диспуты

Поделиться статьей в социальных сетях:

в избранное

Война

Ссылка на оригинал: Stanford Encyclopedia of Philosophy

Впервые опубликовано 3 мая 2016 года.

Есть люди, отрицающие саму идею «моральности войны» [1]. Для некоторых из них мораль просто перестает иметь силу, когда пушки расчехлены; для других же не существует обоснованной моральной теории, способной оправдать невероятные ужасы войны. Первую группу иногда называют реалистами. Вторая группа — это пацифисты. Задача теории справедливой войны в том, чтобы найти срединный путь между ними: показать, что хотя бы некоторые войны обоснованы, но и наложить на них ограничения (Ramsey 1961). Хотя у реализма, несомненно, есть свои приверженцы, мало кто из философов находит его убедительным [2]. Настоящий вызов теории справедливой войны представляет пацифизм. И следует с самого начала понимать, что этот вызов реален. Обоснованная война может оказаться иллюзией.

Как бы то ни было, эта статья исследует срединный путь между реализмом и пацифизмом. Она начинается с обзора центрального разногласия современной теории справедливой войны, а после представляет методологические расхождения, обусловливающие это разногласие. После этого обсуждаются вопросы моральной оценки войн в общем и отдельных действий на войне (эти вопросы традиционно, хотя и несколько неверно, называются jus ad bellum и jus in bello).

Традиционалисты и ревизионисты

Современная теория справедливой войны разделена на два лагеря: традиционалисты и ревизионисты [3]. Традиционалистов можно также назвать легалистами. Их взгляды на моральность войны основываются на международном праве. В особенности, на праве вооруженных конфликтов. Они стремятся предоставить моральное обоснование этой области права. Государствам (и только государствам) дозволительно участвовать в войне исключительно ради национальной безопасности, защиты других государств или борьбы с «преступлениями, шокирующими моральное сознание человечества» (Walzer 2006: 107). Гражданские не должны становиться объектами атаки, но все комбатанты, за что бы они ни сражались, могут атаковать друг друга даже тогда, когда это предсказуемо приводит к вреду гражданским (до тех пор, пока он не превышает некоторые пределы) [4].

Ревизионисты ставят под вопрос моральный статус государств и дозволительность национальной обороны, аргументируют в пользу расширения довзолительности гуманитарных интервенций, проблематизируют иммунитет гражданских и приходят к тому, что единственно верное, что могут сделать комбатанты, сражающиеся за неправильные цели, — это сложить оружие.

Большинство ревизионистов — это всего лишь моральные ревизионисты. Они отрицают, что современное право вооруженных конфликтов обладает внутренней моральной обоснованностью, но считают — прежде всего по прагматическим причинам — что содержательно менять его не стоит. Есть, однако, и те, кто выступают и за моральное, и за правовое изменение. И даже несогласие исключительно моральных ревизионистов с традиционалистами вряд ли можно назвать поверхностным: большинство считают, что, столкнувшись с конфликтом между требованиями морали и права, индивиды должны следовать своей совести, а не закону [5].

Традиционалистский взгляд получил наиболее полное рассмотрение в том же году, в котором был кодифицирован в международном праве в первом дополнительном протоколе к Женевской конвенции. Книга Майкла Уолцера «Справедливые и несправедливые войны», впервые опубликованная в 1977 году, оказала огромное влияние на философов, политологов, юристов-международников и военных. Одним из ее главных достижений стала защита основных традиционалистских позиций по поводу национальной обороны, гуманитарных интервенций, дискриминации и равенства комбатантов.

Ранние ревизионисты ставили под вопрос взгляды Уолцера на национальную оборону (Luban 1980a) и гуманитарные интервенции (Luban 1980b). За этим последовала критика равенства комбатантов и условия дискриминации (Holmes 1989; McMahan 1994; Norman 1995). С тех пор случился настоящий взрыв ревизионистских опровержений Уолцера (напр., Rodin 2002; McMahan 2004b; McPherson 2004; Arneson 2006; Fabre 2009; McMahan 2009; Fabre 2012).

В то же время многие философы приветствовали выводы Уолцера, но отрицали стоящие за ними аргументы. Соответственно, они искали более твердых оснований для традиционалистского взгляда на национальную оборону (Benbaji 2014; Moore 2014), гуманитарные интервенции (Coady 2002), дискриминацию (Rodin 2008b; Dill and Shue 2012; Lazar 2015c) и, в особенности, равенство комбатантов (Zohar 1993; Kutz 2005; Benbaji 2008; Shue 2008; Steinhoff 2008; Emerton and Handfield 2009; Benbaji 2011).

Далее мы погрузимся в эти дебаты и рассмотрим их подробнее. Но сначала несколько предварительных методологических замечаний. И для традиционалистов, и для ревизионистов методологические посылки (или посылки второго порядка) зачастую оказываются настолько важны, что можно подумать, будто вопросы первого порядка — это просто борьба за голоса, через которую они решают свои более глубокие разногласия (Lazar and Valentini forthcoming).

Как мы должны думать о моральности войны?

Историческая vs. современная теория справедливой войны

В целях краткости эта статья обсуждает только современных аналитических философов, исследующих войны. Для получения сведений об истории теории справедливой войны читателям рекомендуется обратиться к замечательным работам таких философов и историков идей, как Грег Райхберн, Пабло Калманович, Дэниел Шварц и Рори Кокс (см. Cox 2016; Kalmanovitz 2016; Reichberg 2016; Schwartz 2016).

Институты и действия

Внутри современной аналитической философии существует два подхода к размышлениям о войне с точки зрения моральной и политической теории (Lazar and Valentini forthcoming). В рамках институционалистского подхода основная задача философа — определить, какими должны быть институты, регулирующие военные действия. Особенно важно указание на морально обоснованные законы ведения войны. Определив их, мы можем говорить индивидам и группам, что они обязаны им следовать. Согласно другому подходу, мы должны сосредотачиваться прежде всего на моральных резонах, которые относятся к индивидуальным и групповым действиям напрямую, без посредничества институтов. Мы говорим индивидам и группам действовать так, как как велят им их моральные соображения. Так как этот подход сосредотачивается не на институтах, руководящих нашими взаимодействиями, но на самих взаимодействиях, мы будем называть его «интеракционистским» подходом [6].

В целом, институционалистский подход близок сторонникам непрямого консеквенциализма и контрактуализма. Первые считают, что институты обоснованы только в том случае, если в долгосрочной перспективе ведут к лучшим результатам, чем другие возможные институты (см. Mavrodes 1975; Dill and Shue 2012; Shue 2013; Waldron 2016). Вторые же считают, что такие институты отражают либо гипотетический, либо настоящий договор между государствами и/или их гражданами, который определяет условия взаимодействия в войне (см. Benbaji 2008, 2011, 2014; Statman 2014).

Неоконтрактуалистские деонтологи и сторонники прямого консеквенциализма или консеквенциализма действия склоняются к интеракционистскому подходу. Центральным для них является вопрос о том, какие моральные причины или резоны имеют прямое отношение к дозволительности убийства. Такая сосредоточенность на убийстве может показаться заблуждением — война подразумевает не только убийство, но и другое насилие и разрушения.

Любая нормативная теория войны должна уделять внимание одновременно тому, каковы должны быть законы войны, и тому, что мы должны делать с точки зрения морали. Это два раздельных, но равно важных вопроса. И они подразумевают важность третьего вопроса: что нам следует делать, когда, к примеру, мораль и закон находятся в конфликте? В недавних работах по теории справедливой войны слишком много утверждалось, что внимание философов должно быть сосредоточено на одном из первых двух вопросов (Buchanan 2006; Shue 2008, 2010; Rodin 2011b). На третьем же сосредотачивались недостаточно (с другой стороны, см. McMahan 2008; Lazar 2012a).

Хотя первый вопрос затрагивается в этой статье, основной фокус — на втором. Рассмотрение первого вопроса требует детального эмпирического исследования и прагматичных политических размышлений, что находятся за пределами моей компетенции. Рассмотрение третьего погружает нас в нюансы современной теории справедливой войны глубже, чем это нужно для энциклопедической статьи.

Более того, даже институционалистам нужен какой-то ответ на второй вопрос, а значит, и какая-то концепция моральности войны. Консеквенциалистам правил нужна концепция блага, которое будет максимизироваться (или зла, которое будет минимизироваться) идеальными законами войны в долгосрочной перспективе. Отсюда, помимо прочего, потребность решить, нужно ли минимизировать весь вред или только несправедливый вред. Второй вариант, конечно, гораздо более обоснован — нам бы не хотелось, чтобы, скажем, законы войны дозволяли геноцид тогда, когда он ведет к меньшему количеству смертей в общем. Но, чтобы следовать по этому пути, нам нужно знать, какие типы вреда неправильны (независимо от институтов). Кроме того, контрактуалисты обычно признают различные ограничения на то, какие правила могут ложиться в основу легитимного договора. Это мы также не можем определить, не думая о внеинституциональных аспектах моральности войны (Benbaji 2011).

Главные споры в рамках современной аналитической теории справедливой войны

Даже в рамках интеракционистской теории справедливой войны есть несколько несогласий второго порядка, обусловливающих споры первого порядка. Например: при размышлении об этике войны какие случаи нам нужно использовать, чтобы протестировать наши интуиции и принципы? Можно начать с размышления о действительно имевших место войнах и о реалистичных военных сценариях, уделяя внимание международным отношениям и военной истории. Или же мы, выбрав более отвлеченный путь, можем выстраивать гипотетические сценарии, чтобы изолировать переменные и протестировать их влияние на наши интуиции.

Некоторые из ранних ревизионистов в очень значительной мере опирались на крайне искусственные сценарии (напр., McMahan 1994; Rodin 2002). За это их критиковали традиционалисты, использующие, как правило, примеры, более связанные с опытом (Walzer 2006). Но мнение о содержательных несогласиях между традиционалистами и ревизионистами необязательно должно быть определено методологией. Ревизионисты могут уделять пристальное внимание реальным конфликтам (см., напр., Fabre 2012), а традиционалисты — использовать гипотетические сценарии (см., напр., Emerton and Handfield 2009; Lazar 2013).

Абстракция позволяет избежать бесполезных споров об исторических деталях. Кроме того, она снижает предвзятость, ведь мы склонны рассматривать исторические конфликты через линзы наших собственных политических пристрастий. Но у нее есть и издержки. Чем более пример отдален от нашего жизненного опыта, тем менее нам стоит быть уверенными в своих интуициях.

Как можем мы доверять нашим суждениях о таких кейсах больше, чем доверяем настоящим, реалистичным сценариям? Более того, отказ от мучительного опыта войны ради стерильных гипотетических примеров может быть не только необоснованным с эпистемологической точки зрения, но и неуважительным в отношении жертв войны. Наконец, изолированные примеры часто опускают морально важные детали, например, предполагая, что все обладают необходимой информацией, а не признавая «туман войны», или не уделяя внимания страху травмы.

К тому же, наши интуитивные суждения должны быть начальной точкой исследования, а не его финалом.

Второе несогласие связано с первым. Редукционисты считают, что обоснование убийства на войне должно быть таким же, как обоснование убийства вне войны. Нон-редукционисты — иногда их называют эксепционалистами — считают, что убийство на войне может быть обосновано с помощью того, что не оправдывает убийство вне войны [7]. Большинство эксепционалистов думают, что особые характеристики убийства на войне — к примеру, масштабы конфликта, широкое и грубое нарушение моральных норм, поставленные на карту политические интересы, резкая неизвестность, наличие законов войны или тот факт, что конфликтующие стороны являются организованными группами — делают его морально отличным от убийства в повседневной жизни. Редукционист же будет, напротив, утверждать, что оправданные войны — это просто наборы оправданных действий по самообороне или обороне других (см. Rodin 2002; McMahan 2004a).

Редукционисты более склонны использовать неправдоподобные гипотетические случаи, так как думают, что в военных действиях нет ничего специфического. Для эксепционалистов верно обратное. Первые критики Уолцера опирались на редукционистские посылки, чтобы оспорить принципы национальной обороны (Luban 1980a; Rodin 2002), дискриминации (Holmes 1989; McMahan 1994) и равенства комбатантов (Holmes 1989; McMahan 1994). Многие традиционалисты отвечали им, отрицая редуктивизм и утверждая, что в войне есть нечто особенное, оправдывающее отход от суждений, приемлемых в других типах конфликтов (Zohar 1993; Kutz 2005; Benbaji 2008; Dill and Shue 2012). Разумеется, некоторые философы отрицали эти общие тренды (пример редукционистского традиционалистского аргумента см., напр., в Emerton and Handfield 2009; Lazar 2015c; Haque forthcoming, пример нередукционистского ревизионизма см., напр., в Ryan 2016).

Масштаб дебатов между редукционистами и эксепционалистами преувеличен: «война» — нечеткое понятие, и хотя обычно войны имеют свойства, не инстациированные в других конфликтах, мы всегда можем придумать гипотетические сценарии, которые не включают в себя эти свойства и которые мы бы не стали называть «войнами». Но это скрывает более глубокое методологическое несогласие: размышляя о моральности войны, мы должны начинать с самой войны или с дозволительного использования силы вне войны? Должны ли мы моделировать оправданное убийство на войне по лекалам оправданного убийства вне войны?

Мой собственный взгляд состоит в том, что размышления об оправданном убийстве вне войны небесполезны, но должны быть дополнены размышлениями непосредственно о войне.

Кроме того, мы можем выделить индивидуалистов и коллективистов, а далее разделить их на эвалюативных и дескриптивных. Эвалюативные индивидуалисты считают, что моральная значимость коллектива полностью сводится к вкладу коллектива в благополучие членов, которые его составляют. Эвалюативные коллективисты считают, что коллективы могут иметь значение и вне зависимости от того, какой вклад они вносят в индивидуальное благополучие. Дескриптивные индивидуалисты считают, что любое действие, которое может казаться коллективным, сводимо к составным индивидуальным действиям. Дескриптивные коллективисты отрицают это, утверждая, что некоторые действия необходимо коллективны [8].

Опять же, в рамках диалектики современной теории справедливой войны имеются ревизионисты, утверждающие, что традиционалистскую точку зрения невозможно защищать исходя из дексриптивного и эвалюативного индивидуализма, и традиционалисты, отвечающие им отрицанием дескриптивного (Kutz 2005; Walzer 2006; Lazar 2012b) и эвалюативного (Zohar 1993) индивидуализма. И, опять же, существуют и исключения — индивидуалисты-традиционалисты (напр., Emerton and Handfield 2009) и коллективисты-ревизионисты (напр., Bazargan 2013).

В отличие от раскола на редукционистов и эксепционалистов, раскол на идивидуалистов и коллективистов не может быть преодолен исключительно с помощью размышлений о моральности войны.

Возможно, некоторые коллективы обладают ценностью, несводимой к их вкладу в благополучие своих членов. К примеру, они могут воплощать в себе справедливость или солидарность, которые могут быть ценны безличностно (Temkin 1993). Однако сомнительно, что у групп могут быть интересы, не зависящие от благополучия их членов. С дескриптивной точки зрения, даже если мы можем свести коллективные действия к действиям индивидуальных членов, это, скорее всего, будет подразумевать столь запутанные искажения, что мы должны всерьез усомниться в том, стоит ли дело того (Lazar 2012b).

Классификация предмета рассмотрения

Традиционно теоретики справедливой войны разделяют свои исследования на размышления о вступлении в войну — jus ad bellum — и о поведении в ходе войны — jus in bello. Недавно они добавили к этому концепцию оправданных послевоенных действий, или jus post bellum. Некоторые предлагают отдельно рассматривать выход из войны, которые они называют jus ex bello или jus ex terminatio (Moellendorf 2008; Rodin 2008a). Эти латинские названия, к сожалению, не способствуют пониманию, но все же служат полезным способом обозначения. Кода мы обращаемся к справедливости ad bellum, мы имеем в виду оценку того, насколько оправдана война в целом. Она особенно важна при решении о начале войны, но имеет важность и при решении о ее продолжении. Jus ex bello же существует внутри рамок jus ad bellum. Jus in bello обозначает дозволительность конкретных действий, составляющих войну, но не войны в целом.

Решающая роль необходимости и пропорциональности

Традиционная теория справедливой войны толкует jus ad bellum и jus in bello как набор принципов, удовлетворяющих необходимым и достаточным условиям оправданной войны. В jus ad bellum обычно входит шесть следующих принципов:

• 1. Справедливая цель (правое дело): война — это попытка предотвратить определенный тип ущерба.

• 2. Легитимная власть: война ведется субъектом, который обладает полномочиями ее вести.

• 3. Добрые намерения: этот субъект стремится к достижению справедливой цели, а не использует ее как оправдание для достижения неправильной цели.

• 4. Разумные шансы на успех: достижение целей войны в достаточной степени вероятно.

• 5. Пропорциональность: моральный вес благ, достигнутых войной, перешивает моральный вес зла, которое она вызывает.

• 6. Крайняя мера (необходимость, крайнее средство): нет другого, менее разрушительного пути достижения той же цели.

Список требований jus in bello обычно включает следующее:

• 1. Дискриминация (различение): воюющие стороны должны всегда различать военные цели и гражданских — и атаковать намеренно только первые.

• 2. Пропорциональность: предвиденный, но не намеренный ущерб должен соответствовать достигнутому военному преимуществу.

• 3. Необходимость: следует использовать наименее разрушительные из доступных средств.

Для этики войны все это имеет значение и будет рассмотрено ниже. Тем не менее рассматривать список как перечень необходимых и достаточных условий было бы неплодотворно. При правильном понимании лишь пропорциональность и необходимость (в jus ad bellum последняя присутствует под видом «крайней меры») требуются для того, чтобы война или действие на войне были дозволительными, ведь даже если всем остальным условиям — скажем, условиям ad bellum — война не удовлетворяет, то она все равно может быть оправданной, так как представляет наименее отвратительную из альтернатив, а значит, является необходимой и пропорциональной.

Для лучшего понимания необходимости и пропорциональности заметьте, что если некто угрожает моей жизни, то его убийство пропорционально. Но если бы я мог остановить его, отправив в нокаут, то убийство было бы не необходимым, а значит, неоправданным. У условий необходимости и пропорциональности общее основание: за некоторыми исключениями (может быть, когда он заслужен), ущерб — это всегда плохо. Значит, вред, причиняемый нами, должен быть оправдан неким положительным резоном в его пользу — таким как достижение блага или избежание зла (Lazar 2012a). И необходимость, и пропорциональность подразумевают сравнение ущерба, вызываемого действием, с достигаемым им благом. Они отличаются лишь тем, какие виды вариантов сравниваются.

Конечно, в большинстве случаев у нас имеется больше одного пути предотвращения или смягчения угрозы. И вариант, наносящий вред, дозволителен, только если он целиком оправдывается достигаемым благом. Если одна из альтернатив могла бы успешно предотвратить угрозу, но вызывала бы меньше вреда, то более разрушительный вариант был бы недопустим, ведь он подразумевает ненужный вред.

Когда вариант В направлен на предотвращение угрозы У, мы определяем необходимость В, сравнивая его со всеми другими вариантами, которые смягчат или предотвратят У. Его пропорциональность мы определяем, сравнивая его с вредом, который будет нанесен при реализации У. Единственная разница между пропорциональностью и необходимостью в том, что первая подразумевает сравнение действия со всеми возможными опциями по предотвращению или смягчению вреда, а вторая — лишь с одной, с той, в которой мы не делаем для предотвращения ничего. На мой взгляд, мы должны просто расширить условие необходимости, чтобы оно включало в себя сравнение со всеми вариантами без исключения. Тогда пропорциональность по сути будет подразумевать сравнение каждого варианта действия с отсутствием действия, а необходимость — сравнение всех вариантов (включая отсутствие действия) в контексте того, сколько хорошего и плохого они приносят. При таком подходе необходимость будет включать в себя пропорциональность. Но это технический вопрос, дающий мало содержательной выгоды.

Если говорить о более содержательных вещах, то необходимость и пропорциональность касаются последствий, и все же они обычно оцениваются ex ante, то есть до того, как мы узнаем, какими будут результаты действия. Следовательно, они должны быть видоизменены для того, чтобы брать в расчет эту неопределенность. Наиболее очевидное решение — это просто отсылать к ожидаемым угрозам и ожидаемому ущербу. Под ожидаемым ущербом варианта В имеется в виду вероятностно оцененный ущерб, который, возможно, будет нанесен, если я выберу В, а под ожидаемой угрозой — вероятностно оцененные последствия отсутствия действий по предотвращению угрозы, учитывающие, что угроза может не реализоваться (Lazar 2012b). Также следует учитывать вероятность, с которой варианты предотвращают угрозу. Этот простой ход усложняет некоторые важные и недостаточно исследованные вопросы, которые мы не можем детально здесь обсудить. Пока нам следует просто отметить, что пропорциональность и необходимость должны быть адекватно проиндексированы с учетам неопределенности.

Суждения о необходимости и пропорциональности подразумевают взвешивание причиненного ущерба и предотвращенных угроз, всех относящихся к делу плюсов и минусов. Проще всего было бы складывать весь вред, причиняемый индивидам на каждой стороне и называть действие пропорциональным только тогда, когда оно предотвращает больше вреда, чем вызывает, а необходимым — только тогда, когда ни одна альтернатива не приносит меньше вреда. Но мало кто из деонтологов и даже из нефилософов думает в таком наивно агрегаторском ключе. Возможно, вместо этого нам следует взвешивать ущерб, учитывая то, причиняется ли он намеренно и ответственен ли за него агент [9]. Многие также думают, что мы можем, а возможно, и должны больше думать о тех, например, кого мы любим, чем о тех, с кем нас связывают лишь общие узы человечности (Hurka 2007; Lazar 2013; критику см. в Lefkowitz 2009). Таким же образом мы можем отдавать приоритет государственному суверенитету и территориальной целостности, даже если это не лучшее решение с точки зрения беспристрастности [10]. Только тогда, когда учитываются эти и другие факторы (многие из которых обсуждаются ниже), мы можем прийти к оправданным выводам о том, какие варианты необходимы и пропорциональны.

Только серьезные угрозы могут дать повод к участию в войне, учитывая, сколь серьезно это решение. Если удовлетворено условие правого дела, то у нас есть существенные резоны сражаться. Отсутствие справедливой цели само по себе не усиливает неправильность войны, но делает менее вероятным то, что убитые в ходе нее люди будут убиты легитимно (больше об этом см. в McMahan 2005а), а это делает задачу обоснования войны очень сложной для выполнения. Даже если наличие справедливой цели не является, строго говоря, необходимым условием дозволительности военных действий, ее отсутствие ведет к тому, что удовлетворить условие пропорциональности становится очень сложно.

Если удовлетворено условие легитимной власти, то в пользу войны есть дополнительные резоны (см. ниже). Если не удовлетворено, то появляется дополнительный резон против войны, которые должен быть снят, если мы хотим, чтобы война была пропорциональной.

Критерий «разумные шансы на успех» — это не столь существенная преграда для пропорциональности. Обычно, если у войны нет разумных шансов на успех, то она будет непропорциональной, ведь войны всегда подразумевают причинение существенного вреда. Если этот вред будет бессмыслен, то вряд ли его можно будет обосновать. Однако, разумеется, бывает так, что вероятность победы низка, но война — это все равно лучший из доступных вариантов, а значит, необходимый и пропорциональный. Наличие разумных шансов на успех важно лишь по тем же причинам, по которым важны необходимость и пропорциональность. Если они удовлетворены, то наличие разумных шансов на успех неважно.

Добрые намерения также могут не быть важным условием, но тогда, когда они значимы, их отсутствие — это довод против войны. Наличие правильного намерения — это не резон в пользу войны.

Наконец, дискриминация очень важна для пропорциональности и необходимости, так как она говорит о нам том, какой вес придавать потерянным на войне жизням.

3. Jus ad Bellum

Справедливая цель

Войны уничтожают жизни и окружающую среду. За восемь лет, прошедших после вторжения в Ирак, полмиллиона смертей были напрямую или косвенно вызваны войной (Hagopian et al. 2013). Прямые жертвы Второй мировой примерно равны 60 млн, трем процентам от мирового населения. Ущерб, наносимый окружающей среде, не так хорошо изучен, но, очевидно, также огромен (Austin and Bruch 2000). Вооруженные силы используют топливо в раблезианских масштабах. В период с 2000 по 2013 годы 80% использованной федеральным правительством энергии приходилось на Министерство обороны США. Это 710–947 млрд джоулей в год — немногим меньше, чем все энергопотребление в Дании и Болгарии за год, немногим больше, чем Словакии и Сербии (Energy Information Administration 2015a,b). Войны также разрушают или способствуют разрушению сред обитаний и естественных ресурсов — вспомните, к примеру, разлив топлива, случившийся во время Войны в заливе (El-Baz and Makharita 1994). Как для нашей планеты, так и для ее обитателей война — это одно из худших действий, которые мы можем предпринять.

Традиционная теория справедливой войны признает только две цели: национальная оборона (государства или его союзника) и гуманитарная интервенция. Более того, гуманитарное вмешательство дозволительно только тогда, когда нужно предотвратить наиболее ужасные трагедии — «преступления, шокирующие моральное сознание человечества» (Walzer 2006: 107).

Уолцер утверждает, что претензии государств на суверенность тремя способами укоренены в правах их граждан. Во-первых, государства обеспечивают личную безопасность. Права на жизнь и свободу имеют ценность «только в случае, если у них есть воплощение» (Walzer 2006: 58), а его они получают внутри государственных границ — «в этом мире для мужчин и женщин нет опасности атаки; когда они пересекают черту, безопасность исчезает» (Walzer 2006: 57). Во-вторых, государства защищают общность жизни, созданную гражданами за века взаимодействия. Если эта общность ценится гражданами, то она стоит того, чтобы за нее сражаться. В-третьих, граждане сформировали политическую ассоциацию, органический общественный договор, с помощью которого граждане — на протяжении долгого времени и неформальными путями — уступили часть своей свободы сообществу, чтобы гарантировать большую свободу для всех.

Перечисленные аргументы представляют собой палку о двух концах. Они помогают объяснить, каким образом война ради защиты национальной безопасности может быть дозволительна, но при этом делают более затруднительным обоснование гуманитарных интервенций. Успешно провести войну, защищающую собственное государство или союзника, не повредив серьезно политический суверенитет и территориальную целостность противоборствующих сторон, в принципе возможно. А вот гуманитарные интервенции, в которых обычно приходится защищать людей от их собственного государства, всегда, на взгляд Уолцера, подрывают суверенитет и территориальную целостность. Так что их должно быть не так просто обосновать.

Традиционалистская позиция Уолцера по вопросам национальной обороны и гуманитарных интервенций была подвержена суровой критике. Ранние критики (Doppelt 1978; Beitz 1980; Luban 1980a) подвергли сомнению обращение Уолцера к ценности коллективной свободы, отмечая, что в многообразных политических сообществах свобода большинства может означать угнетение меньшинства (см. также Caney 2006).

Критики также оказались настроены против обращения Уолцера к индивидуальным правам (в особенности см. Wasserstrom 1978; Luban 1980b). Они ставили под сомнение нормативную силу его метафоры органического общественного контракта (если гипотетические договоры не стоят бумаги, на которой они не написаны, то чего же тогда стоят метафорические контракты?). Они спорили с тем, что государства дают гарантии безопасности: когда оправдана гуманитарная интервенция, то совершенно очевидно, что государство, как правило, представляет наибольшую опасность для своих членов.

Дэвид Родин (Rodin 2002) выступил с типично редукционистской критикой Уолцера, показав, что его попытка укоренить национальную оборону в индивидуальных правах не может быть успешной. Он популяризовал возражение «от бескровного вторжения», опровергающее этот аргумент. Предположим, что несправедливо агрессивная армия могла бы достичь своих целей, не отнимая жизни, но только в том случае, если бы жертва нападения не оказывала бы сопротивления (вторжение 2001 года в Афганистан и 2003 года в Ирак, возможно, подходили под это описание, как и некоторые из российских территориальных экспансий). Если право на национальную безопасность укоренена в правах членов государств, то в этих случаях такого права у них бы не было, ведь их жизни оказались бы под угрозой только в случае обороны. Тем не менее обычно мы считаем, что сражаться против аннексии и смены режима дозволительно.

Подрывая ценность суверенитета, ревизионисты снизили требования, необходимые для военного вторжения в другие государства. Эти аргументы зачастую были связаны: некоторые полагают, что если государство не может защитить своих членов, то у них нет права на суверенитет, которое могла бы разрушить военная интервенция (Shue 1997) [11]. Кэйни (Caney 2005) утверждает, что военная интервенция дозволительна, если с помощью нее можно обеспечить права человека лучше, чем в ее отсутствие. Другие авторы одобряют так называемые «перераспределительные войны», ведущиеся «глобальной беднотой» для того, что принудить богатые государства сделать что-нибудь с распространенными нарушениями базовых прав человека, вызванными их экономической политикой (Luban 1980b; Fabre 2012; Lippert-Rasmussen 2013; Øverland 2013).

Другие философы, хотя и не убеждены аргументами Уолцера, тем не менее отвергают ревизионистский взгляд на справедливую цель. Если укорененная в самозащите индивидов концепция jus ad bellum не может оправдать летально опасную оборону против «мягкого нападения», то мы можем как последовать за Родиным (Rodin 2014) и стать сторонниками радикально ревизионистских выводов о справедливой цели, так и вместо этого отказаться от основанного на самозащите подхода к убийству на войне (Emerton and Handfield 2014; Lazar 2014).

Некоторые считают, что проблему «мягкого нападения» можно решить, указав на важность сдерживания, а также на невозможность наверняка знать, что агрессия будет бескровной (Fabre 2014). Другие думают, что для обоснования национальной обороны нам нужна концепция заинтересованности в демократическом — или по крайней местно созданном — правительстве. Согласно одной популярной концепции, индивидуальное убийство ради защиты своих «политических интересов» недозволительно, но если под угрозой находится достаточное количество людей, то их аргегированный интерес оправдывает начало войны (Hurka 2007; Frowe 2014). Это приводит к контринтуитивному выводу о том, что чем больше население государства, тем — при прочих равных — у него больше экспансионистских прав на национальную оборону. Однако, возможно, у государств есть групповое право на национальную оборону, требующее лишь того, чтобы политический интерес был у достаточного числа индивидов. Любые превышения этого числа с моральной точки зрения незначительно. Многие и так размышляют о национальном самоопределении следующим образом: население стремящейся к независимости группы должно быть достаточно большим для того, чтобы его претензии можно было принимать всерьез, но разница в населении сверх определенной черты значит немного (Margalit and Raz 1990).

Как утверждает Куц (2014), ревизионистский взгляд на национальную оборону может дать зеленый свет милитаристскому авантюризму, который столь плохо завершился в Ираке, когда государства заботились о суверенитете столь мало, что участвовали в войне ради улучшения политических институтов своих противников.

Эту проблему мы можем решить двумя путями. Во-первых, вспомните, насколько редко военные интервенции оказывались успешными. Так как они часто не просто проваливаются, но делают ситуацию хуже, мы должны использовать их только тогда, когда непрерывные преступления настолько ужасны, что мы готовы пойти на что угодно, чтобы их остановить.

Во-вторых, возможно, что политический интерес, лежащий в основе национальной обороны — это заинтересованность не просто в том, чтобы быть частью идеальной либеральной демократии, но в том, чтобы правление осуществлялось членами собственной — в широком смысле — нации. Возможно даже, что это заинтересованность в коллективном самоопределении. Тут мы рискуем вернуться к уолцеровскому «роману с национальными государствами», но нечто наподобие этого действительно заботит людей. Если мы не хотим, чтобы правом на национальную оборону оказались наделены только либеральные демократии (учитывая, сколь мало их в мире), нам следует признать, что не все наши интересы либерально-демократичны.

Что насчет перераспределительных войн? Аргументы, касающиеся этой темы, чересчур часто искусно отделяют справедливую цель от других условий jus ad bellum (Fabre 2012). Военная сила, даже когда она используется сильными государствами против слабых противников, редко оказывается моральным триумфом.

Таким образом, они бы были непропорциональными и не могли бы удовлетворить условие необходимости. Теоретически тезис о том, что не только национальная оборона и гуманитарные интервенции могут быть справедливой целью войны, разумен. Но на практике он несущественен (исчерпывающую критику перераспределительных войн см. в Benbaji 2014).

И тем не менее, учитывая вероятную траекторию развития глобального потепления, в будущем мы рискуем увидеть возрастание значимости ресурсных войн. Когда могущественные государства обнаружат себя без важных ресурсов, имеющихся у других государств, мы, возможно, сочтем, что военная атака — это наилучшее из имеющихся средств для сохранения ресурсов и спасения жизней. Возможно, в некоторых условиях ресурсные войны могут быть реалистичным вариантом.

Справедливый мир

Выгоды и потери, связанные с пропорциональностью и необходимостью, сохраняют значение и много времени спустя перемирия. В последнее время этот очевидный тезис получил заслуженное внимание как философов, так и широкой публики, что было вызвано конфликтами в Ираке и Афганистане (Bass 2004; Coady 2008; May 2012). Достижения справедливой цели недостаточно.

То, насколько далеко в будущее мы должны заглядывать, оценивая моральные последствия конфликта — открытый вопрос.

Легитимная власть

Исторически в теории справедливой войны доминировали этатисты. У большинства ответвлений этой традиции была своя версия «легитимной», «достойной» или «правильной» власти, истолкованной как необходимое условие ad bellum справедливости войны [12]. На практике это значит, что у суверенов и государств наличествуют права, которых нет у негосударственных акторов. Международное право дает права на национальную оборону только государствам и возлагает «права комбатантов» в основном на их солдат. Хотя Уолцер мало высказывался о легитимной власти, его аргументы предполагают, что у государств есть особый моральный статус, которого нет у негосударственных акторов.

По мнению традиционалистов, важно, чтобы сражающаяся организация обладала соответствующими полномочиями. Некоторые считают, что эти полномочия укоренены в общей легитимности государства. Другие — что общая легитимность неважна, а важно то, получила ли организация полномочия от того политического сообщества, которое оно представляет (Lazar forthcoming-b). Так или иначе, государствам легче соответствовать условию легитимной власти, чем негосударственным акторам.

Ревизионисты дают отпор: опираясь на редукционистские посылки, они утверждают, что убийство на войне оправдывается обращением к защите индивидуальных прав, и дозволительность убийства не должна быть опосредованна государственными институтами. Либо мы должны игнорировать условие легитимной власти, либо нам следует рассмотреть его как такое, которое негосударственные акторы могут, вообще говоря, удовлетворять (Fabre 2008; Finlay 2010; Schwenkenbecher 2013).

В целом представляется, что государственная легитимность важна для вопросов войны (Estlund 2007; Renzo 2013). Но наделение полномочиями — более фундаментальный вопрос. В идеале ведущая войну организация должна получать свои полномочия от конституционной демократии. Менее строгие формы получения полномочия, очевидно, возможны: даже государство, которое в целом нелегитимно, может тем не менее получить от политического сообщества полномочия на ведение войны.

Такого рода наделение полномочиями значимо для jus ad bellum в двух отношениях. Во-первых, участие в войне без соответствующих полномочий — это еще один проступок, который должен быть сравнен с благами, предположительно приносимыми войной, и который должен быть проверен на пропорциональность и необходимость. Когда государство затягивает политическое сообщество в войну, оно использует его ресурсы и имя, подвергая его как моральным, так и практическим рискам (Lazar forthcoming-b). Делать это без полномочий, очевидно, морально проблематично. Любая форма недемократического принятия решений правительством предосудительна. Принятие решений такой значимости без наделения полномочиями со стороны населения — это особенно неправильно.

Во-вторых, наделение полномочиями может позволить правительству руководствоваться резонами, которыми оно не могло бы руководствоваться без этого. Рассмотрим утверждение о том, что войны во имя национальной безопасности отчасти оправданы политическим интересом граждан защищающегося государства — например, заинтересованностью в демократическом участии или коллективном самоопределении. Правительство может защищать эти агрегированные политические интересы, только если оно наделено полномочиями делать это. Иначе война будет идти вразрез с заинтересованностью в самоопределении, которую она по идее по должна защищать. Если же война ведется при наличии полномочий, то в ее пользу появляются дополнительные резоны.

Хотя это и не оправдывает сегодняшнюю предвзятость международного права в отношении государств, можно предположить, что за ней стоит не просто голое своекорыстие тех, кто создавал международное право (то есть, конечно же, государств). Отсюда, разумеется, вытекают важные следствия для гражданских войн (см. Parry 2016).

Пропорциональность

Главная задача условия пропорциональности — выявить резоны в пользу войны и против нее. Второе в большей степени обсуждается ниже в контексте jus in bello, так как здесь важно взвешивание ценности жизни на войне.

Мы уже рассмотрели такие блага, позволяющие назвать войну пропорциональной, как справедливая цель, справедливый мир и легитимная власть. Помимо этого некоторые авторы считают, что умеренная предвзятость в отношении сограждан может негативно повлиять на пропорциональность. Вспомните те политические интересы, которые помогали обосновать национальную оборону. Если бы мы были полностью беспристрастны, то нам следовало бы выбрать такой вариант действий, который наилучшим образом реализует интересы людей в целом. Значит, если оборонительная война подрывает политические интересы государства-противника больше, чем нашего, то мы должны от нее отказаться. Но обычно мы не думаем так о войне, обычно у нас есть право быть несколько более предвзятыми в отношении политических интересов наших сограждан.

Некоторые авторы предлагают дополнительные ограничения на то, что следует учитывать при оценки пропорциональности войны. Макмаан и MакКим (McMahan and McKim 1993) утверждают, что такие выгоды, как экономический прогресс, не могут сделать непропорциональную войну пропорциональной. Наверное, с практической точки зрения так и есть, но с теоретической — необязательно. Для такого суждения требуется, чтобы забранные жизни обладали «лексическим приоритетом» перед экономическими выгодами, а, как известно, лексический приоритет сложно определить. В конце концов, экономический прогресс спасает жизни.

Некоторые блага не учитываются в ad bellum пропорциональности не потому, что они лексически менее ценны, но потому, что зависят от определенных условий. У солдат есть обязательства по выполнению своей функции, связанные с их контрактами, военными клятвами и легитимными ожиданиями сограждан. То, что осуществление операции соответствует клятве, дает мне резон ее осуществить, который должен учитываться при подсчете пропорциональности (Lazar 2015b). Но не все такие резоны вносят в ad bellum пропорциональность одинаковый вклад, так как они зависят от ведения войны в целом.

Еще одна причина различать ad bellum и in bello пропорциональность в том, что объекты сравнения меняются в зависимости от того, какую из пропорциональностей мы выбираем. В широком смысле мы определяем пропорциональность, сравнивая какой-то вариант действий с отсутствием действий вообще. Объект сравнения для войны в целом — это отсутствие войны в целом. Такой вариант недоступен при рассмотрении конкретных действий в ходе войны — решить можно только то, стоит ли осуществлять конкретно их.

Крайняя мера (необходимость)

Являются ли дозволительными войны «на опережение», которые начинают еще до неизбежной вражеской атаки? Что насчет тех войн, в которых нападение осуществляется до появления у противника реалистичного плана атаки (см. Shue and Rodin 2007)? Неоконсерваторы в последнее время утверждали, на первый взгляд обоснованно, что критерий крайней меры может быть удовлетворен задолго до того, как враг наносит удар (см. President 2002). Правильный ответ в данном случае до скучного знаком. В принципе это, конечно, возможно. Но на практике мы почти всегда переоцениваем вероятность успеха войны и упускаем из внимания ненамеренные последствия наших действий. Значит, чтобы сдерживать чересчур фанатичное применение принципа крайней необходимости, которое мы могли наблюдать во вторжении Ирак в 2003 году, международное право не должно снимать ограничения на военные действия (Buchanan and Keohane 2004; Luban 2004).

Другой часто обсуждаемый вопрос — что именно значит «крайность» меры? Идея простая и ничем не отличающаяся от in bello необходимости. Начало войны следует сравнивать с альтернативными стратегиями по взаимодействию с врагом (сюда включаются и различные способы сдаться).

Так что если в распоряжении имеется дипломатическая альтернатива войне, менее разрушительная, чем война, и способная предотвратить угрозу с не меньшей вероятностью, то начало войны — это еще не крайняя мера. Если же дипломатическая альтернатива менее разрушительна, но и угрозу предотвратит с меньшей вероятностью, то вопрос в том, достаточно ли этого сокращения разрушительности для того, чтобы мы приняли сокращение вероятности успеха. Если недостаточно, то война —единственно оставшаяся крайняя мера [13].

Jus in bello

Уолцер и его критики

Традиционалистский jus in bello, отраженный в международном праве, утверждает, что военные действия должны удовлетворять трем принципам:

1.     Дискриминация (различение). Нельзя атаковать некомбатантов [14].

2. Пропорциональность. Сопутствующий ущерб некомбатантам (т.е. ущерб предсказуемый, но не намеренный) возможен только тогда, когда ущерб пропорционален целям атаки [15].

3. Необходимость. Сопутствующий ущерб некомбатантам дозволителен, только если при выполнении военных задач выбраны наименее разрушительные из доступных средств [16].

Эти принципы делят потенциальных жертв войны на две группы: комбатанты и некомбатанты. Они не ограничивают убийство комбатантов [17]. А вот некомбатанты — за исключением тех редких случаев, когда их убийство необходимо для предотвращения чудовищной угрозы — могут быть убиты лишь ненамеренно, и только если приносимый им вред необходим для достижения задач атаки и пропорционален им [18]. В таком случае, очевидно, многое зависит от того, каковы именно критерии по определению комбатанта. В данной статье принимается консервативное определение. Комбатанты составляют большинство членов организованных вооруженных сил ведущей войну группы. Кроме того, это те, кто напрямую участвуют в столкновениях или имеют в них постоянную функцию (см. дискуссию в Haque 2017). Некомбатанты — это те, кто не является комбатантами. Есть, конечно, много сложных случаев, особенно в ассиметричных войнах, но они здесь не рассматриваются. Термин «солдат» используется наравне с термином «комбатант», а термин «гражданский» — с термином «некомбатант».

И традиционалистская теория справедливой войны, и международное право напрямую разрешают ведение войны в этих рамках, какими бы ни были цели этой войны. Другими словами, они принимают

Равенство комбатантов: Действия солдатов, соблюдающих условия дискриминации, пропорциональности и необходимости, дозволительны вне зависимости от того, за что они сражаются [19].

Ниже обсуждается пропорциональность и необходимость, а сейчас давайте обратимся к влиятельному и ставшему предметом споров аргументу Майкла Уолцера в пользу дискриминации и равенства комбантантов.

У индивидов есть базовые права на жизнь и свободу, запрещающие другим людям вредить им определенным образом. Так как войны, очевидно, подразумевают лишение других людей жизни и свободы, то, согласно Уолцеру, они дозволительны только тогда, когда каждая из жертв «отказалась или потеряла свои права… за счет какого-то своего действия» (Walzer 2006: 135). Далее он утверждает, что «самим участием в сражении» все комбатанты «теряют свои права на жизнь и свободу» (Walzer 2006: 136). Во-первых, человек, представляющий другому угрозу, отчуждает себя от него и их общей человечности, а значит, сам становится легитимным объектом для летального воздействия (Walzer 2006: 142). Во-вторых, участвуя в вооруженных силах, комбатант «сам дает разрешение рассматривать его в качестве опасности» (Walzer 2006: 145), а значит, отказывается от своих прав. Некомбатанты, напротив, — это «мужчины и женщины, обладающие правами… их нельзя использовать в войне, пусть даже и ради легитимных целей» (Walzer 2006: 137).

Часто это понимается в терминах прав: сначала право на жизнь есть у всех, но оно может быть утрачено, так что возможно убийство без его нарушения. Как Уолцер, так и его критики соглашались с тем, что намеренное убийство человека дозволительно, только если он потерял свое право на жизнь или если достигаемое убийством благо настолько велико, что, хотя убитый и является жертвой несправедливости, убийство в целом нельзя назвать неправильным — право убитого нарушено легитимно. Уолцер и его критики считали, что такие случаи на войне очень редки и появляются только тогда, когда альтернатива намеренному нарушению права на жизнь — это неминуемая катастрофа масштаба победы нацистов в Европе (что является примером исключительной опасности).

Из этих простых элементов мы получаем как дискриминацию, так и равенство комбатантов: дискриминацию — потому что некомбатанты (благодаря сохранению своих прав) не являются легитимным объектом атаки; равенство комбатантов — потому что все комбатанты теряют свои права независимо от того, за что они сражаются. Следовательно, пока атакуют только комбатантов противника, сражение ведется легитимно, без нарушения чьих-то прав.

Эти аргументы встретили жесткую критику. Наиболее простое возражение равенству комбатантов сталкивает его с пропорциональностью (McMahan 1994; Rodin 2002; Hurka 2005).

Сколько невинных смертей были бы пропорциональны получению Аль Шабабом контроля над Могадишем или захвату Кувейтского запаса нефти и территории Ираком в 1991? В каждом случае ответ очевиден: ни одна.

Пропорциональность подразумевает сравнение зла принесенного и зла предотвращенного (Lee 2012). Но военный успех несправедливых комбатантов не предотвращает зла, он и есть зло. Намеренное зло не может сбалансировать ненамеренное, оно лишь добавляется к нему. Равенство комбатантов — это неправильно.

Другие аргументы против равенства комбатантов сосредотачиваются на представлении Уолцера о том, как утрачивается право на жизнь. Обычно они начинаются с принятия посылки Уолцера о том, что дозволительное убийство — по крайней мере намеренное дозволительное убийство — в ходе войны не нарушает прав жертв [20]. Этот взгляд противопоставляется другому, согласно которому право на жизнь может быть преодолено, так что война может быть дозволительной, несмотря на нарушение прав. Далее критики Уолцера показывают, что его концепция утраты права на жизнь просто неубедительна. Одной лишь опасности для других — пусть даже и летальной — недостаточно для того, чтобы оправдать потерю одного из фундаментальных прав, ведь иногда имеются хорошие причины для того, чтобы представлять для других угрозу (McMahan 1994). Солдаты курдской Пешмерги, героически сражающиеся за спасение езидов от геноцидальных атак ИГИЛ, не теряют своего права не быть убитыми своими противниками.

Аргумент, основанный на согласии, представляет столь же неубедительную защиту равенства комбатантов. Несправедливые комбатанты получают выгоду, отказываясь от права не быть убитыми, если это ведет к тому же отказу со стороны справедливых комбатантов. И со многих точек зрения, терять несправедливым комбатантам нечего, ведь, участвуя в несправедливой войне, они уже если и не отказались от этого права, то точно сильно его ослабили. А вот справедливым комбатантам есть что терять, но нечего приобретать. Так почему тогда комбатанты, сражающиеся за справедливую цель, должны соглашаться с нанесением им вреда противниками, стремящимися к несправедливой цели?

Аргумент Уолцера в защиту равенства комбатантов основан на демонстрации того, что комбатанты теряют свои права на жизнь. Критики показали, что этот аргумент неудачен. Значит, равенство комбатантов ложно. Но они показали куда больше. Вдохновленные Уолцером на рассмотрение условий, при которых человек теряет право на жизнь, критики совершили теоретические открытия, угрожающие и другим основам jus in bello. В пику Уолцеру они утверждали, что исходящая от человека опасность — недостаточная причина для убийства (McMahan 1994, 2009). Но, кроме того, они показали и то, что это и не необходимая причина. Несмотря на бóльшую противоречивость этого утверждения, ревизионисты уже давно утверждают, что на войне — как и в других условиях — легитимная подверженность убийству связана с внесением вклада в несправедливую угрозу. Президент Америки, например, ответственен за атаки дронов, о которых отдает приказы, хотя он и не стреляет из оружия сам. 

Как заметили многие, этот аргумент подрывает условие дискриминации (McMahan 1994; Arneson 2006; Fabre 2012; Frowe 2014). Во многих государствах некомбатанты играют важную роль в использовании военной силы. В современных индустриальных странах в отраслях, связанных с войной, работает до 25 % населения (Downes 2006: 157–158; см. также Gross 2010: 159; Valentino et al. 2010: 351); мы оказываем воюющим сторонам важные финансовые (и не только) услуги; мы поддерживаем сражающихся солдат; мы платим налоги, а в демократиях — еще и голосуем. Наш вклад в силу государства дает ему возможность сосредоточиться на войне [21]. Если государство несправедливо, то многие некомбатанты ответственны за несправедливую опасность. Если этого достаточно для потери права на жизнь, то их можно считать военными целями.

Макмаан (McMahan 2011а) стремился избежать этих проблематичных выводов из своих аргументов. По его словам, почти все некомбатанты несправедливой стороны (несправедливые комбатанты) несут меньшую ответственность, чем все несправедливые комбатанты в целом. Но такой подход связан с двойными стандартами — он преувеличивает ответственность комбатантов, преуменьшая ответственность некомбатантов, и неправильно представляет главный элемент концепции легитимного убийства Макмаана. На его взгляд, человек может быть легитимно убит во время самозащиты или защиты других, если из тех, кому возможно нанести полноценный ущерб, он несет больше всего ответственности (McMahan 2002, 2005b). На взгляд Макмаана, некомбатанты могут быть легитимно убиты ради спасения жизни справедливых комбатантов, даже если они ответственны за несправедливые войны своего государства в минимальной степени (т.е. если они просто добровольно действовали таким путем, который предсказуемо привел к определенному результату, но не являются при этом наказуемыми) (см. в особенности McMahan 2009: 225).

На это можно ответить, возразив сравнительному подходу к тому, как ответственность определяет возможность легитимного убийства, и выдвинув не-сравнительный подход, согласно которому ответственность должна быть достаточно высока для того, чтобы оправдать столь существенное отступление от фундаментальных прав. Но если мы выбираем этот путь, то нам прийдется признать и то, что многие несправедливые комбатанты в недостаточной мере ответственны за необоснованные угрозы для того, чтобы их можно было легитимно убить.

В своем часто цитируемом исследовании C.Л.Э. Маршалл утверждал, что во время Второй мировой лишь 12–25% из союзнических солдат, имеющих возможность выстрелить из своего оружия, действительно осуществляли стрельбу (Marshall 1978). У большинства солдат есть естественное отвращение к убийству, которое не может переломить даже интенсивная психологическая тренировка (Grossman 1995). Многие из них вносят в необоснованную опасность не больший вклад, чем некомбатанты. К тому же, в их действиях нет «субъективной стороны», которая могла бы сделать убийство легитимным и в отсутствии причинного-следственного вклада. Они редко бывают виновными. Лишение права на жизнь — это не подходящий ответ на их действия. 

Если Уолцер прав в том, что (за исключением чрезвычайных случаев) на войне мы можем убивать лишь тех, кто может быть убит легитимно; если значительная часть несправедливых комбатантов и некомбатантов в одинаковой степени несут ответственность за несправедливую опасность; если легитимность убийства определяется ответственностью, то тогда нам приходится выбирать между двумя неприемлемыми альтернативами. Если мы устанавливаем планку ответственности, необходимой для возможности быть легитимно убитым, высоко, то мы также снимем ответственность со многих комбатантов. Тогда в обычных войнах, не подразумевающих радикальных чрезвычайных ситуаций, намеренное убийство таких комбатантов будет недозволительным. Это подводит нас к пацифизму. Хотя в принципе военные действия могут быть обоснованными, сражаться, не убивая намеренно тех, кого нельзя убить легитимно, настолько сложно, что на практике мы должны быть пацифистами (May 2015). Если же мы устанавливаем планку ответственности низко, то многих некомбатантов тоже станет возможно легитимно убивать, что серьезно подрывает условие дискриминации. Мы мечемся между пацифизмом, с одной стороны, и реализмом, с другой. Такова «дилемма ответственности» теории справедливой войны (Lazar 2010).

Убийство комбатантов

Теория справедливой войны осмысленна только в том случае, если мы можем объяснить, почему убивать некоторых комбатантов можно, но отсюда не следует, что можно убивать всех жителей вражеского государства. Противоборствующие силы реализма и пацифизма здесь наиболее убедительны. Так что ничего ничего удивительного в том, что многие из недавних исследований сосредотачивались на этой проблеме. Мы не можем здесь отдать должное всем аргументам, так что вместо этого сосредоточимся на трех вариантах ответа: на полностью ревизионистском, умеренно традиционалистском и полностью традиционалистском.

Представители первого лагеря сталкиваются с двумя вызовами: обосновать намеренное убийство несправедливых комбатантов, которых, кажется, нельзя убить легитимно, но сделать это так, чтобы не восстановить равенство комбатантов и не подорвать условие дискриминации еще сильнее. Их главный ход — обосновать положение, в соответствии с которым, как бы то ни было, несправедливые комбатанты и только они могут быть легитимно убиты.

Макмаан утверждает, что возможность быть легитимно убитым на самом деле не подразумевает ответственности за несправедливую угрозу. Для того, чтобы несправедливые комбатанты лишились своих прав, может быть достаточно их ответственности за наличие у справедливых комбатантов разумного убеждения в том, что первых можно легитимно убить (McMahan 2011a). Некоторые утверждают, что достаточно ответственности комбатантов за то, что они оказались не в том месте и не в то время (что приравнивает их к добровольным «живым щитам») [22]. Другие философы выбирают более радикальный путь: отказываясь настаивать на индивидуальной ответственности, они утверждают, что несправедливые комбатанты коллективно ответственны за внесение вклада в несправедливую угрозу, даже если на индивидуальном уровне они не были в этом продуктивны (или даже были контрпродуктивны) (Kamm 2004; Bazargan 2013).

Лазар (Lazar forthcoming b) считает эти аргументы неубедительными.

Наказуемая ответственность за ложные воззрения других людей имеет, как представляется, отношение к этике самозащиты и защиты других. Однако представьте идиота, который устраивает розыгрыш, притворяясь террористом-смертником, и оказывается убит полицейским (Ferzan 2005; McMahan 2005c). Можно ли объективно назвать это убийство дозволительным? Это кажется сомнительным. Обоснованное убеждение полицейского в том, что шутник представлял угрозу, конечно, снижает степень неправильности этого убийства (Lazar 2015a). И, конечно, вина шутника снимает какую бы то ни было вину с полицейского. Но его убийство кажется объективно неправильным. Пусть даже наказуемая ответственность человека за внушение ложных убеждений может сделать убийство этого человека объективно дозволительным — большинство философов согласны с тем, что бóльшая часть несправедливых комбатантов не несет вины за несправедливость их войны (McMahan 1994; Lazar 2010). И то обстоятельство, что не подразумевающая наказания ответственность может оправданно превратить вас в военную мишень, еще более сомнительно. А даже если бы это было так, то засчитывалось бы скорее в пользу умеренного равенства комбатантов, так как большинство справедливых комбатантов также ответственны (хотя и не наказуемо ответственны) за разумное убеждение несправедивых комбатантов в том, что их можно легитимно убивать.

Умеренные традиционалисты думают, что мы можем избежать дилеммы реализм–пацифизм, только признав умеренную форму равенства комбатантов. У этого аргумента есть три шага. Во-первых, он принимает высокую планку ответственности, необходимой для того, чтобы быть легитимно убитым. Настолько высокую, что большинство комбатантов в большинстве конфликтов при ней недостаточно ответственны для того, чтобы их можно было легитимно убить. Тем самым объясняется, почему столь сложно обосновать убийство гражданских. Конечно, отсюда также следует, что невинными окажутся многие некомбатанты. Второй шаг — защитить принцип морального различия, согласно которому убийство гражданского хуже, чем убийство солдат. Это различие очевидно, если солдаты легитимно подвержены убийству, а гражданские — нет. Но сложность именно в том, чтобы показать, что убийство не подверженных легитимно убийству гражданских хуже, чем убийство не подверженных легитимно убийству солдат. Если это возможно, то дозволительность намеренного убийства не подверженных легитимному убийству солдат не подразумевает дозволительности убийства не подверженных легитимному убийству гражданских. Конечно, можно утверждать, что мы должны принимать пацифизм, даже если моральное различие верно. Но — и это третий шаг — чем менее серьезен проступок, тем менее крупное благо требуется для его обоснования в качестве дозволительного. Если намеренное убийство невиновных комбатантов — не самое плохое, что вы можете сделать, то благо, которое может оправдать такое убийство, не столь велико, как, скажем, требуемое для обоснования убийства невиновного гражданского. Последнее, согласно философам, возможно только в чрезвычайных ситуациях. Это может означать, что намеренное убийство невиновных солдат может быть дозволительным даже в обычных военных обстоятельствах.

В таком случае военные действия могут быть обоснованны сочетанием факторов. Некоторые из несправедливых комбатантов теряют свое право на то, чтобы не быть убитым. Права других перевешиваются за счет других соображений (но отсюда еще не следует, что права несправедливых некомбатантов также могут быть отменены). Обсуждая дилемму ответственности, мы можем отказаться от пацифизма.

Это увеличивает количество случаев, в которых несправедливые комбатанты могут удовлетворить условию дискриминации, пропорциональности и необходимости, а значит, имеют право сражаться.

Выходит, что многое зависит от аргумента о моральном различии. Некоторые философы сосредотачиваются на том, почему убивать невиновных некомбатантов в особенности неправильно, другие — на том, почему убивать невинных комбатантов не так уж и плохо. Эта часть статьи рассматривает аргумент второго типа, а к первому мы вернемся в следующей части.

Упомянутые выше ревизионистские аргументы, может быть, и не обосновывают легитимность убийств комбатантов, но предоставляют определенные резоны причинять вред им, а не некомбатантам. Комбатантам легче избежать ущерба, чем некомбатантам. На них точно лежит несколько бóльшая ответственность за предотвращение несправедливых поступков своих товарищей по оружию, чем на некомбатантах. А готовность комбатантов сражаться — вне зависимости от справедливости их цели — скорее всего означает, что даже статус справедливых комбатантов несколько более спорен, чем статус некомбатантов. Они соблюдают права противников лишь по случаю. Когда их несправедливо убивают, то у них меньше поводов для жалоб, чем у некомбатантов, ведь последние более неукоснительно уважают права других (о неукоснительности и уважении см. Pettit 2015).

Кроме того, когда комбатанты убивают других комбатантов, они обычно верят, что так можно поступать. Как правило, они убеждены в том, что их цель справедлива и что таковы легитимные средства ее достижения. Но в той мере, в которой они подчиняются закону, они также верят, что международное право накладывает на их действия ограничения, и поэтому, когда они сражаются в соответствии с ним, их действия дозволительны. Лазар (Lazar 2015c) утверждает, что убивать людей, когда ты знаешь, что это объективно плохо, — это более возмутительно, чем когда у тебя имеется разумная вера в то, что ты действуешь в пределах дозволенного.

Основанный на согласии аргумент в пользу равенства комбатантов терпит неудачу из-за своей эмпирической, а не нормативной предпосылки.

Тем не менее они зачастую совершают более скромный, скрытый отказ от прав. Цель наличия вооруженных сил и стремление многих из тех, кто там служит, состоят в защите гражданских от превратностей войны. Это подразумевает противодействие угрозам и отвлечение огня от гражданских. Комбатанты ставят себя между врагами и своими гражданскими соотечественниками, сражаясь от имени последних. Если они следуют законам войны, то открыто носят оружие и униформу, тем самым отделяя себя от гражданского населения. Этим они говорят своим противникам: «Вы должны опустить свои орудия. Но если вы будете драться, то деритесь с нами». Это можно считать определенного рода отказом от прав. Как и полноценный отказ, он влияет на резоны противников. В таких обстоятельствах при прочих равных убивать некомбатантов хуже, чем комбатантов. Конечно, в большинстве случаев несправедливые комбатанты должны просто остановиться. Но данный условный отказ от прав со стороны оппонентов означает, что раз уж они не собираются сдаваться, то им лучше воевать с комбатантами, а не некомбатантами.

Конечно, можно сказать, что в силу своего альтруистичного самопожертвования справедливые комбатанты на самом деле меньше всего заслуживают приносимого войной вреда (Tadros 2014). Но военные действия — вовсе не способ обеспечить людям то, что они заслуживают. И, что более важно, учитывая, что цель альтруизма заключается в отведении огня от некомбатантов, было бы странно относиться к этому как причине делать именно то, что альтруисты пытаются предотвратить.

Эти и другие аргументы подводят нас к тому, что убийство невинных комбатантов — не худший тип убийства. Следовательно, он может быть дозволителен в обычных военных обстоятельствах, если с помощью него достигается достаточное благо. Если несправедливые комбатанты атакуют только своих справедливых противников-комбатантов и если этим они реализуют что-то ценное — защиту своих сотоварищей, соотечественников, территории, — то они могут сражаться, хотя они и нарушают права справедливых комбатантов (Kamm 2004; Hurka 2005; Kamm 2005; Steinhoff 2008; Lazar 2013). Во всяком случае, то, что они могут легитимно сражаться, — более правдоподобно, чем то, что к каждой смерти справедливого комбатанта мы должны относиться как к наихудшему типу убийства. Это не обосновывает равенства комбатантов, а лишь показывает, что несправедливые комбатанты могут легитимно сражаться чаще, чем может показаться. Добавим сюда тот факт, что все войны морально неоднородны и включают в себя как справедливые, так и несправедливые фазы (Bazargan 2013): хотя равенству комбатантов не хватает морального обоснования, оно в таком случае представляет разумное приближение к истине.

Тем не менее некоторые философы стремятся к более прочной защите равенства комбатантов. Три наиболее заметных линии таких рассуждений относятся к институционализму. Контрактуалистский аргумент (Benbaji 2008, 2011) начинает с указания на то, что государства (и их населения) нуждаются в дисциплинированных армиях для национальной обороны. Если бы солдаты всегда сами решали, справедлива ли конкретная война, у многих государств просто бы не получилось создать необходимые им армии. Они были бы неспособны отразить агрессию.

Более того, их согласие «морально эффективно», так как соответствует наиболее оптимальному и честному договору между государствами.

Представляется, что международное право действительно меняет моральный статус комбатантов. Присоединяясь к вооруженным силам государства, вы знаете, что для международного права вы становитесь легитимной мишенью в военном конфликте. Это не может не иметь отношения к нанесению вам вреда, пусть даже вы и сражаетесь за справедливую цель. Но аргумент Бенджаби более амбициозен. Он считает, что солдаты отказываются от права не быть убитыми не в умеренном смысле отказа, описанном выше, но в более полном смысле, освобождающем их противников от какой бы то ни было вины (хотя и не освобождающем от нее их военных и политических лидеров).

Первая проблема с этим предложением состоит в том, что оно основывается на спорной эмпирической спекуляции в отношении того, действительно ли солдаты дают такое согласие. Вторая проблема состоит в радикальном этатизме, подразумевающем, что международное право просто неприменимо к асимметричным военным конфликтам между государственными и негосударственными акторами, так как последние не могут участвовать в соответствующих конвенциях. Тем самым основания международного права оказываются поверхностными, неспособными выразить то естественное негодование, которое обычно вызывает его нарушение. Кроме того, здесь предполагается, что государства, которые либо не ратифицируют международные соглашения, либо из них выходят, могут уклониться от их предписаний. Это кажется неправильным. Третья проблема в том, что обычно мы считаем, что отказ от фундаментальных прав должен подлежать пересмотру при обнаружении новой информации.

К тому же, представьте, что вы присоединяетесь к вооруженным силам, чтобы участвовать в конкретной справедливой войне (McMahan 2011b). Почему, если вы собираетесь сражаться только в этот конкретный раз, вы должны отказываться от права не быть подверженным ущербу? Четвертая и наиболее серьезная причина в том, что, даже если аргумент Бенджаби объясняет, почему убийство комбатантов на войне дозволительно вне зависимости от того, какой цели они добиваются, он не может объяснить, почему ненамеренное убийство некомбатантов — сопутствующий ущерб военных действий — также дозволительно. Присоединяясь к вооруженным силам государства, солдаты делают нечто, подразумевающее их согласие на структурирующий их роль режим, устанавливаемый международным правом. Но некомбатанты этого не делают. Солдаты, сражающиеся за несправедливую цель, неминуемо убьют многих гражданских. Если эти смерти не пропорциональны, то равенство комбатантов не имеет смысла.

В основании второго институционалистского аргумента лежит уверенность в том, что у нас есть долг подчиняться законам легитимного государства. Солдатам, которым отдают приказы на несправедливой войне, тем самым получают определенный резон выполнять приказы. Обосновать это можно разными способами. Эстлунд (Estlund 2007) утверждает, что долг подчиняться приказам исходит из эпистемического преимущества государства — оно с большей точностью может знать, справедлива ли война (см. критику в Renzo 2013). Чейни Райан (Ryan 2011) подчеркивает демократичность источника государственной власти и важность поддержания гражданского контроля над армией. Таковы весомые моральные резоны, которые должны присутствовать в размышлениях солдат. Но достаточно ли их для обоснования равенства комбатантов? Это кажется сомнительным. Они не могут на системном уровне пересиливать обязательство комбатантов не убивать невинных людей. Это так вне зависимости от того, находятся ли обязательства в равновесии с институциональными резонами или перевешивают последние (Raz 1985). Право невинных людей не быть убитыми — наиболее весомое, фундаментальное право. Чтобы его перевесил какой-то другой резон, он должен быть невероятно мощным. Обязательство комбатантов исполнять приказ попросту таким не является. И это признается всеми в отношении подчинения незаконным in bello приказам (McMahan 2009: 66ff).

Третий институционалистский аргумент, как и первый, укореняет равенство комбатантов в долгосрочных результатах. Но вместо того, чтобы сосредотачиваться на способности государств защищать себя, он подчеркивает, насколько важно сдерживать ужасы войны, учитывая, что мы знаем, что люди часто обманываются насчет справедливости их целей (Shue 2008, 2010; Dill and Shue 2012; Shue 2013; Waldron 2016). Так как комбатанты и их предводители почти всегда считают себя в своем праве, то любой приказ сложить оружие был бы проигнорирован несправедливыми комбатантами, а любое дополнительное разрешение наносить вред некомбатантам вызвало бы злоупотребления с обеих сторон. Почти во всех войнах для победы достаточно нанесения ущерба только комбатантам. Если это минимизирует несправедливые смерти, то мы должны предписать всем сторонам, вне зависимости от их целей, уважать условие дискриминации. К тому же, хотя заключить соглашение о том, что является справедливой целью войны, и невероятно сложно (вспомните споры вокруг Римского статута, длившиеся многие годы до того, как дипломаты согласились на компромисс), традиционалистские принципы jus in bello уже имеют широкую международную поддержку. Это заработанные тяжелым трудом уступки, отказаться от которых мы можем, лишь будучи уверены, что новые условия окажутся лучше (Roberts 2008).

Хотя данный аргумент правдоподобен, он не обращается к тем вопросам, что рассматривали предыдущие аргументы, сосредоточенные на действии. Как должны действовать солдаты в Афганистане, Мали, Сирии или Сомали? Задаваясь этим вопросом, мы не должны сразу же предполагать, что у нас или у них не получится соответствовать тем высоким требованиям, которые мы можем предложить (Lazar 2012a; Lazar and Valentini forthcoming). Выбирая как нам и тем людям, на которых у нас есть влияние, стоит действовать, мы должны выбирать из всех доступных вариантов, не отказываясь от некоторых из них лишь потому, что мы знаем, что слишком аморальны для их принятия. С другой стороны, устанавливая институты и создавая законы, мы, конечно, должны думать о том, как, скорее всего, среагируют на них люди. Нам нужно ответить на оба вопроса — «что мне действительно нужно делать?» и «какими должны быть законы, учитывая вероятное поведение меня самого и других?»

Представляется, что, избегая пацифистского полюса дилеммы ответственности, мы, вероятно, придем к умеренному равенству комбатантов. Чтобы показать, что убийство на войне дозволительно, нам нужно продемонстрировать, что намеренное убийство невинных комбатантов — не столь серьезная несправедливость, как намеренное убийство некомбатантов. И если убийство невинных комбатантов — не худший тип убийства, то при его обосновании естественно использовать блага, которые достигаются в обычных военных обстоятельствах, не являющихся чрезвычайными происшествиями. Такой взгляд, вопреки как Уолцеру, так и его критикам, делает большинство намеренных убийств во время войны дозволительными не потому, что убитые были убиты легитимным образом, но потому, что убийства являлись меньшим злом. Это, в свою очередь, увеличивает диапазон случаев, в которых несправедливые комбатанты могут легитимно сражаться. Они должны стремиться достичь не такого блага, которое может сравниться с предотвращением чего-то чрезвычайного, но блага более прозаического, ведь нарушения, которые они себе позволяют, не относятся к худшему типу нарушений.

Это значит, что существующие законы войны отражают моральные обязательства комбатантов лучше, чем кажется ревизионистам. Тем не менее многие убийства, совершаемые несправедливыми комбатантами, все еще объективно неправильны.

Сохраняя жизни гражданских

Срединный путь в теории справедливой войны зависит от демонстрации того, что убивать гражданских хуже, чем убивать солдат. В этом разделе обсуждаются аргументы, которые разъясняют, почему убийство гражданских в особенности неправильно. Значимость намеренного убийства гражданских рассматривается ниже, в ходе дискуссии о пропорциональности.

Аргументы подробно обсуждаются в работе Лазара (Lazar 2015с), а здесь излагаются лишь кратко. Они опираются на одно ключевое положение: тезис морального различия утверждает, что убийство гражданских хуже убийства солдат, но он не утверждает, что убийство гражданских хуже убийства солдат при прочих равных. Лазар принимает этот более сильный принцип, но не считает, что разница между убийством гражданских и убийством солдат — те свойства, которые необходимо инстанцированы в этих двух типах убийства, — достаточно весомы для того, чтобы предоставить моральному различию ту нормативную силу, которая нужна для защиты некомбатантов на войне.

Мы не можем обосновать моральное различие с помощью одного их этих свойств, взятого в отдельности, так как они подвержены контрпримерам. Но будучи взятыми все вместе, они могут обосновать достаточно четкую границу между нанесением ущерба некомбатантам и комбатантам. Есть, конечно, трудные случаи, но при их решении нужно обращаться скорее к выделяющим их свойствам, а не к факту принадлежности к той или иной группе.

Во-первых, намеренное убийство гражданских обычно не соответствует даже наименее строгой интерпретации условия необходимости. Но это не всегда так — убийство необходимо, если оно позволяет эффективно достичь целей, а другие варианты отсутствуют. Убийство гражданских иногда подходит под это описание. Оно зачастую оказывается эффективным: блокада Германии помогла закончить Первую мировую войну; атаки на гражданских позволили России сократить жертвы среди своих солдат в Чечне (Lyall 2009); направленная против гражданских тактика Талибана показала свою эффективность в Афганистане. Такие атаки часто используются воюющими в качестве последнего средства. Когда все остальные варианты проваливаются или становятся чересчур затратными, атаки по гражданским — это сравнительно простое решение. Более того, как показали недавние террористические атаки (напр., в Мумбае и Париже), менее чем десяток решительно настроенных стрелков с несложным вооружением способны парализовать самые оживленные города мира. Таким образом, убийство гражданских, удовлетворяющее условию необходимости, возможно. Тем не менее, атаки на гражданских, как правило, абсолютно произвольны. В убийствах невинных людей, совершаемых беспричинно или ради удовольствия, имеется особое неуважение.

Во-вторых, даже когда убийство гражданских эффективно, оно эффективно оппортунистически (Quinn 1989; Frowe 2008; Quong 2009; Tadros 2011). То есть страдание гражданских используется как способ заставить их лидеров прекратить войну. Осады и воздушные бомбардировки гражданских населенных пунктов призваны сломить волю народа и его правительства. Комбатантов же почти всегда убивают элиминативно — их смерть не используется для получения какой-то выгоды, которую нельзя обрести иначе. Скорее, их убивают потому, что они и есть та проблема, которую нужно решить. Представляется, что это также относится к неправильности нападений на гражданских. Конечно, на стратегическом уровне каждая смерть имеет целью донести до вражеского командования то, что издержки сопротивления превышают выгоды. Но на тактическом уровне, на котором и происходят убийства, солдаты убивают друг друга элиминативно, а гражданских — оппортунистически. Если эта разница морально значима и если убийства гражданских оппортунистичны гораздо чаще, чем убийства солдат, то первые в целом хуже вторых. Это обеспечивает дополнительную поддержку тезису о моральном различии.

В-третьих, как было замечено выше, верования и убеждения агента могут влиять на серьезность убийства. Убить кого-то, когда у вас есть серьезны причины считать, что это дозволительно, — меньшая несправедливость в отношении человека, чем его убийство в том случае, когда ваши эпистемические основания слабее. Говоря точнее, чем больше у убийцы причин считать, что его жертву нельзя было убить легитимно, тем более несправедливо убийство (Lazar 2015a).

Наконец, в обыденных размышлениях о моральности войны в качестве характеристик, объясняющих неправильность атак на гражданских, обычно называются их невиновность, уязвимость и беззащитность. Лазар (Lazar 2015с) полагает, что долг защищать уязвимых и не вредить беззащитным является почти столь же базовым, как долг не вредить невиновным. (Заметьте, что моральная невиновность необходима для того, чтобы эти обязательства вообще имели силу.) Разумеется, в любом адекватном анализе гражданские более уязвимы и беззащитны, чем солдаты. Значит, если убийство невиновных людей, которые более беззащитны и более уязвимы, хуже, чем убийство тех, к кому это не относится, то убийство гражданских хуже убийства солдат.

Несомненно, солдаты тоже часто оказываются уязвимы — вспомним инцидент «Шоссе смерти» в Ираке 1991 года, когда американские силы атаковали несколько вооруженных подразделений иракской армии, которые были чуть ли не беззащитны (многие солдаты этих подразделений сбежали в пустыню). Но данный пример показывает лишь то, что убийство солдат, когда они уязвимы и беззащитны, обосновать сложнее, чем в других случаях. Если эмпирическое утверждение о том, что солдаты обычно менее уязвимы и беззащитны, чем гражданские, верно, то это говорит лишь в пользу морального различия.

Пропорциональность

Принятие принципа морального различия позволяет избежать реалистического и пацифистского полюсов дилеммы ответственности, в то же время отдавая должное ответственности. Даже ревизионисты, отвергающие умеренное равенство комбатантов, могли бы принять моральное различие и сохранить тем самым крайне правдоподобную мысль о том, что убийство справедливого некомбатанта хуже, чем убийство справедливого комбатанта. И даже пацифистам, если они хотят принимать во внимание обдуманные суждения большинства людей о войне, нужна концепция, в соответствии с которой убийство гражданских оказывается куда менее предпочтительным и справедливым, чем убийство солдат.

Тем не менее моральное различие — не то же самое, что условие дискриминации. Оно подразумевает сравнительные утверждения и не говорит нам ничего о намерениях. Условие дискриминации, напротив, устанавливает запрет на намеренную атаку некомбатантов в любых случаях, кроме чрезвычайных ситуаций. Это отличает его от условия пропорциональности, делающего меньший упор на ненамеренном убийстве некомбатантов.

Так звучит один из самых старых вопросов нормативной этики (см. недавнюю дискуссию в Quinn 1989; Rickless 1997; McIntyre 2001; Delaney 2006; Thomson 2008; Tadros 2015). В большинстве концепций те, кто вредят намеренно, выказывают более грубое неуважение своим жертвам, чем те, кто наносит им ущерб в качестве побочного следствия. Возможно, лучший довод в пользу значимости намерений — это, во-первых, то, что ментальные состояния, как правило, важны для дозволительности (Christopher 1998; см. также Tadros 2011). Во-вторых, нам нужна богатая и единая концепция различных ментальных состояний, значимых в этом смысле, и намерения (интенции) в нее вписываются. Возможно, особый запрет на намеренные атаки гражданских несколько преувеличен. Намерения важны. При прочих равных намеренное убийство хуже ненамеренного (хотя некоторые ненамеренные убйиства, случившиеся в результате полной халатности или безразличия к жертве, настолько же плохи, как намеренные). Но разница между ними не категорична. Она не оправдывает почти абсолютный запрет намеренных убийств и широкой дозволенности ненамеренных.

Конечно, эта тонкость стала бы катастрофой, если бы оказалась применена в международном праве или была бы интернализирована комбатантами. Оценка значимости жизни в ходе войны — это очень информационно затратный процесс. Солдатам нужен принцип, который они смогут применять. Таким принципом является дискриминация. Речь не идет лишь о полезной привычке, ведь она подразумевает нечто укорененное в морали — убивать гражданских хуже, чем убивать солдат. Но это также и в каком-то смысле всего лишь полезная привычка, ведь с точки зрения морального обоснования рисуемый ею контраст между намеренным и ненамеренным убийством не так резок.

Как было замечено, условие пропорциональности и условие необходимости содержат в себе практически все вопросы этики войны. Рассмотрим теперь два следующих тезиса.

Во-первых, в международном праве пропорциональность отличается от той ее версии, которая поддерживается моральными принципами первого порядка. Для права военное действие пропорционально, если вред, нанесенный гражданским, не превышает достигнутого военного преимущества. Как было замечено выше, с точки зрения морали это бессмысленно. Но в пользу данной нейтральной концепции пропорциональности может быть приведен более подходящий институционалистский аргумент.

Многие либералы считают, что принудительные законы должны быть обоснованы таким образом, который может быть разумно принят другими, а не таким, который опирается на противоречивые элементы всеохватывающей моральной теории. Международное право принудительно. Нарушение его — это военное преступление, за которое человек может понести наказание. Конечно, более сложноустроенное право не было бы юридически обоснованным. Но у нас есть и серьезные моральные причины не основывать его на фундаменте противоречивых дискуссий, идущих в современной теории справедливой войны. Возможно, сегодняшние стандарты с большей вероятностью, чем нечто, более близкое к истине, могут быть приняты широким спектром моральных теорий.

Отойдем от права и вновь сосредоточимся на морали: многие считают, что ответственность чрезвычайно важна для того, что мы думаем о пропорциональности. Представьте, что Свободная Сирийская Армия (ССА) начнет штурм Ракки, крепости ИГИЛ. По их предсказаниям, это приведет к некоторому количеству жертв среди гражанских, но лишь потому, что ИГИЛ решило действовать внутри гражданской территории, заставляя людей быть «недобровольным живым щитом». Некоторые считают, что ответственность ИГИЛ за угрозу позволяет ССА придавать меньше веса жизням гражданских в своих соображениях (Walzer 2009; Keinon 2014).

Но можно было бы посмотреть на это и следующим образом: даже если вина за использование гражданских в качестве прикрытия лежит прежде всего на ИГИЛ, значит ли это, что у гражданских имеется меньше прав на то, чтобы им не вредили? Обычно мы считаем, что потерять право или отказаться от него можно только путем собственного действия. Но в этом аргументе у гражданских — не в силу их выбора или ошибки — оказывается меньше прав не быть убитыми. Некоторые думают, что к тем, кого используют как живой щит, применяются менее строгие стандарты из-за особой ценности, которую несет в себе сдерживание захватчиков, готовых таким образом извлекать выгоду из морали (Smilansky 2010; Keinon 2014). Но этот аргумент выглядит цикличным: мы наказываем людей за то, что они пользуются нашими моральными ограничениями, и не соблюдаем при этом моральные ограничения. Кроме того, тем самым изменяется само действие — из убийства как побочного эффекта оно превращается в убийство как средство сдерживания будущих преступлений. Это инструментализирует жертв таким образом, который плохо поддается обоснованию.

Необходимость

Упомянутые соображения также важны для условия необходимости. Они позволяют взвесить то, что находится на кону, чтобы мы могли определить, можно ли сократить нанесенный вред не слишком высокой для агентов ценой. Базовая структура условия необходимости одинакова как в in bello, так и в ad bellum, хотя, конечно, здесь возникают те же содержательные различия, что и при обсуждении пропорциональности. Некоторые резоны относятся к in bello, но не к ad bellum необходимости, потому что они зависят от того, продолжается ли война в целом. Это значит, что мы не можем прийти к суждениям о необходимости войны в целом, просто агрегируя наши суждения о тех отдельных действиях, что составляют войну.

К примеру, один из главных вопросов для применения принципа необходимости in bello такой: какому риску мы можем подвергнуть наши войска, чтобы минимизировать ущерб невинным? Некоторые варианты действий могут оказаться необходимыми просто в силу того, что они спасают жизни наших комбатантов. Оценивая войну ad bellum, то есть в целом, мы, конечно, тоже должны учитывать риски для наших комбатантов. Но мы должны делать это по-другому — спрашивая, оправдываются ли эти риски теми благами, которые будут достигнуты в войне.

Все это напрямую относится к часто игнорируемому требованию международного права: комбатанты должны принимать

все практически возможные меры предосторожности при выборе средств и методов нападения, с тем чтобы избежать случайных потерь жизни среди гражданского населения, ранения гражданских лиц и случайного ущерба гражданским объектам и, во всяком случае, свести их к минимуму… (Женевская конвенция, дополнительный протокол, статья 57, 2(а.ii))

У этого есть глубокие моральные основания: на войне от комбатантов требуется сокращать риски для гражданских в той мере, в которой они могут это делать, не платя невыносимо высокую цену. Для обнаружения такого предела необходимо продумать ролевые обязательства солдат по принятию на себя рисков, разницу между нанесением вреда гражданским и позволением вреду случиться с тобой или с твоими товарищами по оружию, важность обязательств по защите товарищей и все упомянутые соображения в пользу морального различия. Такие расчеты осуществлять очень сложно. На мой взгляд, комбатанты должны в значительный мере отдавать приоритет жизням гражданских (Walzer and Margalit 2009; McMahan 2010b). Современная практика этому сильно противоречит (Luban 2014).

Будущее теории справедливой войны

Во многих из недавних работ использовалась традиционалистская или ревизионистская теория справедливой войны для рассмотрения новых тенденций в военной практике — в особенности для рассмотрения использования дронов и возможного развития автономизированных систем вооружения. Другие работы сосредотачивались на этике негосударственных конфликтов и ассиметричных войн. Лишь немногие современные войны сочетаются с моделью национального государства середины XX века, а конфликты, в которых участвуют негосударственные акторы, поднимают интересные вопросы, в особенности вопросы о легитимной власти и условии дискриминации (Parry 2016).

Что касается философских оснований теории справедливой войны, то традиционалистская и ревизионистская позиция сегодня очерчены уже в достаточной мере. Но подходить к действительно интересным вопросам, на которые еще предстоит ответить, стоит, не думая об этом разделении. Прежде всего у политических философов может найтись, что еще сказать о теории справедливой войны. Было бы также интересно более открыто подумать об институтах международного права (никто, к примеру, пока не обосновал, что право военного конфликта обладает обладает легитимностью) и о роли армии в национальных государствах в мирное время (Ryan 2016).

Коллективное измерение военных действий могло бы быть исследовано более полно. Некоторые философы рассматривали то, как солдаты «действуют вместе» во время сражения (Zohar 1993; Kutz 2005; Bazargan 2013). Но мало кто исследовал, присутствует ли в войне групповая агентность и важна ли она в моральном отношении. И тем не менее на первый взгляд кажется естественным обсуждать войны в таких рамках, особенно оценивая войну в целом. Когда Британский парламент обсуждал в конце 2015 года, стоит ли присоединяться к войне против ИГИЛ в Сирии и Ираке, вне всякого сомнения, каждый депутат думал о том, что он должен сделать. Но большинство из них спрашивало себя, что должно сделать Соединенное Королевство. Такое групповое действие может быть полностью сводимо к индивидуальным действий, из которых оно состоит.

Несмотря на то, что групповое мышление часто встречается в ходе войны, дискуссии о групповой морали войны все еще находятся в зародыше.

Благодарности

Огромное спасибо Томасу Поггу за очень полезные комментарии к этой статье. Она опирается на всю мою работу над теорией справедливой войны, и я крайне обязан многим философам, которые столько внесли вклад в мое понимание проблемы. Упоминания заслуживают большинство авторов в библиографии, но я хотел бы отдельно поблагодарить Генри Шью, Джеффа Макмаана и Дэвида Родина за то, что они наставили меня на этот путь.

Примечания автора к статье

1.    Война здесь означает крупный вооруженный конфликт между организованными группами.

2.    Полноценный ответ реализму см. в Walzer 2006: ch. 1.

3.    Это идеальные типы — большинство теоретиков являются традиционалистами в одном смысле и ревизионистами в другом.

4.    В этой статье слово «гражданский» взаимозаменимо со словом «некомбатант», а «солдат» — со словом «комбатант». Это так по стилистическим причинам. Разумеется, в прямом смысле слова вовсе не эквиваленты.

5.    Относительно отношений между моралью войны и законом войны см. в широком смысле традиционалистский аргумент Генри Шью и Сета Лазара, ревизионистские в моральном, но не в легальном смысле аргументы Джеффа Макмаана и ревизионистские как в моральном, так и в легальном смысле аргументы Дэвида Родина: McMahan 2008; Shue 2008; McMahan 2010a; Shue 2010; Rodin 2011b; Lazar 2012a; Shue 2013; Lazar and Valentini 2017. См. Hacque forthcoming, инновационную монографию по этой теме.

6.    Некоторые считают, что вся мораль институциональна и что то, что здесь называется интеракционистским подходом, опирается на внутринациональный контекст со стандартными внутринациональными институтами. Заметьте, что такое же противопоставление возникает в дискуссиях о глобальной справедливости. См., напр., Caney 2005.

7.    Несмотря на критику редукционистов (напр., Frowe 2014), только наиболее экстремальные и неубедительные эксепционалисты считают, что мораль войны действительно уникальна.

8.    Два источника, с которых стоит начать рассмотрение эвалюативного и дескриптивного коллективизма: Taylor 1995; Pettit 2011.

9.    Изматывающий, но не исчерпывающий список таких факторов см. в Rodin 2011a.

10.  Многие деонтологи считают, что как агентно-нейтральные, так и агентно-зависимые резоны значимы для того, что нам, при прочих равных, дозволяется делать, а значит, должны быть включены в подсчеты рациональности и необходимости. Агенто-нейтральные резоны применяются ко всем с равной силой. Агенто-зависимые резоны либо применяются только к некоторым агентам, либо разнятся по своей силе в зависимости от того, к кому применяются (McNaughton and Rawling 1995). К примеру, у всех есть агентно-нейтральный резон спасти моего утопающего сына, но у меня есть особенно сильный агентно-зависимый резон это сделать. Моральные агентно-зависимые резоны, разумеется, не следует путать с чисто прагматическими резонами. Если я столкнул человека в воду, то мой агентно-зависимый резон спасти его сильнее, чем ваш, но это не имеет никакого отношения к моим собственным интересам. Тем не менее некоторые деонтологи считают, что все знакомые нам деонтологические идеи могут быть объяснены с помощью агентно-зависимости. Данная дискуссия находится за пределами этой статьи.

11.  В сильно смягченном виде эта базовая идея лежит в основе доклада Международной комиссии по вопросам вмешательства и государственного суверенитета об Ответственности защищать (ICISS 2011).

12.  Замечательное современное высказывание о легитимной власти см. в Benjabi 2016.

13.     Если альтернатива войне — это подчинение врагу, то тема крайнего средства становится такой же, как тема пропорциональности: достаточно ли ожидаемых выгод войны для того, чтобы перевесить ожидаемые издержки подчинения?

14.     Ср.: «Для обеспечения уважения и защиты гражданского населения и гражданских объектов стороны, находящиеся в конфликте, должны всегда проводить различие между гражданским населением и комбатантами, а также между гражданскими объектами и военными объектами и соответственно направлять свои действия только против военных объектов» (Статья 48, дополнительный протокол к Женевской конвенции).

15.     Ср.: «…нападения, при которых применяются методы или средства ведения военных действий, которые не могут быть направлены на конкретные военные объекты» (Статья 51(4b), первый дополнительный протокол к Женской конвенции).

16.     Ср.: «В отношении нападений принимаются следующие меры предосторожности: a) те, кто планирует нападение или принимает решение о его осуществлении… ii) принимают все практически возможные меры предосторожности при выборе средств и методов нападения, с тем чтобы избежать случайных потерь жизни среди гражданского населения, ранения гражданских лиц и случайного ущерба гражданским объектам и, во всяком случае, свести их к минимуму; <…> 3. Когда возможен выбор между несколькими военными объектами для получения равноценного военного преимущества, избирается тот объект, напа- дение на который, как можно ожидать, создаст наименьшую опасность для жизни гражданских лиц и для гражданских объектов» (Статья 57, первый дополнительный протокол Женевской Конвенции).

17.     Другие принципы запрещают наносить вред комбатантам конкретными способами — например, с помощью ядовитых газов.

18.     См. идею «чрезвычайного исключения» в Walzer 2006: 247–250. См. критику в Bellamy 2004; Statman 2006.

19.     В статье 43 первого дополнительного протокола прямо говорится: «комбатанты… имеют право принимать непосредственное участие в военных действиях». В Преамбуле, тем временем, четко заявляется, что эти принципы применяются «без какого-либо неблагоприятного различия, основанного на характере или происхождении вооруженного конфликта или на причинах, выдвигаемых сторонами, находящимися в конфликте, или приписываемых им…» Хак (Haque forthcoming) защищает другую интерпретацию международного права, согласно которой участие в несправедливых войнах декриминализовано, но не является, строго говоря, легальным. Эта интерпретация, похоже, схватывает то, каким международное право должно быть, вне зависимости от того, находим ли мы ее убедительной. См. Lazar 2012a.

20.     До недавнего времени большинство теоретиков принимало эту посылку (Rodin 2002; McPherson 2004; Arneson 2006; McMahan 2009; Fabre 2012; Frowe 2014). Не так давно философы обратили внимание на то, что правдоподобные выводы в теории справедливой войны с трудом сочетаются с теорией индивидуальных прав, и согласились с более значимой ролью обоснования «от меньшего зла» (в котором права преодолеваются, но не утрачиваются) (Lazar 2010; Bazargan 2014; McMahan 2014).

21.     Некоторые считают, что ответственность некомбатантов особенно важна в ассиметричных конфликтах, в которых они часто крайне важны для способности комбатантов сражаться (см., напр., Gross 2010).

22.     Это было предложено Сабой Базарганом.

Библиография

        Arneson, R.J., 2006, “Just Warfare Theory and Noncombatant Immunity”, Cornell International Law Journal, 39: 663–88.

        Austin, J. and C. Bruch, 2000, The Environmental Consequences of War : Legal, Economic, and Scientific Perspectives, Cambridge ; New York: Cambridge University Press.

        Bass, G.J., 2004, “Jus Post Bellum”, Philosophy and Public Affairs, 32(4): 384–412.

        Bazargan, S., 2013, “Complicitous Liability in War”, Philosophical Studies, 165(1): 177–95.

        –––, 2014, “Killing Minimally Responsible Threats”, Ethics, 125(1): 114–36.

        Beitz, C.R., 1980, “Nonintervention and Communal Integrity”, Philosophy and Public Affairs, 9: 385–91.

        Bellamy, A.J., 2004, “Supreme Emergencies and the Protection of Non-Combatants in War”, International Affairs, 80(5): 829–50.

        Benbaji, Y., 2008, “A Defense of the Traditional War Convention”, Ethics, 118(3): 464–95.

        –––, 2011, “The Moral Power of Soldiers to Undertake the Duty of Obedience”, Ethics, 122(1): 43–73.

        –––, 2014, “Distributive Justice, Human Rights, and Territorial Integrity: A Contractarian Account of the Crime of Aggression”, in Fabre and Lazar 2014: 159–84.

        –––, 2016, “Legitimate Authority”, in Lazar and Frowe 2016. doi:10.1093/oxfordhb/9780199943418.013.15

        Besson, Samantha and John Tasioulas (eds), 2010, The Philosophy of International Law, New York: Oxford University Press.

        Buchanan, A., 2006, “Institutionalizing the Just War”, Philosophy & Public Affairs, 34(1): 2–38.

        Buchanan, A. and R.O. Keohane, 2004, “The Preventive Use of Force: A Cosmopolitan Institutional Proposal”, Ethics & International Affairs, 18(1): 1–22.

        Caney, S., 2005, Justice Beyond Borders: A Global Political Theory, Oxford: Oxford University Press.

        –––, 2006, “Environmental Degradation, Reparations, and the Moral Significance of History”, Journal of Social Philosophy, 37(3): 464–82.

        Christopher, R., 1998, “Self-Defense and Defense of Others”, Philosophy & Public Affairs, 27(2): 123–41.

        Coady, T., 2002, “The Ethics of Armed Humanitarian Intervention”, Peaceworks, 45.

        –––, 2008, Morality and Political Violence, Cambridge: Cambridge University Press.

        Cox, R., 2016, “The Ethics of War up to Thomas Aquinas”, in Lazar and Frowe 2016. doi:10.1093/oxfordhb/9780199943418.013.19

        Delaney, N.F., 2006, “Two Cheers for “Closeness”: Terror, Targeting and Double Effect”, Philosophical Studies, 137(3): 335–67.

        Dill, J. and H. Shue, 2012, “Limiting the Killing in War: Military Necessity and the St. Petersburg Assumption”, Ethics & International Affairs, 26(03): 311–33.

        Doppelt, G., 1978, “Walzer’s Theory of Morality in International Relations”, Philosophy & Public Affairs, 8(1): 3–26.

        Downes, A., 2006, “Desperate Times, Desperate Measures: The Causes of Civilian Victimization in War”, International Security, 30(4): 152–95.

        El-Baz, F. and R.M. Makharita, 1994, The Gulf War and the Environment, New York? USA: Gordon and Breach Science Publishers.

        Emerton, P. and T. Handfield, 2009, “Order and Affray: Defensive Privileges in Warfare”, Philosophy & Public Affairs, 37(4): 382–414.

        –––, 2014, “Understanding the Political Defensive Privilege”, in Fabre and Lazar 2014: 40–65.

        Energy Information Administration, U.S., 2015a, “Defense Department energy use falls to lowest level since at least 1975”, February 5, 2015, available online

        Energy Information Administration, U.S., 2015b, “International Energy Statistics, 2007–2011”, available online

        Estlund, D., 2007, “On Following Orders in an Unjust War”, Journal of Political Philosophy, 15(2): 213–34.

        Fabre, Cécile, 2008, “Cosmopolitanism, Just War Theory and Legitimate Authority”, International Affairs, 84(5): 963–76.

        –––, 2009, “Guns, Food, and Liability to Attack in War”, Ethics, 120(1): 36–63.

        –––, 2012, Cosmopolitan War, Oxford: Oxford University Press.

        –––, 2014, “Cosmopolitanism and Wars of Self-Defence”, in Fabre and Lazar 2014: 90–114.

        Fabre, Cécile and Seth Lazar (eds), 2014, The Morality of Defensive War, Oxford: Oxford University Press.

        Ferzan, K., 2005, “Justifying Self-Defense”, Law and Philosophy, 24(6): 711–49.

        Finlay, C.J., 2010, “Legitimacy and Non-State Political Violence”, Journal of Political Philosophy, 18(3): 287–312.

        Frowe, H., 2008, “Threats, Bystanders and Obstructors”, Proceedings of the Aristotelian Society, 108(1): 365–72.

        –––, 2014, Defensive Killing, Oxford: Oxford University Press.

        Gross, M., 2010, Moral Dilemmas of Modern War: Torture, Assassination and Blackmail in an Age of Asymmetric Conflict, Cambridge: Cambridge University Press.

        Grossman, D., 1995, On Killing: The Psychological Cost of Learning to Kill in War and Society, London: Back Bay Books.

        Hagopian, A., et al., 2013, “Mortality in Iraq Associated with the 2003–2011 War and Occupation: Findings from a National Cluster Sample Survey by the University Collaborative Iraq Mortality Study”, PLoS Med, 10(10): e1001533.

        Haque, A., 2017, Law and Morality at War, Oxford: Oxford University Press.

        Holmes, R., 1989, On War and Morality, Princeton: Princeton University Press.

        Hurka, T., 2005, “Proportionality in the Morality of War”, Philosophy & Public Affairs, 33(1): 34–66.

        –––, 2007, “Liability and Just Cause”, Ethics & International Affairs, 21(2): 199–218.

        ICISS, 2001, The Responsibility to Protect: Report of the International Commission on Intervention and State Sovereignty, Ottawa: International Development Research Centre.

        Kalmanovitz, P., 2016, “Early Modern Sources of the Regular War Tradition”, in Lazar and Frowe 2016. doi:10.1093/oxfordhb/9780199943418.013.2

        Kamm, F.M., 2004, “Failures of Just War Theory: Terror, Harm, and Justice”, Ethics, 114(4): 650–92.

        –––, 2005, “Terror and Collateral Damage: Are They Permissible?”, The Journal of Ethics, 9(3): 381–401.

        Keinon, H., 2014, “PM: Terrorists Watching Whether World Gives Immunity for Attacks from Schools, Homes”, Jerusalem Post, August 6, 2014. [Keinon 2014 available online.

        Kutz, C., 2005, “The Difference Uniforms Make: Collective Violence in Criminal Law and War”, Philosophy & Public Affairs, 33(2): 148–80.

        –––, 2014, “Democracy, Defence, and the Threat of Intervention”, in Fabre and Lazar 2014: 229–46.

        Lazar, S., 2010, “The Responsibility Dilemma for Killing in War:, A Review Essay”, Philosophy & Public Affairs, 38(2): 180–213.

        –––, 2012a, “Morality & Law of War”, in Companion to Philosophy of Law, Andrei Marmor (ed.), New York: Routledge: 364–79.

        –––, 2012b, “Necessity in Self-Defense and War”, Philosophy & Public Affairs, 40(1): 3–44.

        –––, 2013, “Associative Duties and the Ethics of Killing in War”, Journal of Practical Ethics, 1(1): 3–48.

        –––, 2014, “National Defence, Self-Defence, and the Problem of Political Aggression”, in Fabre and Lazar 2014: 11–39.

        –––, 2015a, “Risky Killing and the Ethics of War”, Ethics, 126(1): 91–117.

        –––, 2015b, “Authority, Oaths, Contracts, and Uncertainty in War”, Thought: A Journal of Philosophy, 4(1): 52–58.

        –––, 2015c, Sparing Civilians, Oxford: Oxford University Press.

        –––, forthcoming-a, “Complicity, Collectives, and Killing in War”, Law and Philosophy.

        –––, forthcoming-b, “Authorization and the Morality of War”, Australasian Journal of Philosophy.

        Lazar, Seth and Helen Frowe (eds), 2016, Oxford Handbook of Ethics of War, New York: Oxford University Press. doi:10.1093/oxfordhb/9780199943418.001.0001

        Lazar, S. and L. Valentini, forthcoming, “Proxy Battles in Just War Theory: Jus in Bello, the Site of Justice, and Feasibility Constraints”, Oxford Studies in Political Philosophy, III.

        Lee, S., 2012, Ethics and War: An Introduction, New York: Cambridge University Press.

        Lefkowitz, D., 2009, “Partiality and Weighing Harm to Non-Combatants”, Journal of Moral Philosophy, 6(3): 298–316.

        Lippert-Rasmussen, 2013, “Global Injustice and Redistributive Wars”, Law, Ethics and Philosophy, 1(1): 65–86.

        List, C. and P. Pettit, 2011, Group Agency: The Possibility, Design, and Status of Corporate Agents, Oxford: Oxford University Press.

        Luban, D., 1980a, “The Romance of the Nation-State”, Philosophy and Public Affairs, 9(4): 392–97.

        –––, 1980b, “Just War and Human Rights”, Philosophy and Public Affairs, 9(2): 160–81.

        –––, 2004, “Preventive War”, Philosophy & Public Affairs, 32(3): 207–48.

        –––, 2014, “Risk Taking and Force Protection”, in Reading Walzer, Yitzhak Benbaji and Naomi Sussman (eds), New York: Routledge: 230–56.

        Lyall, J., 2009, “Does Indiscriminate Violence Incite Insurgent Attacks? Evidence from Chechnya”, Journal of Conflict Resolution, 53(3): 331–62.

        Margalit, A. and J. Raz, 1990, “National Self-Determination”, The Journal of Philosophy, 87(9): 439–61.

        Marshall, S.L.A., 1978, Men against Fire: The Problem of Battle Command in Future War, Gloucester: Peter Smith.

        Mavrodes, G.I., 1975, “Conventions and the Morality of War”, Philosophy and Public Affairs, 4(2): 117–31.

        May, L., 2012, After War Ends : A Philosophical Perspective, Cambridge ; New York: Cambridge University Press.

        –––, 2015, Contingent Pacifism : Revisiting Just War Theory, New York: Cambridge University Press.

        McIntyre, A., 2001, “Doing Away with Double Effect”, Ethics, 111(2): 219–55.

        McMahan, J., 1994, “Innocence, Self-Defense and Killing in War”, Journal of Political Philosophy, 2(3): 193–221.

        –––, 2002, The Ethics of Killing: Problems at the Margins of Life, New York: Oxford University Press.

        –––, 2004a, “War as Self-Defense”, Ethics & International Affairs, 18(1): 75–80.

        –––, 2004b, “The Ethics of Killing in War”, Ethics, 114(1): 693–732.

        –––, 2005a, “Just Cause for War”, Ethics & International Affairs, 19(3): 1–21.

        –––, 2005b, “The Basis of Moral Liability to Defensive Killing”, Philosophical Issues, 15(1): 386–405.

        –––, 2005c, “Self-Defense and Culpability”, Law and Philosophy, 24(6): 751–74.

        –––, 2008, “The Morality of War and the Law of War”, in Rodin and Shue 2008: 19–43.

        –––, 2009, Killing in War, Oxford: Oxford University Press.

        –––, 2010a, “Laws of War”, in Besson and Tasioulas 2010: 493–510.

        –––, 2010b, “The Just Distribution of Harm between Combatants and Noncombatants”, Philosophy & Public Affairs, 38(4): 342–79.

        –––, 2011a, “Who Is Morally Liable to Be Killed in War?”, Analysis, 71(3): 544–59.

        –––, 2011b, “Duty, Obedience, Desert, and Proportionality in War: A Response”, Ethics, 122(1): 135–67.

        –––, 2014, “What Rights May Be Defended by Means of War?”, in Fabre and Lazar 2014: 115–58.

        McMahan, J. and R. McKim, 1993, “The Just War and the Gulf War”, Canadian Journal of Philosophy, 23(4): 501–41.

        McNaughton, D. and P. Rawling, 1995, “Value and Agent-Relative Reasons”, Utilitas, 7(1): 31–47.

        McPherson, L., 2004, “Innocence and Responsibility in War”, Canadian Journal of Philosophy, 34(4): 485–506.

        Moellendorf, D., 2008, “Jus Ex Bello”, Journal of Political Philosophy, 16(2): 123–36.

        Moore, M., 2014, “Collective Self-Determination, Institutions of Justice, and Wars of National Defence”, in Fabre and Lazar 2014: 185–202.

        Norman, R., 1995, Ethics, Killing and War, Cambridge: Cambridge University Press.

        Øverland, G., 2013, “602 and One Dead: On Contribution to Global Poverty and Liability to Defensive Force”, European Journal of Philosophy, 21(2): 279–99.

        Parry, J., 2016, “Civil Wars and Revolutions”, in Lazar and Frowe 2016. doi:10.1093/oxfordhb/9780199943418.013.22

        Pettit, P., 2015, The Robust Demands of the Good, Oxford: Oxford University Press.

        President, U.S.A., 2002, The National Security Strategy of the United States of America, September. available online.

        Quinn, W.S., 1989, “Actions, Intentions, and Consequences: The Doctrine of Double Effect”, Philosophy and Public Affairs, 18(4): 334–51.

        Quong, J., 2009, “Killing in Self-Defense”, Ethics, 119(2): 507–37.

        Ramsey, P., 1961, War and the Christian Conscience: How Shall Modern War Be Conducted Justly?, Durham, N.C: Duke University Press.

        Rawls, J., 1996, Political Liberalism, Chichester: Columbia University Press.

        Raz, J., 1985, “Authority and Justification”, Philosophy & Public Affairs, 14(1): 3–29.

        Reichberg, G.M., 2016, “The Historiography of Just War Theory”, in Lazar and Frowe 2016. doi:10.1093/oxfordhb/9780199943418.013.18

        Renzo, M., 2013, “Democratic Authority and the Duty to Fight Unjust Wars”, Analysis, 73(4): 668–76.

        Rickless, S.C., 1997, “The Doctrine of Doing and Allowing”, The Philosophical Review, 106(4): 555–75. doi:10.2307/2998512

        Roberts, A., 2008, “The Principle of Equal Application of the Laws of War”, in Rodin and Shue 2008: 226–54.

        Rodin, D., 2002, War and Self-Defense, Oxford: Clarendon Press.

        –––, 2008a, “Two Emerging Issues of Jus Post Bellum: War Termination and the Liability of Soldiers for Crimes of Aggression”, in Jus Post Bellum: Towards a Law of Transition from Conflict to Peace, Carsten Stahn and Jann K. Kleffner (eds), The Hague: T.M.C. Asser Press: 53–76.

        –––, 2008b, “The Moral Inequality of Soldiers: Why Jus in Bello Asymmetry Is Half Right”, in Rodin and Shue 2008: 44–68.

        –––, 2011a, “Justifying Harm”, Ethics, 122(1): 74–110.

        –––, 2011b, “Morality and Law in War”, in The Changing Character of War, Sibylle Scheipers and Hew Strachan (eds), Oxford: Oxford University Press: 446–63.

        –––, 2014, “The Myth of National Self-Defence”, in Fabre and Lazar 2014: 69–89.

        Rodin, David and Henry Shue (eds), 2008, Just and Unjust Warriors: The Moral and Legal Status of Soldiers, Oxford: Oxford University Press.

        Ryan, C., 2011, “Democratic Duty and the Moral Dilemmas of Soldiers”, Ethics, 122(1): 10–42.

        –––, 2016, “Pacifism”, in Lazar and Frowe 2016. doi:10.1093/oxfordhb/9780199943418.013.21

        Schwartz, D., 2016, “Late Scholastic Just War Theory”, in Lazar and Frowe 2016. doi:0.1093/oxfordhb/9780199943418.013.13

        Schwenkenbecher, A., 2013, “Rethinking Legitimate Authority”, in Routledge Handbook of Ethics and War: Just War Theory in the 21st Century, Fritz Allhoff, Nicholas Evans, and Adam Henschke (eds), New York: Routledge: 161–70.

        Shue, H., 1997, “Eroding Sovereignty: The Advance of Principle”, in The Morality of Nationalism, Robert McKim and Jeff McMahan (eds), Oxford: Oxford University Press: 340–59.

        –––, 2008, “Do We Need a Morality of War?”, in Rodin and Shue 2008: 87–111.

        –––, 2010, “Laws of War”, in Besson and Tasioulas 2010: 511–30.

        –––, 2013, “Laws of War, Morality, and International Politics: Compliance, Stringency, and Limits”, Leiden Journal of International Law, 26(02): 271–92.

        Shue, H. and D. Rodin, 2007, Preemption: Military Action and Moral Justification, Oxford: Oxford University Press.

        Smilansky, S., 2010, “When Does Morality Win?”, Ratio, 23(1): 102–10.

        Statman, D., 2006, “Supreme Emergencies Revisited”, Ethics, 117(1): 58–79.

        –––, 2014, “Fabre’s Crusade for Justice: Why We Should Not Join”, Law and Philosophy, 33(3): 337–60.

        Steinhoff, U., 2008, “Jeff McMahan on the Moral Inequality of Combatants”, Journal of Political Philosophy, 16(2): 220–26.

        Tadros, V., 2011, The Ends of Harm: The Moral Foundations of Criminal Law, Oxford: Oxford University Press.

        –––, 2014, “Orwell’s Battle with Brittain: Vicarious Liability for Unjust Aggression”, Philosophy and Public Affairs, 42(1): 42–77.

        –––, 2015, “Wrongful Intentions without Closeness”, Philosophy & Public Affairs, 43(1): 52–74.

        Taylor, C., 1995, “Irreducibly Social Goods”, in his Philosophical Arguments, London: Harvard University Press: 127–45.

        Temkin, L.S., 1993, Inequality, Oxford: Oxford University Press.

        Thomson, J.J., 2008, “Turning the Trolley”, Philosophy and Public Affairs, 36(4): 359–74.

        Valentino, B., P. Huth, and S. Croco, 2010, “Bear Any Burden? How Democracies Minimize the Costs of War”, The Journal of Politics, 72(2): 528–44.

        Valentino, B.A., 2004, Final Solutions : Mass Killing and Genocide in the Twentieth Century, Ithaca, N.Y.: Cornell University Press.

        Waldron, J., 2016, “Deep Morality and the Laws of War”, in Lazar and Frowe 2016. doi:10.1093/oxfordhb/9780199943418.013.1

        Walzer, M., 2006 [1977], Just and Unjust Wars: A Moral Argument with Historical Illustrations, 4th edition, New York: Basic Books.

        –––, 2009, “Responsibility and Proportionality in State and Nonstate Wars”, Parameters, Spring: 40–52.

        Walzer, M. and A. Margalit, 2009, “Israel: Civilians and Combatants”, New York Review of Books.

        Wasserstrom, R., 1978, Harvard Law Review, 92(2): 536–45.

        Zohar, N.J., 1993, “Collective War & Individualistic Ethics: Against the Conscription of ‘Self-Defense’”, Political Theory, 21(4): 606–22.

Другие источники

Римский статут: https://www.un.org/ru/documents/decl_conv/conventions/pdf/rome_statute(r).pdf

Женевсая конвенция и дополнительные протоколы: https://www.icrc.org/ru/document/zhenevskie-konvencii-osnova-mezhdunarodnogo-gumanitarnogo-prava

Международный комитет Красного Креста https://www.icrc.org/ru

Блог об этике войны http://stockholmcentre.org/category/ethical-war-blog/

Стокгольмский центр войны и мира http://stockholmcentre.org/

Оренд, Брайан, «Война», Стэнфордская энциклопедия философии (Весна 2016) [предыдущая версия статьи в Стэнфордской энциклопедии философии] https://plato.stanford.edu/archives/spr2016/entries/war