теории

Поделиться статьей в социальных сетях:

в избранное

Нейроэтика

Ссылка на оригинал: Stanford Encyclopedia of Philosophy

Впервые опубликовано 10 февраля 2016 года.

Нейроэтика — это междисциплинарная область исследований, которая сосредотачивает внимание на этических проблемах, возникающих в результате нашего расширенного и постоянно улучшающегося понимания мозга и нашей способности контролировать его и влиять на него, а также на этических проблемах, возникающих в результате нашего сопутствующего улучшающегося понимания биологических основ деятельности и принятия этических решений.

Возникновение и история нейроэтики

Нейроэтика фокусируется на этических проблемах, возникающих в связи с нашим постоянно улучшающимся пониманием мозга и, как следствие, улучшением наших способностей отслеживать работу мозга и влиять на неё.

Значительное внимание стало привлекаться к нейроэтике с 2002 года, когда Фонд «Дана» (Dana Foundation) организовал встречу нейробиологов, этицистов и других мыслителей под названием «Нейроэтика: картографирование поля».

Одному из участников этой встречи, колумнисту и мастеру слова Уильяму Сафиру, часто приписывают введение и закрепление значения термина «нейроэтика», определение которого звучит как

Другие ученые утверждают, что слово «нейроэтика» употреблялось и до этого (Illes 2003; Racine 2010), хотя все согласны с тем, что более ранние употребления не указывали на дисциплину или всю совокупность этических вопросов, поднимаемых нейронаукой.

Другая участница этой первой встречи, Адина Роскис, в ответ на очевидное отсутствие признания потенциальной новизны нейроэтики написала статью «Нейроэтика для нового тысячелетия» (Roskies 2002), в которой предложила двухчастное разделение нейроэтики на «этику нейронауки», которая охватывала бы виды этических вопросов, поднятых Сафиром, и «нейронауку этики», предполагая таким образом расширить сферу применения нейроэтики с тем, чтобы охватить понимание биологических основ этического мышления и поведения, а также способов, с помощью которых само это понимание могло бы влиять на наше этическое мышление и информировать его.

Это расширение сферы применения нейроэтики высвечивает очевидные и не столь очевидные способы, с помощью которых понимание нашего собственного морального мышления может повлиять на наши моральные взгляды; таков один из аспектов нейроэтики, который отличает ее от традиционной биоэтики.

 Еще один способ охарактеризовать эту область: изучение этических проблем, возникающих из того, что мы можем делать с мозгом (например, с помощью нейротехнологий) и из того, что мы знаем о нем (включая, например, понимание основ этического поведения).

Хотя определение Роскиc остается влиятельным, оно было оспорено с различных направлений.

Некоторые утверждали, что нейроэтика не должна ограничиваться нейронаукой этики, но должна быть расширена до когнитивной науки этики (Levy, personal communication), поскольку большое количество процессов, позволяющее нам понимать мозг, происходит в дисциплинах за пределами нейронауки в строгом смысле. Это фактически соответствует духу первоначального предположения, поскольку общепризнанно, что науки о мозге охватывают широкий спектр дисциплин, методов и вопросов.

Однако наиболее настойчивые критические замечания высказывались теми, кто сомневался, следует ли вообще рассматривать нейронауку этики как часть нейроэтики: эти ученые утверждают, что понимание наших этических способностей является научным, а не этическим вопросом и, следовательно, не должно быть частью нейроэтики (Conrad and Vries 2011).

За этим аргументом обычно следует отрицание того, что нейроэтика достаточно отличается от традиционной биоэтики, чтобы ее можно было счесть самостоятельной дисциплиной.

Ответ на эти критические замечания лежит в иной плоскости: совершенно не имеет значения, формируют ли эти различные ветви исследований отдельный вид науки или же являются предметом этического анализа.

Нейроэтика не находится в вакууме. Нельзя успешно заниматься многими этическими вопросами, не понимая при этом самой науки. Кроме того, академические или интеллектуальные дисциплины являются, по крайней мере частично (если не полностью), социальными конструктами.

Тот факт, что нейроэтика существует, неоспорим: нейроэтические направления исследований принесли интересные плоды за последние 10–15 лет; нейроэтика в настоящее время признана на международном уровне в качестве области изучения; курсы нейроэтики преподаются во многих университетах; а учебные программы, профессиональные общества и исследовательские центры по нейроэтике уже созданы.

 Нейроэтика является самостоятельной дисциплиной хотя бы потому, что мы уже структурируем наши практики таким образом, что признаем ее таковой. Самое важное в разговоре о нейроэтике — это не тот факт, что этике нейронауки и нейронауке этики дано одно и то же всеобъемлющее дисциплинарное наименование, а то, что есть люди, работающие над обоими начинаниями, и что они находятся в диалоге (а иногда одни и те же люди делают и то, и другое).

Конечно, в тех случаях, когда исследователи в области нейроэтики касаются вопросов о болезнях, лечении и т.д., вопросы будут казаться знакомыми, и для получения ответов они могут и должны обратиться к сохранившимся работам в традиционной биоэтике, чтобы не изобретать велосипед. Но в конечном счете Фарах прав, когда утверждает:

Нейроэтику направляют нейротехнологии: она связана с этическими вопросами, которые сопровождают развитие и воздействие новых нейротехнологий, а также с другими этическими и философскими вопросами, возникающими из нашего растущего понимания того, как мозг делает нас теми, кто мы есть, и делает таковыми социальные структуры, которые мы населяем и создаем.

Эти вопросы тесно связаны с научными вопросами о том, какие виды знаний могут быть приобретены с помощью конкретных методов: каковы масштабы и пределы того, что может сказать нам техника? Благодаря множеству новых методов ответы на эти вопросы остаются неясными не только для непрофессионалов, но даже для самих ученых.

Неопределенность в отношении масштабов охвата этих технологий усугубляет проблему борьбы с возникающими этическими проблемами.

Многие новые нейротехнологии позволяют нам контролировать процессы, происходящие в мозгу, и все больше понимать, как мозг порождает определенные формы поведения; другие нейротехнологии позволяют нам вмешиваться в эти процессы, изменять и, возможно, контролировать поведение, черты характера или способности человека.

Хотя полностью охватить круг вопросов, которые до сих пор рассматривала нейроэтика, будет невозможно, обсуждение вопросов, поднимаемых некоторыми нейротехнологиями, проиллюстрирует круг вопросов, которыми занимается нейроэтика. В разделах 2–5 ниже обсуждается неисчерпывающий перечень тем, которые подпадают под общий раздел этики нейронауки. В разделе 6 обсуждается нейронаука этики, а в разделе 7 рассматриваются новые нейротехнологии.

Этика улучшений

В то время как традиционная цель медицины в лечении болезней достигается через разработку лекарств и других методов лечения, которые противодействуют пагубным последствиям болезни или травмы, те же самые виды препаратов и методов, которые разрабатываются для лечения болезни, могут также способствовать нормальному когнитивному функционированию. Мы уже обладаем способностью развивать некоторые аспекты познания выше базового уровня и, конечно же, будем развивать другие способы достижения этой цели.

Крайних сторонников улучшений иногда называют «трансгуманистами», а противников — «биоконсерваторами». Эти ценностно нагруженные наименования могут излишне поляризовать дискуссию, в которой нет необходимости противопоставлять друг другу крайние точки зрения.

Нейроэтика предлагает много нюансированных промежуточных позиций, которые признают общие ценности (Parens 2005) и могут оставлять место для принятия преимуществ улучшения, признавая при этом необходимость определенного типа регуляции (напр., Lin and Alhoff 2008).

Актуальность самой этой дискуссии в определенной степени зависит от философского вопроса, знакомого исследователям в области традиционной биоэтики: речь идет о пресловутой трудности определения границы между болезнью и нормальным функционированием — и соответствующей разницы между лечением и улучшением.

Однако несмотря на трудности, связанные с принципиальным проведением этой границы, уже существуют четкие примеры того, как технология, такая как лекарственный препарат, используется с целью улучшения способности или поведения, которые никоим образом не являются клинически дисфункциональными, либо с целью улучшения способности до уровня, выходящего за пределы нормального функционирования.

 Одним из распространенных примеров является использование метилфенидата, стимулятора, обычно назначаемого для лечения СДВГ. Было показано, что метилфенидат, известный под торговой маркой «Риталин», улучшает производительность рабочей памяти, эпизодической памяти и выполнение задач ингибиторного контроля.

Многие студенты используют его, чтобы лучше учиться, и этический статус такого неофициального использования является предметом дискуссий среди исследователей в области нейроэтики (Sahakian and Morein-Zamir, 2007; Greely et al. 2008). Распространенность его употребления среди студентов колледжей находится под вопросом: в то время как одни опросы утверждают, что он широко распространен, другие сообщают о минимальном использовании (2–5%). (McCabe et al. 2005; Teter et al. 2006; Wilens et al. 2008; Singh et al. 2014.)

Как и в приведенном выше примере, исследователи в области нейроэтики чаще всего обсуждают когнитивные улучшения, то есть технологии, которые позволяют нормальным людям когнитивно функционировать на более высоком уровне, чем если бы они функционировали без использования этой технологии.

Один из постоянных теоретических вопросов для нейроэтики составляет тщательное и точное изложение того, имеет ли когнитивное улучшение (а если имеет, то как и почему) философский статус, отличный от любого другого вида улучшения, такого как улучшение физических возможностей с помощью стероидов. Часто упускаются из виду и другие интересные потенциальные нейроулучшения. Они обсуждаются реже, чем когнитивные улучшения, но также заслуживают внимания. Они включают в себя социальные/моральные улучшения, такие как использование окситоцина для улучшения просоциального поведения, и другие некогнитивные, но биологические улучшения, такие как потенциальные усилители физической работоспособности, контролируемые нейрокомпьютерными интерфейсами (НКИ) (см., напр., Savulescu and Persson 2012; Douglas 2008; Roco and Montemagno 2004). Еще предстоит выяснить, действительно ли дискуссии, касающиеся этих видов улучшений, повторяют дискуссию о когнитивном улучшении или затрагивают иные проблемы и аргументы.

Аргументы в пользу улучшений

Естественность: люди естественным образом участвуют во многих формах улучшений, включая когнитивные улучшения. Мы действительно обычно приветствуем и ценим подобные усилия.

Таким образом, некоторые виды когнитивного улучшения являются рутинными и ничем не примечательными. Сторонники нейроулучшений утверждают, что нет принципиальной разницы между улучшениями, которыми мы обычно занимаемся, и улучшениями с помощью медикаментов или других нейротехнологий (Greely 2010; Dees 2007).

Многие авторы в действительности утверждают, что мы — это вид, природа которого состоит в том, чтобы развивать и использовать технологии для увеличения наших возможностей, и что постоянное стремление к совершенствованию — это признак человека.

Например, Грили и его коллеги утверждают:

Только что рассмотренные препараты наряду с новыми технологиями, такими как стимуляция мозга и протезирование мозговых чипов, следует рассматривать в той же общей категории, что и образование, здоровые привычки и информационные технологии — как способы, которыми наш уникальный инновационный вид пытается улучшить себя. (Greely et al. 2008: 702)

Когнитивная свобода: те, кто считает, что «когнитивная свобода» (см. раздел 3 ниже) является фундаментальным правом, утверждают, что важным элементом автономии, о котором идет речь в связи с когнитивной свободой, является свобода определять для себя, что и как делать с собственным разумом, включая когнитивные улучшения, если мы их захотим (Boire 2001; Bostrom and Roache 2010).

Хотя многие сторонники «когнитивной свободы» делают это в контексте резкого политического либертарианства, можно признавать ценность когнитивной свободы, не принимая всю политическую повестку дня.

Так, например, даже если мы думаем, что существует prima facie право определять наши собственные когнитивные состояния, то у этого права могут быть оправданные пределы. Необходимо проделать еще большую работу, чтобы установить границы когнитивных свобод, которые мы должны защищать.

Утилитарные аргументы: многие сторонники когнитивных улучшений указывают на их положительные эффекты и утверждают, что выгоды перевешивают затраты. В этих утилитарных рассуждениях важно учитывать положительное и отрицательное воздействие не только на индивидов, но и на общество в более широком смысле (см., напр., Selgelid 2007).

Практические аргументы: эти утилитарные аргументы часто указывают на трудности в обеспечении соблюдения правил существующих технологий или на пагубные последствия попыток обеспечить соблюдение правил. В целом они на самом деле не являются аргументами в пользу улучшений, а, скорее, представляют собой причины не ограничивать их использование регулированием или юридическими ограничениями (Sandberg and Savulescu 2011; Bostrom and Roache 2010; Heinz et al. 2012; Maslen et al. 2014b).

Аргументы против улучшений

Противодействие улучшениям может принимать форму морального осуждения и/или юридического запрета, или ограничения, или иного регулирования. Вполне возможно, что эти формы противостояния будут расходиться — например, в случае осуждения когнитивных улучшений на моральных основаниях при их юридическом разрешении (например, по некоторым из упомянутых выше причин). Ниже я обсуждаю различные моральные аргументы, предлагаемые против улучшений.

Вред: самый простой и самый сильный аргумент против улучшений — это утверждение, что вмешательство в мозг несет с собой риск причинения вреда, риск, который делает использование этих вмешательств неприемлемым.

Некоторые полагают, что никакой риск не оправдан для целей повышения эффективности (Heinz et al. 2012; Kass 2003а; Sandel 2004).

При оценке силы аргумента против улучшений, основанного на вреде, следует учитывать несколько моментов:

 1) каковы фактические и потенциальные вред и выгода (медицинские и социальные) от данного улучшения?

 2) кто должен выносить суждения о приемлемых компромиссах? Люди могут иметь разные суждения по вопросу того, в какой момент возникает порог риска/выгоды, и их суждения могут зависеть от точной природы рисков и выгод. Различие между моральным осуждением и юридическим запретом уместно и здесь, поскольку правовые ограничения предполагают ответ на этот последний вопрос. Заметим также, что аргумент от вреда не работает против улучшений, которые не несут с собой никакого риска.

Неестественность: ряд мыслителей в той или иной форме утверждают, что использование препаратов или технологий для повышения наших способностей является неестественным, и далее подразумевается, что неестественное значит аморальное (Kass 2003b; Maslen, Faulmüller, Savulescu 2014a; DeGrazia 2005).

Конечно, хороший аргумент должен привести больше оснований как в пользу того, почему это неестественно (см. аргумент от естественности выше), так и в пользу того, почему естественность и мораль совпадают.

Невзирая на привлекательность этой системы для религиозных консерваторов, нейроэтик может захотеть предложить более экуменический или натуралистический аргумент в поддержку связи между неестественным и аморальным, и ему придется опровергнуть вышеприведенное утверждение, что для человека естественно самосовершенствоваться.

Принижение человеческой агентности: другой аргумент предполагает, что эффект улучшений будет заключаться в принижении человеческой агентности, поскольку подорвет потребность в реальных усилиях и позволит добиться успеха с помощью легких путей, бессмысленных с точки зрения морали. Человеческая жизнь утратит ценность, достигаемую в процессе стремления к цели, и в результате будет принижена (см., например, Schermer 2008; Kass 2003b).

Хотя это многообещающая форма аргументации, необходимо сделать еще больше для обоснования утверждений о том, что усилия являются ценными по своей сути. В конце концов, мало кто думает, что мы должны отказаться от перемещений на автомобиле ради лошадей, ходьбы или езды на велосипеде, потому что они требуют больше усилий и, следовательно, имеют большую моральную ценность.

Возражение от заносчивости: этот интересный аргумент утверждает, что тип отношения, который, по-видимому, лежит в основе интереса к подобным вмешательствам, является в некотором роде морально ущербным или указывает на морально ущербную черту характера.

Так, например, Майкл Сэндел предполагает, что отношение, лежащее в основе наших попыток самоулучшения, является «прометеевым» отношением господства или освоения, которое игнорирует или недооценивает «дарственный характер человеческой жизни». Таково выражение проблематичной установки господства в отношении жизни, против потворства которому в первую очередь и возражает Сэндел:

Моральная проблема улучшений заключается не столько в том совершенстве, к которому они стремятся, сколько в той установке характера человека, которую они выражают и поощряют. (Sandel 2002)

Другие ученые отклонили этот подход, утверждая, что возражение от заносчивости против улучшений в корне неверно понимает концепции, на которые оно опирается (Kahane 2011).

Равенство и дистрибутивная справедливость: один из вопросов, который обычно возникает в связи с новыми технологическими достижениями, заключается в следующем: «Кто получает от них выгоду?». Как и в случае с другими технологиями, нейроулучшения не являются бесплатными.

Мы можем предвидеть, что те, кто уже достаточно обеспечен, чтобы позволить себе улучшения, будут использовать их для увеличения своего конкурентного преимущества перед другими, еще больше увеличивая разрыв с теми, кто не может их себе позволить (Farah 2007; Greely et al. 2008; Academy of Medical Sciences 2012). Конечно, можно представить себе политические решения этого вопроса, такие как включение улучшений в медицинское страхование, распространение их государством на тех, кто не может себе их позволить и т.д. Однако широкое распространение нейроулучшений неизбежно вызовет вопросы о принудительном характере.

Принуждение: перспектива принуждения поднимается в нескольких аспектах. Очевидно, что если государство решает санкционировать обязательное использование улучшений, рассматривая их благотворное воздействие как вопрос общественного здравоохранения, то оно фактически является принуждением. Мы видим это в настоящее время в ответной реакции против прививок: они санкционированы с целью укрепления общественного здоровья, но в некоторых умах подобное требование вызывает озабоченность по поводу индивидуальной свободы. Я бы сказала, что случай с вакцинацией показывает, что по крайней мере в некоторых случаях принуждение оправдано.

Уместным вопросом является вопрос о том, может ли принуждение быть оправдано для улучшения, а не для предотвращения вреда. Хотя некоторые идеи принудительного характера, такие как предложение о введении «Прозака» или других усилителей в водоснабжение, вряд ли будут восприниматься всерьез в качестве политических рекомендаций (однако см. Appel 2010), менее явные формы принуждения являются более реалистичной угрозой.

Например, если люди, погруженные в конкурентную среду будущего, находятся в компании других людей, которые пожинают плоды когнитивных улучшений, то они могут чувствовать себя вынужденными использовать те же самые методы, чтобы оставаться конкурентоспособными, даже если они предпочли бы не использовать улучшения. Опасность заключается в том, что уважение автономии одних может оказать давление на автономию других (Tannenbaum 2014; Maslen, Faulmüller, and Savulescu 2014a; Farah 2007).

Вряд ли существует какое-либо окончательное решение вопроса об этике дебатов об улучшениях.

 Детали каждой технологии будут иметь значение для определения того, должна ли эта технология быть доступна для целей улучшения: мы должны относиться к высокоэффективной технологии, которая не причиняет никакого вреда, иначе, чем к той, которая обеспечивает некоторую выгоду при заметных затратах. Кроме того, масштабы некоторых вопросов, связанных с равенством, будут зависеть от эмпирических фактов, касающихся этих технологий. Являются ли нейротехнологии одинаково эффективными для всех?

Например, есть доказательства того, что некоторые известные усилители, такие как психостимуляторы, более эффективны для людей с недостаточностью, чем для тех, кто от нее не страдает: исследования показывают, что благотворное воздействие этих препаратов пропорционально степени нарушения способности (Husain & Mehta 2011).

 В других докладах утверждается, что способности нормальных людей фактически не усиливаются этими препаратами, и некоторые аспекты функционирования могут быть фактически нарушены (Mattay et al. 2000; Ilieva et al. 2013). Если это широко распространенный паттерн, то он может облегчить некоторые опасения по поводу дистрибутивной справедливости и вклада в социальное и экономическое расслоение, поскольку люди с недостаточностью будут получать пропорционально больше пользы, чем те, кто использует препарат в целях повышения эффективности. (Однако биология редко бывает такой справедливой, и было бы удивительно, если бы эта уравнительная модель оказалась нормой.) Поскольку технологии, которые могли бы обеспечить улучшение, чрезвычайно разнообразны, начиная от лекарственных препаратов и имплантов и заканчивая генетическими манипуляциями, оценка рисков и выгод, а также того, как эти технологии влияют на наше представление о человечестве, должна быть эмпирически обоснована.

Когнитивная свобода

Свобода является краеугольной ценностью в либеральных демократиях, а один из самых заветных видов свободы — это свобода мысли. Основными элементами свободы мысли, или «когнитивной свободы», как ее иногда называют (Sententia 2013), являются конфиденциальность и автономия. И то, и другое может быть поставлено под вопрос новыми достижениями из области нейронауки. Ценность этих аспектов свободы, а также потенциальная угроза для них и способы их защиты являются предметом заботы нейроэтики.

Конфиденциальность

Создатели Конституции США хорошо осознавали, что свобода тесно связана с конфиденциальностью: даже находиться под наблюдением считается потенциально «тревожным» для тех видов свобод, которые наше общество стремится защитить. Один из видов свободы, который отстаивался в американской юриспруденции, — это «право быть оставленным в покое» (Warren and Brandeis 1890), быть свободным от государственного или иного вмешательства в нашу частную жизнь.

В прошлом ментальную неприкосновенность можно было считать само собой разумеющимся: доступ к содержимому сознания от первого лица гарантировал, что содержание разума оставалось скрытым для внешнего мира до тех пор, пока оно не было добровольно раскрыто.

Вместо этого борьба за свободу мысли велась на тех границах, где мысль встречается с внешним миром — в области выражения — и была выиграна с помощью защиты этих свобод Первой поправкой. За последние полвека технический прогресс подорвал или создал препятствия для многих традиционных сфер приватности в этом мире. Большинство способов выражения мнений могут контролироваться (и все чаще контролируются) третьими сторонами. Заманчиво думать, что внутреннее святилище разума остается последним бастионом подлинной приватности.

Это все еще может быть в значительной степени верно, но неприкосновенность сознания больше не может восприниматься как нечто само собой разумеющееся. Наши достижения в области нейробиологии уже значительно продвинулись вперед, позволив другим людям различать некоторые аспекты нашего ментального содержания с помощью нейротехнологий.

В центре внимания нейроэтики находится определение реальной природы угрозы для психической неприкосновенности и оценка ее этических последствий, многие из которых имеют отношение к юридическим, медицинским и другим социальным вопросам.

Для того чтобы сделать это эффективно, потребуется как глубокое понимание нейробиологических технологий и нейронных основ мышления, так и чуткое отношение к этическим проблемам, возникающим в связи с нашими растущими знаниями и все более мощными нейротехнологиями. Эти две необходимости иллюстрируют, почему исследователи нейроэтики должны быть образованы как в области нейронауки, так и в области этики. Далее я вкратце расскажу о наиболее важных нейротехнологиях и их ограничениях, а затем остановлюсь на нескольких способах, которыми они могут нарушать неприкосновенность сознания.

Пример: потенциальные угрозы неприкосновенности с помощью функциональной МРТ

Одной из наиболее известных нейротехнологий, способных угрожать неприкосновенности, является магнитно-резонансная томография, или МРТ. МРТ может предоставлять как структурную, так и функциональную информацию о мозге человека с минимальным риском и неудобствами. В целом МРТ — это инструмент, который позволяет исследователям неинвазивно исследовать или отслеживать структуру и активность мозга и соотносить эту структуру или функционирование с поведением.

Структурная или анатомическая МРТ обеспечивает структурные изображения головного мозга в высоком разрешении. Хотя структурная визуализация в биологических науках не нова, МРТ обеспечивает гораздо более высокое разрешение и лучшую способность дифференцировать ткани, чем предыдущие методы, такие как рентген или компьютерная томография.

Однако не структурная, а функциональная МРТ (фМРТ) произвела революцию в изучении человеческого познания. фМРТ дает информацию о коррелятах нейрональной активности, из которых можно сделать вывод о нейронной активности. Последние достижения в области методов анализа нейровизуализационных данных, таких как мультивоксельный анализ паттернов, теперь позволяют относительно точно «декодировать» мозговую активность (Haynes and Rees 2005; Norman et al. 2006). Декодирование включает в себя использование алгоритма машинного обучения для сравнения наблюдаемого паттерна активации мозга с базой данных паттернов мозговой активности. База данных состоит из экспериментально установленных корреляций между паттернами мозговой активности и соответствующей функциональной переменной, такой как задача, поведение или ментальное содержание. Наиболее близкое совпадение позволяет (с большой вероятностью) приписать соответствующую функциональную переменную сканируемому лицу.

Прежде чем приступить к обсуждению этих вопросов, следует вспомнить, что нейровизуализация — технология, которая подвержена ряду существенных ограничений, и эти технические проблемы ограничивают то, насколько точными могут быть выводы. Например:

1. Корреляции между сигналом фМРТ и нейронной активностью являются грубыми: сигнал задерживается во времени от нейрональной активности и пространственно размазывается, что ограничивает пространственную и временную точность информации, которую можно вывести.
2. Ряд динамических факторов связывают сигнал фМРТ с активностью, и точная лежащая в его основе модель еще недостаточно изучена.
3. Существует относительно низкое отношение сигнал — шум, что требует усреднения по испытаниям и зачастую по людям.
4. Мозг индивида различается как по структуре, так и по функциям. Вариабельность затрудняет определение клинически или научно значимых различий и приводит к появлению зашумленных данных. Из-за естественной индивидуальной изменчивости структуры и функций, а также пластичности мозга (особенно в процессе развития) даже большие различия в структуре или отклонения от нормы не могут свидетельствовать о какой-либо функциональной недостаточности. Когнитивные стратегии также могут влиять на вариативность данных. Эти источники изменчивости могут усложнить анализ данных и предоставить еще больше свободы для существования различий без дисфункции.
5. Активность в области мозга не означает, что эта область необходима для выполнения поставленной задачи.
6. фМРТ настолько чувствительна к движению, что практически невозможно получить информацию от неподатливого субъекта. Вследствие чего оказывается практически невозможной перспектива чтения содержаний сознания, которое этого не желает.

Для получения дополнительной информации об ограничениях и возможностях фМРТ см. Jones et al. 2009; Morse and Roskies 2013.

Без понимания этих технических проблем и вытекающих из них ограничений на то, что может быть обоснованно выведено из фМРТ, человек, скорее всего, будет переоценивать или неправильно характеризовать потенциальную угрозу, которую она собой представляет.

Только БИКС (Ближняя ИнфраКрасная Спектроскопия), метод визуализации, который теоретически может быть использован на расстоянии, является тем методом, который может быть использован без ведома субъекта, но вид информации, которую он предоставляет, очень груб и непригоден для расшифровки ментального содержания. Таким образом, опасения, что правительство способно дистанционно или скрытно читать мысли граждан, являются необоснованными.

Расшифровка ментального содержания

Неинвазивные способы определения нейронной активности заставили многих беспокоиться о том, что чтение мыслей возможно не только теоретически, но и уже сейчас. В сочетании с методами декодирования фМРТ может быть использована, например, для восстановления зрительного импульса из активности зрительной коры, когда субъект смотрит на происходящее, или для определения того, смотрит ли субъект на знакомое лицо или слышит определенный звук. Если ментальное содержание супервентно на физической структуре и функционировании нашего мозга, как думают большинство философов и нейробиологов, то в принципе можно читать мысли, читая мозг. Из-за потенциальной возможности идентифицировать ментальное содержание расшифровка поднимает вопросы о ментальной конфиденциальности.

Однако несмотря на замечательные достижения в технологиях визуализации мозга, когда речь заходит о ментальном содержании, наши нынешние способности «читать мысли» довольно ограничены (Roskies 2015a).

Хотя некоторые аспекты содержания могут быть декодированы из нейронных данных, они, как правило, носят довольно общий и непропозициональный характер. Способность выводить семантический смысл из идеации или визуальной стимуляции работает лучше всего тогда, когда область возможного содержания довольно сильно ограничена.

 Наши нынешние способности позволяют нам выводить некоторые семантические атомы, такие как репрезентации, обозначающие один из заранее определенного набора конкретных объектов, но не неограниченное содержание или целые предложения. Конечно, будущие достижения могут сделать беспокойство по поводу чтения мыслей более насущным. Например, если мы разработаем средства для понимания того, как простые ментальные репрезентации могут быть объединены для получения сложных комбинаций, и сможем декодировать смысл из этих комбинаций, то однажды мы можем прийти к способности декодировать пропозициональное мышление.

И все же некоторые опасения вполне оправданны. Даже если нейровизуализация не находится на той стадии, на которой возможно чтение мыслей, она все равно может угрожать аспектам конфиденциальности таким образом, что это должно заставить нас задуматься. Даже сейчас нейровизуализация дает некоторые представления о свойствах людей, которые они, возможно, не хотят знать или раскрывать. В некоторых случаях испытуемые могут даже не знать, что эти признаки исследуются, думая, что их сканируют для других целей. Добровольно сканируемый субъект может не хотеть, чтобы определенные вещи наблюдались. Ниже я рассмотрю некоторые из этих более реалистичных опасений.

Неявная предвзятость: хотя открыто признаваемые расовые предубеждения уменьшаются, это может быть связано с предвзятостью в освещении информации, обусловленной возросшей негативной социальной оценкой расовых предрассудков. Многие современные исследования в настоящее время сосредоточены на изучении неявных расовых предубеждений, которые являются автоматическими или бессознательными отражениями расовых предубеждений. С помощью фМРТ и ЭЭГ можно исследовать скрытые предубеждения, иногда без осознания субъектом того, что именно это измеряется (Chekroud et al. 2014; Richeson et al. 2003; Luo et al. 2006). (Они также могут быть измерены поведенчески, с помощью тестов, таких как ТНА (Тест Неявных Ассоциаций), так что беспокойство здесь возникает отнюдь не только в связи с нейровизуализацией.) В то время как существуют разногласия по поводу того, как лучше всего интерпретировать результаты неявной предвзятости (например, как показатель возможной угрозы, как внутригрупповые/внегрупповые различия и т. д.) и то, какое отношение они имеют к поведению, сама возможность того, что скрытые предубеждения могут быть измерены, в открытую или же неявно, поднимает научные и этические вопросы (см. implicit.harvard.edu).

Когда следует собирать эту информацию? Какие процедуры должны соблюдаться для того, чтобы субъекты на законных основаниях соглашались на неявные меры? Какое значение следует придавать доказательствам предвзятости? Какую ответственность следует возложить на людей, которые их имеют? Какой же предсказательной силой они обладают? Следует ли использовать их в практических целях? Можно представить себе очевидное, но противоречивое потенциальное использование данных о неявной предвзятости в правовых ситуациях, в контексте занятости, в образовании и в полицейской деятельности — во всех областях, где вопросы социальной справедливости имеют большое значение. См. также статью о неявной предвзятости.

Детекция лжи: некоторые нейротехнологии используются для обнаружения обмана либо нейронных коррелятов лжи или сокрытия информации в экспериментальных ситуациях. Например, в лабораторных условиях для выявления обмана с разной степенью успешности использовались как фМРТ-измерения, направленные на поиск нейронных коррелятов обмана, так и методы анализа ЭЭГ, основанные на сигнале Р300 в версиях ТЗВ (или теста на знание вины). Эти методы подвергаются разнообразной критике (Farah et al. 2014; National Research Council 2003).

Лишь немногие исследования касаются эффективности этих тестов перед лицом контрмер. Кроме того, их точность, хотя и значительно выше случайности, все равно далека от совершенства, и из-за невозможности определить базовые показатели лжи, процент ошибочности не может быть эффективно оценен. Таким образом, мы не можем установить их надежность для реального использования (Roskies 2015а). Несмотря на эти ограничения, несколько компаний продали нейротехнологии для этой цели (см., напр., No Lie MRI, Brainwave Science, Cephos — хотя Cephos больше не продает методы нейровизуализации для обнаружения лжи).

Особенности характера: нейротехнологии показали некоторые перспективы в выявлении или прогнозировании аспектов личности или характера. В интересном исследовании, направленном на определение того, насколько хорошо нейровизуализация может обнаруживать ложь, Грин и его коллеги дали испытуемым на сканере фМРТ задание на предсказывание в игре, где они легко могли жульничать. Используя статистический анализ, исследователи смогли определить группу испытуемых, которые явно жульничали, и других, которые этого не делали (Greene and Paxton 2009).

Хотя они не могли определить с помощью нейровизуализации, в каких именно случаях испытуемые жульничали, все равно существовали общие различия в паттернах активации мозга между обманщиками и теми, кто играл честно и был случаен в своих предсказаниях. Более того, Грин и его коллеги повторили это исследование через несколько месяцев и обнаружили, что характерная черта честности или нечестности была стабильной с течением времени: обманувшие в первый раз были снова склонны к обману (в действительности, во второй раз обманывали даже больше), а честные игроки оставались честными во второй раз.

Также интересным был тот факт, что паттерны мозга предполагали, что обманщики должны были активировать свои системы исполнительного контроля больше, чем не-обманщики, не только когда они жульничали, но и когда они решали не жульничать. Хотя различие в активациях не может быть конкретно связано именно со склонностью к обману, а не с самим актом обмана, исследование предполагает, что эти паттерны активации, связанные с выполнением задачи, могут отражать корреляты надежности.

Перспектива использования методов для выявления подобных черт характера или поведения в реальных ситуациях порождает целый ряд острых вопросов.

Использование методов детекции лжи или расшифровывающих техник из нейронауки в юридическом контексте может вызвать конституционные проблемы в США: является ли визуализация мозга обыском или арестом, от чего защищает 4-я поправка (Farahany 2012a)? Будет ли ее принудительное использование исключено правами 5-й поправки (Farahany 2012b)?

Эти вопросы, хотя и вызывают тревогу, могут не сразу быть актуальными: в недавнем деле (United States v. Semrau 2012) суд постановил, что фМРТ-детекция лжи недопустима, учитывая ее нынешнее состояние развития. Однако это решение оставило открытой возможность того, что она может быть приемлемой в будущем, если методы улучшатся. Наконец, в той мере, в какой соответствующие паттерны активации могут быть найдены в значительной степени коррелирующими с паттернами активации в других задачах или с показателями в условиях отсутствия задачи, таких как активность сети пассивного режима работы мозга, это повышает вероятность того, что информация о характере может быть выведена просто путем сканирования субъектов, делающих что-то безобидное, без знания с их стороны о том, какая именно информация собирается. Таким образом, существует множество аспектов угрозы для конфиденциальности, создаваемой методами визуализации.

Диагностирование

Все чаще нейровизуализационная информация может влиять на диагностику заболеваний и в некоторых случаях может давать прогностическую информацию до появления симптомов. Работа над сетью пассивного режима работы мозга является перспективной для улучшения диагностики некоторых заболеваний, не требуя при этом от испытуемых выполнения определенных задач в сканере (Buckner, Andrews-Hanna, and Schacter 2008).

При некоторых заболеваниях, например при болезни Альцгеймера, МРТ призвана предоставлять диагностическую информацию, которую ранее можно было установить только при вскрытии. фМРТ-сигнатуры также были связаны с различными психиатрическими заболеваниями, хотя еще не обладали достаточной надежностью, необходимой для клинического диагноза. Нейроэтические проблемы также возникают в отношении способов обработки случайно полученных результатов, то есть свидетельств бессимптомных опухолей или потенциально доброкачественных аномалий, которые появляются в ходе сканирования объектов исследования в немедицинских целях (Illes et al. 2006; Illes and Sahakian 2011). Из-за популярности фМРТ для фундаментальных исследований в когнитивной неврологии этот общий вопрос медицинской этики стал значимым для немедицинских исследователей.

Способность предсказывать будущую функциональную недостаточность с помощью нейровизуализации поднимает целый ряд вопросов, многие из которых ранее рассматривались в рамках генетики (этики генетики), поскольку и та, и другая дают информацию о будущем риске заболевания. Разница может заключаться в том, что заболевания, для которых нейротехнологии являются полезными с точки зрения диагностики, в равной степени являются также тем, что влияет на мозг и, следовательно, потенциально на ментальную компетентность, настроение, личность или самоощущение. Как таковые они могут вызывать особые нейроэтические вопросы (см. следующий раздел).

Прогнозирование

Как уже говорилось выше, методы декодирования позволяют связывать наблюдаемую мозговую активность с ранее наблюдавшимися корреляциями между мозгом и поведением. Кроме того, такие методы могут также использоваться для предсказания будущего поведения, поскольку они коррелируют с наблюдениями за паттернами мозговой активности. В некоторых исследованиях уже сообщалось о предсказательной силе в отношении предстоящих решений (Soon et al. 2008). Все чаще мы будем сталкиваться с данными нейронауки или нейровизуализации, которые дадут нам некоторую предсказательную силу в отношении более отдаленных будущих моделей поведения.

Например, визуализация головного мозга может позволить нам предсказать появление таких психических симптомов, как психотические или депрессивные эпизоды (Singh, Sinnott-Armstrong, and Savulescu 2013; Arbabshirani et al. 2013; Fryer et al. 2013). В тех случаях, когда такое поведение указывает на ментальную дисфункцию, оно вызывает вопросы о стигматизации, но также может позволить более эффективное вмешательство.

Следует немедленно прояснить одно затруднение, связанное с нейро-предсказанием: когда говорят, что нейровизуализация «предсказывает» будущую активность, это означает, что она предоставляют некоторую статистическую информацию относительно вероятности.

Распространенность этой ошибки как среди философов, так и среди ученых, еще раз подчеркивает важность подкованности исследователей нейроэтики как в нейронауке, так и в философии.

Возможно, наиболее последовательное и наиболее трудное с этической точки зрения потенциальное использование прогностической информации имеет место в системе уголовного правосудия.

Например, есть данные о том, что структурные различия в мозге являются прогностическими показателями баллов по шкале PCL-R — инструменту, разработанному для диагностики психопатии (Hare 1991; Hart and Hare 1997). Также хорошо известно, что психопаты имеют высокий процент рецидивов насильственных преступлений. Таким образом, в принципе нейровизуализация может быть использована для получения информации о вероятности рецидива у конкретного человека. Действительно, недавнее исследование показало, что сканирование мозга в самом деле имеет прогностическую ценность для рецидивизма, контролируя другие факторы риска (Aharoni et al. 2013).

Должны ли такие данные быть приемлемыми для определения приговоров или решений об условно-досрочном освобождении? Будет ли это равносильно наказанию кого-то за преступления, которых он не совершал? Или это просто нейтральное разрастание текущего использования актуарной информации, такой как возраст, пол и уровень дохода? В качестве крайнего случая можно было бы представить себе использование прогностической информации для задержания людей, которые еще не совершили преступление, и их ареста до того, как они это сделают. Этот антиутопический сценарий, изображенный в фильме «Особое мнение» (Spielberg 2002), также демонстрирует, как наша способность к предсказаниям может поднимать сложные этические и политические вопросы в момент, когда они сталкиваются с идеями о свободе воли и автономии и с ценностью этих понятий. В более общем плане работа в области нейроэтики может иметь значительную практическую пользу для права, и действительно, ее часто называют другим прозвищем — «нейроправо».

Автономия

Второй способ воздействия на когнитивную свободу — это ограничение автономии человека. Автономия — свобода быть тем человеком, которым вы хотите быть, преследовать свои собственные цели без неоправданных препятствий или вмешательства, быть самоуправляемым. Хотя определения автономии различаются (см., напр., статьи о личной автономии и автономии в моральной и политической философии), она широко признается как ценный аспект личности. Автономия ментального может быть затронута несколькими способами. Вот некоторые из них.

Прямое вмешательство: способность непосредственно манипулировать нашим мозгом, чтобы контролировать наши мысли или поведение, является очевидной угрозой для нашей автономии. Некоторые из наших нейротехнологий предлагают такой потенциал, хотя эти виды нейротехнологий являются инвазивными и используются только в тех случаях, когда они оправданы с медицинской точки зрения. Другие виды вмешательства, такие как ввод препаратов для успокоения психически больного человека, также могут влиять на автономию.

Мы знаем, что стимуляция определенных областей мозга у животных приводит к повторяющемуся и подчас стереотипному поведению. Ученые имплантировали крысам электроды и смогли контролировать их поведение в процессе добывания пищи, стимулируя кору их головного мозга. Теоретически мы могли бы контролировать поведение человека, имплантируя электроды в соответствующие области коры головного мозга.

На практике у нас есть несколько методов, которые могут это сделать, но только в ограниченном объеме.

 Например, транскраниальная магнитная стимуляция (ТМС), применяемая к моторной коре, может вызывать непроизвольные движения в той части тела, которая контролируется пораженной областью коры, или при повторном введении она может подавлять активность в течение определенного периода времени, действуя как временное поражение.

Эффекты будут варьироваться в зависимости от того, какая область мозга стимулируется; могут быть затронуты и более высокие когнитивные функции. ТКМП, или транскраниальная микрополяризация, использует постоянный ток для стимуляции коры головного мозга, и существуют противоречивые сообщения о том, может ли она надежно улучшать когнитивные функции (Horvath, Forte, and Carter 2015; Bennabi et al. 2014).

Более инвазивные методы, такие как глубокая стимуляция мозга (ГСМ, обсуждаемая ниже) и электрокортикография (ЭКОГ) (обе являются инвазивными методами, требующими операции на головном мозге), демонстрируют, что прямые вмешательства могут влиять на когнитивные способности, действия и эмоции, причем зачастую весьма специфическими и предсказуемыми способами.

Например, одной из быстро развивающихся областей в нейронауке является область нейронных протезов и компьютерных интерфейсов мозга. Нейронные протезы — это искусственные системы, которые заменяют дефектные нейронные системы, обычно сенсорные. Некоторые из наиболее продвинутых и широко известных — это искусственные ушные улитки.

 Были разработаны и другие системы, которые позволяют зрительной информации питать сенсорные рецепторы, позволяя слепым людям ориентироваться в визуальном мире (Bach-y-Rita and Kercel 2003). С другой стороны, нейрокомпьютерные интерфейсы (НКИ) — это системы, которые считывают мозговую активность и используют ее для управления роботизированными протезами конечностей или для перемещения курсора на видеоэкране (Lebedev and Nicolelis 2006; Wolpaw et al. 2000). Протезы конечностей, руководимые нейронными сигналами, восстановили моторную деятельность у страдающих параличом нижних конечностей и полностью парализованных, а другие НКИ были использованы для того чтобы общаться с «запертыми» людьми, то есть теми, кто находится в полном сознании, но не может двигаться вообще (Birbaumer, Murguialday, and Cohen 2008; Naseer and Hong 2015). Таким образом, хотя в принципе вмешательства в мозг могут быть использованы для контроля над людьми и уменьшения их автономии, в целом прямые вмешательства разрабатываются для ее восстановления и усиления.

Нейроэкономика и нейромаркетинг: существуют более тонкие способы воздействия на автономию, чем прямые манипуляции мозгом, и они вполне доступны нашему пониманию.

Через более ясное понимание того, как мы воспринимаем вознаграждение, как мы принимаем решения в общем и как мы можем предвзято относиться к этому процессу или влиять на него, мы открываем дверь для более эффективных внешних косвенных манипуляций. Действительно, социальная психология показывает, как тонкие изменения нашего внешнего окружения могут влиять на убеждения, настроения и поведение.

Конкретные угрозы, связанные с пониманием нейронных механизмов принятия решений, пока еще не сформулированы в полной мере. Используется ли нейромаркетинг просто для разработки продуктов, которые лучше удовлетворяют наши желания, или же он используется для манипулирования нами? В зависимости от вашей точки зрения на этот вопрос, он может пониматься как благо или как зло. Дает ли понимание нейронных субстратов выбора и вознаграждения рекламодателям более эффективные инструменты, чем те, что были у них до этого при простом использовании поведенческих данных, или попросту более затратные? А у потребителей, следовательно, становится меньше автономии? Как мы можем компенсировать эти меры или противодействовать им? Эти вопросы только начинают адекватно рассматриваться (Stanton et al. 2014).

Регулирование: еще один способ воздействия на автономию — это ограничение того, что человек может делать со своим собственным разумом. Например, запрет на препараты, изменяющие сознание, — внешнее ограничение способности людей выбирать свои состояния сознания. Степень, в которой человек должен быть лишен возможности делать то, что он хочет для себя, своего тела или своего разума, — это этический вопрос, по которому имеются различные мнения. Некоторые утверждают, что такого рода регулирование является проблематичным нарушением автономии (Juth 2011; Bostrom and Sandberg 2009), но некоторые правила такого рода уже в значительной степени приняты в нашем обществе.

Еще одним ограничением психической автономии является разрешение использовать когнитивно-улучшающие технологии только в лечебных целях, но не в целях улучшений. Вопрос о том, хотим ли мы его санкционировать, все еще обсуждается. Например, потенциальный вред, наносимый отдельным людям и обществу, гораздо менее очевиден и предсказуем. Независимо от того, к чему ведет эта дискуссия, должно быть ясно, что полная автономия практически невозможна в мире, в котором действия одного человека влияют на благополучие других.

Вера в существование свободной воли: зачастую утверждалось, что достижения нейронауки имеют отношение к вопросу о том, обладаем ли мы свободной волей и можем ли мы быть действительно морально ответственными за свои действия. Хотя философская проблема свободы воли обычно рассматривается как метафизическая проблема, очевидное отсутствие свободы имело бы значительные этические последствия. Ряд нейробиологов и психологов намекали или утверждали, что нейронаука может показать или уже показала, что свободная воля является или не является иллюзией (Brembs 2011; Libet et al. 1983; Soon et al. 2008; Wegner 2003). Другие ученые аргументированно возражали, что такая демонстрация в принципе невозможна (Roskies 2006).

Независимо от того, что именно наука на самом деле показывает относительно природы свободной воли, тот факт, что люди верят в то, что данные нейронауки поддерживают или подрывают свободную волю, как было показано, имеет практические последствия.

Например, данные, просто подтверждающие предположение о том, что наше сознание является функцией нашего мозга, что утверждает большинство нейробиологов, воспринимаются некоторыми людьми как вызов свободной воле (Nahmias, Coates, and Kvaran 2007). А в некоторых исследованиях манипулирование верой в свободу воли влияет на вероятность обмана (напр., Vohs and Schooler 2008). Дискуссия о природе и существовании свободной воли в рамках нейронауки будет оставаться актуальной для нейроэтики отчасти из-за ее влияния на наши моральные, правовые и межличностные практики обвинения и наказания людей за их вредоносные действия (см. также статьи о свободе воли и моральной ответственности).

Идентичность и сознание

Тождество личности

Один из аспектов нейроэтики, который ее выделяет и делает существенно отличной от традиционной биоэтики, заключается в том, что мы признаем, что в некотором еще не сформулированном смысле мозг является местом, где находится то, что мы собой представляем (см., напр., статью о тождестве личности). Например, у нас сегодня есть техники, которые изменяют воспоминания, притупляя, усиливая или выборочно редактируя их. У нас есть препараты, которые влияют на сексуальность, и препараты, которые влияют на настроение.

Здесь нейроэтика наталкивается на один из самых сложных и спорных вопросов философии: что такое «я»? Показывает ли нейронаука, что это понятие не является относительным? Если «я» существует, то какие изменения мы способны претерпевать, оставаясь при этом самими собой? Что делает нас одним и тем же человеком с точки зрения временной протяженности? Какую ценность представляет это постоянство во времени? Какие издержки повлечет за собой изменение личности?

Хотя нейроэтика в этом отношении сильно отличается от традиционной биоэтики, она не так уж сильно отличается от генетики. Долгое время считалось, что «вы — это ваши гены», и поэтому способность исследовать наши геномы, изменять их или отбирать среди них рассматривалась как многообещающая и потенциально проблематичная, позволяющая нам понять человеческую природу и манипулировать ею в такой степени, какой мы раньше не имели. Но, как мы уже выяснили, мы — это не (только) наши гены. Наша способность секвенировать геном человека не выявила причин возникновения рака, генетической основы интеллекта или психических заболеваний, как многие предполагали.

Одна из причин заключается в том, что наш геном является дистальной причиной того, какими людьми мы становимся: многие сложные и промежуточные факторы имеют значение на этом пути. С другой стороны, наш мозг — это гораздо более проксимальная причина того, что мы делаем и кем являемся. Наше сиюминутное поведение и наши долгосрочные планы напрямую контролируются нашим мозгом, но никак не нашими геномами. Если «вы — это ваши гены» казалось достаточно правдоподобной сентенцией, то «вы — это ваш мозг» — уже гораздо более правдоподобной.

Несмотря на эту правдоподобность, очень трудно сформулировать то, каким образом мы — это наш мозг: какие аспекты нашего мозга делают нас теми людьми, которыми мы являемся? Какие аспекты функционирования мозга формируют нашу память, нашу личность, наши предрасположенности? Какие аспекты нерелевантны или несущественны для того, кем мы являемся? Что делает возможным существование связного чувства собственного «я»? Отсутствие ответов на эти глубинные вопросы мало облегчает прагматическое беспокойство, порождаемое нейронаукой, поскольку наша способность вмешиваться в работу мозга опережает наше понимание того, что мы делаем, и может повлиять на все упомянутые аспекты нашего бытия.

В философии исследование, сосредоточенное на людях, может решать множество различных проблем, используя различные конструкты. Философы могут интересоваться природой личности, природой «я», видами черт, психологических состояний или процессов, которые придают переживаемой жизни связность, или компонентами, которые необходимы для процветающей жизни. Каждый вопрос требует своего собственного анализа.

 За пределами философии многие из этих вопросов решаются вместе, и часто возникает путаница.

Нейроэтика, хотя и находится в уникальном положении для того, чтобы разрабатывать эти проблемы и использовать их плодотворным образом, часто не в состоянии сделать большую часть концептуальной работы, проделанной философами в этой области. Например, статьи по нейроэтике часто объединяют ряд различных понятий, относя их к категории «тождества личности» или «личной идентичности».

 Это слияние еще больше запутывает и без того нелегкое положение дел и снижает потенциальную ценность нейроэтической работы. Ниже я попытаюсь дать краткий обзор отдельных направлений, которыми занимались исследователи в области нейроэтики.

Философская концепция тождества личности соотносится с вопросом о том, что делает человека в один момент времени нумерически тождественным человеку в другой момент времени (см. статью о тождестве личности). Этот метафизический вопрос рассматривался различными философскими теориями. Например, некоторые теоретики утверждают, что быть нумерически тождественным во времени значит быть одним и тем же человеческим организмом (Olson 1999) и что бытие одним и тем же организмом определяется тождественностью жизни. Если наличие одной и той же жизни является релевантным критерием, то можно утверждать, что хотя жизнеобеспечивающие участки ствола головного мозга имеют существенное значение для тождества личности (Olson 1999), вероятно, изменения мозга, которые не прерывали бы жизнь, не были бы таковыми.

Для тех, кто вместо этого верит в то, что сущностно важным является телесная целостность, способность нейронауки изменять мозговую активность, возможно, будет иметь мало влияния на личную идентичность. Многие другие философы отождествляли тождественность личности с некой психологической непрерывностью (напр., Локк 1985). Если этот критерий верен, то его строгость может иметь решающее значение: радикальная манипуляция мозгом может вызывать достаточно резкий сдвиг в воспоминаниях и других психологических состояниях, так что человек после вмешательства в мозг уже не будет тем человеком, которым он был до этого (Jotterand and Giordano 2011; Glannon 2009; Schermer 2011; см. также статьи в Neuroethics, 6(3), 2013).

Чем жестче этот критерий, тем больше потенциальная угроза нейротерапии для личной идентичности. С другой стороны, если стандарты психологической непрерывности или связанности достаточно высоки, то изменения в тождестве личности могут быть действительно обычным явлением даже без нейротерапии (Baylis 2011).

Признание этого факта может побудить нас усомниться в критериях и/или важности или ценности тождества личности. Парфит, например, утверждает, что то, что делает нас одним и тем же человеком на протяжении времени, и то, что мы ценим (психологическая непрерывность и связанность), могут не совпадать (Parfit 1984).

Для некоторых вопрос о личности стоит отдельно от вопроса о тождествеп. Даже если личная (то есть нумерическая) идентичность не оспаривается нейротехнологиями и дисфункцией мозга, все равно здесь могут возникать важные нейроэтические вопросы. Философы, менее озабоченные метафизическими вопросами нумерической тождественности, в большей степени сосредоточились на самости, а также на понятиях аутентичности и самоидентификации, подчеркивая важность психологической перспективы рассматриваемого человека в создании целостного «я» (напр., Witt et al. 2013).

В этом ключе Шехтман предположил, что важным является способность создавать связное повествование или «нарративное „я“» (Schechtman 2014). Есть доказательства того, что способность создавать и поддерживать связное повествование, в котором мы являемся главным героем и с которым мы себя идентифицируем, является мерой психологического здоровья (Waters and Fivush 2015). С другой стороны, некоторые философы отрицают, что они обладают нарративным «я» и локализуют самость в синхроническом свойстве (Strawson 2004).

Например, как мы оцениваем издержки и этические проблемы, связанные с резким изменением личности?

Если нейровмешательства обещают привести к резким изменениям в ценностях и обязательствах человека, то чьи интересы должны быть приоритетными, если предпочтение должно отдаваться одному человеку — интересы исходного человека или результирующего? Актуальность таких понятий, как личность, самость, свобода воли, тождество и идентификация, нуждается в дальнейшей проработке для нейроэтики. Далее мы обсудим, как одна из нейротехнологий может повлиять на некоторые из этих вопросов.

Пример: глубокая стимуляция мозга

ГСМ включает в себя глубокую стимуляцию головного мозга постоянно имплантированными электродами и одобрена FDA [Управлением по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов США] для лечения болезни Паркинсона, нейродегенеративного заболевания, поражающего дофаминовые нейроны в стриатуме. Нейромодуляция с помощью ГСМ часто восстанавливает двигательную функцию у пациентов с этими заболеваниями, позволяя многим из них жить значительно лучше.

Она также изучается в качестве лечения для резистентной к лечению депрессии, обсессивно-компульсивного расстройства, наркомании и других неврологических и психиатрических проблем. Несмотря на то, что ГСМ явно является благом для многих людей, страдающих неврологическими заболеваниями, существует ряд непростых вопросов, которые возникают в связи с ее принятием. Во-первых, это высокоинвазивное лечение, требующее операции на головном мозге и постоянной имплантации стимулятора, что создает реальную возможность нанесения вреда и ставит вопрос о компромиссе между затратами и выгодой.

Это связано с тем, что у ученых практически отсутствует механистическое понимание того, как работает лечение, когда оно происходит, а режимы лечения и размещение электродов, как правило, являются больше искусством, чем наукой. Иногда ГСМ вызывает необычные побочные эффекты, такие как изменение настроения, гипомания или мания, аддиктивное поведение или гиперсексуальное поведение. В одном случае у пациента с широкими музыкальными вкусами развилась фиксация на музыке Джонни Кэша, которая сохранялась до тех пор, пока стимуляция не прекратилась (Mantione, Figee, and Denys 2014).

Другие зафиксированные случаи связаны с изменениями личности. Этические вопросы в этой области вращаются вокруг этики вмешательства таким образом, чтобы изменить настроение и/или личность, что часто обсуждается в терминах тождества личности или «изменения того, кем является человек», а также вокруг вопросов автономии и отдаления (Klaming and Haselager 2013; Kraemer 2013).

Один яркий пример из литературы рассказывает о пациенте, который без вмешательства был прикован к постели и должен был быть госпитализирован из-за тяжелой двигательной дисфункции, вызванной болезнью Паркинсона (Leentjens et al. 2004). ГСМ привела к заметному улучшению его двигательных симптомов, но также вызвала у него неизлечимый маниакальный синдром, который требовал госпитализации.

 Таким образом, этот несчастный человек должен был выбирать между состоянием прикованного к постели и кататоническим или маниакальным и институциализированным состоянием. Он сделал выбор (в своем нестимулированном состоянии) остаться на стимуляции (в литературе не упоминается, было ли это решение согласовано с его стимулированным «я»). Хотя это и не произошло в данном случае, можно было бы представить себе ситуацию, в которой пациент выберет, будучи нестимулированным, подвергнуться постоянной стимуляции, но, находясь под стимуляцией, выберет иное (или наоборот). Возможность возникновения дилемм или парадоксов возникает тогда, когда, например, мы пытаемся определить ценность двух потенциальных результатов, которые по-разному оцениваются людьми, которые могут существовать. Какому человеку (или человеку в каком состоянии) мы должны отдать приоритет?

Подобные случаи ГСМ послужат пищей для нейроэтиков на долгие годы вперед.

Многие нейротехнологии, разработанные для лечения дисфункции мозга (и особенно психических заболеваний), имеют первичные или побочные эффекты, которые влияют на некоторые аспекты того, что мы можем считать связанным с человеческой деятельностью.

Этические проблемы, возникающие в связи с этими нейротехнологиями, включают в себя определение того, (1) каким образом нейротехнологии влияют на наше «я» или на нашу деятельность; (2) какую оценку, положительную или отрицательную, мы должны придавать этому влиянию (или способности так влиять на наши действия); и (3) как необходимо измерять соотношение положительных и отрицательных результатов. Один из поднимаемых вопросов заключается в том, обладаем ли мы достаточно четкой концепцией элементов человеческой деятельности, чтобы эффективно выполнять такого рода анализ (Roskies 2015b).

Кроме того, учитывая вероятность отсутствия объективных критериев для оценки компромиссов в этих элементах и тот факт, что разные люди могут по-разному оценивать различные аспекты самих себя, процесс взвешивания, вероятно, должен быть субъективно релятивизирован.

В то время как некоторые считают это этически беспроблемным естественным продолжением присущего нашему виду стремления изобретать и совершенствовать себя с помощью технологий (Clark 2004), другие опасаются, что создание биокибернетического организма поднимает тревожные вопросы о природе или ценности человечества, о границах самости или о прометеевых импульсах (Attiah and Farah 2014; Sandel 2009).

Сознание, жизнь и смерть

Трудная проблема сознания (которая заключается в том, как объяснить качественный характер опыта или то, «каково» иметь определенный опыт, см., напр., Chalmers 1995) мало что дала исследованиям нейронауки, и неясно, даст ли когда-нибудь. Однако в последнее десятилетие были достигнуты впечатляющие успехи в других областях исследований сознания. Наиболее впечатляющими стали улучшения в обнаружении измененных уровней сознания с помощью визуализации мозга.

Диагностика поведенчески невосприимчивых пациентов уже давно является проблемой для неврологии, хотя еще 20 лет назад неврологи признавали систематические различия между прогнозами и в прогнозах для устойчивого вегетативного состояния (УВС), апаллического синдрома и синдрома запертого человека, т.е. синдрома, при котором у пациента наблюдается нормальный уровень осознания, но он не может двигаться. Функциональная визуализация головного мозга коренным образом изменила проблемы, с которыми сталкиваются те, кто ухаживает за такими пациентами. Оуэн и его коллеги показали, что можно идентифицировать некоторых пациентов, неправильно характеризуемых как находящиеся в УВС, продемонстрировав, что они способны понимать команды и следовать указаниям (Owen et al. 2006). В этих исследованиях как нормальным испытуемым, так и пациентам с повреждениями головного мозга было поручено визуализировать выполнение двух различных действий во время работы на фМРТ-сканере.

У нормальных людей эти две задачи активировали разные участки коры головного мозга. Оуэн показал, что один пациент, диагностированный как пребывающий в УВС, показал нормальную картину, в отличие от других пациентов с УВС, которые не проявляли никакой дифференцированной активации при получении этих инструкций. Эти данные свидетельствуют о том, что некоторые испытуемые с диагнозом УВС действительно могут обрабатывать и понимать инструкции и что они обладают способностью к постоянному вниманию и произвольным умственным действиям. Эти результаты позднее наблюдались и у других подобных пациентов. В более позднем исследовании та же группа использовала эти же методы, связанные с воображением, чтобы получить от некоторых пациентов с тяжелой черепно-мозговой травмой ответы на вопросы типа «да — нет» (Monti et al. 2010). Еще более позднее исследование было направлено на адаптацию этих методов для ЭЭГ, более дешевой и портативной нейротехнологии (Cruse et al. 2011). Нейровизуализация предоставляет новые инструменты для оценки и диагностики пациентов с нарушениями сознания.

Эта последняя возможность, с одной стороны, в некотором роде облегчает некоторые заботы о том, как лечить людей с серьезными повреждениями мозга, но с другой стороны, поднимает другие острые этические проблемы.

Одним из наиболее актуальных является вопрос о том, как решать вопросы компетентности и осознанного согласия: речь идет о людях с тяжелыми повреждениями мозга, и даже если они кажутся способными иногда понимать и отвечать на вопросы, все еще существует неопределенность относительно того, являются ли их способности стабильными, насколько они высокоразвиты и могут ли они компетентно принимать решения по таким важным вопросам (Clausen 2008; Sinnott-Armstrong 2016). Тем не менее, эти методы открывают новые возможности для диагностики и лечения, а также для восстановления определенной степени автономии и самоопределения людей с тяжелыми повреждениями головного мозга.

Нейронаука и общество

Нейронаука и социальная справедливость

Нейроэтика должна также быть внимательной к вопросам социальной справедливости. Помимо рассмотренных выше вопросов, касающихся индивидов, таких как вопросы автономии, согласия и самоопределения, существуют этические вопросы, влияющие на состояние общества. В этом отношении проблемы существенно не отличаются от проблем традиционной биоэтики.

 Кроме того, растущее понимание того, что бедность и социально-экономический статус в целом имеют долгосрочные когнитивные последствия, поднимает моральные вопросы о социальной политике и структуре нашего общества, а также о растущем разрыве между богатыми и бедными (Farah 2007; Noble and Farah 2013).

Похоже, что социальные и нейробиологические реалии могут показать, что американская мечта в значительной степени пуста, и эти выводы могут подорвать некоторые популярные политические идеологии. Справедливость может потребовать большего участия нейроэтицистов в принятии политических решений (Giordano, Kulkarni, and Farwell 2014; Shook, Galvagni, and Giordano 2014).

Этические проблемы также возникают в связи с нейробиологическими исследованиями на животных. Как и традиционная биоэтика, нейроэтика должна решать вопросы этичного использования животных в экспериментальных целях в нейронауке.

Однако, кроме того, она должна рассматривать вопросы, касающиеся использования животных в качестве модельных систем для понимания человеческого мозга и человеческого познания. Исследования на животных в значительной степени помогли нам понять нейронную физиологию и анатомию, а также позволили в значительной степени понять функционирование сохраняемых биологических способностей. Однако чем дальше мы углубляемся в неизвестную область высших когнитивных функций, тем больше нам придется обращать внимание на специфику сходств и различий между людьми и другими видами, и оценка той или иной модельной системы может потребовать значительной философской работы (Shanks, Greek, and Greek 2009; Shelley 2010; Nestler and Hyman 2010). В некоторых случаях эти различия могут не оправдывать экспериментов на животных.

Наконец, нейроэтика органично вписывается в сферу права (см., напр., Vincent 2013; Morse and Roskies 2013). Нейроэтические вопросы возникают в уголовном праве, в частности в связи с вопросом об уголовной ответственности. Например, признание того факта, что большой процент заключенных в тюрьмах имели в прошлом травмы головы или другие аномалии, ставит вопрос о том, где провести границу между дурным и безумным (Center for Disease Control 2007; Maibom 2008). Нейроэтика имеет отношение и к проблемам аддикции: некоторые характеризуют аддикцию как болезнь мозга или разновидность дисфункции и задаются вопросом о том, уместно ли возлагать на аддиктов ответственность за их поведение (Hyman 2007; Carter, Hall, and Illes 2011). Исследования показали, что человеческий мозг не развит полностью до середины третьего десятка лет жизни и что области, развивающиеся в последнюю очередь, — это префронтальные области, участвующие в исполнительном контроле и сдерживании.

В свете этого многие утверждают, что несовершеннолетние не должны нести полной ответственности за преступное поведение. Действительно, недавнее постановление Верховного Суда (Roper v. Simmons, 2005) запретило смертную казнь для несовершеннолетних убийц, но хотя экспертное заключение amicus curiae в пользу постановления ссылается на незрелость мозга, само решение не опирается на него. В более позднем деле, «Миллер против Алабамы» (Miller v. Alabama, 2012), постановляется, что пожизненное заключение без условно-досрочного освобождения для несовершеннолетних не является конституционным, при этом нейробиология и социальные науки упоминаются в сноске. Другие области права, такие как деликтное право, трудовое право и здравоохранительное право, также пересекаются с нейроэтическими проблемами и вполне могут быть подвержены влиянию нейробиологических открытий (Clausen and Levy 2015; Freeman 2011; Jones, Schall, and Shen 2014).

Восприятие нейронауки в обществе

Достижения нейронауки стали частой темой в популярных средствах массовой информации, а красочные изображения мозга стали широко распространенным иллюстративным тропом в новостях о нейронауке. Хотя никто не сомневается в том, что популяризация нейронауки является позитивным благом, нейроэтики вполне обоснованно беспокоятся о возможностях дезинформирования. Сюда включают беспокойство по поводу «притягательного очарования» нейронауки, а также беспокойство по поводу вводящего в заблуждение и чрезмерно упрощенного освещения в средствах массовой информации сложных научных вопросов.

Притягательное очарование нейронауки

Среди обычных людей существует хорошо известная тенденция полагать, что информация, обращающаяся к мозгу, нейронауке или неврологии, является более привилегированной, более объективной или более заслуживающей доверия, чем информация с отсылками к сознанию или психологии. Например, Вайсберг и его коллеги сообщают, что испытуемые, практически или вовсе не обученные нейронауке, лучше оценивали плохие объяснения, когда те ссылались на мозг или включали в себя нейробиологическую терминологию (Weisberg et al. 2008). Это «притягательное очарование нейронауки» сродни неоправданному эпистемическому почтению перед авторитетом. Подобная разнящаяся оценка распространяется и на реальные ситуации, причем показания нейробиолога или невролога считаются более достоверными, чем показания психолога.

Существует тенденция рассматривать нейронауку как жесткую науку в отличие от «мягких» методов исследования, которые фокусируются на функциях или поведении. В случае с методами нейровизуализации это изобличает глубокое непонимание происхождения и значения нейробиологической информации. Люди не понимают, что нейровизуализационная информация классифицируется и интерпретируется в соответствии с ее функциональными связями, поэтому (за исключением необычных обстоятельств) она не может быть более надежной или «более жесткой», чем психология, на которую она опирается.

Изображения мозга, в частности, вызывали опасения в том, что красочные изображения мозга с «горящими точками», сопровождающие освещение в средствах массовой информации, сами по себе могут вводить в заблуждение. Если люди интуитивно воспринимают образы мозга так, как если бы это были фотографии мозга в действии, то это может ввести их в заблуждение, заставляя думать об этих образах как об объективных представлениях реальности и тем самым заставляя их упускать из виду многие промежуточные шаги и неявные решения, лежащие в основе создания образа, который они видят (Roskies 2007).

Однако дальнейшие исследования показали, что стоит человеку принять во внимание привилегию, предоставляемую нейронауке по сравнению с психологией, как сами образы больше уже не вводят в заблуждение (Schweitzer et al. 2011).

Хайп в медиа

В наш век бесспорно захватывающего прогресса в исследовании мозга существует «мозгомания», которая частично оправдана, но таит в себе свои собственные опасности.

 Культура науки такова, что нередко ученые описывают свою работу в самых драматических терминах, чтобы обеспечить себе финансирование и/или известность.

 Хотя знающие читатели могут пренебречь преувеличением, те, кто менее искушен в науке, могут принять его за чистую монету. Исследования показали, что средства массовой информации редко критикуют научные результаты, о которых они сообщают, и они, как правило, не представляют альтернативных интерпретаций (Racine et al. 2006). В результате популярные средства массовой информации иногда передают дико неточные картины законных научных открытий, которые могут подпитывать как чрезмерно оптимистический энтузиазм, так и страх (Racine et al. 2010).

Задача обеих групп состоит в том, чтобы дать людям достаточно знаний о науке вообще и о науке о мозге в частности, чтобы они считали ее достойной уважения, а также дать достаточно знаний о той критической оценке, которой сами ученые подвергают свою собственную работу.

Конечно, трудно точно переводить сложные научные открытия на язык обычных людей, но это очень важно.

Преувеличение значимости результатов может в одних случаях вселить неоправданную надежду, в других — страх, а в третьих — настороженность и подозрительность. Ничто из этого не является полезным для будущего статуса и финансирования фундаментальных наук, и предоставление новой пищи для научных скептиков имеет политические последствия, которые выходят далеко за пределы досягаемости нейронауки.

Практическая нейроэтика

Медицинская практика и нейробиологические исследования поднимают ряд нейроэтических вопросов, многие из которых являются общими для биоэтики. Например, здесь возникают вопросы согласия, побочных открытий, компетентности и конфиденциальности информации.

 Кроме того, практикующие неврологи, психологи и психиатры могут регулярно сталкиваться с определенными заболеваниями мозга или психологическими дисфункциями, которые вызывают нейроэтические проблемы, которые они должны решать в своей практике (Farah 2005). Из-за частичного совпадения с традиционной биоэтикой эти вопросы не будут обсуждаться далее здесь (статьи по многим из этих тем можно найти в других разделах этой энциклопедии). Более подробное обсуждение этих более прикладных вопросов нейроэтики, рассматриваемых с прагматической точки зрения, см., напр., в Racine 2010.

Нейронаука этики

Нейронауки, или в более широком смысле когнитивная и нейробиология, значительно продвинулись в понимании нейронной основы этического мышления и социального поведения. В последние десятилетия эти области начали конкретизировать нейронные механизмы, лежащие в основе человеческих способностей к моральному суждению, альтруистическим действиям и моральным эмоциям. Область социальной нейронауки, не существовавшая два десятилетия назад, процветает, и наше понимание схем, нейрохимии и модулирующих влияний, лежащих в основе некоторых из наших самых сложных и тонких межличностных поведений, быстро растет.

Это взаимодействие и его последствия дают основание рассматривать нейронауку этики (или, шире, нейронауку социальности) как часть нейроэтической сферы.

Пожалуй, самый известный и спорный пример такого взаимодействия знаменует собой начало такого рода исследований. В 2001 году Джошуа Грин сканировал людей, пока они принимали ряд моральных и неморальных решений в различных сценариях, включая дилеммы, смоделированные на основе философской «проблемы вагонетки» (Thomson 1985).

Проблема вагонетки — это пример моральной дилеммы: в одном случае вагонетка катится вниз по рельсам и направляется к пяти людям. Если она наедет на них, они все будут убиты.

 Вы, сторонний наблюдатель, можете повернуть стрелку, чтобы передвинуть вагонетку с основного пути на боковой путь, где лежит только один человек, который, если вы повернете стрелку, будет убит.

Должны ли вы ничего не делать и позволить пяти быть убитыми или вы должны передвинуть вагонетку на боковой путь и убить того, кто спасет пятерых?

В похожем параллельном сценарии, в кейсе «надземного перехода», вагонетка направляется к пяти людям, но вы находитесь на пешеходном мосту над рельсами с тяжелым человеком, достаточно тяжелым, чтобы остановить вагонетку.

Следует ли вам столкнуть человека с перехода на путь вагонетки, спася тем самым пять человек за счет одного?

Загадка проблемы вагонетки заключается в вопросе о том, почему мы по-разному реагируем в этих случаях, ведь они оба предполагают спасение пятерых человек за счет одного.

Когда Грин сканировал испытуемых, столкнувшихся с серией таких сценариев, он обнаружил систематические различия в вовлечении областей мозга, связанных с моральной обработкой, в «личные» (например, толчок), а не в «безличные» (например, щелчок переключателем) моральные дилеммы. Он выдвинул гипотезу о том,что в основе различного времени реакции в суждениях о допустимости в случае пешеходного моста лежит эмоциональное давление. В более поздних работах Грин предложил двухпроцессную модель морального суждения, где относительно автоматические эмоциональные реакции и высокоуровневый когнитивный контроль совместно определяли ответы на моральные дилеммы, и он связал свои выводы с философскими моральными теориями (Greene et al. 2004, 2008). Наиболее спорным является его предположение о существовании причины с подозрением относиться к нашим деонтологическим суждениям, и интерпретировал свою работу как усиливающую доверие к утилитарным теориям (Greene 2013).

Таким образом, работа Грина является наглядным примером того, как нейронаука может влиять на наше этическое теоретизирование.

Утверждения относительно важности нейробиологических исследований для решения философских вопросов вызвали бурные дебаты в философии и за ее пределами, а также вызвали критику и реакции ученых как внутри философии, так и за ее пределами (см., напр., Berker 2009; Kahane et al. 2011; Christensen et al. 2014).

Одним из следствий этих обменов мнениями является то, что они высвечивают проблематичную тенденцию для ученых и некоторых философов полагать, что они могут делать нормативные выводы из чисто описательных данных; другим следствием стало освещение того, каким образом описательные данные могут сами маскироваться под нормативные.

Нейронаука уже обратила свое внимание на такие феномены, как альтруизм, эмпатия, благополучие и модель психики человека, а также на такие расстройства, как аутизм и психопатия (Sinnott-Armstrong 2007; Churchland 2012; Decety and Wheatley 2015; Zak 2013). Соответствующие работы варьируются от исследований изображений с использованием различных методов визуализации и манипуляций с гормонами и нейрохимическими веществами до чисто поведенческих исследований. Кроме того, интерес к моральной и социальной нейробиологии синергетически столкнулся с ростом нейроэкономики, которая процветала в значительной степени независимо (Glimcher and Fehr 2013).

Недавняя библиография собрала почти 400 ссылок на работы в области нейронауки этики с 2002 года (Darragh, Buniak, and Giordano 2015). Мы можем с уверенностью предположить, что в ближайшие годы будут достигнуты еще большие успехи и что нейроэтикам придется выдвигать, оценивать, разъяснять или опровергать утверждения о предполагаемых этических последствиях наших новых знаний.

Ожидания: новые нейротехнологии

Примеры, рассмотренные выше, включают фармацевтические препараты, уже одобренные для использования, существующие методы визуализации головного мозга и инвазивную нейротерапию.

Но практические нейроэтические проблемы и некоторые теоретические проблемы сильно зависят от деталей технологий. На горизонте уже появилось несколько технологий, которые неизбежно поднимут некоторые новые нейроэтические вопросы или же старые вопросы в новом обличье.

Одним из самых мощных новых инструментов в арсенале нейробиологов является «оптогенетика» — метод трансфекции клеток головного мозга с помощью генетически модифицированных белков, которые делают клетку чувствительной к свету с определенной длиной волн.

Далее клетки могут быть стимулированы или оглушены направленным на них светом, что позволяет осуществлять внешний контроль конкретных клеток (Deisseroth 2011; Yizhar et al. 2011). Оптогенетика успешно используется во многих модельных организмах, включая крыс, и в настоящее время ведутся работы по использованию оптогенетики на обезьянах.

Он призван помочь с теми нейроэтическими проблемами, которые вызваны многими механизмами, вмешивающимися в работу мозга: речь идет о вопросах вреда, вопросах подлинности и о возможной перспективе, в которой клетки мозга контролируются кем-то другим, а не самим агентом.

Второй метод, CRISPR [короткие полиндромные повторы, регулярно расположенные группами], позволяет осуществлять мощное целенаправленное редактирование генов (Cong et al. 2013).

Хотя это не совсем нейробиологический метод, он может быть использован на нервных клетках для осуществления изменений в мозгу на генетическом уровне. Генная инженерия могла бы сделать возможной нейронную генную терапию и спроектированных детей, делая реальными последствия генетической революции, о которых до сих пор можно было только мечтать.

Эти и другие технологии не были даже вообразимы несколько десятилетий назад, и вполне вероятно, что в будущем появятся другие технологии, которые мы в настоящее время не можем себе представить.

Если, как я уже утверждала, многие нейроэтические проблемы тесно связаны с возможностями нейротехнологий, то мы вряд ли сможем предвидеть будущие технологии достаточно подробно, чтобы предсказать совокупность нейроэтических проблем, которые они могут породить.

Нейроэтика должна будет развиваться так же, как и нейронаука, то есть адаптируясь к новым этическим и технологическим вызовам.

Библиография

·             Локк, Дж., 1985, «Опыт о человеческом разумении». Соч.: В 3 т., Москва: Мысль, т. 1, гл. XXVII.

·             Academy of Medical Sciences, 2012, “Human Enhancement and the Future of Work: Report from a joint workshop hosted by the Academy of Medical Sciences, the British Academy, the Royal Academy of Engineering and the Royal Society”, London: Academy of Medical Sciences. [Academy 2012 available online]

·             Aharoni, Eyal, Gina M. Vincent, Carla L. Harenski, Vince D. Calhoun, Walter Sinnott-Armstrong, Michael S. Gazzaniga, and Kent A. Kiehl, 2013, “Neuroprediction of Future Rearrest”, Proceedings of the National Academy of Sciences, 110(15): 6223–28. doi:10.1073/pnas.1219302110

·             Appel, Jacob M., 2010, “Beyond Fluoride: Pharmaceuticals, Drinking Water and the Public Health”, The Huffington Post, written March 18, 2010 and last updated May 25, 2011. [Appel 2010 available online]

·             Arbabshirani, Mohammad R., Kent A. Kiehl, Godfrey D. Pearlson, and Vince D. Calhoun, 2013, “Classification of Schizophrenia Patients Based on Resting-State Functional Network Connectivity”, Frontiers in Neuroscience, 7: 133. doi:10.3389/fnins.2013.00133

·             Attiah, Mark A., and Martha J. Farah, 2014, “Minds, Motherboards, and Money: Futurism and Realism in the Neuroethics of BCI Technologies”, Frontiers in Systems Neuroscience, 8(May): 86. doi:10.3389/fnsys.2014.00086

·             Bach-y-Rita, Paul, and Stephen W. Kercel, 2003, “Sensory Substitution and the Human–machine Interface”, Trends in Cognitive Sciences, 7(12): 541–46. doi:10.1016/j.tics.2003.10.013

·             Baylis, Françoise, 2011, “‘I Am Who I Am’: On the Perceived Threats to Personal Identity from Deep Brain Stimulation”, Neuroethics, 6(3): 513–26. doi:10.1007/s12152-011-9137-1

·             Bennabi, Djamila, Solène Pedron, Emmanuel Haffen, Julie Monnin, Yvan Peterschmitt, and Vincent Van Waes, 2014, “Transcranial Direct Current Stimulation for Memory Enhancement: From Clinical Research to Animal Models”, Frontiers in Systems Neuroscience, 8(September): 159. doi:10.3389/fnsys.2014.00159

·             Berker, Selim, 2009, “The Normative Insignificance of Neuroscience”, Philosophy & Public Affairs, 37(4): 293–329.

·             Birbaumer, Niels, Ander Ramos Murguialday, and Leonardo Cohen, 2008, “Brain–computer Interface in Paralysis:” Current Opinion in Neurology, 21(6): 634–38. doi:10.1097/WCO.0b013e328315ee2d

·             Boire, Richard G., 2001, “On Cognitive Liberty”, The Journal of Cognitive Liberties, 2(1): 7–22.

·             Bostrom, Nick and Anders Sandberg, 2009, “Cognitive Enhancement: Methods, Ethics, Regulatory Challenges”, Science and Engineering Ethics, 15(3): 311–41. doi:10.1007/s11948-009-9142-5

·             Bostrom, Nick and Rebecca Roache, 2010, “Smart Policy: Cognitive Enhancement and the Public Interest”, Contemporary Readings in Law and Social Justice, 2(1): 68–84.

·             Brembs, Björn, 2011, “Towards a Scientific Concept of Free Will as a Biological Trait: Spontaneous Actions and Decision—Making in Invertebrates”, Proceedings of the Royal Society of London B: Biological Sciences, 278(1707): 930–939. doi:10.1098/rspb.2010.2325

·             Buckner, Randy L., Jessica R. Andrews-Hanna, and Daniel L. Schacter, 2008, “The Brain’s Default Network”, Annals of the New York Academy of Sciences, 1124(1): 1–38. doi:10.1196/annals.1440.011

·             Carter, Adrian, Wayne D. Hall, and Judy Illes (eds), 2011, Addiction Neuroethics: The Ethics of Addiction Neuroscience Research and Treatment, 1st edition, London: Academic Press.

·             Center for Disease Control (CDC), 2007, “Traumatic Brain Injury in Prisons and Jails”, [CDC 2007 available online (pdf)].

·             Chalmers, David J., 1995, “Facing up to the Problem of Consciousness”, Journal of Consciousness Studies, 2(3): 200–219.

·             Chekroud, Adam Mourad, Jim A.C. Everett, Holly Bridge, and Miles Hewstone, 2014, “A Review of Neuroimaging Studies of Race-Related Prejudice: Does Amygdala Response Reflect Threat?” Frontiers in Human Neuroscience, 8: 179. doi:10.3389/fnhum.2014.00179

·             Christensen, Julia F., Albert Flexas, Margareta Calabrese, Nadine K. Gut, and Antoni Gomila, 2014, “Moral Judgment Reloaded: A Moral Dilemma Validation Study”, Emotion Science, 5: 607. doi:10.3389/fpsyg.2014.00607

·             Churchland, Patricia S., 2012, Braintrust: What Neuroscience Tells Us about Morality, reprint edition, Princeton, NJ: Princeton University Press.

·             Clark, Andy, 2004, Natural-Born Cyborgs: Minds, Technologies, and the Future of Human Intelligence, 1st edition, New York: Oxford University Press.

·             Clausen, Jens, 2008, “Moving Minds: Ethical Aspects of Neural Motor Prostheses”, Biotechnology Journal, 3(12): 1493–1501. doi:10.1002/biot.200800244

·             Clausen, Jens and Neil Levy (eds.), 2015, Handbook of Neuroethics, Netherlands: Springer. doi:10.1007/978-94-007-4707-4_123

·             Cong, Le, F. Ann Ran, David Cox, Shuailiang Lin, Robert Barretto, Naomi Habib, Patrick D. Hsu, et al., 2013, “Multiplex Genome Engineering Using CRISPR/Cas Systems”, Science, 339(6121): 819–23. doi:10.1126/science.1231143

·             Conrad, Erin and Raymond De Vries, 2011, “Field of Dreams: A Social History of Neuroethics”, In Sociological Reflections on the Neurosciences, 13: 299–324. Emerald Group Publishing Limited. doi:10.1108/S1057-6290(2011)0000013017

·             Cruse, Damian, Srivas Chennu, Camille Chatelle, Tristan A. Bekinschtein, Davinia Fernández-Espejo, John D. Pickard, Steven Laureys, and Adrian M. Owen, 2011, “Bedside Detection of Awareness in the Vegetative State: A Cohort Study”, Lancet (London, England), 378(9809): 2088–94. doi:10.1016/S0140-6736(11)61224-5

·             Darragh, Martina, Liana Buniak, and James Giordano, 2015, “A Four-Part Working Bibliography of Neuroethics: Part 2—Neuroscientific Studies of Morality and Ethics”, Philosophy, Ethics, and Humanities in Medicine: PEHM, 10(2). doi:10.1186/s13010-015-0022-0

·             Decety, Jean and Thalia Wheatley (eds), 2015, The Moral Brain: A Multidisciplinary Perspective, Cambridge, MA: The MIT Press.

·             Dees, Richard H., 2007, “Better Brains, Better Selves? The Ethics of Neuroenhancements”, Kennedy Institute of Ethics Journal, 17(4): 371–95.

·             DeGrazia, David, 2005, Human Identity and Bioethics, Cambridge: Cambridge University Press.

·             Deisseroth, Karl, 2011, “Optogenetics”, Nature Methods, 8(1): 26–29. doi:10.1038/nmeth.f.324

·             Douglas, Thomas, 2008, “Moral Enhancement”, Journal of Applied Philosophy, 25(3): 228–45. doi:10.1111/j.1468-5930.2008.00412.x

·             Farah, Martha J., 2005, “Neuroethics: The Practical and the Philosophical”, Trends in Cognitive Sciences, 9(1): 34–40. doi:10.1016/j.tics.2004.12.001

·             –––, 2007, “Social, Legal, and Ethical Implications of Cognitive Neuroscience: ‘Neuroethics’ for Short”, Journal of Cognitive Neuroscience, 19(3): 363–64. doi:10.1162/jocn.2007.19.3.363

·             Farah, Martha J., 2010, Neuroethics: An Introduction with Readings, 1st edition, Cambridge, Mass: The MIT Press.

·             Farah, Martha J., J. Benjamin Hutchinson, Elizabeth A. Phelps, and Anthony D. Wagner, 2014, “Functional MRI-Based Lie Detection: Scientific and Societal Challenges”, Nature Reviews Neuroscience, 15(2): 123–31. doi:10.1038/nrn3665

·             Farahany, Nita, 2012a, “Searching Secrets”, University of Pennsylvania Law Review, 160(5): 1239–1308.

·             –––, 2012b, “Incriminating Thoughts”, Stanford Law Review, January, 351–408.

·             Freeman, M. (ed.), 2011, Law and Neuroscience: Current Legal Issues Volume 13, 1st edition, Oxford, New York: Oxford University Press.

·             Fryer, Susanna L., Scott W. Woods, Kent A. Kiehl, Vince D. Calhoun, Godfrey Pearlson, Brian J. Roach, Judith M. Ford, Vinod H. Srihari, Thomas H. McGlashan, and Daniel H. Mathalon, 2013, “Deficient Suppression of Default Mode Regions during Working Memory in Individuals with Early Psychosis and at Clinical High-Risk for Psychosis”, Schizophrenia, 4: 92. doi:10.3389/fpsyt.2013.00092

·             Giordano, James, Anvita Kulkarni, and James Farwell, 2014, “Deliver Us from Evil? The Temptation, Realities, and Neuroethico-Legal Issues of Employing Assessment Neurotechnologies in Public Safety Initiatives”, Theoretical Medicine and Bioethics, 35(1): 73–89. doi:10.1007/s11017-014-9278-4

·             Glannon, W., 2009, “Stimulating Brains, Altering Minds”, Journal of Medical Ethics, 35(5): 289–92. doi:10.1136/jme.2008.027789

·             Glimcher, Paul W. and Ernst Fehr (eds), 2013, Neuroeconomics, Second Edition: Decision Making and the Brain, 2nd edition, Amsterdam: Boston: Academic Press.

·             Greely, Henry T., 2010, “Enhancing Brains: What Are We Afraid Of?” Cerebrum: The Dana Forum on Brain Science, 2010(July). [Greely 2010 available online]

·             Greely, Henry, Barbara Sahakian, John Harris, Ronald C. Kessler, Michael Gazzaniga, Philip Campbell, and Martha J. Farah, 2008, “Towards Responsible Use of Cognitive-Enhancing Drugs by the Healthy”, Nature, 456(7223): 702–5. doi:10.1038/456702a

·             Greene, Joshua, 2013, Moral Tribes: Emotion, Reason, and the Gap Between Us and Them, New York: Penguin Press.

·             Greene, Joshua D. and Joseph M. Paxton, 2009, “Patterns of Neural Activity Associated with Honest and Dishonest Moral Decisions”, Proceedings of the National Academy of Sciences, 106(30): 12506–11. doi:10.1073/pnas.0900152106

·             Greene, Joshua D., Leigh E. Nystrom, Andrew D. Engell, John M. Darley, and Jonathan D. Cohen, 2004, “The Neural Bases of Cognitive Conflict and Control in Moral Judgment”, Neuron, 44(2): 389–400. doi:10.1016/j.neuron.2004.09.027

·             Greene, Joshua D., R. Brian Sommerville, Leigh E. Nystrom, John M. Darley, and Jonathan D. Cohen, 2001, “An fMRI Investigation of Emotional Engagement in Moral Judgment”, Science, 293(5537): 2105–8. doi:10.1126/science.1062872

·             Greene, Joshua D., Sylvia A. Morelli, Kelly Lowenberg, Leigh E. Nystrom, and Jonathan D. Cohen, 2008, “Cognitive Load Selectively Interferes with Utilitarian Moral Judgment”, Cognition, 107(3): 1144–54. doi:10.1016/j.cognition.2007.11.004

·             Hare, R.D., 1991, The Hare Psychopathy Checklist-Revised, New York, USA: Multi-Health Systems.

·             Hart, Stephen D. and Robert D. Hare, 1997, “Psychopathy: Assessment and Association with Criminal Conduct”, In Handbook of Antisocial Behavior, edited by D. M. Stoff, J. Breiling, and J. D. Maser, 22–35. Hoboken, NJ, US: John Wiley & Sons Inc.

·             Haynes, John-Dylan and Geraint Rees, 2005, “Predicting the Stream of Consciousness from Activity in Human Visual Cortex”, Current Biology, 15(14): 1301–7. doi:10.1016/j.cub.2005.06.026

·             Heinz, Andreas, Roland Kipke, Hannah Heimann, and Urban Wiesing, 2012, “Cognitive Neuroenhancement: False Assumptions in the Ethical Debate”, Journal of Medical Ethics, 38(6): 372–375. doi:10.1136/medethics-2011-100041

·             Horvath, Jared C., Jason D. Forte, and Olivia Carter, 2015, “Evidence That Transcranial Direct Current Stimulation (tDCS) Generates Little-to-No Reliable Neurophysiologic Effect beyond MEP Amplitude Modulation in Healthy Human Subjects: A Systematic Review”, Neuropsychologia, 66(January): 213–36. doi:10.1016/j.neuropsychologia.2014.11.021

·             Husain, Masud and Mitul A. Mehta, 2011, “Cognitive Enhancement by Drugs in Health and Disease”, Trends in Cognitive Sciences, 15(1): 28–36. doi:10.1016/j.tics.2010.11.002

·             Hyman, Steven E., 2007, “The Neurobiology of Addiction: Implications for Voluntary Control of Behavior”, The American Journal of Bioethics: AJOB, 7(1): 8–11. doi:10.1080/15265160601063969

·             Ilieva, Irena, Joseph Boland, and Martha J. Farah, 2013, “Objective and Subjective Cognitive Enhancing Effects of Mixed Amphetamine Salts in Healthy People”, Neuropharmacology, Cognitive Enhancers: molecules, mechanisms and minds 22nd Neuropharmacology Conference: Cognitive Enhancers, 64(January): 496–505. doi:10.1016/j.neuropharm.2012.07.021

·             Illes, Judy, 2003, “Neuroethics in a New Era of Neuroimaging”, American Journal of Neuroradiology, 24: 1739–1741

·             Illes, Judy, 2006, Neuroethics: Defining the Issues in Theory, Practice, and Policy, Oxford University Press.

·             Illes, Judy and Barbara J. Sahakian, 2011, Oxford Handbook of Neuroethics, Oxford University Press.

·             Illes, Judy, Matthew P. Kirschen, and John D. E. Gabrieli, 2003, “From Neuroimaging to Neuroethics”, Nature Neuroscience, 6(3): 205–205. doi:10.1038/nn0303-205

·             Illes, Judy, Matthew P. Kirschen, Emmeline Edwards, L R. Stanford, Peter Bandettini, Mildred K. Cho, Paul J. Ford, et al., 2006, “Incidental Findings in Brain Imaging Research”, Science (New York, N.Y.), 311(5762): 783–84. doi:10.1126/science.1124665

·             Jones, Owen D., Joshua Buckholtz, Jeffrey D. Schall, and Rene Marois, 2009, Brain Imaging for Legal Thinkers: A Guide for the Perplexed, SSRN Scholarly Paper ID 1563612. Rochester, NY: Social Science Research Network. [Jones et al. 2009 available online]

·             Jones, Owen D., Jeffrey D. Schall, and Francis X. Shen, 2014, Law and Neuroscience, Aspen Casebooks, 1st edition, Alphen aan den Rijn, Netherlands: Wolters Kluwer Law & Business.

·             Jotterand, Fabrice and James Giordano, 2011, “Transcranial Magnetic Stimulation, Deep Brain Stimulation and Personal Identity: Ethical Questions, and Neuroethical Approaches for Medical Practice”, International Review of Psychiatry, 23(5): 476–85. doi:10.3109/09540261.2011.616189

·             Juth, Niklas, 2011, “Enhancement, Autonomy, and Authenticity”, in Savulescu, et al. 2011: 34–48. doi:10.1002/9781444393552.ch3

·             Kahane, Guy, 2011, “Mastery Without Mystery: Why There Is No Promethean Sin in Enhancement”, Journal of Applied Philosophy, 28(4): 355–68. doi:10.1111/j.1468-5930.2011.00543.x

·             Kahane, Guy, Katja Wiech, Nicholas Shackel, Miguel Farias, Julian Savulescu, and Irene Tracey, 2011, “The Neural Basis of Intuitive and Counterintuitive Moral Judgment”, Social Cognitive and Affective Neuroscience, March 18, 2011, nsr005. doi:10.1093/scan/nsr005

·             Kass, Leon R., 2003a, “Ageless Bodies, Happy Souls: Biotechnology and the Pursuit of Perfection”, New Atlantis: A Journal of Technology & Society, 1(Spring): 9–28.

·             –––, 2003b, “Beyond Therapy: Biotechnology and the Pursuit of Human Improvement”, President’s Council on Bioethics, Washington, DC, 16. Kass 2003b available online (pdf)

·             Klaming, Larry and Pim Haselager, 2013, “Did My Brain Implant Make Me Do It? Questions Raised by DBS Regarding Psychological Continuity, Responsibility for Action and Mental Competence”, Neuroethics, 6: 527–39. doi:10.1007/s12152-010-9093-1

·             Kraemer F., 2013, “Me, Myself and My Brain Implant: Deep Brain Stimulation Raises Questions of Personal Authenticity and Alienation”, Neuroethics, 6: 483–97.

·             Lebedev, Mikhail A. and Miguel A.L. Nicolelis, 2006, “Brain–machine Interfaces: Past, Present and Future”, Trends in Neurosciences, 29(9): 536–46. doi:10.1016/j.tins.2006.07.004

·             Leentjens, A.F., V. Visser-Vandewalle, Y. Temel, F.R. Verhey, 2004, “[Manipulation of mental competence: An ethical problem in case of electrical stimulation of the subthalamic nucleus for severe Parkinson’s disease]” (article in Dutch), Nederlands Tijdschrift voor Geneeskunde, 148(28): 1394–98. [Leentjens et al. 2004 abstract in English available]

·             Libet, Benjamin, Curtis A. Gleason, Elwood W. Wright, and Dennis K. Pearl, 1983, “Time of Conscious Intention to Act in Relation to Onset of Cerebral Activity (readiness-Potential)”, Brain, 106(3): 623–42. doi:10.1093/brain/106.3.623

·             Lin, Patrick and Fritz Allhoff, 2008, “Against Unrestricted Human Enhancement”, Journal of Evolution & Technology, 18(1): 35–41.

·             Luo, Qian, Marina Nakic, Thalia Wheatley, Rebecca Richell, Alex Martin, and R. James R. Blair, 2006, “The Neural Basis of Implicit Moral attitude—An IAT Study Using Event-Related fMRI”, NeuroImage, 30(4): 1449–57. doi:10.1016/j.neuroimage.2005.11.005

·             Maibom, Heidi L., 2008, “The Mad, the Bad, and the Psychopath”, Neuroethics, 1(3): 167–84. doi:10.1007/s12152-008-9013-9

·             Mantione, Mariska, Martijn Figee, and Damiaan Denys, 2014, “A case of musical preference for Johnny Cash following deep brain stimulation of the nucleus accumbens”, Frontiers in Behavioral Neuroscience, 8: 152. doi:10.3389/fnbeh.2014.00152

·             Marcus, Steven J. (ed.), 2002, Neuroethics: Mapping the Field, 1st edition. New York: Dana Press.

·             Maslen, Hannah, Nadira Faulmüller, and Julian Savulescu, 2014a, “Pharmacological Cognitive Enhancement—how Neuroscientific Research Could Advance Ethical Debate”, Frontiers in Systems Neuroscience, 8(June 11): 107. doi:10.3389/fnsys.2014.00107

·             Maslen, Hannah, Thomas Douglas, Roi Cohen Kadosh, Neil Levy, and Julian Savulescu, 2014b, “The Regulation of Cognitive Enhancement Devices: Extending the Medical Model”, Journal of Law and the Biosciences, 1(1): 68–93. doi:10.1093/jlb/lst003

·             Mattay, Venkata S., Joseph H. Callicott, Alessandro Bertolino, Ian Heaton, Joseph A. Frank, Richard Coppola, Karen F. Berman, Terry E. Goldberg, and Daniel R. Weinberger, 2000, “Effects of Dextroamphetamine on Cognitive Performance and Cortical Activation”, NeuroImage, 12(3): 268–75. doi:10.1006/nimg.2000.0610

·             McCabe, Sean Esteban, John R. Knight, Christian J. Teter, and Henry Wechsler, 2005, “Non-Medical Use of Prescription Stimulants among US College Students: Prevalence and Correlates from a National Survey”, Addiction, 100(1): 96–106. doi:10.1111/j.1360–0443.2005.00944.x

·             Miller v. Alabama, 567 U.S. ___ (2012).

·             Monti, Martin M., Audrey Vanhaudenhuyse, Martin R. Coleman, Melanie Boly, John D. Pickard, Luaba Tshibanda, Adrian M. Owen, and Steven Laureys, 2010, “Willful Modulation of Brain Activity in Disorders of Consciousness”, New England Journal of Medicine, 362(7): 579–89. doi:10.1056/NEJMoa0905370

·             Morse, Stephen J. and Adina L. Roskies (eds), 2013, A Primer on Criminal Law and Neuroscience, Oxford; New York: Oxford University Press.

·             Nahmias, Eddy, D. Justin Coates, and Trevor Kvaran, 2007, “Free Will, Moral Responsibility, and Mechanism: Experiments on Folk Intuitions”, Folk, 95193(5/1): 07.

·             Naseer, Noman and Keum-Shik Hong, 2015, “fNIRS-Based Brain-Computer Interfaces: A Review”, Frontiers in Human Neuroscience, 9(January 28): 3. doi:10.3389/fnhum.2015.00003

·             National Research Council, 2003, The Polygraph and Lie Detection, [NRC 2003 available online]

·             Nestler, Eric J. and Steven E. Hyman, 2010, “Animal Models of Neuropsychiatric Disorders”, Nature Neuroscience, 13(10): 1161–69. doi:10.1038/nn.2647

·             Noble, Kimberly G. and Martha J. Farah, 2013, “Neurocognitive Consequences of Socioeconomic Disparities: The Intersection of Cognitive Neuroscience and Public Health”, Developmental Science, 16(5): 639–40. doi:10.1111/desc.12076

·             Norman, Kenneth A., Sean M. Polyn, Greg J. Detre, and James V. Haxby, 2006, “Beyond Mind-Reading: Multi-Voxel Pattern Analysis of fMRI Data”, Trends in Cognitive Sciences, 10(9): 424–30. doi:10.1016/j.tics.2006.07.005

·             Olson, Eric T., 1999, The Human Animal: Personal Identity without Psychology, New York: Oxford University Press.

·             Owen, Adrian M., Martin R. Coleman, Melanie Boly, Matthew H. Davis, Steven Laureys, and John D. Pickard, 2006, “Detecting Awareness in the Vegetative State”, Science, 313(5792): 1402–1402. doi:10.1126/science.1130197

·             Parens, Erik, 2005, “Authenticity and Ambivalence: Toward Understanding the Enhancement Debate”, The Hastings Center Report, 35(3): 34–41. doi:10.2307/3528804

·             Parfit, Derek, 1984, Reasons and Persons, Oxford : Oxford University Press.

·             Racine, Eric, 2010, Pragmatic Neuroethics: Improving Treatment and Understanding of the Mind-Brain, Cambridge, MA: The MIT Press.

·             Racine, Eric, Ofek Bar-Ilan, and Judy Illes, 2006, “Brain Imaging: A decade of coverage in the print media”, Science Communication, 28(1): 122–42. doi:10.1177/1075547006291990

·             Racine, Eric, Sarah Waldman, Jarett Rosenberg, and Judy Illes, 2010, “Contemporary Neuroscience in the Media”, Social Science & Medicine, 71(4): 725–33. doi:10.1016/j.socscimed.2010.05.017

·             Richeson, Jennifer A., Abigail A. Baird, Heather L. Gordon, Todd F. Heatherton, Carrie L. Wyland, Sophie Trawalter, and J. Nicole Shelton, 2003, “An fMRI Investigation of the Impact of Interracial Contact on Executive Function”, Nature Neuroscience, 6(12): 1323–28. doi:10.1038/nn1156

·             Roco, Mihail C. and Carlo D. Montemagno (editors), 2004, “The Coevolution of Human Potential and Converging Technologies”, Annals of the New York Academy of Sciences, Volume 1013.

·             Roper v. Simmons, 543 U.S. 551(2005).

·             Roskies, Adina L., 2002, “Neuroethics for the New Millenium”, Neuron, 35(1): 21–23. doi:10.1016/S0896-6273(02)00763-8

·             –––, 2006, “Neuroscientific Challenges to Free Will and Responsibility”, Trends in Cognitive Sciences, 10(9): 419–23. doi:10.1016/j.tics.2006.07.011

·             –––, 2007, “Are Neuroimages like Photographs of the Brain?” Philosophy of Science, 74: 860–72.

·             –––, 2015a, “Mind Reading, Lie Detection, and Privacy”, in Clausen and Levy 2015: 679–95.

·             –––, 2015b, “Agency and Intervention”, Philosophical Transactions of the Royal Society of London B: Biological Sciences, 370(1677). doi:10.1098/rstb.2014.0215

·             Sahakian, Barbara, and Sharon Morein-Zamir, 2007, “Professor’s Little Helper”, Nature, 450(7173): 1157–59. doi:10.1038/4501157a

·             Sandberg, Anders and Julian Savulescu, 2011, “The Social and Economic Impacts of Cognitive Enhancement”, in Savulescu et al. 2011: 92–112. doi:10.1002/9781444393552.ch6

·             Sandel, Michael., 2002, “What’s Wrong with Enhancement”, President’s Council on Bioethics, Washington, DC, 12. [Sandel 2002 available online]

·             –––, 2004, “The Case Against Perfection”, The Atlantic, April. [Sandel 2004 available online].

·             –––, 2009, The Case against Perfection: Ethics in the Age of Genetic Engineering, 1st edition. Cambridge, MA: Belknap Press.

·             Savulescu, Julian, Ruud ter Meulen, and Guy Kahane (eds), 2011, Enhancing Human Capacities, Blackwell Publishing Ltd.

·             Savulescu, Julian and Ingmar Persson, 2012, “Moral Enhancement, Freedom and the God Machine”, The Monist, 95(3): 399–421.

·             Schechtman, Marya, 2014, Staying Alive: Personal Identity, Practical Concerns, and the Unity of a Life, Oxford University Press.

·             Schermer, Maartje, 2008, “Enhancements, Easy Shortcuts, and the Richness of Human Activities”, Bioethics, 22(7): 355–63. doi:10.1111/j.1467-8519.2008.00657.x

·             –––, 2011, “Ethical Issues in Deep Brain Stimulation”, Frontiers in Integrative Neuroscience, 5(May 9): 17. doi:10.3389/fnint.2011.00017

·             Schweitzer, N. J., Michael J. Saks, Emily R. Murphy, Adina L. Roskies, Walter Sinnott-Armstrong, and Lyn M. Gaudet, 2011, “Neuroimages as Evidence in a Mens Rea Defense: No Impact”, Psychology, Public Policy, and Law, 17(3): 357–93. doi:10.1037/a0023581

·             Selgelid, Michael J., 2007, “An Argument Against Arguments for Enhancement”, Studies in Ethics, Law, and Technology, 1(1).

·             Sententia, Wrye, 2013, “Freedom by Design”, In The Transhumanist Reader, edited by x More and Natasha Vita-More, 355–60. John Wiley & Sons. doi:10.1002/9781118555927.ch34

·             Shanks, Niall, Ray Greek, and Jean Greek, 2009, “Are Animal Models Predictive for Humans?” Philosophy, Ethics, and Humanities in Medicine, 4(2): 1–20.

·             Shelley, Cameron, 2010, “Why Test Animals to Treat Humans? On the Validity of Animal Models”, Studies in History and Philosophy of Biological and Biomedical Sciences, 41C (3): 292–99.

·             Shook, John R., Lucia Galvagni, and James Giordano, 2014, “Cognitive Enhancement Kept within Contexts: Neuroethics and Informed Public Policy”, Frontiers in Systems Neuroscience, 8(December 5): 228. doi:10.3389/fnsys.2014.00228

·             Singh, Ilina, Imre Bard, and Jonathan Jackson, 2014, “Robust Resilience and Substantial Interest: A Survey of Pharmacological Cognitive Enhancement among University Students in the UK and Ireland”, PLoS ONE, 9(10): e105969, 12 pages. doi:10.1371/journal.pone.0105969

·             Singh, Ilina, Walter P. Sinnott-Armstrong, and Julian Savulescu, 2013, Bioprediction, Biomarkers, and Bad Behavior: Scientific, Legal, and Ethical Challenges, Oxford: Oxford University Press.

·             Sinnott-Armstrong, Walter, 2007, Moral Psychology Vol. 3: The Neuroscience of Morality: Emotion, Brain Disorders, and Development, Cambridge, MA: MIT Press.

·             ––– (ed.), 2016, Finding Consciousness: The Neuroscience, Ethics, and Law of Severe Brain Damage, Oxford: Oxford University Press.

·             Soon, Chun Siong, Marcel Brass, Hans-Jochen Heinze, and John-Dylan Haynes, 2008, “Unconscious Determinants of Free Decisions in the Human Brain”, Nature Neuroscience, 11(5): 543–45. doi:10.1038/nn.2112

·             Spielberg, Steven (director), 2002, Minority Report.

·             Stanton, Steven J., Crystal Reeck, Scott A. Huettel, and Kevin S. LaBar, 2014, “Effects of Induced Moods on Economic Choices”, Judgment and Decision Making, 9(2): 167–75.

·             Strawson, Galen, 2004, “Against Narrativity”, Ratio, 17(4): 428–52. doi:10.1111/j.1467–9329.2004.00264.x

·             Tannenbaum, Julie, 2014, “The Promise and Peril of the Pharmacological Enhancer Modafinil”, Bioethics, 28(8): 436–45. doi:10.1111/bioe.12008

·             Teter, Christian J., Sean Esteban McCabe, Kristy LaGrange, James A. Cranford, and Carol J. Boyd, 2006, “Illicit Use of Specific Prescription Stimulants Among College Students: Prevalence, Motives, and Routes of Administration”, Pharmacotherapy, 26(10): 1501–10. doi:10.1592/phco.26.10.1501

·             Thomson, Judith Jarvis, 1985, “The Trolley Problem”, The Yale Law Journal, 94(6): 1395–1415. doi:10.2307/796133

·             United States v. Semrau, No. 11–5396 (6th Cir. 2012).

·             Urban, Kimberly R. and Wen-Jun Gao, 2014, “Performance Enhancement at the Cost of Potential Brain Plasticity: Neural Ramifications of Nootropic Drugs in the Healthy Developing Brain”, Frontiers in Systems Neuroscience, 8(May 13): 38. doi:10.3389/fnsys.2014.00038

·             Vincent, Nicole A. (ed.), 2013, Neuroscience and Legal Responsibility, 1st edition, New York: Oxford University Press.

·             Vohs, Kathleen D. and Jonathan W. Schooler, 2008, “The Value of Believing in Free Will Encouraging a Belief in Determinism Increases Cheating”, Psychological Science, 19(1): 49–54. doi:10.1111/j.1467-9280.2008.02045.x

·             Warren, Samuel D. and Louis D. Brandeis, 1890, “Right to Privacy”, Harvard Law Review, 4: 193.

·             Waters, Theodore E.A. and Robyn Fivush, 2015, “Relations Between Narrative Coherence, Identity, and Psychological Well-Being in Emerging Adulthood”, Journal of Personality, 83(4): 441–451. doi:10.1111/jopy.12120

·             Wegner, Daniel, 2003, The Illusion of Conscious Will, 1st edition. A Bradford Book.

·             Weisberg, Deena Skolnick, Frank C. Keil, Joshua Goodstein, Elizabeth Rawson, and Jeremy R. Gray, 2008, “The Seductive Allure of Neuroscience Explanations”, Journal of Cognitive Neuroscience, 20(3): 470–77. doi:10.1162/jocn.2008.20040

·             Wilens, Timothy E., Lenard A. Adler, Jill Adams, Stephanie Sgambati, John Rotrosen, Robert Sawtelle, Linsey Utzinger, and Steven Fusillo, 2008, “Misuse and Diversion of Stimulants Prescribed for ADHD: A Systematic Review of the Literature”, Journal of the American Academy of Child and Adolescent Psychiatry, 47(1): 21–31. doi:10.1097/chi.0b013e31815a56f1

·             Witt, Karsten, Jens Kuhn, Lars Timmermann, Mateusz Zurowski, and Christiane Woopen, 2013, “Deep Brain Stimulation and the Search for Identity”, Neuroethics, 6(3): 499–511. doi:10.1007/s12152-011-9100-1

·             Wolpaw, J.R., N. Birbaumer, W.J. Heetderks, D.J. McFarland, P.H. Peckham, G. Schalk, E. Donchin, L.A. Quatrano, C.J. Robinson, and T.M. Vaughan, 2000, “Brain-Computer Interface Technology: A Review of the First International Meeting”, IEEE Transactions on Rehabilitation Engineering: A Publication of the IEEE Engineering in Medicine and Biology Society, 8(2): 164–73.

·             Yizhar, Ofer, Lief E. Fenno, Thomas J. Davidson, Murtaza Mogri, and Karl Deisseroth, 2011, “Optogenetics in Neural Systems”, Neuron, 71(1): 9–34. doi:10.1016/j.neuron.2011.06.004

·             Zak, Paul, 2013, The Moral Molecule: How Trust Works, reprint edition, New York, NY: Plume.