Legitimacy,” Philosophy and Public Affairs, 16(3): 215–240.

–––, 2005. “The Problem of Global Justice,” Philosophy and Public Affairs, 33(2): 113–147.

Näsström, Sofia, 2007. “The Legitimacy of the People,” Political Theory, 35(5): 624–658.

Nussbaum, Martha, 2011. “Perfectionist Liberalism and Political Liberalism,” Philosophy and Public Affairs, 39(1): 3–45.

Pateman, Carol, 1970. Participation and Democratic Theory, Cambridge: Cambridge University Press.

Pateman, Carol, 1988. The Sexual Contract, Cambridge: Polity Press.

Perry, Stephen, 2013. “Political Authority and Political Obligation,” in Oxford Studies in Philosophy of Law: Volume 2, Leslie Green and Brian Leiter (eds.), Oxford: Oxford University Press, pp. 1–74.

Peter, Fabienne, 2008. Democratic Legitimacy, New York: Routledge.

–––, 2013. “The Procedural Epistemic Value of Deliberation,” Synthese, 190(7): 1253–1266.

Pettit, Philip, 2001. “Deliberative Democracy and the Discursive Dilemma,” Philosophical Issues, 11: 268–299.

–––, 2003. “Groups with Minds of Their Own,” in Socializing Metaphysics, F. F. Schmitt (ed.), New York: Rowman & Littlefield, pp. 167–193.

–––, 2012. On the People’s Terms, Cambridge: Cambridge University Press.

Pitkin, Hannah, 1965. “Obligation and Consent I,” American Political Science Review, 59: 991–999.

Pogge, Thomas, 2008. World Poverty and Human Rights, 2nd edition, Cambridge: Polity Press.

Quong, Jonathan, 2011. Liberalism without Perfection, Oxford: Oxford University Press.

Rawls, John, 1971. A Theory of Justice, Cambridge: Harvard University Press.

–––, 1993. Political Liberalism, New York: Columbia University Press.

–––, 1995. “Reply to Habermas,” The Journal of Philosophy, 92(3): 132–180.

–––, 1999. The Law of Peoples, Cambridge: Harvard University Press.

–––, 2001. Justice as Fairness: A Restatement, Cambridge: Harvard University Press.

–––, 2007. Lectures on the History of Political Philosophy, Cambridge: Harvard University Press.

Raz, Joseph, 1986. The Morality of Freedom, Oxford: Oxford University Press.

–––, 1995. Ethics in the Public Domain: Essays in the Morality of Law and Politics, Oxford: Clarendon Press.

–––, 2006. “The Problem of Authority: Revisiting the Service Conception,” Minnesota Law Review, 90: 1003–1044. [Available at SSRN]

Riley, Patrick, 1982. Will and Political Legitimacy, Cambridge: Harvard University Press.

Ripstein, Arthur, 2004. “Authority and Coercion,” Philosophy and Public Affairs, 32(1): 2–35.

Rousseau, Jean-Jacques, 1988 [1762]. On the Social Contract, Indianapolis: Hackett.

Schneewind, J. B., 1998. The Invention of Autonomy, Cambridge: Cambridge University Press.

Simmons, A. John, 1976. “Tacit Consent and Political Obligation,” Philosophy and Public Affairs, 5(3): 274–291.

–––, 2001. Justification and Legitimacy: Essays on Rights and Obligations, Cambridge: Cambridge University Press.

Stilz, Anna. 2009. Liberal Loyalty: Freedom, Obligation, and the State, Princeton: Princeton University Press.

Sunstein, Cass, 2003. Why Societies Need Dissent, Cambridge, MA: Harvard University Press.

Ten, C. L., 1998. “Democracy, Socialism, and the Working Class,” in The Cambridge Companion to Mill, John Skorupski (ed.), Cambridge: Cambridge University Press, pp. 372–395.

Tuck, Richard, 1993. Philosophy and Government 1572–1651. Cambridge: Cambridge University Press.

Turner, Piers Norris, 2014. “‘Harm’ and Mill’s Harm Principle,” Ethics, 124(2): 299–326.

Valentini, Laura, 2012. “Assessing the Global Order: Justice, Legitimacy, or Political Justice?,” Critical Review of International Social and Political Philosophy, 15(5): 593–612.

–––, 2014. “No Global Demos, No Global Democracy? A Systematization and Critique,”Perspectives on Politics, 12(4): 789–807.

Waldron, Jeremy, 1987. “Theoretical Foundations of Liberalism,” The Philosophical Quarterly, 37(147): 127–150.

–––, 1999. Law and Disagreement, Oxford: Clarendon Press.

Walzer, Michael, 1977. Just and Unjust Wars: A Moral Argument with Historical Illustrations, New York: Basic Books.

–––, 1980. “The Moral Standing of States: A Response to Four Critics,” Philosophy and Public Affairs, 9(3): 209–229.

Weber, Max, 1964. The Theory of Social and Economic Organization, Talcott Parsons (ed.), New York: Free Press.

Wellman, Christopher, 1996. “Liberalism, Samaritanism, and Political Legitimacy,”Philosophy and Public Affairs, 25(3): 211–237.

Wenar, Leif, 2002. “The Legitimacy of Peoples,” in Pablo De Greiff and Ciaran Cronin (eds.),Global Justice and Transnational Politics, Cambridge: MIT Press, pp. 53–76.

Wolff, Robert Paul, 1970. In Defense of Anarchism, New York, Harper & Row.

Ypi, Lea L., 2008. “Statist Cosmopolitanism,” Journal of Political Philosophy, 16(1): 48–71.