диспуты

Поделиться статьей в социальных сетях:

в избранное

Вымышленные сущности

Ссылка на оригинал: Stanford Encyclopedia of Philosophy

Впервые опубликовано 6 ноября 2018 года.

Философские вопросы, связанные с художественными произведениями (works of fiction), в последние несколько десятилетий привлекают все большее и большее внимание. Далее последует обсуждение одной хорошо знакомой и в целом даже фундаментальной темы в области: вымышленных сущностей (fictional entities). Будет разобран как вопрос о том, что из себя представляют такие сущности, так и вопрос о том, существуют ли они на самом деле.

Известная характеристика художественных произведений заключается в том, что в них присутствуют вымышленные персонажи: индивиды, о подвигах которых пишут в художественных произведениях и которые впервые появляются в художественном произведении. Например, в «Гамлете» Шекспира фигурирует вымышленный персонаж Гамлет, в «Собаке Баскервилей» Конан Дойла — Шерлок Холмс, в «Анне Карениной» Толстого — Анна Каренина и т.д. Во всех этих произведениях, конечно, есть множество других вымышленных персонажей (например, Офелия и Доктор Ватсон); и действительно, некоторые произведения художественной литературы характеризуются явным изобилием персонажей (так зачастую говорят о русских романах). Вымышленные персонажи принадлежат к классу сущностей, известных как вымышленные сущности, или вымышленные объекты, или ficta, который включает в себя не только одушевленные объекты художественных произведений (вымышленные люди, животные, чудища и т.д.), но и неодушевленные объекты художественных произведений, такие как вымышленные места (например, город с собором Барчестер у Энтони Троллопа и дом эльфов у Толкина, Ривенделл). Однако, как уже говорилось, туда не входят сущности, находящиеся в реальном мире, хотя реальные сущности играют важную роль в художественных произведениях. Таким образом, ни Лондон, ни Наполеон не являются вымышленными сущностями, хотя первый является весьма существенным фоном для событий в рассказах о Холмсе, в то время как второй играет важную роль в событиях «Войны и мира». (Хотя Лондон и Наполеон не являются вымышленными сущностями, некоторые считают, что Лондон из рассказов Холмса и Наполеон из «Войны и мира» должны быть классифицированы как особый вид вымышленных сущностей. Этот взгляд в последнее время приобрел некоторую популярность: ср. Landini 1990, Bonomi 2008, Voltolini 2006, 2013, Motoarca 2014.)

Приведенная выше характеристика предполагает, что вымышленные сущности представляют собой особый тип сущностей. Поэтому неудивительно, что фундаментальный философский вопрос, который мы можем задать о вымышленных сущностях — это вопрос об их природе: что такое вымышленная сущность? Этот вопрос отстоит от другого вопроса, который кажется еще более фундаментальным: почему вообще предполагается, что какие-либо вымышленные сущности существуют? В конце концов, в нашем мире никогда не было Шерлока Холмса или Ривенделла — эти мнимые сущности появляются в художественных произведениях, а не документальных. Вслед за работой Thomasson 1999 мы назовем первый вопрос метафизическим, а второй — онтологическим.

Метафизика вымышленных сущностей

Как говорит Томассон (Thomasson 1999: 5), первый вопрос сводится к следующему: какими были бы вымышленные сущности, если бы они существовали? На этот вопрос предлагались различные ответы. Но как бы сильно они ни различались, все они так или иначе пытаются приспособиться к некоторой интуитивной данности, которая стоит перед философами, размышляющими о вымышленных сущностях: эти сущности не существуют или, по крайней мере, не существуют как обычные физические объекты.

В подтверждение этого обстоятельства обратите внимание, что обычный человек почти наверняка ответит отрицательно на вопрос о том, существуют ли такие объекты, хотя он(а) может уточнить этот ответ, сопроводив его оговоркой: «по крайней мере в некотором смысле». Мы также обращаемся к несуществованию в этом некотором смысле, когда хотим оспорить мнение о том, что некий предполагаемый индивид является подлинной исторической фигурой; можно сказать, например, что короля Артура не существует, тем самым подчеркивая нашу точку зрения на то, что поиски исторического короля Артура были напрасны.

Те, кто не верит в существование вымышленных сущностей (фикциональные антиреалисты, как мы будем их называть), станут утверждать, что данность несуществования имеет только онтологическое прочтение: утверждать, что вымышленные сущности не существуют, значит утверждать, что в общей области того, что есть, нет таких объектов, как вымышленные сущности. Напротив, фикциональные реалисты (те, кто действительно убежден в существовании вымышленных сущностей), как им кажется, единственные дают этой данности определенное метафизическое прочтение, а именно, что вымышленные сущности обладают свойством не существовать (в том или ином смысле). Они также настаивают на том, что фикциональные реалисты — единственные, кто считает, что несуществование вымышленных сущностей определяется их природой как вымышленных сущностей. Но это преувеличение. Поскольку считается, что нет таких предметов, как вымышленные сущности, даже антиреалисты, вероятно, признают, что отсутствие такого предмета, как некая предполагаемая сущность X, следует из того факта, что вымышленность X была доказана. Именно это произошло в случае с королем Артуром и многими другими легендарными или мифологическими существами (вымышленными сущностями в широком смысле). Люди изначально предполагали (ср. «Историю королей Британии» Гальфрида Монмутского), что король Артур был реальным человеком, вождем британцев, который правил Англией после ухода римлян, пока не обнаружилось, что король Артур — просто легендарная фигура, вымышленная сущность. Именно это открытие подкрепило вывод о том, что короля Артура не существует. Таким образом, кажется, даже антиреалисты заинтересованы в ответе на метафизический вопрос: «Что нужно для того, чтобы нечто было вымышленной сущностью?»

Сделаем еще одно замечание о данности несуществования, прежде чем обратимся к различным теориям вымышленных объектов и способам, посредством которых такие теории справляются с данностью несуществования. Как мы уже видели, при обсуждении данности естественно использовать такие кванторы, как «Некоторые…» («Существуют некоторые предметы, такие что…») и «Все…», область которых, по-видимому, включает как существующие, так и несуществующие объекты. Мы делаем так, когда говорим, например, что существуют объекты, например, вымышленные объекты, которые не существуют. Фикциональные антиреалисты отнесутся к таким разговорам с недоверием, поскольку они не признают существование смысла, в котором вымышленные объекты действительно существуют. Фикциональные реалисты, с другой стороны, сочтут, что предложение типа «Существуют некоторые объекты, в том числе Гамлет и Холмс, такие что они не существуют», либо буквально истинно, либо по крайней мере передает истину. Они обычно признают различие между неограниченными кванторами, область которых включает даже несуществующие объекты, и ограниченными кванторами, область которых включает только существующие объекты (см., напр., Berto 2013).

Поссибилизм

Одним из способов объяснения данности несуществования является поссибилистская теория вымышленных сущностей, которая утверждает, что вымышленные сущности существуют не в действительном мире, а только в некоторых других возможных мирах. В этом отношении вымышленные сущности считаются схожими с другими, просто возможными сущностями, такими как говорящие ослы. Согласно типичным версиям теории возможных миров, некоторые предметы, не присутствующие в реальном мире, как, например, говорящие ослы, вполне существуют в некоторых попросту возможных мирах.

Поссибилистская теория сталкивается с проблемой онтологической неопределенности. Поскольку существует более чем один возможный мир, в котором рассказы Конан Дойла о Холмсе являются фактами и в котором есть остроумный детектив по имени «Холмс», наделенный пристрастием к кокаину, живущий в доме 221B по Бейкер-стрит, с другом по имени «Ватсон» и совершающий то, что рассказывается в историях о Холмсе. Не все эти кандидаты на роль Холмса одинаковы; хотя все они соответствуют друг другу с точки зрения того, о чем говорится в историях о Холмсе, они могут различаться в других важных отношениях — у них могло быть несходное детство, включая разных родителей, и т.д. (В самом деле, когда персонажи в произведении недостаточно четко прописаны, в одном возможном мире может быть много людей, которые точно соответствуют тому, что история говорит о персонаже.) Теперь можно спросить: кто из этих разных остроумных детективов с пристрастием к кокаину — Холмс? (ср. Kaplan 1973: 505–506; Kripke 1972 [1980: 156–158]). Кажется, нет никакого способа, позволяющего ответить однозначно.

Крипке предполагает, что подобная неопределенность показывает, что ни одна из этих возможных сущностей не является Холмсом, «а если да, то какая же?» (Kripke 1972 [1980: 157–8]). Но предположим чисто гипотетически, что неопределенность может быть каким-то образом разрешена, возможно, историей, куда входит ряд определенных свойств, которые может иметь только Холмс. Например, Холмс был единственным человеком, происходящим из определенных гамет. Даже в этом случае были бы веские основания не отождествлять Холмса с возможным существом. Возьмем другой случай — мифический меч Экскалибур, извлеченный из скалы королем Артуром. Как всем известно, этого меча не существует. Его несуществованию не угрожало бы открытие кем-то объекта со всеми свойствами, которые в бретонском цикле приписываются Экскалибуру. Каким бы реальный объект ни был похожим на вымышленный объект, он не будет вымышленным объектом (Kripke 1972 [1980: 157–158]). Итак, переход от действительного мира к возможным мирам ничего не меняет: почему Экскалибур должен отождествляться даже с возможной сущностью? Если бы возможная сущность, точно соответствующая Экскалибуру по своим свойствам, была бы действительной, она не была бы вымышленным Экскалибуром, согласно приведенному выше аргументу Крипке. Что меняется, если этот возможный меч, подобный Экскалибуру, остается просто возможным? Короче говоря, если существует разрыв между вымыслом и реальностью, то существует также разрыв между вымыслом и возможностью.

С такими трудностями сталкиваются не все варианты поссибилизма. Рассмотрим версию Дэвида Льюиса, которая вытекает из его реалистической теории возможных объектов (Lewis 1986). Грубо говоря, Льюис считает возможного индивида кандидатом в Холмсы, если он обладает свойствами Холмса в возможном мире, в котором рассказы о Холмсе считаются известными фактами (Lewis 1978). Для Льюиса каждый такой индивид является частью одного мира, а не частью какого-либо другого (возможные индивиды в некотором смысле «связаны с миром», с точки зрения Льюиса); поэтому ни один кандидат в Холмсы не тождественен любому другому кандидату в Холмсы. Но, в отличие от более непреклонных поссибилистов, Льюис может использовать свою теорию двойников (Lewis 1986), чтобы предложить обоснованный способ рассмотривать каждого такого кандидата в Холмсы как Холмса. Предположим, вы читаете рассказы о Холмсе. Каждый кандидат в Холмсы является для вас двойником любого другого кандидата в Холмсы. Ибо даже если они должны существенно различаться с точки зрения общего качественного сходства, все различные кандидаты в Холмсы являются для вас (и для сообщества коллег-читателей, в которое вы входите, как, похоже, считал Льюис) двойниками по знакомству — все они в своих соответствующих мирах являются человеком, называемым «Холмс», о котором вы или ваше сообщество (или, скорее, ваши двойники) узнаете, читая рассказы о Холмсе, считающиеся известными фактами (ср. Lewis 1983b; Currie 1990: 137–139; Kroon 1994). Короче говоря, факт существования такого огромного количества различных кандидатов в Холмсы смущает Льюиса меньше, чем других поссибилистов. (См. также предположение в Sainsbury [2010: 82–83], что Льюис мог бы приспособиться ко множеству возможных кандидатов в Холмсы, отказавшись отождествлять Холмса с любым из них и вместо этого моделируя связь между рассказом о Холмсе и рассказом об этих возможных кандидатах в Холмсы по образцу понятия уточнения [precisification], которое используется в семантике неопределенности Льюиса.)

Однако теория двойников Льюиса не получила широкого признания. В целом возражения Крипке против поссибилизма в отношении вымышленных сущностей оказались более влиятельными. Ряд авторов, однако, утверждает, что подобные возражения имеют успех только в том случае, если мы используем понятие «переменной области» того, что можно квантифицировать в любом конкретном мире, понятие, которое позволяет множеству объектов, доступных в одном мире, отличаться от множества объектов, доступных в другом мире (именно такова семантика, предпочитаемая Крипке для модальной логики). Предположим вместо этого, что мы принимаем версию квантификации по «закрепленной области», где вымышленный индивид принимается за несуществующую сущность в действительном мире и за существующую сущность в других возможных мирах (Priest 2005, Berto 2011). Если это так, то проблема неопределенности может и не возникнуть. Как говорит Прист (Priest 2005: 119–120), у нас прежде всего есть понятие Дойла о Шерлоке Холмсе; этот Шерлок Холмс — тот Холмс, о котором думает Дойл, — является индивидом в действительном мире, но он не существует там; он существует только в других мирах. Таким образом, для Приста Дойл не выбирает произвольно одного кандидата в Холмсы из всех возможных кандидатов в Холмсы, каждый из которых находится в своем собственном возможном мире. Скорее, Дойл интендирует конкретного индивида, который не существует в действительном мире, но вместо этого претворяет в жизнь рассказы о Холмсе в некоторых других возможных мирах. Этот человек заведомо Холмс. (Дойл справляется с этим, несмотря на то, что в действительном мире содержится множество других возможных индивидов, которые не существуют там, но претворяют в жизнь рассказы о Холмсе в других возможных мирах; Priest 2005: 93–94.) Конечно, можно было бы еще задаться вопросом, каким образом Дойл знаком именно с этим человеком через интенциональность своего мышления, как утверждает Прист, а не с любым другим кандидатом в Холмсы. Является ли авторское намерение творческим актом, который, возможно, сначала приводит к тому, что есть объект правильного типа, как предполагает Томассон (Thomasson 1999: 90)? Все указывает на то, что Прист отвергает такую точку зрения: «…чистая интенция может интендировать объект даже тогда, когда существуют другие неразличимые объекты» (Priest 2005: 142).

Подобный поссибилизм сталкивается и с другой проблемой.

Например, Шерлок Холмс в действительности не детектив, поскольку он не существует. Скорее всего, Холмс — возможно детектив; он детектив только в возможных мирах, в которых он существует. (Обратите внимание, что он не является детективом во всех мирах, где он существует, поскольку, вероятно, истина о Холмсе состоит в том, что у него не могло быть карьеры детектива; следовательно, в некоторых возможных мирах Холмс существует, не будучи детективом.) Теперь, по общему признанию, странно говорить, что вымышленный объект, подобный Холмсу, является детективом в том же самом смысле, в каком, скажем, некий действительный сотрудник полиции Нью-Йорка является детективом. Но отступление к поссибилистскому взгляду в том, что Холмс обладает такими свойствами только в чисто возможных мирах, имеет собственные издержки; во-первых, так, кажется, недооценивается роль действительного мира в различных знакомых реляционных утверждениях, которые мы можем делать о вымышленных объектах. Рассмотрим случаи, когда мы сравниваем такие объекты с действительными конкретными индивидами. Предположим, мы скажем:

(1) Холмс умнее любого действительного детектива.

Мы, кажется, утверждаем, что Холмс действительно обладает такими сравнительными чертами, то есть имеет их в действительном мире, а не только в каком-то возможном мире. Предположим, что мы читаем (1) как высказывание в духе Приста:

● (1П) Холмс, возможно, умнее любого действительного детектива.

(Точнее, относительно миров, в которых Холмс является тем, кем он описан в рассказах о Холмсе, Холмс обладает большей степенью ума, чем любой детектив в действительном мире; ср. Priest 2005: 123.) Но ни один такой межмировой способ прочтения (1) не соответствует тому, как бы мы прочли любое другое предложение, включающее сравнение между индивидами. Допустим:

● (2) Сталин был более жестоким, чем любой другой действительный диктатор.

Было бы явно неверно читать (2) как:

● (2П) Сталин, возможно, был более жестоким, чем любой другой действительный диктатор

(скажем, в том смысле, что по отношению к мирам, в которых Сталин соответствует общепринятому описанию своей деятельности, Сталин более жесток, чем любой другой диктатор в действительном мире). Утверждение (2) интендировано быть существенным утверждением о том, каким на самом деле был Сталин, а не утверждением о том, каким он мог бы быть. Кроме того, такое поссибилистское чтение, как (1П), затрудняет понимание установок, которые мы занимаем по отношению к вымышленным персонажам (Kroon 2008: 201; 2012). Наша вера в великий ум Холмса объясняет наше восхищение им, так же как наша вера в страдания Анны Карениной объясняет нашу жалость к ней. Трудно понять, как наша вера в возможный ум Холмса может привести к такому. В ответ Прист настаивал на том, что именно так мы должны понимать подобные утверждения: Холмсом восхищаются за то, что он делает в мирах Холмса, в то время как реальным человеком, таким как Мандела, восхищаются за то, что он действительно сделал (Priest 2016: 217). Но это вызывает вопросы. Конечно, сам факт существования возможных миров, в которых Сталин посвящает свою жизнь спасению мигрантов от гибели, скажем, в Средиземном море, не делает его достойным восхищения в действительном мире, хотя он может сделать его объектом восхищения для людей в этих других мирах. Почему с Холмсом должно быть иначе?

Следующий обсуждаемый подход к вымышленным сущностям — (нео)мейнонгианский — вполне способен избежать подобных проблем. Но прежде чем мы опишем этот подход, отметим, что сам Прист придерживается более широкой теории, чем поссибилизм. Как отмечали многие философы, вымышленные повествования нередко противоречивы. Рассказы о Холмсе, например, характеризуют доктора Ватсона как обладателя боевой раны на плече, причем в каких-то рассказах на левом, а в других — на правом. Льюис (Lewis 1983a: 277–278) предполагает, что с невозможными вымыслами (impossible fiction), как правило, можно оперировать, привлекая только возможные миры (в соответствии с предпочтительной точкой зрения Льюиса, и φ, и не-φ могут быть истинными в таком невозможном вымысле, но не их конъюнкция). Однако это предположение сталкивается с трудностями, когда распространяется на ряд глубоко укоренившихся противоречий. Так, рассмотрим некоторые рассказы о путешествиях во времени. Прист сам придумывает историю, которая не имела бы смысла, если бы конкретный вымышленный ящик — ящик Сильвана — не был невозможным объектом (Priest 2005: 125ff.). Философы, такие как Прист, ссылаются на невозможные миры, чтобы разобраться с такими повествованиями, и утверждают, что некоторые вымышленные объекты являются невозможными объектами в той мере, в какой невозможны миры, где истинны характеризующие их рассказы.

Мейнонг и неомейнонгианство

Согласно поссибилизму (а точнее, расширенной его версии, которая позволяет некоторым вымышленным объектам быть невозможными), вымышленные объекты — точно такие же, как реальные объекты, за исключением того, что они существуют только в различных недействительных мирах. Подобно действительным объектам, они определены вплоть до последней подробности в мирах, где они существуют (в той мере, в какой сами рассказы, которые их описывают, представляют мир определенным вплоть до мельчайшей детали). Это по-прежнему справедливо, даже если подробности не появляются в разных рассказах. Например, в мирах, где рассказы о Холмсе повествуют об истинных людях и событиях, Холмс левша, правша или амбидекстр, хотя сами истории не уточняют, кто он (вся истина на этот счет из рассказов о Холмсе заключается в том, что он явно кто-то из них, раз так вышло, что у него есть руки).

Теория объектов Мейнонга

Представление о том, что вымышленные объекты являются мейнонгианскими объектами, образует совершенно иной метафизический вариант. Мейнонг (Meinong 1904) считал, что помимо конкретных сущностей, имеющих пространственно-временное существованием и идеальных или абстрактных сущностей, существующих вне пространства и времени, есть сущности, которые ни имеют пространственно-временного существования, ни лишены его; таковы хрестоматийные мейнонгианские объекты, лишенные какого-либо бытия. Сам Мейнонг использовал «обстояние», или «имение места» (Bestehen), для обозначения не-пространственно-временного способа (вида) бытия, оставляя «существование» (Existenz) для пространственно-временного. Sein, то есть «бытие», значит для него наиболее общий способ бытия, который включает в себя как обстояние, так и существование. Мы будем продолжать использовать слово «существует» для самого общего способа бытия, то есть Sein Мейнонга.

Даже если мейнонгианские объекты не существуют, у них имеются свойства. В частности, Мейнонг считал, что их бытие-такими (их так-бытие, Sosein, или субсистенция) не зависит от их бытия, или Sein. Sosein-определяющие свойства, более того, являются теми самыми свойствами, через которые в описаниях даются объекты. Это обстоятельство выражается в т.н. принципе характеризации, эксплицитная формулировка которого принадлежит Рутли (Routley 1980: 46), но который имплицитно уже присутствует в Meinong 1904 (1960: 82). По принципу характеризации, объекты, независимо от того, существуют ли они или нет, обладают свойствами, посредством которых даются или характеризуются; схематически вещь, характеризуемая как F, действительно является F. Возьмем, например, золотую гору или круглый квадрат. Золотая гора не существует, но можно сказать, что она и золотая, и гора, поскольку это свойства, которыми характеризуется объект; точно так же круглый квадрат является и круглым, и квадратным, даже если он не может существовать.

Заметим, что проблема поссибилизма, упомянутая в конце последнего раздела, в рамках данного подхода исчезает. Ведь в таком их понимании вымышленные сущности на деле обладают свойствами, которыми они характеризуются в соответствующих нарративах: У Холмса действительно высоко развит ум, возможно, больше, чем у какого бы то ни было действительного детектива, и поэтому (1) вполне может быть истинным. Заметим также, что вымышленные сущности, задуманные таким образом, не полностью детерминированы по отношению к своим свойствам, в отличие от вымышленных сущностей, задуманных по модели поссибилизма. Раз в рассказах Конан Дойла об этом ничего не говорится, Холмс по версии мейнонгианцев не правша, не левша и не амбидекстр, но имеет свойство быть кем-либо из перечисленных. (Небольшое предостережение. Хотя это обычное понимание теории вымышленных объектов Мейнонга, возможно, сам он не подписался бы под ним в таком виде: его наиболее полное описание вымышленных объектов предполагает, что они являются высокопорядковыми сущностями, то есть сущностями, построенными из более простых, подобно тому, как сущность-мелодия выстраивается из входящих в нее звуков (ср. Raspa 2001 и Marek 2008 [2013]).

Ортодоксальное и неортодоксальное неомейнонгианство

Современные версии мейнонгианства принимают многое из того, что Мейнонг говорил о несуществующих объектах, но отходят от его теории в различных пунктах. Предположим, наше внимание ограничено свойствами, приписываемыми физическим, пространственно-временным объектам (такие как быть горой или быть детективом). Т.н. ортодоксальные неомейнонгианцы (Parsons 1980, Routley 1980, Jacquette 1996) полагают: мейнонгианские объекты, которые характеризуются такими свойствами, представляют собой конкретные корреляты множеств подобных свойств (конкретные в том смысле, что объекты обладают свойствами точно так же, как имеют свойства обыденные вещи). Существует конкретный объект, который соответствует множеству S таких свойств и обладает (по меньшей мере) свойствами, содержащимися в S. Так, в соответствии со множеством {быть золотым, быть горой} существует золотая гора, которая обладает свойствами быть горой и быть золотой (а вероятно, и всеми такими свойствами P, которыми по необходимости обладает всякая золотая гора, чем бы она ни была). Эти свойства составляют природу или сущность золотой горы. Но у золотой горы имеются и иные свойства, в частности свойства, которые отражают ее отношение к действительным объектам в мире (например, быть тем, о чем часто думает Мейнонг).

Сходным образом мы могли бы рассматривать в роли конкретных коррелятов множеств свойств и вымышленные объекты. Представьте себе Холмса, детектива с пристрастием к кокаину, который живет (жил) в Лондоне на Бейкер-стрит, 221B, раскрывает множество загадочных преступлений, имеет друга по имени «Ватсон» и т.д., и т.п. (где «и т.д., и т.п.» включает в себя все свойства Р, такие что в рассказах о Холмсе тот истинно обладает Р). Для ортодоксальных неомейнонгианцев Холмс — конкретный, хотя и несуществующий коррелят множества, в которое входят эти свойства. Одна из интересных разновидностей неомейнонгианства — теория личин Кастаньеды, согалсно которой всякий существующий индивид есть пучок личин (guises) — партикулярий, образованных из множеств свойств особой конкретизирующей операцией, — связанных через отношение консубстанциации. Объект навроде золотой горы — это личина, которая не консубстанциируется ни с какой личиной, даже с собой, и поэтому не существует. Кастаньеда трактует вымышленные объекты как пучки личин, связываемые особым отношением консоциации (см. Castañeda 1989: ch. 11).

Соглашаясь с тем, что вымышленные объекты образуют подмножество мейнонгианских объектов, неортодоксальные неомейнонгианцы (см., в частности, Zalta 1983) утверждают, что мейнонгианские объекты в целом имеют скорее неспатиотемпоральный способ бытия и, следовательно, не конкретны, а абстрактны. И хотя неортодоксы согласны с идеей, что для любого множества свойств существует индивид, обладающий всеми ими, они вообще не принимают мейнонгианские объекты за корреляты множеств свойств, как это делают ортодоксы. Вместо этого они рассматривают вымышленные сущности как некие общие (generic) объекты или роли по образцу атрибутов в платонизме. (Так, Залта и его коллеги воспользовались этой теорией, чтобы смоделировать целый ряд философских понятий, включая платоновские идеи; см. Zalta 1983: 41–47; Pelletier & Zalta 2000.) Рассмотрим еще раз золотую гору. Для неортодоксальных неомейнонгианцев золотая гора — не гора в том же смысле, что гора Таранаки (конкретная и действительная). В конце концов, золотая гора — это абстрактный объект, а горы — не абстрактные объекты. Золотая гора больше похожа на объект, названный «президентом США» в следующем утверждении:

(3) Президент США избирается каждые четыре года,

где речь идет не о конкретном президенте США, будь то Джордж Буш — младший или Барак Обама, а о роли или должности президента США. В то время как Залта в нашем понимании — наиболее яркий образчик неортодоксального неомейнонгианства, к нему оказываются довольно близки и другие авторы. Так, например, Рапапорт полагает, что М-объекты (его наименование мейнонгианских объектов) сродни планам, а не конкретным индивидам, хотя, в отличие от Залты, эксплицитно он не называет их абстрактными и неспатиотемпоральными объектами (Rapaport 1978).

Другие реалистические позиции, пускай они и не являются мейнонгианскими по общему признанию, близки к этой неортодоксальной форме мейнонгианства. Некоторые реалисты рассматривают вымышленные объекты как типы (Wolterstorff 1980), тем самым разделяя с неортодоксальным мейнонгианством некоторую разновидность платонизма в отношении вымышленных объектов; другие считают их ролями, связанными с работой (work-bound roles; Currie 1990), тем самым придерживаясь формы абстракционизма, которая приводит к концепции вымышленных объектов как зависимых сущностей, сходной с концепцией, эксплицитно отстаиваемой креационистами (см. ниже).

Два вида свойств и два способа предикации

Различие между ортодоксальным и неортодоксальным неомейнонгианством проводится на метафизическом уровне. Оно тесно связано с другим разделением, которое соотносится с мейнонгианскими объектами и, следовательно, с вымышленными объектами, понятыми как мейнонгианские: между видами свойств и способами предикации. Вспомним, что нам, с одной стороны, кажется вполне естественным говорить, будто вымышленные объекты обладают свойствами, через которые они характеризуются в повествовании (напр., Анна Каренина была женщиной, доведенной до самоубийства своим неудавшимся романом, а Шерлок Холмс — детективом с пристрастием к кокаину, живущим в Лондоне). С другой стороны, все это нисколько не естественно (Анна Каренина могла покончить с собой, но было бы бесполезной затеей искать новости о ее самоубийстве в газетах того времени). Итак, все неомейнонгианцы принимают представление Мейнонга, что мейнонгианский объект имеет свойства, через которые он характеризуется. Вслед за тем, как стал говорить сам Мейнонг (Meinong 1972 [1916]) на основе подсказки своего ученика Эрнста Малли, некоторые неомейнонгианцы (напр., Parsons 1980, Jacquette 1996) принимают эти свойства за ядерные свойства объекта: в самом общем случае, если M — мейнонгианский объект, скоррелированный со множеством свойств S, то члены S являются ядерными свойствами объекта. С этой точки зрения, быть детективом есть ядерное свойство Холмса, а быть королем — ядерное свойство короля Артура. (Роутли точно так же говорит о характерных свойствах объекта; ср. Routley 1980: 507–510.) Но мейнонгианский объект имеет и другие свойства при таком подходе — внеядерные свойства, которые не входят в число ядерных или характерных.

Рассмотрим, например, следующие два утверждения:

● (4) Микки Маус — икона поп-культуры

● (5) Анна Каренина — вымышленный персонаж.

Они включают свойства (быть иконой поп-культуры, быть вымышленным персонажем), приписываемые Микки Маусу и Анне Карениной, хотя и не характеризующие персонажей в тех повествованиях, где они фигурируют. Микки Маус обладает первым свойством из-за своего огромного влияния на поп-культуру, а не потому, что назван иконой поп-культуры в рассказах о Микки Маусе. Анна Каренина является вымышленным персонажем в силу своего положения кгероини художественного творения, а не потому, что в повествовании Толстого она называется вымышленным персонажем (в повествовании она представлена как женщина, а не героиня). Эти два свойства — типичные примеры внеядерных свойств.

(Небольшое предостережение. В свете только что сказанного утверждение, что свойства, истинные для вымышленного объекта в произведении, считаются ядерными свойствами объекта, нуждается в уточнении. Например, в рамках рассказов о Холмсе истинно, что Холмс существует, хотя на деле Холмса не существует. Таким образом, небытие — одно из (внеядерных) свойств Холмса, пускай в посвященных ему рассказах Холмс в одной и той же мере детектив, который живет в Лондоне, и объект, который существует. С этим очевидным напряжением можно справиться, настояв на том, что Холмс все же обладает свойством существования, но последнее надо понимать как более слабую, разбавленную разновидность своего внеядерного двойника; представление об этом впервые выдвинул Мейнонг (см. Parsons 1980: 44, 184–186). Ниже мы вернемся к понятию «разбавленных» разновидностей внеядерных свойств.)

Ряд неомейнонгианцев утверждает, напротив, что вымышленные и иные мейнонгианские объекты обладают теми же самыми свойствами, что и обыденные индивиды, вот только имеют они свойства совершенно по-другому. (Впервые это предположение выдвинул еще Малли (Mally 1912), но Мейнонг его не принял.) Когда, например, мы говорим, что Анна Каренина была женщиной, а Холмс — жителем Лондона, мы используем другой способ предикации, чем тот, к которому прибегаем, говоря, что Мэрилин Монро была женщиной или Тони Блэр — жителем Лондона. Согласно известной формулировке Залты (Zalta 1983), вымышленные сущности кодируют такие свойства, тогда как обыденные индивиды попросту экземплифицируют их. Сходным образом Кастаньеда (Castañeda 1989) говорит как о внутреннем, так и о внешнем способах предикации свойств, в то время как Рапапорт (Rapaport 1978) — о свойствах, которыми составляются объекты, и о свойствах, которые экземплифицируются объектами. И Анна Каренина, и Мэрилин Монро, можно сказать, обладают свойством быть женщиной, но первая его кодирует (свойство предицируется Анне внутренне или Анна имеет его как составляющую), а вторая экземплифицирует (она имеет его внешне).

Но вымышленные объекты тоже экземплифицируют свойства, пожалуй, даже те, которые они кодируют или имеют внутри как составляющие (это происходит всякий раз, когда эти свойства предицируются объектам в рассказах, где те фигурируют). Таким образом, (4) и (5) делает истинными то обстоятельство, что свойства быть иконой поп-культуры и быть вымышленным персонажем экземплифицируются или находятся во внешней владении у Микки Мауса и Анны Карениной соответственно. Внешне вымышленная Анна Каренина оказывается внутренне невымышленной (поскольку в романе истинно, что она женщина, а не что героиня).

И все же обратите внимание на важный контраст между тем, как именно Залта, с одной стороны, и как Кастаньеда и Рапапорт, с другой, формулируют эти разделения. Для Залты кодирование — логически примитивное представление, которое он вкладывает в строгую высокопорядковую модальную теорию, используемую в дальнейшем для доказательства существования и получения свойств абстрактных объектов, включая вымышленные (Zalta 1983: 12). С другой стороны, для Кастаньеды (Castañeda 1989: 200), равно как и Рапапорта (Rapaport 1978: 162), внутренняя предикация применима к коррелятам множеств, поэтому такой способ предикации определим через принадлежность к множеству: (вымышленная) сущность F обладает P внутренне (или: имеет P как составляющую) тогда и только тогда, когда P принадлежит множеству свойств, которое коррелируется с F.

На первый взгляд различие «способов предикации» может лучше справиться с обработкой данных, чем различие «видов свойств» (подробнее о них см. в обмене репликами между Jacquette 1989 и Zalta 1992). Во-первых, кажется, что нет никакого действенного критерия для различения ядерных и внеядерных свойств: некоторые свойства, по всей видимости, являются теми и другими. Рассмотрим свойство быть вымышленным персонажем. Может показаться, будто бы быть вымышленным персонажем — прототипический кандидат в внеядерные свойства, о чем свидетельствует случай (5), но вполне могут существовать «метафикциональные» повествования, чьи главные герои характеризуются не привычным образом, как люди из плоти и крови, а как вымышленные персонажи. (Известный пример — вымышленный персонаж Отец в «Шести персонажах в поисках автора» Пиранделло.) Следовательно, быть вымышленным персонажем может представляться и как ядерное, и как внеядерное свойство. Защитники различия «способов предикации» не сталкиваются здесь с какими бы то ни было трудностями: можно внешне предицировать свойство быть вымышленным персонажем как Анне Карениной, так и Отцу Пиранделло, а можно также внутренне предицировать это свойство Отцу. Отметим, что защитники различия «видов свойств» решают задачу по-своему — для них в таких случаях рассматриваемое ядерное свойство является «размытым» аналогом соответствующего внеядерного свойства. С этой точки зрения, «Отец» у Пиранделло обладает внеядерным свойством быть вымышленным персонажем, а также его ядерным «разбавленным» двойником. Помимо своей нотки ad hoc решение сталкивается с более серьезным затруднением: различие подвергается угрозе регресса в бесконечность все более «размытых» ядерных свойств (ср. Voltolini 2006).

Вероятно, справедливо будет сделать вывод, что на нынешнем этапе дискуссии различие «способов предикации» получило более широкое признание, хотя оба различия считаются проблематичными, по крайней мере в том, что касается вымышленных сущностей (Everett 2013). Мы должны помнить, однако, что это внутренняя дискуссия неомейнонгианцев и что неомейнонгианство как теория вымышленных объектов имеет важные достоинства, которые ничем не обязаны исходу этой дискуссии. Одним из таких достоинств является объяснение необходимого обладания вымышленными сущностями свойств, через которые они характеризуются в соответствующих историях. Трудно понять, почему, например, Холмс не мог быть детективом.

Неважно, какой из этих формулировок отдается предпочтение — у неомейнонгианства имеется способ выразить обе этих интуиции. Например, в формулировке Залты о различии «способов предикации» Холмс экземплифицирует свойство быть с необходимостью таким, что он кодирует и то обстоятельство, что он детектив, и то обстоятельство, что он мог бы и не быть детективом. Неомейнонгианец, отстаивающий различие «типов свойств», сказал бы, что Холмс обладает внеядерным свойством быть с необходимостью таким, что он обладает (ядерным) свойством быть детективом, но также он обладает (разбавленным) ядерным свойством быть человеком, который мог бы и не быть детективом.

На основе эссенциалистской идеи, что вымышленные объекты с необходимостью имеют свойства, которыми они характеризуются в соответствующих историях, неомейнонгианцы предложили простой критерий тождества вымышленных сущностей, который восходит к критерию тождественности мейнонгианских объектов как таковых: если x имеет все те же ядерные свойства, что и y (иными словами: если x и y внутренне обладают одинаковыми свойствами), то x=y (ср., напр., Parsons 1980: 28, 188).

Пускай этот взгляд и привлекателен, с лежащей в его основе мыслью, что как только у нас есть определенный набор свойств, то ipso facto имеется вымышленная сущность, связана очевидная проблема. Обратите внимание, что (почти все) неомейнонгианцы принимают эту мысль, поскольку считают вымышленные объекты подмножеством класса объектов, порожденных исходя из мейнонговского принципа свободы допущений (ср. Meinong 1916 [1972: 282]), в соответствии с которым для любого набора (ядерных) свойств существует обладатель — мейнонгианский объект. Но создание вымышленных сущностей, конечно, не так просто. Возьмем произвольный набор свойств, скажем {весит более 10 кг, носит имя «Оскар», имеет страсть к садовым перчаткам, является приверженцем числа 17}. Одного существования набора недостаточно, чтобы создать вымышленный объект Оскар с перечисленными свойствами. Должно произойти нечто большее. Крипке упоминает исторический случай, когда толкователи Библии приняли за имя мифического языческого божества библейский термин «Молох»; современная же филология предполагает, что на самом деле он употреблялся как имя нарицательное — либо царей, либо человеческих жертвоприношений. Если филологи правы, а толкователи запутались, то мифического Молоха не существует. Это так, но можно согласиться с существованием набора свойств, в атрибуции которых такому богу отразилось прошлое ошибочное истолкование Библии.

Неомейнонгианцы пытались обойти вопрос, подчеркивая, что мейнонгианские объекты, включая вымышленные объекты, — не множества свойств, а корреляты таких множеств. Позволит ли этот шаг неомейнонгианцам избежать допуска таких объектов, как Оскар и Молох, в общую область вымышленных объектов — будет зависеть от того, как этот шаг будет понят. У неомейнонгианства по версии Кастаньеды вымышленные объекты — это системы коррелятов множеств, построенные или собранные вместе создателем вымысла (fiction maker; ср. Castañeda 1989: ch. 11). Но если отсюда следует, будто бы деятельность по созданию вымысла существенна для тождественности вымышленных объектов, то мы имеем дело уже не с чистым неомейнонгианством, а с точкой зрения, близкой, скорее, к «креационизму», описываемому в следующем разделе.

Даже если идея коррелята множества помогает решить эту отдельную проблему, кажется, что никакая неомейнонгианская теория не в состоянии справиться с другой трудностью, возникающей из-за того, что тождество такого объекта зависит от свойств, через которые он характеризуется. Возьмем знаменитую историю Хорхе Луиса Борхеса о человеке по имени Пьер Менар, который по случайности написал текст, тождественный «Дон Кихоту» Мигеля Сервантеса вплоть до единого знака. Предположим в нашем варианте, что Менар и Сервантес незнакомы, хотя и живут в одном городе; можно даже предположить, что они соседи. В этом случае рассказ Борхеса описывает ситуацию, когда один и тот же набор свойств соответствует различным вымышленным объектам: Дон Кихот Сервантеса и Дон Кихот Пьера Менара — это два отдельных вымышленных персонажа, и тем не менее они разделяют все свойства, которыми обладают в соответствующих произведениях. (Случай «Менара» в этом контексте впервые упомянул Льюис (Lewis 1978: 39). В виде проблемы тождества вымышленных объектов он использовался затем Файном (Fine 1982: 107); см. также (Thomasson 1999: 7, 56).) В этом случае утверждение, что вымышленные объекты являются коррелятами множеств, а не попросту наборами свойств, не решает проблему — у нас один коррелят множества, но два различных объекта.

Интуитивно говоря, проблема ясна. Неомейнонгианство во всех его ипостасях стремится нарисовать платоническую картину вымышленной сущности: та либо подобна форме или идее, либо выступает коррелятом чего-то еще из того, что мы склонны описывать через платонические понятия, а именно множества свойств. Неомейнонгианство понимает вымышленный объект как нечто предшествующее повествовательной деятельности, которая интуитивно претворяет вымышленные объекты в бытие. Чтобы ощутить напряжение между этими концепциями, обратите внимание, что мы часто говорим о вымышленных объектах как о творениях рассказчиков или человеческого сознания в более общем смысле. Неомейнонгианство, похоже, не оставляет места рассказчикам.

Креационизм

Представление, будто бы повествователи должны играть какую-то творческую роль, объясняется так называемыми артифактуалистскими, или креационистскими, теориями вымышленных сущностей (см. Searle 1979, Salmon 1998, Thomasson 1999, Voltolini 2006; эта позиция отстаивалась в Kripke 2013, отдельные ее элементы обнаруживаются у ван Инвагена (van Inwagen 1977) в теории вымышленных объектов как постулатов (posits) литературной критики; Ингарден (Ingarden 1931) — значимый исторический предшественник).

Однако, в отличие от платонических abstracta, они не только имеют начало во времени, но и являются зависимыми сущностями, поскольку их существование зависит от других сущностей. (Грубо говоря, сущность О экзистенциально зависит от другой сущности O′ тогда и только тогда, когда O не может существовать без существования O′ (ср. Thomasson 1999). Более подробное и тонкое объяснение, где избегается следствие, согласно которому всё экзистенциально зависит от необходимых существований, таких как натуральные числа, см. Fine 1994.) Говоря более конкретно, вымышленные объекты находятся в строгой исторической зависимости от авторов, которые их создают (необходимо, что если О возникает в момент t, то авторы, которые создают O, существуют в некоторый момент t′ до t), и постоянно в общем виде от литературных произведений, которые их характеризуют (необходимо, что если O продолжает существовать, то какое-то литературное произведение W или другое, характеризующее O, существует во время существования O) (см. продолжение обсуждения подобных зависимостей в Thomasson 1999). В то время как жесткая историческая зависимость объясняет возникновение вымышленного объекта, постоянная родовая (generic) зависимость объясняет его дальнейшее существование, или пребывание во времени (persistence). Такие объяснения постоянства вымышленных объектов кажутся столь же интуитивными, как и объяснения их порождения. Мы не только говорим, что какой-то вымышленный объект был создан в определенный момент времени, но также можем описать его как имеющий определенный возраст (можно указать, что Гамлету сейчас более 400 лет).

Заметим: креационизм, характеризуемый таким образом, получает лишь выгоду от «очевидности» мысли, что авторы каким-то образом создают вымышленных персонажей путем создания вымышленных произведений, в которых те появляются. Кажется, язык поддерживает эту мысль: мы часто слышим утверждения наподобие «Гамлет — один из самых сложных персонажей, созданных Шекспиром». Именно на основе этой идеи креационисты затем выдвигают гипотезу, что вымышленные объекты буквально являются творениями их авторов: конечно, не конкретными творениями, а следовательно, неконкретными, абстрактными творениями. Но этот шаг далеко не прост. Ягисава (Yagisawa 2001), например, утверждает, что креационизм резко конфликтует с другими, казалось бы, очевидными мыслями, например, с данностью несуществования, согласно которой вымышленные персонажи, такие как Гамлет, не существуют (ответ см. у Goodman 2004) На еще более фундаментальном уровне Брок (Brock 2010) утверждает, что обращение креационистов к творению по сути лишено объяснения и оставляет больше вопросов, чем ответов.

Сами креационисты утверждают, что обращение к творению действительно решает ряд существенных проблем, с которыми сталкиваются другие метафизические теории. Например, нет никакого мифического бога Молоха, ибо никто не создал такой объект, собрав различные свойства и вложив их в определенное повествование. И хотя они разделяют все свойства, приписываемые им в соответствующих интерпретациях «Дон Кихота», существуют два Дон Кихота, Сервантеса и Менара, а не только один, потому что существовали два совершенно независимых акта авторского созидания, или порождения (generation; ср. Voltolini 2006: 32ff.). Однако неясно, как креационисты могут разрешить смежную проблему, затрагивающую их теорию, — проблему неразличимых вымышленных объектов (Kroon 2015). В Войне Гномов и Орков, описанной Толкином, принимали участие тысячи вымышленных гномов, но интуитивно кажется, что навряд ли Толкин предпринял участие в тысячах актов созидания гномов. (В ответ на эту тревогу некоторые креационисты отрицают существование таких персонажей; см., напр., Voltolini 2006: 209–211.)

Таким образом, очевидно, что креационизм не лишен своих проблем. Возможно, наиболее значимые из них связаны с природой творческого процесса и отношением между творческим процессом и тождеством вымышленных объектов. Может показаться, к примеру, будто объект, который возникает на основании вышеизложенного процесса созидания (говорящего об авторском осмыслении своих литературных творений), является не вымышленным как таковым, а скорее (просто) интенциональным, объектом определенной авторской мысли. Простой интенциональный объект еще не является вымышленным объектом, с чем соглашается Томассон (Thomasson 1999: 89), так что же делает его таковым? Становится ли он единым, будучи в состоянии быть «разделенным» более чем одним человеком, появляясь в тексте (возможно, не в физическом виде, а в памяти)? Или есть более четкий критерий, определяющий, какие интенциональные объекты являются вымышленными?

На этот вопрос, пожалуй, лучше всего ответить, дав несколько иное описание процесса созидания. Так, некоторые креационисты (Schiffer 1996, 2003; Thomasson 2003a,b) говорят, что вымышленный объект возникает как абстрактный артефакт не тогда, когда автор впервые задумывает его, а только после того, как определенный воображаемый процесс подошел к концу, а именно процесс, в котором кто-то — как правило, рассказчик — притворяется, что есть индивид, который является таким-то и делает то-то. Является ли это достаточным условием для созидания ficta, вопрос спорный; возможно, необходимо что-то еще, например, рефлексивная позиция по отношению к самому процессу притворства (Voltolini 2006, 2015a). Но каково бы ни было правильное объяснение, остается еще один вопрос: даже если мы согласимся с природой типа процесса, который порождает вымышленный объект, что это за объект, который якобы порождается таким образом? Каковы условия тождества вымышленных объектов? Креационисты обычно не думают, что вымышленный объект обладает свойствами, через которые характеризуется в повествовании, где он появляется. Вымышленный объект просто имеет эти свойства в соответствии с повествованием. Например, о Холмсе нельзя сказать, что «он» (или «оно») является детективом — детективом могут быть только физические объекты, а не абстрактные артефакты. Что верно в отношении Холмса, так это то, что «он» — детектив в соответствии с рассказами о Холмсе (в равной степени Холмс — мужчина в соответствии с этими историями и поэтому заслуживает местоимения мужского рода «он»). В общем, для креационистов единственными свойствами, которыми действительно обладают вымышленные объекты, являются свойства, которые неомейнонгианцы назвали бы внеядерными или приняли бы за внешние предикаты: такие свойства, как быть вымышленным детективом, или быть творением Дойла, или даже быть детективом в соответствии с рассказами о Холмсе (ср. Thomasson 1999). Таким образом, этот подход не учитывает упомянутой ранее идеи о том, что должен существовать смысл, в котором вымышленные объекты действительно обладают свойствами, которые характеризуют их в соответствующих историях.

Кроме того, ограниченный характер таких свойств затрудняет понимание того, как индивидуируется вымышленная сущность. Томассон дает достаточные условия тождества для вымышленных сущностей в литературном произведении: x и y являются одним и тем же вымышленным объектом F, если x и y приписываются точно такие же свойства в произведении (Thomasson 1999: 63). Но что мы скажем в случае вымышленных объектов, которые появляются в разных произведениях? Томассон допускает, что в этом случае можно обеспечить только необходимое условие: x и y — один и тот же вымышленный объект только в том случае, если автор второго произведения W′ компетентно знаком с x предыдущей работы W и намерен включить x в W′ как y (Thomasson 1999: 67). Причина, по которой она считает, что это недостаточное условие, заключается в том, что, независимо от намерений автора, ему не удается перенести x (сущность, которая появляется в W) в W' как y, если он приписывает y свойства, которые слишком радикально отличаются от свойств, которые были приписаны x в W (1999: 68). (Есть и другие случаи, которые еще более ясно показывают, как авторское намерение может быть нарушено. Так, рассмотрим случай слияния (fusion) персонажей, в котором автор намеревается импортировать в W′ двух персонажей x и y из предыдущей работы W как одного персонажа z. Очевидно, что, учитывая транзитивность тождества, z не тождественен ни x, ни y, поэтому автору не удастся подобная попытка. Аналогичные проблемы возникают и в обратной ситуации расщепления (fission) персонажа: ср. Voltolini 2012.)

С одной стороны, неомейнонгианцы дают точные критерии тождества вымышленных объектов, но эти критерии явно недостаточны, поскольку не учитывают тот факт, что такие объекты являются произведениями человеческого сознания. С другой стороны, креационисты действительно учитывают это обстоятельство, но предоставляют только относительно неспецифические критерии тождества таких сущностей. Эти теории обычно воспринимаются как несовместимые друг с другом, поскольку апеллируют к различным метафизическим моделям — если говорить в широком смысле, платоническая модель здесь противостоит конструктивистской. Однако это утверждение о несовместимости не следует считать окончательным; вполне возможно, что существуют способы, с помощью которых обе теории или, возможно, наиболее перспективные элементы каждой могут быть каким-то образом объединены (о недавних попытках идти в таком направлении см. работы Zalta 2000, Voltolini 2006).

Онтология вымышленных сущностей

В метафизическом вопросе о вымышленных сущностях речь шла о том, на что похожи такие сущности, если они вообще существуют. Теперь мы обратимся к онтологическому вопросу, который попросту спрашивает, существуют ли такие сущности.

Семантические аргументы за и против реализма

Очевидно, что важное разделение на онтологическом уровне проходит между теми, кто верит в существование вымышленных сущностей, — фикциональными реалистами — и теми, кто верит, что их нет, — фикциональными антиреалистами. Долгое время полем битвы между двумя сторонами был обыденный язык. Реалисты всегда были очарованы тем, что в языке имеются предложения, которые, по видимости, обязывают нас принять существование вымышленных сущностей.

Антиреалисты ответят, что, несмотря на видимую несводимость, эти предложения также могут быть перефразированы с помощью терминов, онтологически не обязывающих или уклончивых (noncommital); и игра продолжается.

Антиреализм Рассела

Фреге (2000 [1892]) часто считается первым защитником фикционального антиреализма в аналитической философии, поскольку он считал, что в прямых (gerade) контекстах, таких как «Одиссей сошел на берег», вымышленное имя «Одиссей» имеет смысл, но не значение. Но Фреге также считал, что в косвенных (ungerade) контекстах, таких как «Джон верил, что Одиссей сошел на берег» и «Автор „Одиссеи“ говорит, что Одиссей сошел на берег», этот смысл становится новым референтом вымышленного имени. Если смыслы такого типа могут моделировать понятие вымышленной сущности, то Фреге может быть истолкован как своего рода фикциональный реалист (Künne 1990); в противном случае интерпретация неверна. (Парсонс испытывает сомнения (Parsons 1982); Залта выступает более сочувственно, так как он считает, что его абстрактные объекты могут моделировать как понятие смысла (Zalta 2001), так и идею вымышленного объекта.)

Современная форма спора между реалистами и антиреалистами, однако, сложилась не из того, что говорил по этому поводу Фреге, а из спора между Мейнонгом (Meinong 1904) и Расселом (Russell 1905a). Рассмотрим предложение типа:

● (6) Аполлон молод.

По Мейнонгу, который здесь предстает как хрестоматийный фикциональный реалист, сама осмысленность этого утверждения связывается с (широко) вымышленной сущностью — богом из греческих мифов — на том основании, грубо говоря, что мысль, выраженная утверждением, направлена на эту сущность и поэтому требует, чтобы такая сущность существовала. Само утверждение выражает скорее истину, чем ложь об этой сущности. Для Рассела, однако, видимость в данном случае обманчива. Во-первых, он считал, что «Аполлон», как и любое другое обычное имя собственное, выступает аббревиатурой для определенной дескрипции — скажем, «бог солнца». Во-вторых, после того, как он пришел к своей теории определенных дескрипций, Рассел считал, что предложение, содержащее определенную дескрипцию, должно быть проанализировано до другого предложения, в котором дескрипция элиминируется в пользу кванторов, предикатов, логических связок и подлинных имен собственных. То, что (6) говорит на этот счет, дается в парафразе, где определенная дескрипция, для которой «Аполлон» является аббревиатурой, а именно «бог солнца», исчезает при анализе:

● (6R) Существуют по меньшей мере один бог солнца и самое большее один бог солнца, и каждый бог солнца молод.

(Проще говоря: Есть один конкретный бог солнца, и он молод.)

В-третьих, здесь больше нет даже появления единичного термина («Аполлон»), который должен что-то обозначать, чтобы парафраз имел смысл. На деле, по мнению Рассела, этот результат показывал, что исходное утверждение и имеет значение (meaningful) (так как его можно проанализировать таким образом), и ложно (учитывая очевидные факты). Скажем, что определенная дескрипция имеет расселианский денотат, когда выполняются расселианские условия для того, чтобы дескрипция имела денотат; то есть когда существует по меньшей мере один индивид, удовлетворяющий соответствующему предикату, но не более одного. Тогда мы можем сказать, что определенная дескрипция, для которой «Аполлон» является аббревиатурой, не имеет расселианского денотата с момента первого члена конъюнкции (6R), а именно:

● (7) Существует по меньшей мере один бог солнца

ложно. Отнюдь не делая (6) бессмысленным, отсутствие денотации в расселианском смысле в сочетании с элиминативной стратегией Рассела показывает, что (6) ложно. Рассел считал, что его теория определенных дескрипций позволяет показать, что все вымышленные имена, таким образом, лишены денотации и что предложения, содержащие вымышленные имена, поэтому являются истинными или ложными, а не бессмысленными.

Метафикциональные утверждения и операторы «в повествовании»

Допустим гипотетически, что принятие расселианской теории дескрипции позволяет нам избежать онтологических обязательств в отношении таких «причудливых» сущностей, как несуществующие вымышленные и мифологические сущности. (Хотя данная точка зрения широко распространена, на самом деле есть основания в ней сомневаться: Дэвид Каплан утверждает, что «одним из достоинств» теории Рассела является то, что она «по существу нейтральна по отношению к онтологическим обязательствам» и позволяет дескрипциям обозначать несуществующие сущности, если такие сущности есть (Kaplan 2005: 975–976; ср. также Voltolini 2006: 139ff.). Однако даже если теория Рассела является онтологически сильной в этом смысле, она сталкивается с простым и, казалось бы, разрушительным возражением: многие интуитивно истинные предложения оказываются ложными в расселианских парафразах. Рассмотрим предложение (6) еще раз. Если мы используем теорию Рассела, чтобы обойтись без сущности, подобной Аполлону, то отсюда следует, что (6) ложно, поскольку расселианский парафраз ложен. Вот почему теория Рассела признана контринтуитивной. Большинство сказали бы, что утверждение (6) интуитивно истинно, в отличие, скажем, от:

● (8) Аполлон — рок-звезда.

Оказывается, у антиреалиста-расселианца есть простой способ обойти эту проблему. Он укажет, что причина, по которой (6), а не (8), кажется истинным, заключается в том, что в греческом мифе все именно так, как говорит (6). Впечатление, будто (6) истинно, может быть легко объяснено, если рассмотреть (6) как эллипсис для более длинного предложения, а именно:

● (6I) Согласно греческому мифу, Аполлон молод.

Здесь оборот «согласно греческому мифу» работает как интенсиональный оператор, тогда как предложение, следующее за этим оператором, которое есть не что иное, как (6) само по себе, должно быть проанализировано в расселловской манере:

● (6IR) Согласно греческому мифу, существует уникальный бог солнца, и он молод.

(Оговорка. Было бы вернее сказать, что это употребление (6), которое рассматривается как эллипсис для (6IR), а не само (6). Ибо (6) — это случай фикционального, или вымышленного, предложения, а именно предложения, которое легко может возникнуть внутри повествования (в данном случае мифа). У таких предложений есть употребление, в котором у них имеются только фикциональные, или вымышленные, условия истинности, то есть условия с точки зрения повествования или в рамках произведения, и при таком употреблении даже их истинностные значения являются попросту вымышленными. Вслед за Эвансом (Evans 1982), который заимствует термин у Куайна, мы можем назвать это попустительствующим (conniving) употреблением, при котором говорящий притворяется или выдумывает.

Таков вид употребления, при котором мы считаем (8), в отличие от (6), явно ложным. Примером может служить высказывание (8) в ответ на вопрос об Аполлоне на экзамене по греческой мифологии. Мы будем называть предложения формы (6I), даже переделанные как (6IR), внутренними метафикциональными утверждениями, поскольку они имеют целью сказать, как обстоят дела в рамках определенного повествования или в соответствии с ним. Они понимаются как предложения, фиксирующие не-попустительствующее употребление вымышленных предложений, таких как (6).)

Вернемся к рассматривавшейся нами поправке к расселианству. Согласно обсуждаемой точке зрения, выражение типа «согласно греческому мифу» как интенсиональный оператор является оператором сдвига обстоятельств, который сдвигает обстоятельства оценки следующего за ним предложения. Предположим чисто теоретически, что утверждение вида «Согласно повествованию S, p» истинно в действительном мире тогда и только тогда, когда «p» истинно в ближайших возможных мирах к действительному миру, в котором S истинно (ср. Lewis 1978). Теперь любое утверждение, куда входит этот оператор, должно быть проанализировано с точки зрения Рассела, если оно содержит единичный термин. В этом случае утверждение типа (6I) истинно в действительном мире тогда и только тогда, когда (6), то есть (6R), истинно в ближайших возможных мирах, в которых истинен миф об Аполлоне. Поскольку (6R) действительно истинно в таких мирах, рассматриваемый единичный термин — «Аполлон», то есть «бог солнца» — имеет (расселианскую) денотацию в этих мирах, даже если он не имеет денотации в действительном мире. Таким образом, мы снова получаем желаемый Расселом результат: в целом предложение истинно, хотя соответствующий единичный термин не имеет действительной денотации, а только возможную. Таким образом, никакие онтологические обязательства в отношении к вымышленным сущностям не возникает из истинности этого предложения.

Или, скорее, такое обязательство само по себе не вытекает из теории Рассела. Если мы примем модальный реализм Льюиса, то утверждение, что дескрипция имеет возможную денотацию, влечет за собой онтологическую приверженность вымышленным объектам как possibilia. Однако обычно подобный интенсионалистский подход воспринимается в антиреалистическом смысле (см., напр., Lamarque & Olsen 1994; Orenstein 2003; Rorty 1982). Для расселианца центральным в этом антиреалистическом понимании является тот факт, что предложение, подобное (6I), должно быть прочитано de dicto, а не de re: то, что считается истинным в вымысле, — определенное dictum, или пропозиция, а не утверждение о некоторой данной вещи, или res x, что x обладает определенным свойством.

В расселианском понимании различия de dicto и de re дескрипция «бог солнца», чьим сокращением выступает «Аполлон», должно быть истолкована как имеющая вторичное, а не первичное вхождение в предлодение; или, что то же самое, квантору существования, встречающемся в расселианском парафразе утверждения, должна быть приписана узкая, а не широкая область. То есть (6I) следует читать как «Согласно мифу об Аполлоне, существует ровно один бог солнца, и он молод», а не как «Существует единственный бог солнца, и согласно мифу, он молод». Причина очевидна. Если мы примем широкое толкование квантора, предложение окажется ложным, а не истинным (учитывая, что бога солнца не существует); и именно истинность предложения, подобного (6I), стремится уловить расселианец.

Назовем их внешними метафикциональными утверждениями (ряд других комментаторов говорит о «трансфиктивных» или «критических» предложениях). Предложения (4) и (5) выше —типичные примеры. Ясно, что (4) и (5) не могут быть приняты как эллиптические формы для внутренних метафикциональных предложений, таких как:

● (4I) Согласно диснеевским историям, Микки Маус — это икона поп-культуры.

● (5I) Согласно «Анне Карениной», Анна Каренина — вымышленный персонаж.

Ведь, в отличие от (4) и (5), последние предложения просто ложны даже при их чтении de dicto, что уже подчеркивал Льюис (Lewis 1978: 38): Микки Маус имеет статус иконы поп-культуры в действительном мире, а не в диснеевских историях; в соответствии с «Анной Карениной», Анна — женщина, а не вымышленная героиня. Многие реалисты, особенно креационисты, пришли к выводу, что предложения такого рода действительно закрепляют обязательства в отношении вымышленных персонажей. Они утверждают, что даже если вымышленные предложения при их не-попустительствующем употреблении можно перефразировать как внутренние метафикциональные предложения при их чтении de dicto и, таким образом, они не обязывают нас принять реальность вымышленных персонажей, внешние метафикциональные предложения нельзя перефразированы таким образом, и их истина действительно налагает на нас обязательства (см., напр., Schiffer 1996 и Thomasson 2003b).

Одно из возможных антиреалистических решений этой проблемы — хотя и не то, которое продвигали сами расселлианцы, — состоит в обращении к разновидности фикционализма в отношении вымышленных персонажей. В соответствии с этой стратегией, предложения типа (4) и (5) должны рассматриваться как снабженные имплицитным префиксом, другим интенсиональным оператором «в повествовании», так что даже в этом случае впечатление референции к вымышленной сущности окажется беспочвенным. В таких случаях оператор отсылает не к самому повествованию, а, скорее, к реалистическому допущению, которое поддерживает такое впечатление. Суть, таким образом, заключается в том, что внешние метафикциональные предложения должны прочитываться как снабженные имплицитным префиксом — оператором наподобие «в соответствии с реалистическим вымыслом» или «в соответствии с гипотезой реалиста»:

● (4F) Согласно гипотезе реалистов, Микки Маус — это икона поп-культуры.

● (5F) Согласно гипотезе реалистов, Анна Каренина — вымышленный персонаж.

Как только внешние метафикциональные утверждения прочитываются таким образом, любая кажущаяся онтологическая приверженность вымышленным сущностям, кажется, исчезает, при условии, что итоговые сложные предложения читаются de dicto (о таком ходе см. Brock 2002, Phillips 2000).

Дескриптивистская проблема теорий вымышленных имен

Обращение к интенсиональным операторам «в повествовании» — хорошо известная стратегия работы с кажущейся истинностью утверждений типа (6), и поскольку она доступна Расселу, можно подумать, что хороший знак для его антиреализма, особенно учитывая, как эта стратегия может быть распространена на внешние метафикциональные утверждения типа (4) и (5). Но такая поправленная версия расселианства сталкивается с проблемой, с которой уже столкнулась непоправленная версия теории Рассела. Если такое расселианство должно обеспечить правильный анализ предложений, подобных (6), следует предположить, что имена собственные синонимичны определенным дескрипциям. Это связано с тем, что стратегия, используемая для получения предложения типа (6IR), предполагает замену имени собственного («Аполлон») эквивалентным определенной дескрипцией («бог солнца»). Но есть хорошо известные и широко принятые аргументы против такого дескриптивистского взгляда на имена собственные (Donnellan 1972, Kripke 1972 [1980], 2013). В частности, дескрипции той разновидности, которые носители языка или сообщества обычно ассоциируют с именем, могут просто не соответствовать тому, к чему это имя на деле отсылает (в действительном мире и относительно других возможных миров). Одним из ответов на это возражение в отношении вымышленных имен, таких как «Аполлон», «Холмс» и т.д., является отказ от дескриптивизма в отношении обыденных имен, но одобрение его для вымышленных (см., напр., Currie 1990: 158–162). На первый взгляд, однако, это выглядит бесперспективно: во-первых, можно попытаться вступить в разговор об Аполлоне, полагая, что он реален, прежде чем прийти к осознанию того, что он просто мифологическая фигура — возможность, которую трудно объяснить, если обычные имена и вымышленные имена имеют совершенно разные значения.

Подобная дескриптивистская проблема потенциально бросает вызов любому антиреалистическому взгляду, который одобряет de dicto чтение утверждений типа (6I) и (4F) / (5F). Ведь как иначе, если не благодаря какому-либо дескриптивистскому взгляду на имена, вроде расселовского, мы должны понимать такие прочтения de dicto? Если вместо этого имена воспринимаются как непосредственно референциальные — то есть если они воспринимаются как термины, которые не обеспечивают собственную референциальность дескриптивными значениями, — по-видимому, не остается места для de dicto прочтения подобных предложений, в отличие от de re, и, следовательно, негде развернуться мысли, что утверждения, содержащие (предположительно) пустые имена, такие как «Аполлон», вообще имеют условия истинности.

Сочетание миллианизма и антиреалистического взгляда на то, что вымышленные имена, такие как «Аполлон», лишены референции (и поэтому не вносят никакого вклада в выражение пропозиций), по-видимому, подразумевает, что предложения, подобные (6I), не выражают вовсе никаких пропозиций, не говоря уже об истинных. В настоящее время существует оживленная индустрия, посвященная поиску дружественных миллианизму решений этого затруднительного положения. Некоторые миллианисты утверждают, что то, что нами воспринимается как имеющее значение и даже истинное, относится к тому, что имплицируется, а не семантически выражается такими утверждениями (напр., Taylor 2000). Другие говорят о незаполненных пропозициях или пропозициях с пробелами. Это пропозициональные сущности, выражаемые предложениями, содержащими пустые имена, которые могут не быть истинными из-за пробелов (см. Braun 1993, 2005; Adams et al. 1997). И Браун, и Адамс с соавторами утверждают, что наличие таких пробелов не мешает внутренним метафикциональным предложениям, таким как «В рассказах о Холмсе Холмс — детектив», выражать истину. Но они расходятся во мнениях относительно внешних метафикциональных предложений, таких как «Холмс — вымышленный персонаж», — Адамс и соавторы настаивают на том, что они тоже могут быть истинными, несмотря на то, что имена не имеют референции, и Браун (Braun 2005) утверждает, что подобные предложения требуют креационистской позиции, согласно которой имена в них относятся к подлинным, созданным вымышленным сущностям.

Миллианцы не единственные, кто боролся с последствиями атаки Крипке и Доннеллана на дескриптивизм для семантики вымышленных имен. Например, Майкл Девитт, еще один ранний критик дескриптивизма, использовал проблему вымышленных и других пустых имен для аргументации против миллианизма и в пользу своей разновидности теории референции, основанной на каузальной истории (ср. Devitt 1989). И Марк Сейнсбери утверждает в работе Sainsbury 2005, что имена, включая вымышленные, имеют единичные, но недескриптивные значения, которые специфицируются в теории истины в стиле Дэвидсона, чья базовая логика свободна от отрицания (то есть считает простые или атомарные предложения, содержащие пустые имена, ложными). Учитывая роль, отведенную логике, свободной от отрицания, вряд ли стоит удивляться, что самой большой проблемой для такой структуры снова является проблема внешних метафикциональных предложений, таких как (4):

● (4) Микки Маус — это икона поп-культуры.

Последнее имеет вид атомарного предложения и поэтому должно (что неправдоподобно) считаться ложным в такой логике. В работах Sainsbury 2009 и 2010 Сейнсбери использует идею истины, соотносящейся с пресуппозицией или принятием, чтобы работать с такими проблемами — это представление связано с идеями, обнаруживающимися в популярном подходе к вымышленным именам с точки зрения теории притворства. К этому подходу мы и обратимся далее.

Теория притворства

Для антиреалиста семантика имен представляет собой важное препятствие при попытках объяснить истину внутренних и внешних метафикциональных предложений, содержащих вымышленные имена. Такие трудности наводили на мысль о необходимости взглянуть в совершенно ином направлении. Как мы видели ранее, важно признать роль притворства (pretense) в разговорах и текстах, обращающихся к вымыслу. Вымышленное предложение употребляется попустительствующе, будучи произносимым в контексте определенного притворства, включающем рассказ истории. Назовем такой контекст вымышленным (или фикциональным).

Например, произнести (6) в контексте рассказа греческого мифа — значит произнести предложение, в котором, с точки зрения соответствующего притворства, имя «Аполлон» имеет референтом бога. Следовательно, предложение имеет вымышленные условия истинности в этом контексте (предложение истинно в мире этого контекста только в том случае, если сущность, называемая в этом контексте «Аполлоном», молода в этом мире), а также имеет фикциональное значение истинности (рассматриваемое как произнесенное в этом контексте предложение истинно, поскольку в мире этого контекста — мире греческого мифа — есть бог, Аполлон, который действительно молод). Однако вне этого контекста, — то есть в реальном контексте, где нет никаких претензий на фактичность греческого мифа, — такое имя, как «Аполлон», не имеет референта. Здесь не требуется никакого одобрения дескриптивизма. Проще говоря, если рассматриваемые единичные термины непосредственно референциальны (в настоящее время это наиболее популярный подход к именам), то предложение, содержащее вымышленное имя собственное, не будет иметь реальных условий истинности, следовательно, не будет иметь реального значения истинности, поскольку любой такой термин действительно пуст. Возьмем случай с «Аполлоном», который с этой точки зрения не имеет референта, когда произносится в реальном, нефикциональном контексте высказывания. Если предполагать, что это непосредственно референциальный термин, он не вносит никакого теоретико-истинностного вклада в предложения, которые его содержат. Следовательно, будучи высказано в реальном контексте, (6) не будет иметь условий истинности, а следовательно, не будет иметь истинностного значения. (Основное содержание этого подхода излагается в Walton 1990; см. Recanati 2000 и Everett 2013 для уточнения.)

Пока все идет хорошо. Не забывайте, однако, о том, что интуитивное представление — в соответствии с которым предложение наподобие (6) реально, а не только фикционально истинно и, следовательно, имеет реальные, а не фикциональные условия истинности, — весьма сильно. Как может антиреалист, прибегающий к теории притворства, объяснить эту интуицию?

В качестве первой попытки такой сторонник может попытаться объединить достоинства теории притворства с достоинствами интенсионалистского подхода. То есть он может сначала придерживаться идеи, что при не-попустительствующем употреблении предложение типа (6) должно рассматриваться как эллиптическая форма для внутреннего метафикционального предложения типа (6I). Но он может также настаивать на том, что оператор «согласно повествованию» следует понимать как оператор сдвига контекста, а не просто (подобно знакомому интенсиональному оператору «является необходимым то, что») оператор сдвига обстоятельств. То есть он может настаивать на том, что именно оператор смещает не только обстоятельства оценки вложенного в него предложения, но и контекст, релевантный для интерпретации такого предложения, — как правило, контекст его произнесения. Точнее, если мы возьмем вымышленное предложение «р» в его не-попустительствующем употреблении как эллиптическое для «Согласно истории S, p», то «р», понимаемое таким образом, истинно в действительном мире тогда и только тогда, когда «р», взятое как произнесенное в контексте истории S (то есть в фикциональном контексте), истинно в мире этого контекста.

Антиреалистические достоинства теории очевидны. Она позволяет имени собственному, такому как «Аполлон», быть и подлинно пустым, не обязывающим нас к принятию какой-либо вымышленной сущности, и подлинно недескриптивным. Вложенное предложение, содержащее имя ((6), скажем), понимается как произнесенное в вымышленном контексте, и в последнем имя непосредственно отсылает к индивиду — индивиду, существующему в мире соответствующего притворства. Поскольку эта референция возникает лишь только в вымышленном контексте, а не в реальном, имя действительно остается пустым. (Это предложение можно проследить до Walton 1990; см. также Adams et al. 1997.)

Несмотря на достоинства, это решение сталкивается с известной критикой. Каплан называет такие операторы сдвига контекста «чудовищами» и утверждает, что «ни один из них не может быть выражен на английском языке (без использования кавычек)» (Kaplan 1989a: 511). В случае индексикалов, например, «ни один оператор не может управлять… индексикалами в пределах своей области, поскольку они просто выпрыгнут из его области вперед оператора» (Kaplan 1989а: 510). Чтобы увидеть, как это беспокойство дает о себе знать в случае вымышленного предложения, содержащего индексикал, рассмотрим знаменитое первое предложение из романа Пруста «В поисках утраченного времени»:

● (9) Долгое время я ложился спать рано.

В вымышленном контексте, задействованном повествованием Пруста, местоимение первого лица «Я» относится к человеку, рассказывающему о событиях, составляющих воображаемый мир «В поисках утраченного времени» Пруста, — индивиду, который существует только в этом мире, а не в действительном мире. Теперь предположим, что мы хотим уловить смысл, в котором (9) реально истинно, сообщив, что утверждение, выраженное (9), истинно в соответствии с «В поисках утраченного времени». Исходя из вышеизложенного притворно-интенсионалистского подхода, можно сформулировать это предположение следующим образом:

● (9PI) Согласно «В поисках утраченного времени», долгое время я рано ложился спать.

Однако эта эквивалентность явно не работает. Предполагая, что вы тот человек, который произносит (9PI), предложение говорит о том, что вы рано ложились спать в течение длительного времени в воображаемом мире «В поисках утраченного времени» Пруста. Но это ложь, так как вы не являетесь обитателем этого мира.

Возможно, можно каким-то образом избежать проблемы Каплана, например, утверждая, что сдвиг контекста влияет на все предложение, а не только на вложенное (Recanati 2000); но тогда нужно показать, как такие предложения могут тем не менее иметь реальные условия истинности, а не просто вымышленные. Или же проблема может ограничиваться случаем встроенных индексикалов или даже определенных их типов. К примеру, Пределли утверждал, что существуют примеры рассуждений о вымысле с использованием модальных и временных индексикалов, которые лучше всего анализировать с точки зрения таких контекстно-сдвигающих капланских «чудовищ» (Predelli 2008).

Как бы то ни было, можно попытаться упростить решение теории притворства, обратив порядок объяснения. Вместо того, чтобы считать вымышленное предложение в его не-попустительствующем употреблении эллипсисом для внутреннего метафикционального утверждения, можно считать внутреннее метафикциональное предложение реально истинным именно тогда, когда фикциональное предложение (в не-попустительствующем употреблении) реально истинно. То есть мы могли бы последовать примеру Уолтона в трактовке фикционального предложения как «первичного» (ср. Walton 1990: 401–402). На самом деле относительно легко вычленить смысл, в котором вымышленное предложение в не-попустительствующем употреблении реально истинно. Оно реально истинно только в том случае, если есть определенное притворство, относительно которого предложение в попустительствующем употреблениии фикционально истинно. Короче, вымышленное предложение реально истинно при его не-попустительствующем употреблении тогда и только тогда, когда оно вымышленно истинно (эту формулировку см. Crimmins 1998: 2–8). (Собственная формулировка Уолтона в Walton 1990 слабее, поскольку придает решению прагматическую нотку: будучи вымышленно истинным, предложение можно рассмотреть как утверждающее или передающее реальную истину. См. также Everett 2013.)

Одним из преимуществ такого антиреалистического хода является то, что он может быть использован как для фикциональных, так и внешних метафикциональных предложений. Для Уолтона различие между двумя случаями — это просто вид притворства, который делает соответствующее предложение вымышленно истинным. В первом случае игра в притворство, которую выделяет соответствующий вымышленный контекст, является санкционированной; то есть это игра, санкционированная тем, что служит опорой в этой игре (в случае литературной игры в притворство — текст, написанный или рассказанный рассказчиком); эта опора диктует, как обстоят дела в мире этой игры. В последнем случае соответствующая игра в притворство является неофициальной, хотя и стандартной (Walton 1990: 417); в этом случае не может быть никаких ограничений — по крайней мере, не предусмотренных опорой — которые диктуют, как обстоят дела в мире этой игры (ср. Walton 1990: 51, 406, 409).

Снова рассмотрим (6). Для того, чтобы (6) было вымышленно истинным, а следовательно, и чтобы оно было реально истинным в своем не-попустительствующем употреблении, в мире греческого мифа должен содержаться бог (Аполлон), который молод. Это следует из того факта, что именно так рассказывается миф. Рассказывание мифа действует как опора, ограничивающая то, как должна быть сыграна игра в притворство «Аполлон»; человек, который делает вид, что Аполлон — рок-звезда, не играет в игру верно или, возможно, играет в другую игру. Но теперь рассмотрим (4). Для того, чтобы высказывание (4) было вымышленно истинным, а следовательно, чтобы оно было реально истинным при его не-попустительствующем употреблении, оно должно намекать на игру, где есть вымышленный персонаж по имени «Микки Маус», который обладает особым свойством быть иконой поп-культуры — «мейнонгианское» притворство, как называет его Реканати (Recanati 2000). Теперь такая игра не ограничена никаким текстом; нет истории Микки Мауса, которая описывала бы Микки Мауса с этой точки зрения. Вместо этого речь идет об игре, в которой факты о важном месте, занимаемом в популярной культуре историями о Микки Маусе, являются тем, что делает вымышленно истинным в игре то, что Микки Маус обладает особым свойством быть иконой поп-культуры. В этом смысле игра неофициальная.

Таким образом, внешние метафикциональные предложения не имеют особого статуса; в частности, они не дают нам оснований допускать существование вымышленных сущностей. Наш последний пример возвращает нас к «Шести персонажам в поисках автора» Пиранделло. Рассмотрим высказывание:

● (10) Отец — вымышленный персонаж.

С одной стороны, это внешнее метафикциональное предложение того же рода, что и (5), предложение, которое говорящий употребляет для описания метафизического статуса одного из главных героев произведения Пиранделло. С другой стороны, (10) также может быть воспринято как фикциональное предложение, поскольку пьеса Пиранделло характеризуется тем, что ее главными героями являются не обыденные конкретные индивиды, а вымышленные персонажи. В таком случае предложение имеет два различных не-попустительствующих употребления. При употреблении в качестве фикционального предложения оно предположительно эквивалентно следующему:

● (10′) Согласно «Шести персонажам в поисках автора», Отец — вымышленный персонаж.

Тогда (10) реально истинно в той мере, в какой вымышленно истинно относительно игры, санкционированной произведением «Шесть персонажей в поисках автора». Иначе оно реально истинно, поскольку вымышленно истинно относительно неофициальной игры, где некоторые сущности считаются «реальными людьми», некоторые — «вымышленными персонажами», причем Отец правильно выделен как один из последних, потому что «он» возник в художественном произведении.

Основанная на притворстве версия антиреализма Уолтона была чрезвычайно влиятельной (о развитии этой точки зрения см. Everett 2013), но и вызвала много критики. Некоторые сомневаются, что вымышленная истинность предложения при его попустительствующем употреблении может обосновать смысл, в котором оно реально истинно при употреблении не-попустительствующем (ср. Voltolini 2006), шаг, который имеет решающее значение для его антиреализма. Другие сомневаются, что обращение Уолтона к неофициальным играм в притворство способно дать соответствующие антиреалистические парафразы для метафикциональных предложений в целом, возможно, потому, что эти критики отрицают, что такие предложения включают в себя явные или неявные отсылки к притворству (Thomasson 1999, van Inwagen 2003).

Количественные аргументы в пользу реализма

Показать, что некоторые антиреалистические парафразы вымышленных предложений не работают, разумеется, еще не значит, что никакие такие парафразы не будут работать. Возможно, всегда можно найти новые парафразы, которые не вызывают ни одной из ранее указанных проблем, независимо от того, основаны ли такие парафразы на новой версии подхода теории притворства или на каком-то другом подходе. Чтобы учесть этот момент, некоторые реалисты использовали другую языковую стратегию. Быть, как писал Куайн, значит быть значением переменной (Куайн 2000 [1948]). Следовательно, если мы можем обнаружить дискурс с кванторами существования, который включал бы квантификацию над вымышленными сущностями — либо прямую, как во внешних метафикциональнах предложениях, которые сами могут быть использованы как посылки для вывода других метафикциональных предложений, либо косвенную, как результат валидного вывода из внешних метафикциональных предложений, — то, по-видимому, такие онтологические обязательства неизбежны. В этой связи рассмотрим предложение:

● (11) Существует вымышленный персонаж, который для каждого романа либо появляется в этом романе, либо является моделью для персонажа, который появляется.

Такое предложение не только может быть выведено, скажем, из:

● (12) Санчо Панса является моделью по крайней мере для одного персонажа в каждом романе, кроме романа «Дон Кихот», в котором он сам появляется,

но также легитимирует вывод к:

● (13) Если никакой персонаж не появляется в каждом романе, то некоторый персонаж создается по модели другого персонажа

(ср. van Inwagen 2000: 243–244).

Ведь нет никакой гарантии, что валидность сохраняется, как только вышеприведенные предложения перефразированы (скажем, на манер теории притворства à la Уолтон). Это наводит на мысль, что такие антиреалистические парафразы могут не улавливать смысл исходных предложений, оставляя поле для их реалистических интерпретаций (ср., опять же, van Inwagen 2000; ответ Уолтона см. в Walton 1990: 416ff.).

Однако этого может быть недостаточно для того, чтобы показать необходимость отказа от антиреализма. В то время как экзистенциальные предложения, такие как (11), которые допускают квантификацию над вымышленными персонажами, довольно распространены, существуют и другие экзистенциальные предложения с теми же логическими чертами, что и (11), которые философы гораздо менее склонны воспринимать в качестве свидетельств в пользу реализма. Таким образом, рассмотрим:

● (14) В то время как существует воображаемый император, который, согласно воображению Нейтана Сэлмона, завоевал Францию, определенно не существует воображаемого императора, который, согласно воображению Нейтана Сэлмона, завоевал Канаду.

Это предложение подсказано подходом Нейтана Сэлмона к предположительно пустым именам в Salmon 1998. Сэлмон предполагает, что в то время как вымышленные имена в целом означают абстрактные созданные вымышленные сущности, некоторые другие термины вовсе не имеют референции или пусты. В этой связи он рассматривает возможность существования вооруженного фанатика, который только что захватил власть во Франции, объявив себя императором, а затем оговаривает, что имя «Наппи» должно относиться к тому, кто является нынешним императором Франции, если такой человек существует (как это было бы, если бы этот воображаемый сценарий был действительным), и ни к чему не относиться, если его нет. Такое имя, думает он, явно пустое. Заметим, однако, что в имагинативном сценарии Сэлмона

● (15) Наппи — французский император

истинно, но при этом схожего сценария с участием нынешнего императора Канады нет. Предложение типа (14) является естественным способом записи этого факта. Но теперь мы столкнулись с проблемой. Как указывает Каплан (Caplan, 2004), принимая (11) в качестве доказательства подлинного существования того, что ван Инваген называет созданиями вымысла, мы должны, по паритету рассуждений, принять (14) в качестве доказательства подлинного существования sui generis созданий воображения. Или, говоря иначе, если мы не думаем, что языковые соображения, такие как наличие (по видимости) истинного квантифицированного предложения, как (14), обязывают нас к причудливым сущностям, таким как Наппи, мы не должны полагать, будто такие соображения также обязывают нас к вымышленным сущностям. Варианты проблемы и осложнения см. в Kroon 2011, 2013, 2015.

Обратите внимание, что нам даже не требуются локутивные акты с кванторами, чтобы увидеть проблему. Если кто-то полагает, что истинность внешнего метафикционального утверждения (5) обязывает нас принять существование вымышленного персонажа, Анны Карениной, то трудно удержаться от мысли, будто истинность предложения без квантора:

● (16) Этот маленький зеленый человечек — всего лишь игра света,

сказанного кем-то, кто хочет описать ошибку, совершенную окружающими его людьми, которые думают, что видят маленького зеленого человечка, точно так же обязывает нас принять существование некоего воображаемого существа, обладающего свойством быть игрой света (ср. Kroon 1996: 186). Многие воспротивились бы такому легкому пути к реализму в отношении созданий воображения.

Онтологические аргументы за и против реализма

Итак, проблемы, с которыми приходится сталкиваться при попытках обосновать семантико-лингвистическими средствами онтологические обязательства в отношении вымышленных объектов, дают основание считать, что для реалиста не существует семантического короткого пути. Иными словами, если реалист хочет утверждать, что наша приверженность вымышленным сущностям оправдана prima facie, то он обязан привести подлинный онтологический аргумент в защиту своего утверждения. В своей книге 1999 года Томассон попыталась привести именно такой аргумент.

Аргумент сталкивается с несколькими проблемами. Во-первых, он постулирует тождество вида у вымышленных произведений и вымышленных сущностей, которое далеко не столь интуитивно. Как, кажется, признает сама Томассон (Thomasson 1999: 65), вымышленные произведения — это синтаксически-семантические сущности, в отличие от вымышленных сущностей. Но существует схожий довод, который опирается не на параллелизм между вымышленными произведениями и вымышленными персонажами, а на то обстоятельство, что условия тождественности вымышленных произведений подходят и для вымышленных персонажей. Короче говоря, если мы признаем определенный вид сущности, мы не можем не признать все другие виды сущностей, которые фигурируют в условиях тождества такой сущности; мы признаем вымышленные произведения; потому мы не можем не признать вымышленные объекты, поскольку они фигурируют в условиях тождества вымышленных произведений (ср. Voltolini 2003, 2006).

Если антиреалист хочет бросить вызов реалисту на прямых онтологических основаниях, он должен дискредитировать такие рассуждения и, еще лучше, сам предоставить доводы для заключения, что никакие вымышленные сущности просто не могут существовать. Любопытно, что Рассел, которого обычно помнят за то, что он создал стратегию «перефразирования» для устранения кажущихся референций, направленных на несуществующие сущности (см. 2.1.1 выше), приводил и не основанные на языке онтологические аргументы против признания таких сущностей. На самом деле есть веские основания полагать, что его главный аргумент против Мейнонга состоял в том, что мейнонгианские сущности склонны нарушать закон непротиворечия (ср. Russell 1905a, b). В своих работах 2005 и 2013 годов Эверетт повторяет и расширяет онтологическую критику Рассела таким образом, что она, в частности, становится критикой вымышленных сущностей. Он приводит ряд рассуждений, которые призваны показать, что, во-первых, такие сущности могут нарушать некоторые основные логические законы — не только закон непротиворечия, но и симметрию тождества — и, во-вторых, они могут быть проблематически неопределенными как в отношении их существования, так и в отношении тождества. Доводы Эверетта основаны на странных, но понятных рассказах, в которых, например, один индивид одновременно тождественен и отличен от другого, или в которых неясно, существует ли определенный индивид. Связь с вымышленными персонажами обеспечивается принципами интерполяции (более уточненные версии таких принципов приведены в Everett 2013):

● (P1) Если в мире рассказа имеется существо а и это существо а не является реальным, то а является вымышленным персонажем.

● (Р2) Если в мире рассказа речь идет о a и b, которые не являются реальными, то a и b тождественны в мире истории тогда и только тогда, когда вымышленный персонаж a тождественен вымышленному персонажу b.

Ход рассуждения Эверетта интересен и свеж, и (учитывая беспокойство, выражаемое в отношении языковых аргументов) в некотором смысле являет собой образец того, как антиреалист должен действительно вести борьбу с тем, что он считает онтологическими иллюзиями. Но на этом дебаты вряд ли закончатся. Хотя как минимум один влиятельный (бывший) реалист признал силу аргументации Эверетта, предложив антиреалистическое понятие истины, зависимой от допущения (Howell 2011, 2015), вместо реалистического абсолютного понятия, которое он отстаивал ранее (Howell 1979), другие реалисты, вероятно, подумают, что Эверетт недооценивает концептуальные ресурсы, имеющиеся у них в распоряжении. Можно, например, посчитать, что изложенные выше принципы интерполяции чересчур уж просты, чтобы они применялись повсеместно, и что их можно уточнить таким образом, который больше не является онтологически проблематичным (Thomasson 2010). Или можно сказать, что различие между онтической неопределенностью в повествовавнии и онтической неопределенностью по отношению к повествованию или вне него позволяет отвергнуть часть критики, связанной с неопределенностью (ср. Schneider & von Solodkoff 2009 и Voltolini 2010). Или можно полностью опровергнуть критику, обратившись к более или менее знакомым неомейнонгианским различиям (1) предикативных и пропозициональных отрицаний и (2) способов предикации (либо видов свойств) (ср. Voltolini 2010). Конечно, антиреалисты считают такие различия плохо проведенными, из-за чего реализм и оказывается для них в первую очередь непривлекательным вариантом (кроме того, они могут быть непригодны в сложных предложениях, задействующих вымысел, см. Voltolini 2015b), так что даже если такие опровержения будут успешными по их собственным меркам, это вряд ли разрешит дискуссию о реализме и антиреализме.

Библиография

● Куайн, Уиллард Ван Орман, 2000 [1948]. О том, что есть // Он же. Слово и объект. Перевод с англ. М.: Логос, Праксис, 2000.

● Фреге, Готтлоб, 2000 [1892]. О смысле и значении // Он же. Логика и логическая семантика. М.: Аспект Пресс, 2000, С. 230–247.

● Adams, Fred, Gary Fuller, & Robert Stecker, 1997, “The Semantics of Fictional Names”, Pacific Philosophical Quarterly, 78(2): 128–148. doi:10.1111/1468-0114.00032

● Berto, Francesco, 2011, “Modal Meinongianism and Fiction: The Best of Three Worlds”, Philosophical Studies, 152(3): 313–334. doi:10.1007/s11098-009-9479-2

● –––, 2013, Existence as a Real Property: The Ontology of Meinongianism, Dordrecht: Springer. doi:10.1007/978-94-007-4207-9

● Bonomi, Andrea, 2008, “Fictional Contexts”, in Paolo Bouquet, Luciano Serafini, & Richmond H. Thomason (eds.), Perspectives on Contexts, Stanford, CA: CSLI Publications, 215–249.

● Braun, David, 1993, “Empty Names”, Noûs, 27(4): 449–469. doi:10.2307/2215787

● –––, 2005, “Empty Names, Fictional Names, Mythical Names”, Noûs, 39(4): 596–631. doi:10.1111/j.0029-4624.2005.00541.x

● Brock, Stuart, 2002, “Fictionalism about Fictional Characters”, Noûs, 36(1): 1–21. doi:10.1111/1468-0068.00358

● –––, 2010, “The Creationist Fiction: The Case against Creationism about Fictional Characters”, Philosophical Review, 119(3): 337–364. doi:10.1215/00318108-2010-003

● Brock, Stuart & Anthony Everett (eds.), 2015, Fictional Objects, Oxford: Oxford University Press. doi:10.1093/acprof:oso/9780198735595.001.0001

● Caplan, Ben, 2004, “Creatures of Fiction, Myth, and Imagination”, American Philosophical Quarterly, 41(4): 331–337.

● Castañeda, Hector-Neri, 1989, Thinking, Language, and Experience, Minneapolis, MN: University of Minnesota Press.

● Crimmins, Mark, 1998, “Hesperus and Phosphorus: Sense, Pretense, and Reference”, The Philosophical Review, 107(1): 1–47. doi:10.2307/2998314

● Currie, Gregory, 1990, The Nature of Fiction, Cambridge: Cambridge University Press. doi:10.1017/CBO9780511897498

● Devitt, Michael, 1989, “Against Direct Reference”, Midwest Studies in Philosophy, 14: 206–240. doi:10.1111/j.1475-4975.1989.tb00190.x

● Donnellan, Keith S., 1972, “Proper Names and Identifying Descriptions”, in Donald Davidson & Gilbert Harman (eds.), The Semantics of Natural Language, Dordrecht: Reidel, 356–379. doi:10.1007/978-94-010-2557-7_10

● Evans, Gareth, 1982, The Varieties of Reference, Oxford: Clarendon Press.

● Everett, Anthony, 2005, “Against Fictional Realism”, Journal of Philosophy, 102(12): 624–649. doi:10.5840/jphil2005102129

● –––, 2013, The Nonexistent, Oxford: Oxford University Press. doi:10.1093/acprof:oso/9780199674794.001.0001

● Everett, Anthony & Thomas Hofweber (eds.), 2000, Empty Names, Fiction and the Puzzles of Non-existence, Stanford, CA: CSLI Publications.

● Fine, Kit, 1982, “The Problem of Non-Existents. I. Internalism”, Topoi, 1(1–2): 97–140. doi:10.1007/BF00157548

● –––, 1994, “Ontological Dependence”, Proceedings of the Aristotelian Society, 95: 269–290. doi:10.1093/aristotelian/95.1.269

● Frege, Gottlob, 1892, “Über Sinn und Bedeutung”, Zeitschrift für Philosophie und philosophische Kritik, 100: 25–50. Translated, 1948, by Max Black as “On Sense and Reference”, The Philosophical Review, 57(3): 209–230. Reprinted in Peter T. Geach & Max Black (eds.), Translations from the Philosophical Writings of Gottlob Frege, Oxford: Blackwell, 1980: 56–78. doi:10.2307/2181485 (1948)

● Goodman, Jeffrey, 2004, “A Defense of Creationism in Fiction”, Grazer Philosophische Studien, 67: 131–155. doi:10.1163/18756735-90000826

● Howell, Robert, 1979, “Fictional Objects: How They Are And How They Aren’t”, Poetics, 8(1–2): 129–177. doi:10.1016/0304-422X(79)90018-4

● –––, 2011, “Fictional Realism and Its Discontents”, in Lihoreau 2011: 153–202. doi:10.1515/9783110326796.153

● –––, 2015, “Objects of Fiction and Objects of Thought”, in Brock and Everett 2015: 41–70. doi:10.1093/acprof:oso/9780198735595.003.0003

● Ingarden, Roman, 1931, Das Literarische Kunstwerk, Tübingen: Niemeyer. doi:10.1515/9783110938487

● Jacquette, Dale, 1989, “Mally’s Heresy and the Logic of Meinong’s Object Theory”, History and Philosophy of Logic, 10(1): 1–14. doi:10.1080/01445348908837138

● –––, 1996, Meinongian Logic: the Semantics of Existence and Nonexistence, Berlin and New York: de Gruyter.

● Kaplan, David, 1973, “Bob and Carol and Ted and Alice”, in Approaches to Natural Language, K. Jaakko I. Hintikka, Julius M.E. Moravcsik, & Patrick Suppes (eds.), Dordrecht: Reidel, 490–518. doi:10.1007/978-94-010-2506-5_27

● –––, 1989a, “Demonstratives”, in Joseph Almog, John Perry, and Howard Wettstein (eds.), Themes from Kaplan, Oxford: Oxford University Press, 481–563.

● –––, 1989b, “Afterthoughts”, in Joseph Almog, John Perry, and Howard Wettstein (eds.), Themes from Kaplan, Oxford: Oxford University Press, 565–614.

● –––, 2005, “Reading ‘On Denoting’ on its Centenary”, Mind, 114(456): 933–1003. doi:10.1093/mind/fzi933

● Kripke, Saul A., 1972 [1980], Naming and Necessity, Oxford: Blackwell. Originally lectures that appeared in Semantics of Natural Language, Donald Davidson and Gilbert Harman (eds.), Dordrecht: Springer Netherlands, 1972, pp. 253–355. doi:10.1007/978-94-010-2557-7_9 (1972)

● –––, 2013, Reference and Existence, Oxford: Oxford University Press. doi:10.1093/acprof:oso/9780199928385.001.0001

● Kroon, Frederick, 1994, “Make-Believe and Fictional Reference”, The Journal of Aesthetics and Art Criticism, 52(2): 207–214. doi:10.2307/431167

● –––, 1996, “Characterizing Nonexistents”, Grazer Philosophische Studien, 51: 163–193.

● –––, 2000, “‘Disavowal Through Commitment’ Theories of Negative Existentials”, in Everett & Hofweber 2000: 95–116.

● –––, 2008, “Much Ado about Nothing: Priest and the Reinvention of Noneism”, Philosophy and Phenomenological Research, 76(1): 199–207. doi:10.1111/j.1933-1592.2007.00124.x

● –––, 2011, “The Fiction of Creationism”, in Lihoreau 2011: 203–221. doi:10.1515/9783110326796.203

● –––, 2012, “Characterization and Existence in Modal Meinongianism”, Grazer Philosophische Studien, 86: 23–34.

● –––, 2013, “The Social Character of Fictional Entities”, in From Fictionalism to Realism, Carola Barbero, Maurizio Ferraris, & Alberto Voltolini (eds.), Cambridge: Cambridge Scholars Publishing, 87-110.

● –––, 2015, “Creationism and the Problem of Indiscernible Fictional Objects”, in Brock & Everett 2015: 147–173. doi:10.1093/acprof:oso/9780198735595.003.0007

● Künne, Wolfgang, 1990, “Perception, Fiction, and Elliptical Speech”, in Klaus Jacobi and Helmut Pape (eds.), Thinking and the Structure of the World, Berlin-New York: de Gruyter, 259–267. doi:10.1515/9783110850970.259

● Lamarque, Peter & Stein Haugom Olsen, 1994, Truth, Fiction, and Literature, Oxford: Clarendon Press. doi:10.1093/acprof:oso/9780198236818.001.0001

● Landini, Gregory, 1990, “How to Russell Another Meinongian: A Russellian Theory of Fictional Objects Versus Zalta’s Theory of Abstract Objects”. Grazer Philosophische Studien, 37: 93–122. doi:10.1163/18756735-90000427

● Lewis, David, 1978, “Truth in Fiction”. American Philosophical Quarterly, 15(1): 37–46. Reprinted in his, Philosophical Papers, Volume 1, Oxford: Oxford University Press, 1983, 261–275. doi:10.1093/0195032047.003.0015

● –––, 1983a, “Postscripts to ‘Truth in Fiction’”, in his, Philosophical Papers, Volume 1, Oxford: Oxford University Press, 276–80. doi:10.1093/0195032047.003.0015

● –––, 1983b, “Individuation by Acquaintance and by Stipulation”, Philosophical Review, 92(1): 3–32. doi:10.2307/2184519

● –––, 1986, On the Plurality of Worlds, Oxford: Blackwell.

● Lihoreau, Franck (ed.), 2011, Truth in Fiction, Munich: Ontos Verlag. doi:10.1515/9783110326796

● Mally, Ernst, 1912, Gegenstandtheoretische Grundlagen der Logik und Logistik, Leipzig: Barth.

● Marek, Johann, 2008 [2013], “Alexius Meinong”, The Stanford Encyclopedia of Philosophy (Fall 2013 Edition), Edward N. Zalta (ed.), URL = <https://plato.stanford.edu/archives/fall2013/entries/meinong/>.

● Meinong, Alexius, 1904 [1960], “Über Gegenstandtheorie”, in A. Meinong (ed.), Untersuchungen zur Gegenstandtheorie und Psychologie, Leipzig: Barth, 1–50. Reprinted in Gesammelte Abhandlungen (Gesamtausgabe bd. II), Graz: Akademische Druck- und Verlagsanstalt, 1971, 481–535. Translated as “The Theory of Objects” by Isaac Levi, D.B. Terrell, & Roderick M. Chisholm, in Roderick M. Chisholm (ed.), Realism and the Background of Phenomenology, Glencoe: Free Press, 1960, 76–117. [Meinong 1904 available online (de)]

● –––, 1916 [1972], Über Möglichkeit und Wahrscheinlichkeit, Leipzig: Barth. Reprinted in Gesammelte Abhandlungen (Gesamtausgabe bd. VI), Graz: Akademische Druck- und Verlagsanstalt, 1972. [Meinong 1916 available online]

● Motoarca, Ioan-Radu, 2014, “Fictional Surrogates”, Philosophia, 42(4): 1033–1053. doi:10.1007/s11406-014-9522-1

● Orenstein, Alex, 2003, “Fiction, Propositional Attitudes, and Some Truths about Falsehood”, Dialectica, 57(2): 177–190. doi:10.1111/j.1746-8361.2003.tb00264.x

● Parsons, Terence, 1980, Nonexistent Objects, New Haven: Yale University Press.

● –––, 1982, “Fregean Theories of Fictional Objects”, Topoi, 1(1–2): 81–87. doi:10.1007/BF00157546

● Pelletier, Francis Jeffry & Edward N. Zalta, 2000, “How to Say Goodbye to the Third Man”, Noûs, 34(2): 165–202. doi:10.1111/0029-4624.00207

● Phillips, John, 2000, “Two Theories of Fictional Discourse”, American Philosophical Quarterly, 37(2): 107–119.

● Predelli, Stefano, 2008, “Modal Monsters and Talk About Fiction”, Journal of Philosophical Logic, 37(3): 277–297. doi:10.1007/s10992-007-9073-z

● Priest, Graham, 2005, Towards Non-Being: the Logic and Metaphysics of Intentionality, Oxford: Clarendon Press.

● –––, 2016, Towards Non-Being: The Logic and Metaphysics of Intentionality, 2nd edition. Oxford: Oxford University Press. doi:10.1093/acprof:oso/9780198783596.001.0001

● Rapaport, William J., 1978, “Meinongian Theories and a Russellian Paradox”, Noûs, 12(2): 153–180. doi:10.2307/2214690

● Raspa, Venanzio, 2001, “Zeichen, ‘schattenhafte’ Ausdrücke und fiktionale Gegenstände: Meinongsche Überlegungen zu einer Semiotik des Fiktiven”, Zeitschrift für Semiotik, 23(1): 57–77.

● Recanati, Francois, 2000, Oratio Obliqua, Oratio Recta, Cambridge, MA: The MIT Press.

● Rorty, Richard, 1982, “Is There a Problem about Fictional Discourse?” in Consequences of Pragmatism: Essays, 1972–1980, Brighton: The Harvester Press, 110–138. Earlier version published in Funktionen des Fiktiven: Poetik und Hermeneutik, 10, Dieter Henrich and Wolfgang Iser (eds.), Munich: Fink Verlag, 1981.

● Routley, Richard, 1980, Exploring Meinong’s Jungle and Beyond: An Investigation of Noneism and the Theory of Items, Canberra: Australian National University.

● Russell, Bertrand, 1905a, “On Denoting”, Mind, 14(4): 473–493. doi:10.1093/mind/XIV.4.479

● –––, 1905b, “Critical Notice of: A. Meinong, Untersuchungen zur Gegenstandtheorie und Psychologie”, Mind, 14(4): 530–538. doi:10.1093/mind/XIV.4.530

● Sainsbury, R.M., Reference without Referents, Oxford: Oxford University Press.

● –––, 2009, Fiction and Fictionalism, London: Routledge.

● –––, 2010, “Fiction and Acceptance-Relative Truth, Belief, and Assertion”, in Lihoreau 2011: 137–152. doi:10.1515/9783110326796.137

● Salmon, Nathan, 1998, “Nonexistence”, Noûs, 32(3): 277–319. doi:10.1111/0029-4624.00101

● Schiffer, Stephen, 1996, “Language-Created Language-Independent Entities”, Philosophical Topics, 24(1): 149–166. doi:10.5840/philtopics199624117

● –––, 2003, The Things We Mean, Oxford: Clarendon Press. doi:10.1093/0199257760.001.0001

● Schneider, Benjamin & Tatjana von von Solodkoff, 2009, “In Defence of Fictional Realism”, The Philosophical Quarterly, 59(234): 138–149. doi:10.1111/j.1467-9213.2008.583.x

● Searle, John R., 1979, “The Logical Status of Fictional Discourse”, in Peter A. French, Theodore E. Uehling Jr., and Howard K. Wettstein (eds.), Contemporary Perspectives in the Philosophy of Language, Minneapolis: University of Minneapolis Press, 233–243.

● Taylor, Ken, 2000, “Emptiness Without Compromise”, in Everett and Hofweber 2000: 17–36.

● Thomasson, Amie L., 1999, Fiction and Metaphysics, Cambridge: Cambridge University Press. doi:10.1017/CBO9780511527463

● –––, 2003a, “Fictional Characters and Literary Practices”, British Journal of Aesthetics, 43(2): 138–157. doi:10.1093/bjaesthetics/43.2.138

● –––, 2003b, “Speaking of Fictional Characters”, Dialectica, 57(2): 205–223. doi:10.1111/j.1746-8361.2003.tb00266.x

● –––, 2010, “Fiction, Existence and Indeterminacy”, in John Woods (ed.), Fictions and Models: New Essays, Munich: Philosophia Verlag, 109–148.

● Van Inwagen, Peter, 1977, “Creatures of Fiction”, American Philosophical Quarterly, 14(4): 299–308.

● –––, 2000, “Quantification and Fictional Discourse”, in Everett & Hofweber 2000: 235–247.

● –––, 2003, “Existence, Ontological Committment, and Fictional Entities”, in Michael Loux & Dean Zimmerman (eds.), Oxford Handbook of Metaphysics, Oxford: Oxford University Press,131–157.

● Voltolini, Alberto, 2003, “How Fictional Works Are Related to Fictional Entities”, Dialectica, 57(2): 225–238. doi:10.1111/j.1746-8361.2003.tb00267.x

● –––, 2006, How Ficta Follow Fiction. A Syncretistic Account of Fictional Entities, Dordrecht: Springer. doi:10.1007/1-4020-5147-6

● –––, 2010, “Against Against Fictional Realism”, Grazer Philosophische Studien, 80: 47–63.doi:10.1163/18756735-90000870

● –––, 2012, “Crossworks ‘Identity’ and Intrawork* Identity of a Fictional Character”, Revue internationale de philosophie, 2012/4(262): 561–576.

● –––, 2013, “Probably the Charterhouse of Parma Does not Exist, Possibly not Even That Parma”, Humana Mente, 6(25): 235–261. [Voltolni 2013 available online]

● –––, 2015a, “A Suitable Metaphysics for Fictional Entities”, in Brock & Everett 2015: 129–146. doi:10.1093/acprof:oso/9780198735595.003.0006

● –––, 2015b, “Review: Anthony Everett, The Nonexistent”, Dialectica, 69(4): 611–620. doi:10.1111/1746-8361.12122

● Walton, Kendall L., 1990, Mimesis as Make-Believe, Cambridge, MA: Harvard University Press.

● Wolterstorff, Nicholas, 1980, Works and Worlds of Art, Oxford: Oxford University Press.

● Yagisawa, Takashi, 2001, “Against Creationism in Fiction”, Philosophical Perspectives, 15: 153–172. doi:10.1111/0029-4624.35.s15.8

● Zalta, Edward N., 1983, Abstract Objects: An Introduction to Axiomatic Metaphysics, Dordrecht: D. Reidel. doi:10.1007/978-94-009-6980-3

● –––, 1992, “On Mally’s Alleged Heresy: A Reply”, History and Philosophy of Logic, 13(1): 59–68. doi:10.1080/01445349208837194

● –––, 2000, “Pretense Theory and Abstract Object Theory”, in Everett & Hofweber 2000: 117–147.

● –––, 2001, “Fregean Senses, Modes of Presentation, and Concepts”, Philosophical Perspectives, 15: 335–359. doi:10.1111/0029-4624.35.s15.15